Око конкистадора

Глава девятая. Путь через парадиз

Дель Гатто с восхищением озирался, всматриваясь в незнакомый пышный лес. Орех с треснувшей, почернелой от гнили скорлупой, упал перед ним, чуть не ударив по плечу. Алессандро отшатнулся, задирая голову. Мартышка, уцепившаяся за широкий пальмовый лист, осклабилась насмешливо, в точности, как мальчишка на Прадо, отмочивший удачную шутку над проходящим мимо щеголем.

— Пакость какая! — сплюнул дель Гатто, глядя на насмешницу, но обезьяна продолжала раскачиваться на листе, а в лапах ее уже появился следующий орех.

— Шевелился бы ты, Санди, — сказал Саша. — Глянь-ка на дрянь кривляющуюся, вот-вот еще чем запустит. А как не промажет? Как в голову попадет? Что у вас известно о лечении проломленных голов? — и он хихикнул, думая о методах лечения, заключавшихся в том, что больному давали глотать бумажные шарики с написанным именем святого покровителя. Смех, правда, тут же пропал. Ведь голова-то у них — одна на двоих. Проломят одному, так второму тоже не сладко придется.

Мартышка-таки орех бросила, но не в дель Гатто, а в солдата, шедшего за ним с пикой наперевес. Тот оглядывался испуганно, будто ожидал в любой момент, что из-за ближайшего дерева выскочит жуткий, неведомый зверь, похожий на порождение пустынных кошмаров, которыми полна Испания, вцепится ядовитыми клыками в горло. Но лишь мартышка на пальме швырялась гнилыми орехами, словно был у нее их неисчерпаемый запас, да пестрые попугаи галдели на разные голоса, расправляя яркие крылья, встряхивая длинными хвостами. Да гудели тихо, навязчиво насекомые, летающие под деревьями, ползающие по земле, высовывающиеся из трещин на стволах.

— Во, смотри, Санди, колибри! — Саша увидал крохотных, радужно окрашенных, птичек, порхающих над цветами. — Посмотри только, как у них крылья работают. Не взмах вверх-вниз, а крутятся, чисто винт вертолетный. Кабы я не знал, что флорентиец тут сроду не бывал, так поверил бы, что он свою летучую машинку с этих колибри сплагиатил.

— Какой еще флорентиец? — не понял дель Гатто. — Какая летучая машинка?

— А... ну, Леонардо, конечно. Да Винчи, — пояснил Саша. — А вот с летучей машинкой посложнее. Ладно, забудь, Санди. Любуйся красотами природы. Птички-то стоят того, чтоб на них посмотреть. Глянь, глянь, летают-то как! Скорость... Залюбуешься. Иногда даже кажется, что они телепорт освоили...

— Земля-то какая богатая, — сказал дель Гатто.

— Безбожная земля, — тут же отозвался епископ, хмурясь недовольно и осеняя себя крестом. — Растет все без толку и без смысла, и даже растения попадаются ядовитые, добрых плодов не дают, — де Сильва вспомнил о солдате, умершем вчера вечером в страшных мучениях с синеватой пеной на губах, после того, как попробовал мягкий желтый фрукт, свисавший так соблазнительно с ветки дерева.

— Незнакомая земля, — вздохнул дель Гатто, не споря с епископом, но и не соглашаясь с ним.

— Выжечь! — воскликнул де Сильва, сжимая руки так, что побелели костяшки пальцев, а тонкие губы подернулись сухой пленкой от гнева. — Все это выжечь надобно, чтоб не было соблазна христианским душам, чтоб безбожие не расползалось, как гниль по поверхности пруда!

— Во-во, — пробормотал Саша, сворачиваясь в углу сознания дель Гатто. — Таким только б жечь. Они б и цветы жгли, и статуи, и картины. Такие твари и книги жгли. И людей, — ему стало тошно, мерзостно, и радостно залитый солнцем пейзаж уже не вызывал почтительного восторга, а лишь недоумение: и зачем все цветет с такой силой, если существует вот этот епископ, готовый жечь и мучить все, что не похоже на него.

Алессандро не понял настроения компаньона, лишь плечами пожал. Де Сильва уловил этот жест, решил, что на его слова рыцарь реагирует, оскорбился, и вновь закачались в его глазах пламенные язычки костра.

Дальше шли молча, поглядывая друг на друга не то что с недоброжелательностью, но с каким-то недоумением. Мол, вот, вроде, враг, но в то же время — окружающая природа представлялась более враждебной, опасной, наполненной незнакомыми и непонятными сюрпризами, каждый из которых мог оказаться смертельным. И в такой-то обстановке казалось глупым враждовать внутри своей тесной группы. Де Сильва вздохнул почти что огорченно, потер сухие ладони и отвернулся. Алессандро его больше не интересовал. По крайней мере — на какое-то время. Вражда была отложена в сторону, но не забыта. Пусть еретик пока живет, пусть старается на благо веры. А уж потом...

— Spirobolida! — вскрикнул епископ восхищенно, подхватывая с земли крошечное, извивающееся тельце. Множество лапок насекомого дергались, сегменты, из которых состояло тельце, наползали один на другой, расходились, и под ними мелькало нечто буро-черное, сочащееся слизью. — Такой я еще не видел! — продолжал восхищаться де Сильва.

— Бросьте! — заволновался дель Гатто, подскакивая к епископу. Остальные напротив — отшатнулись как можно дальше, считая, что святой отец по неосторожной наивности подхватил какую-то ядовитую тварь. Мало ли, может, она и на расстоянии убивать способна, нужно отойти подальше, и еще дальше, чтоб не дотянулась гадина.

— Да это же многоножка, — снисходительно сообщил епископ, заворачивая придавленное насекомое в платок. — Безобидна она. Но сдается мне, что сегментов у нее куда как побольше, чем у европейских подружек, да и ножки... Потом, на привале, рассмотрю как следует.

И епископ зашагал уверенно, вздернув вверх голову. Костистый подбородок его подрагивал от удовольствия: святой отец был страстным коллекционером насекомых, энтомологом, его собрание бабочек восхищало всех.

— Что он сказал? Что? — заволновался Саша, уловив какую-то знакомую нотку во фразе де Сильва.

— Это многоножка, — дель Гатто в очередной раз сплюнул, вкладывая в плевок все свое отвращение. Ему подобные твари не нравились, он не понимал, как можно любоваться, к примеру, гусеницей, пожирающей виноградный лист. Убить — и вся недолга, винограда больше будет. — Она не ядовита, как он думает.

— Нет, нет, не это. Раньше... Спиро... что-то там. Что?

— А! Spirobolida — дух камня, — перевел латынь Алессандро. — Это он так многоножку назвал. Собиратель насекомых. Поговаривают, что наш епископ — весьма ученый человек.

Саша не обратил внимания на разглагольствования дель Гатто, он даже не слышал обращенных к нему слов. Spirobolida — дух камня! — вот что гудело в его голове, подобно шаманскому бубну. Вспомнилось о давнем падении метеорита — болида! — в бухту, о том, что полуостров Юкатан стоит на карстовых пещерах, сообщающихся друг с другом.

— Послушай, я, кажется, знаю! — заявил он торжественно, и дель Гатто сразу же замер, настороженно оглядывая густые заросли тропического леса. Алессандро не доверял озарениям невольного компаньона, относился к ним, как к детским шалостям. И в то же время чувствовал исходящую от подобных озарений опасность. Вот и искал ее любыми доступными методами — снаружи, вместо того, чтобы заглянуть поглубже внутрь.

— Что ты знаешь? Нас атакуют? — спросил дель Гатто, продолжая оглядывать лес.

— Нет, нет! При чем тут атака? — не понял Саша. — Болид! Вот в чем дело. Болид упал в море. Только теперь я думаю, что это был космический корабль. И тот, кто был внутри, выжил. Он и есть — таинственный бог Священного Колодца, которому майя жертвы приносили. Ну, или приносят, судя по тому, в каком мы сейчас времени. Инопланетянин, понимаешь, Санди?!

Саша был в восторге от своей гипотезы. Все, что он знал о Священном Колодце, ситуация, в которой он неожиданно оказался, укладывалось в эту идею замечательно, как нужная фигурка в паззле. Вот только дель Гатто энтузиазма не проявил. Да он и не понял ничего, из сказанного Сашей, только обеспокоился — не сошел ли компаньон с ума окончательно. Саша и так казался дель Гатто несколько... не от мира сего, но в последнее время сумасшествие проявлялось все ярче и ярче, выражаясь в непонятных юному рыцарю высказываниях и требованиях. Вот скажите, кому в здравом уме придет в голову вести переговоры с язычниками? То-то же...

— Ладно, Санди, видно, ошибся я... — печально вздохнул Саша, сообразив уже, что дель Гатто просто не в состоянии понять, о чем идет речь. А представиться ему психом — не хотелось. Отключит восприятие, и будешь потом мыслью бесплотной, придавленной в мозговой извилине. Тогда — всему хана, однозначно. И домой не вернуться, и своего тела вовек не видать.

Дель Гатто тоже вздохнул, но уже с облегчением. Сумасшествие откладывалось. Да и вовсе, может, этот Саша Тигров и не сумасшедший вовсе. Просто чуть-чуть не в себе. Но и мир для него — необычен и незнаком. Так что понять можно. Алессандро однажды видел сумасшедшего, бредущего по пыльной деревенской дороге. Человек был измазан нечистотами, вонял, одежда его свисала лохмотьями. Он пел и приплясывал, танцевал фанданго, отчего-то молитвенно складывая ладони и устремляя взгляд к небесам. Следом за ним бежали дети, швыряясь грязью и камнями, а сумасшедший все танцевал, не обращая внимания на разбитую ловко брошенным камнем губу, на стекающую по подбородку кровь. Алессандро был тогда совсем еще мальчик — не старше десяти лет, и его попросту стошнило от отвращения, а потом он долго сидел на обочине дороги, вспоминая сумасшедшего, бегущих за ним детей, и отвращение переполняло его, а тошнотный кислый комок подкатывался к губам.

Нет, Саша Тигров не походил на того, давнего, с пыльной андалусской дороги. Пока не походил.

Де Сильва подбирал насекомых, казавшихся ему не опасными, складывал в платок бережно, и не переставал наблюдать за дель Гатто. У нечестивца странно подергивалось лицо, иногда даже казалось, что это лица разных людей. Двоих. Странно. Или... или дух злобный вселился в дель Гатто? Епископ не был силен в экзорцизме, и мысль о духе преисподней вызывала у него страх.

Вскоре, отыскав в чаще поляну, окруженную со всех сторон деревьями, остановились отдохнуть. Солдаты зорко поглядывали в глухую чащобу, прислушиваясь — не рычат ли звери. Видеть крупных хищников еще не доводилось, но следы замечали: здоровенные отпечатки кошачьих лап, содранную со стволов кору, брошенную, словно в насмешку, заячью тушку с вырванным желудком. Чувствовалось, что с той же легкостью, как с этим зайцем, невидимые кошки способны разделаться с человеком, а не нападают пока лишь потому, что идут люди кучно, настороженно, и сверкают мечи, крепко сжатые в руках, и наконечники пик устремлены к темным лесным уголкам.

Старший офицер, увидев одобрительный взмах епископской руки, вытянулся в траве, облегченно снимая шлем — уж очень пекло жаркое солнце голову через металлический колпак.

— Давай, дель Гатто, — кивнул он Алессандро, — организуй привал. Пусть люди отдохнут, поедят. Пусть приготовят что-нибудь, мы тут до завтрашнего утра пробудем. Ну и посты, конечно, выставь, чтоб сторожили пристально. Разведчиков, опять же, пошли...

Воин даже фразы не закончил, захрапел, повернувшись на бок и подложив совсем по-детски ладонь под щеку. Уснул.

Дель Гатто и сам поспал бы с удовольствием, ему даже еда не в радость была, кусок в горло не лез от усталости, но — приказ. Сказано, чтоб позаботился о стоянке, значит, надо заботиться. Если же случиться что нехорошее, звери там нападут, или туземцы дикие, то будет Алессандро в ответе за смерти людские, что по недомыслию и недосмотру его приключатся.

Засуетился дель Гатто, резко отдавая команды, разрубая ребром ладони тягучий воздух тропиков. Епископ же, собрав двух святых отцов, идущих с отрядом, отошел в сторону, заговорил с ними, колко и недобро посматривая на молодого рыцаря. Вскорости и святые отцы, слушавшие де Сильва внимательно, тоже начали поглядывать на Алессандро, хмуря широкие кустистые брови. Дель Гатто же ничего не замечал, увлеченный устройством лагеря. А даже если б и заметил, то не обратил бы внимания. В его глазах епископ был чуть ли не Божьим наместником на земле, и любое слово, изреченное им, являлось истиной. Вот только Саша все дело портил, все время отпускал какие-то ехидствующие замечания по поводу церковника, внушал сомнение, смущал простую душу юного конкистадора.

Вопль прорезал воздух, как нож, распарывающий тонкий бумажный лист. Дель Гатто обернулся на крик, побежал, прижимая ладонь к сердцу. Другая рука цепко взялась за рукоять спаты.

Один из солдат корчился на земле, дрыгая ногами, словно отплясывал лежа некий резвый танец. Остальные сгрудились около него, поглядывая с беспокойством и жалостью — красивая была земля вокруг, но смерть на этой земле настигала быстро, безжалостно и неожиданно.

— Отойдите! Немедленно отойдите! — заорал Алессандро, увидев, что кто-то уже склоняется над поверженным человеком, пытается повернуть его на спину. — Все назад!

Солдаты отшатнулись, подталкивая друг друга локтями и кулаками, но стояли все равно слишком близко, как казалось дель Гатто.

— Что это с ним? — он приблизился, осторожно взглядывая на лежащего. Тот уже не дергался, лишь стонал хрипло, и на бледном лице его видны были закатившиеся глаза, налитые темной кровью.

— Неведомо, — сказал кто-то. — Федерико тут присесть устраивался, чтоб костер сложить. Сегодня его очередь кашеварить была. Ну вот, присел он, значит, а потом как закричит, как покатится! Вот и лежит с тех пор.

Дель Гатто нахмурился. Сам наклонился над Федерико, потянул его за плечо, стараясь устроить поудобнее.

— Не-ееееет! — протяжный вопль ударил по ушам, и Алессандро отдернул руку. И вовремя. Тонкая, маленькая змейка, ярко-желтая, как весенний цветок, выглянула из черных, жестких волос Федерико, настороженно покачивая изящной головкой. Дель Гатто замер. Он видел, что змея вот-вот ударит, и не знал — в достатке ли у нее яда, чтоб убить еще одного человека. Но проверять не хотелось. Саша бился в панике, порываясь бежать, и от этого ноги дель Гатто дрожали, тряслись, как студень в тарелке, потревоженной ударом кулака по столу, а рукоять спаты выскальзывала из ставших непослушными пальцев.

— Беги-беги-беги! — тянул Саша на одной ноте, не в силах справиться с темным ужасом, захлестывающем его волнами. — Беги-беги-беги!

— Да прекрати ты, идиот! — гаркнул дель Гатто, не заботясь уже, что кто-то его услышит. — Ты ж мне мешаешь!

Змея атаковала стремительно, только и видна была желтая полоска, смазавшаяся от скорости движения. Но кинжал оказался еще быстрее. Дель Гатто и не заметил, как пролетело мимо оружие, лишь тонко свистнуло, щеку огладило ветерком, да упала срезанная прядь. И змея оказалась сбита наземь, и фиолетовый мохнатый цветок на тонкой ножке покачивался над ее приколотым к плотному листу телом.

Себастьяно Нуньес приблизился к своему господину, ворча и хмурясь.

— Разве ж можно так неосторожно? — спросил он, склоняясь в поклоне. — Ясно было, что Федерико кто-то укусил, иначе с чего бы он так быстро помер. Так надо ж было вам, господин, соваться прямо в зубы этой твари.

Нуньес шевельнул носком тяжелого сапога беспомощный желтый трупик, и по спине Алессандро сбежала противная холодная струйка пота: на клыках, видных в разинутой змеиной пасти, подрагивали мутные капли яда.