Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Теряешь хватку, — пояснил он, выдавив из себя улыбку, и невольно отступил, вперившись в стену за спиной, пытаясь хотя бы не отвести взгляда, когда горящие глаза приблизились.
— Боишься, — отметил Арвид, подступив вплотную и оглядев его оценивающе. — Так значит, смерть, по-твоему, лучше? Да знаешь ли ты, о чем говоришь?
— Арвид, можно я! — нетерпеливо попросила Хелена фон Люфтенхаймер, и тот отмахнулся, не глядя:
— Нет.
— Арвид!
— Я сказал — нет, — повысил голос он. — Помолчи.
— Ты не можешь такое делать, с кем захочется... — начал фогт неуверенно, и стриг нахмурился:
— Мне кажется, я не спрашивал ничьего мнения.
— Бунт на корабле? — поинтересовался Курт с улыбкой, и Арвид улыбнулся в ответ:
— Боишься, и все же дерзишь. Это хорошо... Наверное, Александер, можно сказать, что ты искупил часть вины за то, что сделал; погибших не вернуть, однако одного птенца взамен убитого ты мне привел. И какого. Давно не доводилось встречать таких.
— Не смей, — проговорил фон Вегерхоф четко, и Арвид усмехнулся:
— А твой приятель довольно эгоистичен, Курт. Имея вечную жизнь, он так противится тому, чтобы ее дали тебе...
— Это не жизнь, — возразил он сухо.
— Вот как? — понизив голос до шепота, отозвался стриг; отклониться от взметнувшейся к нему руки он снова не сумел, едва не зашипев, когда Арвид схватил его за волосы на затылке, пригнув к плечу голову.
Попытка оторвать от себя эту руку, распрямиться была бессмысленной и безуспешной, пальцы цеплялись, словно за каменную статую; стриг перехватил его руки одной ладонью, одернув вниз, и прижал локтем к стене, не давая шелохнуться.
— Не смей... — повторил фон Вегерхоф, попытавшись подняться, и мгновенно оказавшийся рядом Конрад ударил наотмашь, вновь уронив его на пол.
— Не жизнь, да? — переспросил Арвид все так же едва слышно. — А что такое жизнь? Ты ведь и этого тоже не знаешь.
Курт попытался рвануться в сторону, когда приблизилось бледное лицо с полыхающими бесцветными глазами; вжимающий его в стену локоть придавил сильнее, снова перекрыв дыхание, и от шеи в голову и плечо внезапно рванулась боль — жаркая и ледяная вместе, острая, как бритва, полосующая каждый нерв на части. То, как истекает из артерии кровь, чувствовалось всем существом, словно уходило и что-то еще, нечто необъяснимое, незримое и неощутимое, нечто важное, сама жизнь, силы, словно тварь, присосавшаяся к нанесенным ею ранам, вытягивала душу сквозь узкое кольцо с рваными режущими краями...
Когда Арвид отступил, на миг показалось, что с головы сдернули пыльный мешок, до того не позволяющий видеть, слышать, дышать; мир перед глазами вращался, смещаясь и перемешиваясь, оставляя в зрительной памяти лишь обрывки — Хелена фон Люфтенхаймер, алчно глядящая на него, фогт с выражением ужаса на лице, фон Вегерхоф, лежащий лицом в пол, и Конрад, стоящий коленом на его спине...
— Чувствуешь? — лицо Арвида было по-прежнему рядом, но увидеть его все никак не удавалось, и лишь голос слышался четко и ясно. — Вот что такое жизнь.
Круговорот красок и образов останавливался медленно и нехотя; Курт пошатнулся, ощущая, что сползает по стене спиной, и с усилием распрямился, не дав себе упасть на пол, теперь видя это лицо отчетливо, но не желая смотреть...
— Сколько силы, — одобрительно произнес Арвид; подняв руку, аккуратно отер пальцем уголок рта и, слизнув алую каплю, погонял ее на языке, точно глоток вина. — Сколько упрямства... И столько злости... Идеальный букет. Превосходное, подающее надежды красное двадцатилетней выдержки.
— Чтоб ты подавился, урод... — выдавил Курт болезненно, прижав ладонь к шее, и тот улыбнулся:
— Отлично. Просто отлично. Нет, ты не думаешь, что смерть лучше, ты любишь жизнь, умеешь цепляться за нее, а это главное. Сейчас ты можешь противиться мне, можешь поливать меня бранью, но после — поверь, сам же скажешь мне спасибо... Знаю, откуда это неприятие, — снисходительно усмехнулся Арвид, кивнув на стрига. — Это он наговорил тебе всевозможной чепухи. С его слов ты наверняка сделал вывод, что наша жизнь — мрак и уныние; воображаю, как слезно он каялся. Не заметил, это сделало его слабым?.. Что случилось с тобой? — медленно развернувшись, тот прошагал к стригу; Конрад рванул фон Вегерхофа за шиворот, подняв с пола на колени, и Арвид вновь присел напротив, глядя в его лицо. — Как я уже говорил, мне доводилось видеть подобное, и всегда это происходит с теми, кто по опрометчивости или неосторожности погубил кого-то, кто был ему близок — смертных друзей, любовниц, братьев или сестер из своей прошлой жизни, жен, детей... Ага, — отметил Арвид удовлетворенно, заглянув в его глаза, — вот оно что... Жена и дети — вот в чем дело. Ты их убил, Александер? Тебя это надломило?.. Ну, что ж, в этом — ты не уникален. Многие из нас, проходя период становления, совершали нечто подобное. Это случается. Пока они не научаются владеть собой, верно оценивать собственные силы, пока не приходят в возраст — такое происходит. Но вот только не все из нас после подобных происшествий теряют себя; а ты — ты себя потерял. Полагаешь, даровав тебе способность питаться человеческой пищей с серебряного блюда солнечным утром, твой новый мастер возвратил тебя в людскую среду? Брось. Ты тот, кто ты есть, ты — один из нас, каким бы иным при этом ты ни был. Ты не человек, смирись с этим, не человек и человеком уже никогда не станешь. Твой мастер дал тебе новые возможности, а ты его опозорил, ибо, когда птенец так бездарен и ничтожен, это позор для мастера... Хотя, он так же жалок, как ты сам. За своих птенцов, Александер, сражается мастер; и будь я рядом, когда ты напал на Марка, я не позволил бы тебе так просто его убить. Я — дрался бы за своего птенца. И сейчас — я здесь. А где твой мастер?.. Молчишь. Все верно. Тебе нечего сказать. Ты запутался в собственной жизни; покинув прежний мир, никуда не пришел. Пожелав перестать быть одним из нас, стал никем. А вот ты — сможешь. — Арвид легко поднялся на ноги, приблизившись к Курту снова, не обернувшись на оцепеневшего в молчании стрига. — Ты способен перенести и больше. Стать чем-то большим.
— Я понял, что такое жизнь, — отозвался он тихо. — Ты объяснил доходчиво. Но еще раз: лучше я сдохну.
— Тебя так проняла вся та чушь, что ты от него наслушался? Эта жалкая пародия на стрига не сумела даже стать достойной копией человека, и ты придаешь его словам столько значимости? Выбрось из головы. Значение имеет лишь то, что ты увидел и понял сам. Знаешь, что ты увидел сегодня, майстер инквизитор? Ты увидел, как он поставил подпись под собственным признанием — он признался в слабости. Сейчас я мог попросту тебя убить; и что бы он сделал? А ничего. Просто сидел и смотрел бы на это — потому что помочь он не в силах, хотя, вижу, очень хочет. Так же, как не сумел и помочь этой девчонке, ради которой пришел... — в его глаза Арвид, внезапно смолкнув, всмотрелся с пристальностью, и вдруг улыбнулся: — Вот ведь черт... Так значит, я не на то поставил. Стало быть, это твоя женщина, не его?.. А хочешь — оставлю ее для тебя? Ведь ты явился, чтобы спасти ей жизнь, и она, открою секрет, все еще жива. Вон там, — чуть обернувшись, стриг указал в дальний конец коридора, — за той дверью. Совсем рядом. Жива; и останется таковой. Дарю. Я, каюсь, привык иногда баловать своих птенцов. И заметь, я не предлагаю тебе жертвовать собственной жизнью ради нее — я предлагаю тебе жизнь в довесок к ее жизни; ты получишь то, за чем пришел, и даже больше... Нет-нет, — покривился он, не дав Курту ответить. — Ничего не говори. Я знаю, что ты можешь сказать сейчас — вновь начнешь дерзить и принимать позу... Я долго живу, и я слышал такое не раз. Все они после меняли свое мнение. Верно, Конрад?
Птенец, все еще стоящий за спиной фон Вегерхофа, тронул губы усмешкой, покаянно пожав плечами, и Арвид решительно кивнул:
— Словом, так. Я передумал. Я не стану убивать вас обоих. Ты, Александер... велико искушение прикончить тебя на месте. Очень велико. Однако при всей твоей немощи ты все-таки уникален, и прежде, чем тебя убить, я все-таки подумаю над тем, как к тебе подступиться. Сейчас ты миска с горячей кашей, но, как знать, возможно, я придумаю, как ее остудить... А ты, — вновь обернувшись к Курту, докончил тот, — будешь гостить здесь до тех пор, пока я не увижу, что ты готов; а это произойдет скоро.
Рука, от которой снова не вышло увернуться, на сей раз не стиснула горло — ударила в висок, погасив сознание и погрузив во тьму.
* * *
Тьма расступалась медленно и неохотно, как толпа, преграждающая путь через площадь; тьма отступала, оставляя после себя невнятицу в мыслях, боль в голове, слабость и ноющую ломоту в теле. Курт осторожно попытался пошевелиться, чтобы определить собственное положение в пространстве, и резкая боль в плечах, прострелившая тело от шеи до поясницы, как-то вдруг поставило все на место, рассеяв рябь перед глазами и муть в мозгу.
Вокруг были голые каменные стены тесной каморы без окон, освещенной проникающим из-за решетчатой двери факельным светом. Связанные руки были подняты над головой и прикручены к вмурованному в стену кольцу; пребывать в этом состоянии можно было, лишь сидя на полу или, если подняться, согнувшись в три погибели. Никакого оружия при нем, разумеется, не было.
Курт приподнялся на коленях, пересиливая головокружение, и присмотрелся к своим путам. Веревка была закручена вокруг запястий и металлического кольца так, что не оставляла пальцам ни малейшей возможности ухватиться за какой-нибудь узел, сквозь витки, плотно обхватывающие руки, протащить ладони было никак невозможно, а само кольцо сидело в стене прочно и недвижимо.
— Насмотрелся?
На голос позади себя он обернулся рывком, снова сев на полу, и мгновение глядел молча на стража, стоящего по ту сторону решетки.
— Арвид вязал, — пояснил тот с заметным уважением в голосе. — Лично. Оцени почет. Давненько я не видел, чтобы он так холил человека; чем-то ты ему приглянулся.
— Где Александер? — спросил Курт, никак на его слова не ответив, и страж вздохнул.
— Дай-ка я тебе кое-что поясню, парень, — отозвался он беззлобно. — Я буду сидеть вот тут, на скамеечке, подле твоей двери, однако это не значит, что я буду с тобой трепаться. Я буду молчать. После меня сменят, и молчать будет кто-нибудь другой. Разговаривать с тобой я, вообще говоря, и сейчас не должен, но делаю это — для того, чтобы не пришлось впредь. Ради внесения ясности. Сиди и молчи. Не пытайся рыпаться. Не пытайся со мной заговорить, устыдить, подкупить или спеть мне колыбельную. Здесь должны быть тишина и спокойствие. Я не стану спрашивать, понял ли ты меня. Или понял, или будет плохо.
Страж отошел от двери в сторону, не бросив на него напоследок ни взгляда, не слушая ответа и не добавив ни слова; со своего места Курт видел, как тот уселся на скамью чуть в отдалении, прикрыв глаза и откинувшись к стене затылком.
Тишина и спокойствие водворились.
Несколько минут он сидел так же неподвижно, как и страж, так же прикрыв глаза — голова слабо кружилась, в горле было сухо и черство, и несильно, но противно саднила шея. На душе при воспоминании о всем произошедшем в коридоре третьего этажа становилось тускло и мерзко, и от мысли о том, что до цели оставалось каких-то два десятка шагов, подымалась бессильная и оттого еще большая злость.
Планы действий на ближайшее будущее никак не вырисовывались в четкие линии. По большому счету, можно было вздохнуть, признать свое поражение и не суетиться — этой ночью Арвид вряд ли решится на какие-то эксперименты над ним или тем более над фон Вегерхофом, а в течение суток в этом замке будет зондергруппа, которая по долгу службы спасет и Адельхайду, и незадачливого следователя с его приятелем. С другой стороны, при виде первого же из бойцов все тот же Арвид вполне может не полениться и спуститься в подвал, дабы (совершенно без обретения какой-либо выгоды, попросту из принципа) убить всех своих непрошеных гостей — а получится это у него просто и быстро.
Фон Вегерхоф наверняка рядом, и даже, возможно, в соседней камере — страж сидит чуть левее его двери, вероятно, чтобы держать под надзором оба узилища. И уж он-то точно упакован еще крепче. О чем сейчас думает стриг, невозможно и представить; неизвестно, какие планы строятся в его голове, да и строятся ли вообще, или сейчас тот лежит в каком-нибудь гробу, пригвожденный к его дну для верности пресловутым колом — восстановить его можно будет довольно просто, а такое хранение оберегает от неприятностей. Словом, полагаться надо только на себя.
Страж по-прежнему сидел неподвижно, не меняя позы и не открывая глаз — отсюда казалось, что, утомленный ночным бдением, тот попросту уснул. Курт осторожно, медленно приподнялся, усевшись на коленях перед кольцом, и пошевелил кистями, пытаясь понять, можно ли расслабить узлы настолько, чтобы вытащить хотя бы одну руку. Теоретически, если затянуть петли на одном запястье, они хоть немного ослабнут на другом...
— Эй, — окликнул его голос стража, и Курт, мысленно ругнувшись, обернулся. Тот стоял у решетки, глядя на пленника с усмешкой. — Я тебе еще кое-что скажу, — сообщил он по-прежнему благодушно. — Я работаю на Арвида уже пятнадцать лет... Что? — уточнил страж, когда Курт недоверчиво нахмурился. — Да, согласись — я неплохо сохранился, а? Прелести жизни на службе у стрига.
— Слуга? — выговорил он, не скрывая презрения; тот пожал плечами:
— Ну, да. И что? Мне нравится. Но вопрос не в том. Так вот; я работаю на него пятнадцать лет, даже с лишком, и за это время научился слышать, как он ходит. Как дышит. Чувствовать, спит он или нет, смотрит на меня или отвернулся. Понимаешь, к чему я клоню? Если ты думаешь, что сумеешь что-то тут потихоньку провернуть, пока я не вижу, предлагаю подумать над моими словами и кончить эти глупости. У тебя все равно ничего не выйдет, но это копошение меня раздражает. За время жизни в обществе стригов привыкаешь, знаешь ли, к тишине и покою.
— Покой я тебе обеспечу, — пообещал Курт, отвернувшись от него и продолжив манипуляции с веревкой. — Вечный. Когда выберусь.
— Я вижу, слов ты понимать не желаешь, — вздохнул страж, зазвенев ключами, и дверца камеры раскрылась, скрипнув петлями.
К Курту тот приблизился неспешно и лениво, и он, не дожидаясь того, что будет дальше, упал с коленей на пол, распрямив ноги и обеими подошвами ударив наемника под колено. Тот повалился набок, Курт рванулся вперед, чтобы добить ударом в лицо, и страж, извернувшись, как змея, отпрянул на спину, свободно и непринужденно поднявшись одним неуловимым движением.
— Молодец, — отметил он, отряхиваясь, пока Курт сидел неподвижно и растерянно. — Неплохая реакция. Только, парень, ты плохо меня слушал. Напомню: я на службе у Арвида пятнадцать лет...
От удара ногой под ребра легкие сжались в комок, в который уже раз за эту ночь вызвав приступ удушья, до самой спины прорезало молнией; Курт согнулся, пытаясь вдохнуть и хоть чуть расслабить мышцы, чтобы вытравить боль из тела.
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |