Ведущий в погибель (Главы 19-33)

— Вот даже как, — проронил Курт, глядя на стрига, нахмурясь. — У меня зародилось некое объяснение твоим словам... или я ошибаюсь?

— Нет. Не ошибаешься, и твое объяснение верное... Моей относительно тихой жизни настал конец. До сих пор Конгрегация держала меня в запаснике, как рачительный хозяин — неприкосновенную и уникальную жемчужину, в трудный момент могущую разом поправить дела. Но можно дойти в своей рачительности до того, что жемчужина померкнет и станет бесполезной или же времена настанут такие, что даже она не спасет. В капиталах, Гессе, главное — пустить их в дело вовремя.

— Неужто уходишь в оперативную работу?

— Сейчас, — согласно кивнул фон Вегерхоф, — как раз такое время, когда пора вбрасывать резервные финансы.

— Как я понимаю, убитые люди — твои начальные расходы, чтобы раскрутиться?

— Убитые люди, — подтвердил стриг. — Убитый мастер, посягнувший на мою территорию. Его птенцы, лишившие меня слуг.

— А приятель-инквизитор как укладывается в эту схему?

— Я тебя использовал, — улыбнулся фон Вегерхоф, и Курт покривился:

— Спасибо.

— Это не возбраняется, — уже серьезно пояснил стриг. — Я могу делать что угодно, пока не нарушаю правил, а использование смертных в своих целях — едва ли не основное из них. Убив Арвида, я был в своем праве: он явился хозяйничать в мой город. Воспользовавшись связями в Инквизиции, чтобы проникнуть в замок и озаботиться легализацией своих действий, я поступил разумно.

— А люди?

— Люди меня видели. Это — если о них вообще кто-нибудь спросит.

— Я спрошу, — возразил Курт. — Что с ними на самом деле? Я не придираюсь, но любопытство мучает.

— Summa agendum protectionis testum[234], — пояснил фон Вегерхоф официальным тоном. — А если сказать проще, им внятно и доходчиво объяснили, что в эту часть Германии им лучше не соваться, а кроме того, 'их' более не существует. Другие имена, другая жизнь.

— Ненадежно...

— Понимаю, надежнее было бы их и в самом деле убить, — покривился в усмешке стриг. — Но мы с Альбертом решили, что будет довольно внушительной суммы и — моего к ним явления. Думаю, это произвело должное впечатление; будь я на их месте, я подумал бы трижды прежде, чем нарушить молчание.

— Однако, — сдвинув, наконец, вперед башню, возразил Курт, — к чему все это? Не намереваешься же ты выйти на городские площади с объявлением о том, что тобою, якобы, было сделано? Если все это — способ войти в доверие к сородичам, то... Как они узнают об этом?

— Побойся Бога, Гессе. Шум, который подняло это дознание, достигнет Аугсбурга раньше, чем ты будешь там, а через месяц-другой разойдется по всей Германии. В течение полугода, не позже, ко мне явится кто-нибудь от старших мастеров.

— Уверен?

— Ты — стриг, — предположил фон Вегерхоф. — Тебе не одна сотня лет, ты многое видел и много знаешь, ты и твои приятели контролируют (или пытаются по мере сил контролировать) всевозможную мелюзгу, дабы она не нарушила равновесия, которое помогает вам выживать. И вдруг ты слышишь историю о явившемся невесть откуда сородиче, явно молодом (иначе ты услышал бы о нем раньше) со способностями высшего. Слишком молод, чтобы стать таковым, бытует в одиночестве, без мастера и собственного гнезда... Так скажи мне: ты — не послал бы кого-то из своих проверить, что происходит?

— Я — пришел бы сам, — отозвался Курт, и, когда фон Вегерхоф наставительно кивнул, неуверенно возразил: — Но есть одно 'но'. Ты говорил, что вы чувствуете друг друга — улавливаете душевное состояние, настроение, намерения... это ведь за полшага до чтения мыслей.

— Есть и те, кто этот шаг сделал.

— Они раскусят тебя в момент. Об этом начальство не подумало? Они ведь сразу увидят, что ты их боишься, что что-то скрываешь, что врешь им, в конце концов. Твоя агентурная деятельность оборвется, не начавшись.

— Приятно, когда в тебя верят, — заметил стриг, и Курт раздраженно поморщился. — Да, я осознаю такую опасность. И начальство это понимает.

— И?

— У меня пара месяцев на то, чтобы научиться контролировать себя. Если не терять даром времени, кое-чего я успею достичь. Ну, а если и уловят они некоторую нервозность или даже оттенки лжи — согласись, в моем положении это будет понятно. Когда к тебе приходят вышестоящие, требуя подробностей твоей жизни и раскрытия тайн... Любой нормальный человек станет лгать, запираться и нервничать. Некоторые нестыковки они спишут на это.

— Уверен?

— Нет, — пожал плечами стриг. — Но выбора у меня нет.

— Есть, — возразил Курт уверенно. — Откажись. Не думаю, что отец Бенедикт станет давить.

— Не могу. Такая возможность, такой момент; другого может не быть. Во всех иных случаях, чтобы попытаться войти в эту среду, пришлось бы измышлять легенду, обставлять, сочинять и инсценировать историю, а сейчас все сложилось само собой, и не я их ищу — они придут сами. И не я буду напрашиваться в их общество; они сами позовут меня туда. Я буду упираться, отнекиваться, и чем активней — тем со все большим рвением будут втягивать меня они. Многой пользы тотчас же от меня ожидать не следует, но все же это будет больше, чем мы имеем сейчас.

— А уверен ли ты, что справишься? Не с тем, чтобы утаить от них свои мысли, не с тем, чтобы войти в доверие, а — с собой самим. Входя в их среду, принимая участие в их жизни, пытаясь казаться таким, как они... как ты был прежде... сможешь ли ты не сорваться? Как тогда, ночью, на улице? Ты позабыл обо всем, о проведенной до той минуты работе, о собственных же планах — и ринулся спасать человека. Это первое, что меня настораживает, но есть и второе. Напрямую противоположное.

— Боишься — переметнусь? — усмехнулся фон Вегерхоф, и Курт неопределенно качнул головой:

— Слишком сильно, но в целом мысль примерно такова. Я видел тебя в момент смерти Конрада; ты отвел взгляд. Даже Келлер, проведя две недели подле Арвидова птенца, начал сдавать позиции своей непримиримости. А когда ты тесно общаешься с кем-то в обстановке мирной и спокойной, когда, к тому же, так много общего... Наверняка большинство из них милые ребята, если узнать их поближе.

— Не стану заглядывать так далеко в будущее, — признал фон Вегерхоф, помедлив. — И не исключено, что кое-кто из них впрямь вполне даже сносен.

— Для чего?

— Наши противники в последнее время пытаются прилагать к делу многое из того, что прежде обходили вниманием. Преступные низы, объединение малефиков, различных по образу жизни и по манере работы... и вот теперь стриги... Нельзя не попытаться перехватить инициативу. Вполне возможно найти тех, кто примет сотрудничество с Конгрегацией — по многим причинам. А мы — неужто откажемся от такой поддержки?

— 'Пусть утихнет буря'?

— Пусть утихнет буря, — повторил фон Вегерхоф.

— Ego mitto vos sicut agnos inter lupos[235], — выговорил Курт невесело. — Ovis in vestimentis lupinum[236], если быть ближе к правде. Только не врасти в нее совершенно.

— Твой ход, — не ответив, поторопил стриг, и, когда он не шелохнулся, заметил: — А ты стал осмотрительней.

— Надо же и выигрывать когда-нибудь, — вздохнул Курт, глядя на доску, где едва двинулись с места лишь несколько фигур. — Боюсь, Александер, партия повиснет, не окончившись. Не вижу хода; просто продуть тебе, как прежде, не хочется, а на долгие заседания у меня нет времени. Пора уже и в путь, а мне надо заглянуть еще в одно место...

— Доиграем при встрече, — предложил фон Вегерхоф. — Не сказал бы, что у тебя талант к планомерному выстраиванию ходов, но порою случаются озарения, которые менее опытного, чем я, противника ставят в тупик. Возьмешь их под контроль, приведешь их к системе — и в следующий раз, быть может, загонишь меня в угол.

— 'В следующий раз'... И когда это будет?

— Тем больше на это времени и возможностей.

— Времени — не сомневаюсь, — согласился Курт. — А вот с возможностями кисловато. Сейчас я еду в Аугсбург, лишь чтобы доложиться тамошнему обер-инквизитору и ознакомиться с ситуацией; после, по повелению отца Альберта, возвращаюсь в академию. Знак надо сдать в перековку — для пометки 'особый'; кроме того, мне хотят показать личные дела кое-каких следователей — как когда-то мое показали Хоффманну; на всякий случай. 'Особые полномочия' обязывают... Сколько времени всё это займет, возвращусь ли в Аугсбург после этого — неведомо, и если да, то насколько — неизвестно. И, думаю, впредь мало что изменится. Готовясь же в любой момент сорваться и уехать на другой конец Германии, я предпочитаю иметь при себе вот это, — пояснил Курт, приподняв с пола дорожную сумку. — Не думаю, что я обзаведусь, как ты, домом, в котором можно будет завести нарочитый столик с доской или хранить трофеи... хотя голова стрига на стене смотрелась бы весьма неплохо.

— Я ее тебе завещаю, — посулил фон Вегерхоф, поднимаясь, и отошел в сторону, сняв со шкафной полки плоскую шкатулку размером с полторы ладони. — А кое-что хочу преподнести уже сейчас. Небольшой présent, учитывая именно специфику твоей неспокойной жизни. Это не требует наличия собственного дома, особой комнаты и стрижьих голов на стенах, а вполне уместится в твоем ужасающем своей непритязательностью мешке.

На шкатулку, выложенную перед ним на стол, Курт взглянул растерянно, не прикасаясь к поверхности, украшенной клетчатой двухцветной глазурью.

— Один из моих деловых партнеров, — пояснил стриг, снова садясь, — зная мою слабость к подобным вещам, приложил этот набор к нашему договору. Доску можно разложить на столе в трактире, не мешая соседям, в съемной комнате, хоть на голой земле в походе... Эти шахматы изготовлены больше сотни лет назад в Шардже; вообще, город этот славен больше своими поэтами, однако с тех пор, как туда зачастили гости из Европы, в него начали съезжаться всевозможные мастера — европейцы любят скупать восточные поделки... Настоящая арабская работа. Кость, металл и смальта. Если не забивать им гвозди, он практически вечен.

Курт медленно придвинул к себе клетчатую доску, сложенную вдвое, словно книга, и осторожно расцепил скрепляющую две половинки маленькую застежку, рассмотрев фигурки, такие же крохотные, с полмизинца, лежащие рядами внутри и отливающие желтизной старой кости.

— Не могу, — вздохнул он, наконец, с сожалением, снова закрыв верхнюю половину, и тот поморщился:

— Absurdités que tout ça[237]. Это просто куски костей, проволоки и эмали.

— Эти куски стоят дороже меня самого со всеми потрохами...

— Ну, — оборвал фон Вегерхоф, — брось корчить целку, которая из подаренного ей букетика делает далеко идущие выводы. Просто возьми эту штуку, и все.

— Спасибо, — помедлив, согласился Курт, аккуратно убирая набор в сумку, и поднялся. — Только вот что: ходи осторожней. Помнится, однажды я уже получил один подарочек; и где теперь его бывший владелец?

— Soit[238], попытаюсь в ближайшее время не оказаться еще одним твоим небесным покровителем, — кивнул стриг, тоже вставая и пожимая протянутую руку. — Удачи, Гессе. С тобой было интересно работать. Не скучно — это точно... Провожать не пойду; ты знаешь, где выход.

От дома фон Вегерхофа Курт пересекал людские потоки уже сидя в седле — последнее место, требующее посещения перед тем, как покинуть город, находилось вдалеке от дорогих улиц. Трактир, где обитал Раймунд фон Зиккинген, сегодня был многолюден и шумен — еще не разъехались все те, кто сбежался в Ульм ради зрелища казни, совершившейся три дня назад. Однако тевтонец, сам же и просившей о встрече, исчез, оставив майстеру инквизитору через хозяина свои извинения и заверения в том, что все вопросы, каковые он намеревался задать, разрешились сами собою. Столь неблагородному поведению Курт не удивился и не опечалился, и без того поняв, в чем было дело, ибо встречу рыцарь назначал за день до отъезда отца Альберта. Святой же отец наверняка потребовал от него установления связей с орденом более тесных, нежели это было прежде, а также прямой связи с магистром, что в перспективе грозило обернуться потерей некоторых свобод для тевтонского братства, а для самого фон Зиккингена — большим втыком от начальствующих чинов. Разговор явно должен был перетечь в просьбы посодействовать и оказать влияние на отца Альберта, дабы отговорить его от этой затеи. То ли тот перед своим отъездом убедил рыцаря в ненужности подобных действий, то ли фон Зиккинген и сам осознал, что это бессмысленно, однако разговора не сложилось, чему Курт был отчасти даже рад.

Изложив переданное майстеру инквизитору послание, хозяин, помявшись, осведомился, не желает ли тот чего-либо, и он махнул рукой к дальнему столу у стены, единственному почти пустому, занятому лишь доедающим свой завтрак путешественником:

— Раз уж я все равно здесь... Пива. Пусть принесут.

Путешественник, едва лишь Курт присел напротив, проглотил остатки снеди невероятным образом за два с половиной мгновения, точно уличный фокусник, и испарился в окружающем пространстве. Пустующее место, невзирая на битком набитый зал, никто более не занял, и майстер инквизитор восседали за столом в гордом одиночестве, рассматривая старые изрезанные и выщербленные доски под своими локтями. Простой, как винная пробка, заказ все не несли, но сегодня Курт был не в настроении устраивать разносы и размахивать полномочиями; подумав, он извлек из сумки подаренный стригом шахматных набор и, пользуясь пустотой стола, высыпал фигурки перед собой и неспешно расставил их на нужные клетки. Две армии различались и цветом кости, и украшениями, изготовленными из тонкой бронзы и черненого серебра, и подумалось, что в одном фон Вегерхоф неправ: в людных трактирах их лучше впредь не раскладывать. В былые времена, не будучи еще майстером инквизитором, он убил бы за такую вещицу, не задумываясь...

Появившееся, наконец, пиво он отхлебнул неторопливо, наслаждаясь последними минутами отдыха перед дорогой, выставив фигуры на те позиции, что были заняты в неоконченной игре полчаса назад, поворачивая доску разными сторонами и пытаясь понять, чьи силы на самом деле размещены выгоднее. В том, что, продолжись партия — выиграл бы фон Вегерхоф, Курт не сомневался, но увидеть, как это могло бы произойти, он не мог. Однако, как уже было сказано, времени на это впереди еще много.

Пиво проскальзывало в желудок легко, в зальчике царил приятный полумрак, и этот шум вокруг был куда привычнее гробовой тишины дорогих гостиниц, и уходить куда бы то ни было хотелось все меньше — по телу разливалось приятное тепло, не сонливое, но все равно какое-то оцепеняющее. Маленькая фигурка коня при попытке переставить ее выпала из пальцев, едва не сбив соседние, и Курт мысленно ругнулся, установив ее на место. Если так пойдет и дальше, сегодня он никуда не уедет, а в Аугсбург уже направлено сообщение о том, что следователь Гессе закончил дела в Ульме и вот-вот прибудет. Получится нехорошо. Тамошний обер-инквизитор может, чего доброго, решить, что новый подчиненный самодовольный нахал, ни во что не ставящий начальство и зарвавшийся от славы...

Кружка давно опустела, армии застыли в недоумении, не зная, куда шагнуть, и Курт, вздохнув, наклонился, чтобы подобрать с пола стоящую у ноги сумку.