Око конкистадора

Раненый жрец поднялся в ночной темноте, зажимая рукой страшную рану убрел в лес. Жуткий монстр, похожий на осьминога и птицу, выбрался из Священного Колодца, коснулся щупальцем жреца, запустил коготь к нему под кожу. И пропала рана, словно и не было ее.

Дальше, быстрее крутился фильм.

Страшные жертвы приносились у Колодца, и каждый раз всплывал Юм-Чак — монстр и бог, чтобы глотнуть свежей крови. Волнами расходились болезни от дыхания бога майя. Черные пятна появлялись у людей на руках, и заболевшие падали замертво на улицах своих городов. А деревья, окружающие Колодец Жертв, гнили, сбрасывая листья, становящиеся слизью.

Увидел Саша лагерь археологов, окруженный войсками, и в одной из палаток лежали больные с черными пятнами на руках, белые и немые, окаменевшие по приказу Юм-Чака.

— Видишь? — спросил шаман. — Жертвы приносят до сих пор. А пока это длится — силен древний ужас. Сейчас же потревожили его, и он готов уничтожить весь мир. Уже выпустил страшную болезнь, которую не остановят ни карантины, ни заграждения, ни армия. И даже если сожгут все, выжгут так, что сама земля гореть будет, не поможет это. Болезнь пойдет дальше, пока слизью не станет все, живущее на планете.

Саша увидел военного, бегущего по археологическому лагерю. Он махал руками, командовал что-то солдатам. И те загоняли людей в палатки, и вот уже плюнули огнеметы рыжим и алым, палатки вспыхивали, как костры инквизиции. А за кордоном, за пределами стоянки археологов, падали деревья, гниющие прямо в падении, и на землю ложились кучи серой слизи.

— Колдуна убить нужно, — сказал шаман. — Юм-Чак сдохнет сам. Он — лишь тело, а вот в колдуне — дух его бессмертный. Сейчас соединились все. Ты со своим двойником из другого времени, и этот колдун. Сейчас можно уничтожить его.

— Но как?

— Найди способ, — и голос шамана убрался прочь, лишь остался гул бубна, разговаривающего с айыы, просящего о помощи и поддержке духа седьмого неба.

* * *

Очнулся Саша, выглянул из своего убежища. Большая часть людей уже лежала, и ягуары, не обращая внимания на живых, рвали трупы, выковыривая их из доспехов. Перед дель Гатто стоял жрец, кровь лилась из его раны, но пальцы цепко сжимали обсидиановый нож.

Подобрал опять, зар-раза! — подумал Саша. — А убить-то его как? Как эту сволочь прищучить?

— Юм-Чак приказал, — бормотал жрец, и в словах его чувствовалось кровавое бульканье.

Понял Саша, что катится все по сценарию давнему, тому, что показал ему шаман. Убьет сейчас жрец дель Гатто, и останется на поляне лежать спата с магическим кошачьим глазом в эфесе. И через множество лет притянет этот камень другого Алессандро, его, Сашу, чтобы закончить борьбу. И так — во веки веков, по кругу, если не разорвать сейчас душащую, окружающую жизнь ленту.

Саша потянулся, стараясь овладеть телом.

— Что ты делаешь? — закричал дель Гатто, надсаживая и без того сорванный голос. — Перестань!

Меч вылетел из разжавшихся пальцев, крутанулся, вонзился в землю, и серебристо-дымчатый луч уперся в глаза жреца. Тот завертелся на месте, словно больно было невыносимо, завизжал, закрывая глаза руками. Из раны в горле вновь хлынула кровь.

Саша напряг вновь обретенное тело, вытянул руку, и в ладони его возникла невесть откуда взявшаяся статуэтка остроголового человечка. Та самая, что стащил когда-то Калабушин с давних раскопок в Якутии.

— Эх, Калабуха, а ты ведь неплохим был парнем, — вздохнул Саша. — Дурак только, а кто ж из нас умный... Вот точно не я!

Статуэтка полетела в жреца, разворачиваясь в воздухе, и каменный человечек вонзился прямо в раскрытую рану. Обсидиановый нож с золотой рукоятью рассыпался пылью, тут же унесенной ветром. Ягуары, растерянно взрыкивая, убегали в лес, поджимая гибкие хвосты.

Саша увидел, как закрутился фильм в обратном порядке, и бежал, пятясь, военный, размахивая нелепо руками, и влетало назад пламя огнеметов, из пепла вставали палатки, а люди, лежавшие больными, поднимались, начинали заниматься своими, банальными делами...

И типун на языке Юкатана — Колодец Жертв, обвалился, закрывая гранитными обломками слизистую тушу древнего бога майя.

— Ну вот, Санди, кажись, сладили дело... — выдохнул Саша, мотая головой. Перед глазами все еще крутились обрывки кадров. — Пойду я, пожалуй...

Он сам не заметил, как отделился от дель Гатто, взлетел вверх, наблюдая за компаньоном с улыбкой.

Алессандро плакал, сжимая в руках труп индейской девушки, а рядом на коленях стоял епископ, упираясь невидящим взглядом в заходящее солнце. Де Сильва выл, и вой его был воем потерявшего свет и разум. На плече его сидела бородатая ящерица, внимательно заглядывая в глаза. Шея ее раздувалась. Ящерица плюнула.

Себастьяно Нуньес стоял за спиной дель Гатто. По щеке его текла кровь, рубаха была разорвана, но он зорко оглядывался вокруг, оберегая своего господина от малейшей опасности.

— Ничего, Санди, все образуется, — шепнул Саша. — Ведь я откуда-то появился. Я — Саша Котов. Твой, между прочим, потомок. Понял, Алессандро дель Гатто?

Но его уже никто не услышал, только сверкнул дымчато-серый луч, словно кошка приласкалась к бесплотной руке Саши.

* * *

Саша открыл глаза. Никакого дождя не было и в помине. На траве — никаких обгорелых пятен, оставшихся от туши ягуара. Вообще ничего подобного! Радостная, праздничная полянка среди тропического леса, густо усеянная цветами и жужжащими насекомыми.

— Тьфу! — сплюнул от души Саша. — Надо ж было так головой хряснуться, чтоб сны видеть. Да еще такие!

— Вы лежите, лежите, — посоветовал кто-то, и Саша увидел склонившегося к нему человека.

Блин, так это ж археолог штатовский! Надо же... Значит, не приснилось... — вспомнил Саша начальника экспедиции, которого видел в странном фильме, показанном в древние времена. — Интересно, а что у них тут сейчас? Неужто эпидемия и прочие пакости? Домой не выпустят...

— У вас эпидемия? И где Калабушин? Что с Колодцем Жертв? — поинтересовался он на всякий случай, с трудом вспоминая английские слова.

— Какая еще эпидемия? Какой еще Калабушин? О каком Колодце Жертв вы говорите? Вас приглашали на раскопки древних храмов Чичен Ицы. И только вас. Ни о каких компаньонах речи не было, — удивился Слимс на ломаном русском и добавил, обращаясь к товарищу — старому испанцу: — This Russian is simply mad! — Этот русский просто сумасшедший!

Эстебан Ромеро Нуньес усмехнулся, думая о снах, приходивших к нему в последние дни. Сумасшедший? Как бы не так. Старик склонился почтительно перед русским, прижимая ладонь к груди, как кланяются господину.

— Somos los vasallos del ojo felino! — Мы вассалы кошачьего глаза! — сказал он.

— The Spanish are mad as well as The Russian. — Испанцы такие же сумасшедшие, как и русские, — фыркнул Слимс, пожимая плечами.

— No, only as this concrete Russian. — Нет, только как этот конкретный русский, — рассмеялся Нуньес.

Саша хлопал глазами недоуменно, не понимая, о чем идет речь. И тут глаза его расширились изумлением. К нему подходила девушка — нет, не девушка, небесное видение! — с бутылкой воды в руках. Саша задохнулся, увидев ее. Она была до боли похожа на Виналь, оставшуюся в давних временах, мертвую, несостоявшуюся любовь Алессандро дель Гатто. И вот, неведомым колдовством индейская девушка опять была рядом, только стала чуть постарше, и даже красивее. Саша не мог отвести от нее глаз, в точности, как когда-то давным давно дель Гатто от Виналь.

— Что он так смотрит на меня, отец? — спросила Виктория, нервно дергая плечом. Русский археолог показался ей симпатичным парнем, вот только взгляд у него диковатый.

— Все в порядке, — улыбнулся Эстебан Ромеро Нуньес. — Somos los vasallos del ojo felino, — археолог помнил все семейные предания, а уж те, которые касались времен Себастьяно Нуньеса, вассала дель Гатто, он изучал особенно тщательно.

* * *

Камлай, шаман, камлай.

Пусть гудит твой бубен, празднуя победу. Славная была битва, прошедшая через времена так же, как корни стоствольного тополя проходят через землю. Не придут теперь демоны-абаасы, не будут грызть стволы Древа. Золотые листья зазвенят празднично, когда боги-айыы украсят ветви разноцветными лентами, а над землею в этот момент встанет радуга.

Камлай, шаман, камлай.

Не закончился еще твой труд. Предсказанное — произошло и ушло в прошедшее. Но кто залечит раны времени? Надорвана временная ткань, перепутались минуты, и часы спешат стать один перед другим, невзирая на причину и следствие.

Камлай, шаман, камлай. Пусть часы услышат твой бубен, пусть выстроятся в такт ударам, и золотые листья стоствольного тополя зазвенят в твою честь, а дух седьмого неба приготовит для тебя мягкое облако, скатерть-самобранку и кувшин с напитком, что пьют только айыы на девятом небе.

Камлай, шаман, камлай. Много для тебя еще работы, но взгляни — срастаются раны, нанесенные демоном из другого мира, и уже трепещет в небесах полотнище разноцветного сияния, посланного, как привет от богов-айыы. Только не забывай шаман — дух Юм-Чака мертв, но тело еще живо, спит на дне Священного Колодца, накрытое гранитными плитами. Не позволь разбудить его.

А на дубовом столе перед шаманом сидит бородатая ящерица — одна из самых ядовитых тварей Мексики. Сидит, смотрит на колдуна маленькими блестящими глазками, и лапки ее подергиваются нервно, а хвост шевелится из стороны в сторону.

— Ты горло-то не раздувай, — говорит шаман и щелкает ящерицу по носу.

Она чихает.