Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Нет, — отозвался Курт четко и сам поморщился от собственной резкости. — Нет, — повторил он спокойнее. — Не хочу и не расскажу. Никому. Никогда.
— Ты дернул плечом, — заметила она и, встретив вопросительный взгляд, повторила: — Ты дернул левым плечом, как будто засаднила рана — но этому прострелу года два, он не может болеть... Вот в чем дело? не можешь себе простить неудачи с Каспаром?
— Не хочу об этом говорить.
— Не совсем, — сама себе ответила Адельхайда, все так же пристально вглядываясь в него. — Но я почти попала.
— Быть может, хватит на сегодня терапевтических изысканий? — недовольно предложил Курт. — Что-то они начали плавно переходить в хирургические.
— Ну, хорошо, — согласилась она с улыбкой, мягко накрыв ладонью неровный круглый шрам под ключицей. — Больше не буду... А это откуда? Попытка суицида?
— Слава Богу, нет, — усмехнулся Курт, повернув правую руку и рассматривая рубец над запястьем. — Догонял одного шустрого малого. Кованая ограда, острый выступ, испорченная куртка.
— А это?
— Это на память от его сиятельства герцога фон Аусхазена... — на две давно затянувшиеся короткие раны у плеча он взглянул, поморщась, и спрятал руку под подушку, перевернувшись на живот. — Если бы не подоспели наши — не знаю, обошлось ли бы двумя порезами. Он был неплох.
— А здесь что за народные узоры? — ее палец прочертил длинные полосы по спине, и Курт передернулся, отстранившись:
— А это личная подпись одной красотки со склочным характером.
— Неправда, — надула губы та, — характер у меня чудесный. Так поверх чего я расписалась?
— Поверх конспектов воспитательных лекций во дворе академии.
— Хм. Не образцовый мальчик.
— Я давно исправился, — возразил Курт серьезно. — Теперь я само благонравие, не заметила?
— Наверное, я очень невнимательна, — вздохнула Адельхайда, улегшись на спину, и недовольно вздохнула: — А вот мне похвастаться нечем. Я себе шрамов позволить не могу.
— Специфика работы?
— Порой приходится, — согласилась та коротко, и Курт осторожно уточнил спустя мгновение тишины:
— И не противно?
— Бывает, — отозвалась она еще кратче.
— Для чего ты это делаешь? Со мною все ясно, меня к будущей службе приучили с детства, но почему... себя отдала этой службе ты? Конгрегация едва не поставила тебя на костер — а ты за нее рискуешь жизнью и... идешь, как я понимаю, на многое. Почему?
— Не 'Конгрегация', — поправила Адельхайда, — а один закоснелый болван. И он не причина к тому, чтобы зарыть в землю все то, что в моих руках. А в руках моих — знания, умения и способность их применить... Когда закончится обязательное десятилетие, когда ты отслужишь положенный строк — уйдешь из Конгрегации или останешься?
— До сих пор об этом не думал; до того дня надо еще дожить, в чем я сильно сомневаюсь... Но если доживу, то — скорее, нет. Точно нет. Я на своем месте, для чего искать другое?
— Вот и я — на своем месте. Того, что я умею, не умеют другие; таких возможностей, как у меня, нет у других. Мне по душе то, что делает современная Конгрегация, что происходит в Германии сейчас, и если надо оказать этому помощь, все равно какую, я так и сделаю — потому что могу. 'Potest, ergo debes[169]', перефразируя излюбленное выражение одного из моих знакомых...
— 'Debes, ergo potest[170]', любит говорить этот знакомый? — усмехнулся Курт, и она улыбнулась:
— Кажется, я понимаю, что за инструктор измыслил столь радикальный метод излечения.
— Хауэр вообще большой выдумщик, — покривился он. — Думаю, за то и ценят. Что ж, вопрос 'о, и ты тоже была там?!' будет бессмысленным и прозвучит глупо... Прими мои соболезнования.
— Это того стоило, — возразила Адельхайда убежденно. — Для нас обоих это было полезным; я постигла некоторые умения, а Хауэр получил неоценимый опыт на будущее — думаю, я не последняя женщина-следователь в Конгрегации. И уже не единственный агент.
— Выдаешь секретную информацию, — заметил Курт, и она ахнула с нарочитым испугом. — Свой излюбленный трюк со свечой он тебе представлял? Отчего-то мне кажется, что никто из его воспитанников его еще не повторил; быть может, наверху просто не умеют пока распознавать какую-то особую способность, которая и помогает ему?
— У Александера на этот счет своя теория. Я не могу высказать ее Хауэру, ибо не могу назвать ему теоретика и изложить обоснования, им приведенные...
— И что ж это?
— 'В человеке есть собственная сила' — Хауэр любит повторять это, но он не понимает, насколько прав. Вспомни, что говорил Александер, что он рассказывал о собственном прошлом. Стриг получает куда больше, когда научается убивать, когда он умеет выпить не только кровь, но и саму жизнь, ту самую человеческую силу, что он отнимает с последним глотком. И тот, кто имеет подобный опыт, может сказать тебе, что у одного человека эта сила невелика, от другого можно не получить и вовсе почти ничего, кроме удовольствия, а третий насыщает все существо своего убийцы так, что это, бывает, мало различно с полученным от выпитого стрига, недавно обращенного. Думаю, что Хауэр и был бы как раз не закуской, а полноценным обедом. С десертом. Не в том дело, насколько сильно и в каком направлении толкает воздух рука — он пошел по ложному пути; дело в том, как человек умеет собрать, накопить в себе эту силу и выбросить ее через себя... Но пока это лишь теория, высказанная, ко всему прочему, не человеком, посему я молчу.
— Теория, похожая на истину, — выговорил Курт задумчиво, припомнив, как ныла рука, едва не затушившая ту свечу на гостиничном столе, как казалось тогда, что сквозь нее будто прошло что-то почти вещественное... быть может, и впрямь — не казалось?..
— Ну, и что бы там ни было — мне это пока неподвластно, — вздохнула Адельхайда удрученно. — Или у меня проблемы с глазомером и контролем удара, если прав Хауэр, или я не могу собраться с силами, если прав Александер... А как твои успехи?
— Почему у вас с ним не сложилось? — не ответив, спросил Курт, и она нахмурилась:
— Меняешь тему?
— Просто хочу понять, — пожал плечами он. — Когда при таком конкуренте выбирают меня — хотелось бы знать, в чем я его обставил.
— Для потакания тщеславию? — усмехнулась Адельхайда, и он улыбнулся в ответ:
— Хоть бы и так... В самом деле, чем он тебе не угодил? Всем хорош, и только совершенно слепой не увидит, что Александер тобою, так скажем, заинтересован. Сам он полагает, что 'помеха совместной работе' — лишь отговорка с твоей стороны, а на самом деле в тебе говорит брезгливость, и для тебя подобное развитие событий что-то вроде сожительства с Дьяволом в виде козла. Он прав?
— Боже, — поморщилась Адельхайда, — какая гадость... Все просто, Курт: поначалу я его побаивалась; думаю, не надо разъяснять, по какой причине. А после, когда мы узнали друг друга лучше... Он, разумеется, хорош во многих отношениях, но я не могу лечь в постель с тем, к кому испытываю только нежную жалость. Что-то в этом есть противоестественное. Отдает инцестом.
— Перипетии человеческой психики, — усмехнулся он. — Материнские чувства к древнему старцу. Думаю, не стоит открывать Александеру правду. Пусть пребывает в заблуждении, иначе, боюсь, его больная самооценка умрет в муках... Да. В очередной раз убеждаюсь в правоте своего помощника, который утверждает 'ткни в любого в Конгрегации — каждый будет с прибабахом'. Интересно было бы знать, эта работа так меняет людей, или такие люди избирают эту работу?
— Думаю, справедливо и то, и другое. Вряд ли ты страшился бы огня настолько, не будь ты на этой службе; ты просто не думал бы о нем ежечасно... Ты не просто боишься огня, ты ненавидишь его, — уверенно приговорила Адельхайда, и он поморщился, услышав из этих уст слова Хауэра. — А ты его полюби. Подумай о том, что, вообще говоря, огонь хранил человека во всю его историю. Наши предки защищали себя от зверья, согревались в зиму; он хранитель наших жилищ и защитник наших жизней...
— ... а также убийца и разрушитель, — докончил Курт, и она тяжело вздохнула:
— Я вижу, лечение затянется. Знаешь, некоторые чудаки полагают, что свечи создают уют.
— В самом деле? Ну, кто бы мог подумать... Как, кстати сказать, ты намерена объяснить прислуге поутру, что это ты вытворяла здесь этой ночью? Разумеется, прислуга — это такое явление, которому никто и ничего объяснять не обязан, однако нечего после возмущаться, если это явление начнет пересуды на всевозможные темы, включая отправление дьявольских ритуалов. Или же твоей свадьбы с Александером начнут ожидать с еще большей уверенностью.
— Увы, разыскать слуг, не умеющих думать лишнего, способен только Александер; у него талант... Я попрошу Лотту. Она уберет.
— Слуг... — повторил Курт растерянно, рывком усевшись, и Адельхайда непонимающе и настороженно нахмурилась:
— В чем дело?
— И как же я прежде не обратил на это внимания... — пробормотал он. — Слуги... Это не раз упоминал Александер, об этом не единожды говорила ты, а мне и в голову не пришло задуматься над тем, как вы произносите это слово. Ведь явно имелось в виду нечто большее, чем просто прислуга в человеческом понимании, верно?
— Александер не рассказал?
— Я не спрашивал, а он, возможно, и не помнит уже, о чем у нас был разговор, а что мы упустили; ведь ему все это привычно... Так я прав? Что это означает в понимании стригов? Простой смертный, взятый на службу, или нечто большее?
— Простой смертный, — согласилась Адельхайда, — служащий стригу. Но не купленный деньгами, а — зависимый от своего хозяина.
— Каким образом?
— Александер упоминал о том, что в зависимость впадает человек, подвергающийся укусам слишком часто?.. Это первый путь.
— Откровенно говоря, слабо понимаю, что может привлекать в постоянной кровопотере и подставлении собственной шеи под чьи-то зубы. Допускаю, что это может быть по душе какой-нибудь девице вроде его покойной содержанки — мало ли любительниц постельных игр и похлеще, однако речь, как я понимаю, идет о том, что в подобную подвластность впадет любой. Верно?
— Верно. Вспомни (уж это он наверняка рассказал) — человек забывает о том, что был укушен, практически мгновенно; можно, разумеется, сделать и так, чтобы запомнил, однако по вполне понятным причинам любой стриг, не промышляющий убийствами, предпочитает стереть это из памяти жертвы. И это делает он сам, это не происходит механически, укус не подразумевает потерю памяти a priori. Стриг воздействует на сознание — даже самый необученный и молодой имеет в своем арсенале этот навык. А сознание человека откликается на это воздействие. Самый близкий аналог в человеческом понимании — изнасилование, при котором жертва получает удовольствие.
— И после начинает требовать этого удовольствия снова — уже по доброй воле...
— Не требовать, — поправила Адельхайда многозначаще. — Просить. Со временем эта зависимость становится без преувеличения жизненно необходимой.
— Александер и Эрика...
— Нет, — качнула головой она. — Здесь именно случай упомянутой тобою любительницы extremum'а. Александер строго блюл меру; иметь в любовницах девицу, смотрящую в глаза с собачьей преданностью, ему не хотелось... Все упомянутое лишь одна разновидность слуги. Но есть и вторая: не человек, как ты выразился, подставляет шею, а сам стриг. Не шею, правду сказать — как правило руку; попросту из соображений удобства... Но в подобном случае это должен быть уже мастер.
— Кровь стрига вызывает обращение... — с легкой растерянностью возразил Курт. — Или нет?
— Нет; обращение — процесс сложный. И начинается оно именно так, как говорят народные предания — стриг выпивает кровь человека. Вот только не до того самого последнего глотка, а — едва не достигая этого предела, подводя к тому мигу, когда человек начинает умирать от потери крови. И лишь после этого мастер дает вкусить крови собственной. Быть может, кроме всего прочего, этому есть и простое объяснение, восходящее ad biologiam — возможно, такое действие кровь стрига обретает только после того, как смешается в его же венах с кровью обращаемого — своеобразный алхимический cucumella destillatoria[171]... Не знаю. Не стану ручаться. Собственно, не думаю, что не только Александер, но и вообще хотя бы один стриг на белом свете ответит тебе на этот вопрос. Так это происходит, и все. Но совершается это, напоминаю, на грани смерти, причиненной укусом стрига.
— А слуга, стало быть, творится из живого и здорового?
— Из живого, — кивнула Адельхайда, — но не всегда здорового. Здоровых людей, если уж на то пошло, не существует; а кровь стрига способна исцелять болезни.
— Ах, вот даже как... Любопытная информация.
— Способна исцелять, — повторила она. — Способна продлить жизнь; она не омолодит, но приостановит старение. Она предотвращает болезни в будущем... Вообще, быть таким слугой довольно выгодно. Разумеется, если не обращать внимания на то, что собственные желания постепенно заменяются желаниями хозяина, без его крови вскоре жизнь станет просто невыносимой, и за ее каплю человек будет готов на все. Зависимость происходит и в этом случае.
— Эликсир долгой жизни, — произнес Курт с усмешкой. — Эссенция молодости. Уже открыта и в активном пользовании.
— С побочными эффектами, — напомнила Адельхайда. — С очень неприятными побочными эффектами. Существует ли возможность от них избавиться — неизвестно. Вполне возможно, что кровь стрига можно использовать единожды в качестве средства последней надежды для тяжело больного человека, и это не даст никаких осложнений в виде утраты воли и прочих признаков зависимости... Возможно, да. А возможно — нет. Проверить это, как ты понимаешь, случая не было. Александер как donor не подойдет; его организм уникален, и насколько много общего его кровь имеет с кровью его сородичей, неизвестно. Точнее, теперь — известно: мало. После произошедшего с птенцом Арвида, даже если кому-то и приходило в голову провести подобный эксперимент, эта идея растворится в воздухе. Как знать, быть может, с человеком случится нечто куда более скверное.
— Ну, а кроме того, Александер не мастер, — докончил Курт, и она вздохнула:
— А кроме того... Все, что было мною сказано, лишь материальная сторона вопроса; но а как насчет опасности для души? Что происходит с душой человека при подчинении? При принятии крови стрига? при обращении?
— При обращении? — переспросил он, пожав плечами. — Описанное тобою более всего напоминает нечто вроде чумы. Или проказы. Заражение. Болезнь. Подчинение же... Знаешь, в конце концов, подчинение — оно происходит, по большому счету, и тогда, когда женщина щелчком пальцев велит бросать себе под ноги цветы и города.
— Постой-ка, — нахмурилась Адельхайда, — ты это всерьез? А как же те стриги, на которых таки воздействует святая вода и Распятие, и...
— Распятие и святая вода были частью вероучения последнего уничтоженного мною еретика, — возразил Курт, отмахнувшись. — Но уничтожила его она же; вот только не из первой попавшейся церкви, а благословленная святым — он попросту устроил дождь из святой воды. Такова была его сила. Думаю, тот дождь стер бы в порошок любое зло вокруг. Потому что собственная сила этого святого перевесила силу его противника; хотя никакой Сатана там явно и рядом не лежал.
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |