Око конкистадора

— Я слышу глас не мальчика, но мужа, — расплылся блинной улыбкой Калабушин, выбираясь из джипа. — Пошли, Котов. Кстати, водичка у нас есть?

В одной из сумок нашлась бутылка минералки, купленная еще в московском аэропорту, и Калабушин, со счастливым вздохом, припал к бутылочному горлышку.

— Привет с родины! — пробулькал он, борясь с минеральной отрыжкой. — Вот только теплая, зараза.

— Ничего, — Саша отобрал бутылку, сделал глоток. Минералка действительно была омерзительно теплой, даже какой-то склизкой. Но жажду утоляла исправно. — Тебе, Витек, шашечки или ехать?

— Чего-о? — удивился Калабушин.

— Ну, пить или наслаждаться? — засмеялся Саша. Настроение его стремительно улучшалось. — Главное, что вода есть.

— Угу. Есть. Но мало, — Калабушин встряхнул бутылку, вылил остатки себе на ладонь, смывая кровь. — А глянь-ка, Котов, диво какое, — ткнул он руку под нос Саше, — поклясться мог, что разодрал ладонь до крови, а оказывается — просто грязь.

— И обо что ты ее разодрал? — помрачнев, спросил Саша.

— Да о фигурку эту, — Калабушин достал из кармана статуэтку остроголового человечка, встряхнул с небрежностью на ладони. — Когда джип этот чертями целованный по дороге несся, я чуть в штаны не наложил. Ну и с перепугу сдавил ляльку так, что чуть не в пыль раздушил.

— В пыль это тяжко было бы, — пробормотал Саша, с опаской поглядывая на шаманскую статуэтку. — Камень все же. А ты, Витек, ну никак не герой былинный, что из земли воду добывает легким нажатием пальца.

— Оно да... — вздохнул Калабушин. — Но как же так вышло? Чувствовал же, что рана натуральная! А вот что оказалось! — он вновь ткнул Саше ладонь с грязноватыми потеками минералки. — Ну, ничегошеньки нет!

— Нет так нет, — отрезал Саша. Нехорошие мысли закрались к нему в голову, воспоминания о камланиях шаманских, легенды сибирские. Но он быстро отбросил все дикие идеи, возникшие в мозгах. Мало ли, что Калабушину привиделось с перепугу. Больно, наверное, было, вот и помстилось, что на ладони — рана живая, кровавая. А на самом-то деле — пшик. И думать не о чем. — Ты вот что, Витек, глянь на солнышко. Видишь — садится, болезное. А нам еще экспедиции стоянку найти. Вроде, даже через лесок джунглевидный кусок дороги пролегает. Она, конечно, небольшая, дорога-то. Но — незнакомая. Не хотелось бы в темноте плутать. Так что давай, ноги в руки и похромали по тихой грусти.

Калабушин головой покрутил, на солнце глянул, спорить, конечно, не стал. Против сил природы не попрешь, а уж против времени суток — тем более. Особенно, слышал Калабушин еще в детстве, на уроках географии, что в тропиках ночь прямо как ястреб с поднебесья падает. Вот только настали мягкие вечерние сумерки, а и оглянуться не успеешь — уже все небо звездами засыпано, как огнями на улице Горького. Красиво, конечно, но как-то в Москве такое зрелище спокойнее выглядит. Не то что посреди совершенно незнакомой страны.

Они пошли по дороге, не так что особо быстро, но и не задерживаясь. Сзади остался стоять брошенный пятнистый джип, напоминающий затаившегося в засаде ягуара. Чьи-то желтые глаза сверкнули на мгновение из придорожного кустарника, и тихо завозился невидимый, скрывающийся за плотными листьями зверь.

* * *

Юм-Чак, спящий на дне Колодца Жертв, ворочался во сне, ставшем вдруг неглубоким, слишком чутким. Редко теперь призывали его, о помощи просили, сладкие жертвы предлагали. Вот и спал древний бог майя, уютно зарывшись в придонный ил, напитанный жертвенной кровью. Но что-то беспокоило Юм-Чака, зудело над ухом, как зловредная мошка над болотом. Старый враг, побежденный давно, убитый, ставший прахом, несомым ветром, воскрес неведомо как, приближался. Но что-то странное чудилось Юм-Чаку в этом враге, знакомом давным давно. Что-то неизвестное, пришедшее совсем из других времен, о которых Юм-Чак и не слышал даже никогда.

Древний бог протянул руку, впиваясь пальцами в дно, скребя его когтями, пропахивая глубокие борозды в гранитном основании колодца. Он повернулся, тяжко двинувшись всей склизкой своей тушей, и щупальца взметнулись, взбаламутив воду почти что доверху.

— Кажется, гроза будет, — обеспокоенно сказал старенький археолог-англичанин, зябко поводя плечами и вглядываясь в воды Священного Колодца. — Сильная гроза. Хляби небесные разверзнутся, не иначе.

— Так небо же чистое! — возразил ему другой, гораздо моложе, широкоплечий и голубоглазый скандинав. Еще и потыкал пальцем вверх, словно убеждая собеседника в нерушимости хорошей погоды.

— Небо, вроде, чистое, — согласился старик, — а вот озеро волнуется странно. Посмотри только, какая рябь бегает. Будто и не вода плещется, а масло. В точности, как в Мертвом море. Но там-то дело другое. И ощущение такое... — он вновь повел плечами, вздергивая одно вверх, сутулясь, будто от холода. — Нехорошее ощущение. Кости ноют. Ураган будет. Точно тебе говорю. Мои кости нынче погоду предсказывают получше, чем все метеоспутники да метеозонды вместе взятые.

Скандинав, воспитанный в нерушимом почтении к старшим и в доверии к их ощущениям, согласно покивал и отправился к начальнику экспедиции: предупредить об изменении погоды. Палатки закрепить надо бы, да и вообще, лишние предосторожности не помешают. Место глуховатое. А туземцы обходят его десятой дорогой, только косятся неодобрительно и с опаской. Нехорошие такие взгляды. Многим участникам экспедиции подобное отношение местных не нравилось. А уж рабочие, которые обслуживали машины, призванные откачивать воду из Колодца, вовсе рассказывали жуткие истории, услышанные от туземцев. Болтали, что на дне Колодца нет никакого золота, да и вовсе ничего подобного. Зря, мол, археологи топчутся, деньги тратят. А есть там только лишь трупы тех, кого приносили в жертву жестокому и злому богу древних майя. И будто бы нельзя потревожить эти трупы, потому что посвящены они богу. А если вдруг да вмешаться все же в такое дело, то накажет индейский бог, нашлет дожди из гадов мертвых, да тайфун, да еще невесть какие беды. Ну да это ж всего лишь рабочие говорят. Люди без образования. Суеверные, конечно, не без этого. Так всегда бывает. Начитаются невесть чего, насмотрятся фильмов про вампиров да зомби, а потом сами спать не могут и другим не дают, рассказывая жуткие истории.

А Юм-Чак все ворочался в беспокойной дремоте на своем ильном ложе, шевелился, раздирая гранитные стены когтями, ломая их о твердый камень. И собирались змеи стаями в окрестном лесу, облепливали каждое дерево, каждый куст, шевелили хвостами беспокойно, а раздвоенные язычки их мелькали, подобно молнии.

Неподалеку от обсидианового кинжала, торчащего из рыхлой, похожей на пористую резину, земли, затаился ягуар, прижимаясь к почве пятнистым мощным телом. Лишь глаза огромной кошки поблескивали грозно, двигаясь из стороны в сторону, да самый кончик хвоста подрагивал, выдавая волнение. А золотая рукоять черного кинжала спокойно сияла, как масло, выставленное на солнце в погожий день. Мягкий блеск золота сливался с мрачным светом, отраженным от каменного лезвия, и ягуар облизывался, представляя разлитую по земле кровь. Старинный враг приближался, и божество, чьим доверенными всегда были ягуары, призвало зверей к служению. Не в первый раз. Ягуар тихо рыкнул, словно отозвался на призыв божества, подтвердил готовность повиноваться. Обсидиановый кинжал дрогнул, и с рукояти спрыгнул вялый солнечный зайчик, скользнул по широкой лапе ягуара и, запутавшись в траве, потух.

Глава третья. Странный лес

Калабушин вновь и вновь проклинал Мексику, уже не вспоминая о горячих девушках и текиле. Ритуальные захоронения, о которых напомнил ему Саша, вызвали лишь очередной взрыв ругательств.

— К... матери эти шаманские трупы! — взвизгивал Калабушин, неловко хромая. — Я тут пятку натер. Волдырь, чес-слово, настоящий волдырь, я его чувствую! Котов! Ты говорил, что километров шесть до стоянки, не больше, а мы уже все двадцать шесть прошли, мамой клянусь! Это что, карта такая косая, или ты на местности ориентируешься так же, как и в сексе?

— Да шел бы ты сам лесочком, — огрызался Саша. — Моя, что ли, была гениальная идея угол срезать, а?

Калабушин мрачно замолкал, лишь ударял носком ботинка по безвинному комку земли.

Идея срезать угол через лес действительно принадлежала ему.

— Слышь, Котов, какого членистоногого нам ноги по дороге бить? Давай-ка лесочком, прохладой пройдемся. Глянь, какое уютное местечко, прям для пикничков создано, — и он кивнул на недалекие купы деревьев, выглядевшие, надо признать, довольно симпатично. Дорога же, пыльная, усыпанная камушками, которые имели обыкновение въедаться в ногу, невзирая на подошвы ботинок, представлялась уже седьмым кругом ада.

— Лишь бы не заблудиться, — Саша и сам с вожделением смотрел на лес, представляя, как отдохнут гудящие ноги на мягкой лесной почве. Будто по поролону толстому пройти. А дорога эта... Вроде и прошли — всего ничего, а устали так, словно перетаскивали мешки из вагона в вагон всю ночь. Да еще и с гирями пудовыми на ногах.

— Да где ж тут заблудиться? — всплеснул руками Калабушин. — Ну ты даешь, Котов! Тут осталось идти совсем чуть, если верить тому огрызку бумаги, что ты тискаешь. Легкая прогулка. И приятная, к тому же. Пошли, Котов, — и он решительно свернул с дороги к лесу. — А вон и тропиночка вьется. Ну, прям в нужном направлении. Давай, Котов, не тушуйся!

Саша еще пробормотал что-то о змеях и диких животных, с неприязнью глядя в спину академического племянника. Но жирная, складчатая спина, туго обтянутая клетчатой рубашкой, только дернулась с долей презрения, и Калабушин, не оборачиваясь, объяснил, что ни змеи, ни дикие зверюги не водятся в такой близости от дороги, а тем более — от человеческого жилья.

— Ты что, Котов, книг не читал никогда? — Калабушин насмешливо взмахнул рукой, с зажатой в пальцах очередной пластинкой жевательной резинки. — Там же русским по белому написано, что зверье все от людей шарахается. А на змею главное — самому не наступить. Они тоже кусаться не больно-то любят. Зачем яд за напрасно расходовать? Человек — добыча крупная, в гнездо не уволочешь, сожрать тоже — пасть маловата. Так что иди, Котов, смелее.

Саша как раз книги читал, да и не только читал — не раз приходилось в экспедициях участвовать. А там и змеи, и звери, и куча других "приятностей" вольной жизни. Но Калабушин не слушал ничего, ломился, как лось через пустыню, рассыпая за собой упаковки от жевательной резинки и пакетики из-под драже — очень он конфеты любил.

В лесу Саша почувствовал себя неуютно. Странно даже — всегда любил леса, вне зависимости от широты, и родные, среднерусской полосы, и тропические. Чем зелени больше — тем лучше. Хорошо дышалось среди деревьев, вольготно. А тут — ну совсем, совсем иначе себя почувствовал. Словно сжимает что-то горло, вздохнуть не дает, грудь давит, даже сердце начало покалывать короткими вспышками боли. Хоть валидол под язык засовывай.

— Что-то тут неладно, Витек, — негромко сказал Саша, пробираясь меж мощных древесных стволов, увитых плотно лианами — даже и не враз разберешь, какое дерево под ними прячется. — Точно тебе говорю, неладно.

— Да брось ты, Котов, панику разводить, — отмахнулся Калабушин и завопил во всю глотку нечто разухабисто-матное, почти что без мотива, зато громкое. Правда, вскоре затих, заоглядывался опасливо. Будто тоже почуял нехорошее, собравшееся в лесу, как туча, налитая грозовым дождем.

Но вначале было неплохо. Саша даже порадовался, что свернули в лес. Тихо, мирно, не то что змей или еще каких гадов, но даже мошек не видать. Земля мягкая, под ногами пружинит, а тропинка словно по заказу вьется в нужном направлении. Вот-вот уже вынырнут из леса — да и какой это лес, смех один, с нашими лесами и сравнения нет! — а там уже и стоянка археологов, и все блага цивилизации, начиная от стакана холодной, пузырящейся минералки, заканчивая нормальной машиной, на которой можно будет забрать сумки из психованного джипа. Вот только качался где-то на самом уголке зрения-восприятия длинный дымчато-серый глаз, который глазом не был, но Саша старался не обращать внимания на дикие видения. Мало ли что померещится после тяжелого перелета. В общем, жизнь, казалось, налаживается.

Но это только казалось.

— Слушай, Котов, а мы не заблудились, часом? — поинтересовался Калабушин через пару часов похода по лесу. — Мы ж, вроде, уже давно должны были на место прийти.

Саша, глянув на часы, нехорошо выругался. По лесной прохладе да удобной дорожке даже не заметил, как время прошло, увлекшись собственными мыслями. Действительно, согласно карте, лесок был совсем небольшим. Аккурат за ним лежала вожделенная Чичен Ица, ну и, соответственно, ожидали пополнения из снежной России импортные археологи.

— Кажется, мы второй или третий круг нарезаем, — встревожился Саша, углядев под ближайшим кустом, густо увешанным кроваво-алыми ягодами, пару оберток от жевательной резинки. — Странное дело, обычно я подобное замечаю.

— Ну, а сегодня не заметил, — хохотнул Калабушин, но как-то не слишком уверенно. В глазах его плескался животный страх. И лес притих уже совершенно неестественно, даже листья не шелестели, хоть и прогуливался в вершинах деревьев ветерок. — Чувство направления твое сбой дало. Ну, или чувство ориентации. Ведь дало, правда? — словно легче станет от того, что Саша признается в измене чувства направления.

— Не знаю, что там засбоило, но не нравится мне здесь, — пришел к выводу Саша. — Слушай, Витек, а давай-ка пойдем мирно в обратном направлении, выберемся на дорогу, а там уж и доберемся до места, не сворачивая красотами природы полюбоваться.

Калабушин, поворчав, что столько ног сбито по лесу, а толку никакого, быстро согласился вернуться к дороге.

— Вот только как мы ее найдем? — резонно поинтересовался он.

— Проще простого! — изобразил бодро-весело Саша, хоть сердце продолжало ныть тупой, опасливой болью. — Мы ж с тропинки не сворачивали, никаких ответвлений не замечалось. Так что просто делаем ать-два, разворот на сто восемьдесят через левое плечо, и маршируем в обратном направлении.

Хоть и говорил он логично и правильно, но что-то гнусно хихикало внутри, сообщая мерзеньким тонким голоском, что не выйдет ничего из этой затеи. И не выбраться из зачарованного леса, где, как в страшных сказках, ждет Змей Горыныч трехглавый — на одну ладонь положит, другой прихлопнет, в собственном пламени зажарит, а потом и сожрет, ничтоже сумняшеся.

— Ну, пошли, что ли, — с тяжким вздохом Калабушин затопал в обратном направлении.

— Пробовать ведь надо, — ответил больше не ему, а мерзенькому внутреннему голосу Саша. — Или так, не пытаясь даже ничего сделать, самим в котел лезть?

— Чего? — переспросил Калабушин.

— Да не, ничего, это я так, цветочек незнакомый увидал, — отмахнулся Саша, оглядываясь по сторонам с беспокойством. Ему показалось, что из-за недалекого древесного ствола сверкнули в наступающих дымчатых сумерках желтые глаза, прорезанные мрачной вертикалью зрачка. И шевельнулось тело огромного зверя, пятнистого, как брошенный на дороге армейский джип.