| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Пустая галерея...
Коридор. Тот самый.
— Арвид... — начал Курт вопросительно, уловив мгновенную заминку в уверенном до сего момента шаге стрига, и запнулся, едва успев отпрянуть от распахнувшейся двери.
Они появились одновременно — два наемника, возникшие на пороге ближней комнаты, с массивным кистенем один и мечом в паре с топориком другой, и чуть в отдалении, посреди коридора — Конрад с выражением растерянного ожесточения на бледном лице. Еще мгновение прошло в неподвижности — наемники застыли, глядя на несостоявшихся заключенных в нескольких шагах от себя, оценивая свои силы в свете случившегося этой ночью с их соратниками, фон Вегерхоф пытался смотреть разом на всех, не зная, как поступить, а птенец явно силился осмыслить, каким образом оказались здесь эти двое...
— Ты!.. — выдавил он, наконец, с шипением, и сорвался с места, преодолев разделяющее их расстояние в два прыжка.
Фон Вегерхоф метнулся навстречу, все еще норовя при этом не повернуться спиной к наемникам, и Курт крикнул зло, встретив выброшенное к нему острие меча ответным ударом:
— Я справлюсь!
Один из кинжалов он выхватил на ходу, увернувшись от метнувшегося в лицо кистеня; пригнулся, отпрыгнув в сторону, и граненый шар со скрежетом врубился в стену, оставив глубокую полосу над его головой, брызжа вокруг осколками камня. У самого виска блеснула стальная молния, Курт отшатнулся вправо, с трудом уйдя от рассекшего воздух топорика и едва не напоровшись на меч.
Оба наемника были в кольчугах и двигались чуть медленнее, чем он, чем он уже привык ожидать от противника этой ночью, но их было двое, и каждый — сильнее, а их вооружение и вовсе не оставляло ни единого шанса. Близкие стены не давали места даже для того, чтобы просто уворачиваться, и уж тем паче не шло никакой речи о том, чтобы использовать против врага единственный подходящий в данной ситуации прием. Бегать в узком коридоре было решительно негде.
Кистень снова устремился в лицо, на развороте едва не врезавшись в плечо, и рондаж на левой руке, снабженный длинным шипом, прошел на волос от груди, царапнув куртку; топорик второго наемника, столкнувшись с кинжалом, рванулся назад, и рукоять выскользнула из пальцев, едва не вывихнув суставы. Отклонившись от меча, Курт пригнулся, проскочив мимо, не дав прижать себя к стене, и отчаянным рывком метнулся вперед, в распахнутую дверь комнаты, перемахнувши через тяжелый стол и развернувшись к противникам лицом по ту его сторону. Обладатель кистеня сделал лишь один шаг, внезапно замерев, и отступил снова назад, остановившись на пороге.
— Отлично, — заметил наемник с усмешкой, бросив косой взгляд в даль коридора, где, не видимый Курту, сцепился с птенцом фон Вегерхоф. — А теперь постоим и подождем Арвида.
Курт застыл, на миг растерявшись, и кивнул в ответ, снимая один из арбалетов.
— Подождем, — согласился он покладисто. — А я пока заряжусь, не против?
— Черт, — проронил наемник с равнодушным раздражением и устремился вперед снова.
Незаряженное оружие он запустил противнику в ноги, постаравшись вложить в это столько сил, сколько был способен, тут же швырнув и второе. Оба брошенных арбалета тот перескочил легко, и Курт внезапно для самого себя коротким пинком послал им вдогонку массивный трехногий табурет; сиденье ударило под колено, развернувшись ножками вбок, и наемник, запнувшись о них, растянулся во весь рост, выронив кистень и вперившись лицом в пол. Острие меча Курт вонзил в открытый затылок мимоходом, не дав ему подняться, и развернулся к оставшемуся противнику, обнажив второй кинжал и жалея о том, что обращение с кистенем не входит в число его умений — сейчас это оружие пришлось бы как никогда к месту.
Наемник замешкался лишь на мгновение, лишь чтобы бросить взгляд вскользь на приятеля, убедившись в том, что помощи от него ждать уже не приходится, и махнул вперед одним прыжком, обрушив на своего противника оба оружия разом. Курт отскочил назад, не блокируя, упал спиной на стол, перевернувшись и приземлившись по ту сторону, едва успев поднять голову со столешницы за миг до того, как в дерево врубился топорик. Глубоко засевшее лезвие наемник выдернул одним движением и сделал шаг в сторону, пытаясь обойти стол; он отступил в противоположном направлении, попятившись снова, когда тот шагнул еще раз. Бегать так можно было долго, и, наконец, поняв это, наемник приостановился, чуть опустив оружие и пренебрежительно усмехнувшись. Курт пожал плечами. Сейчас было не время доказывать собственное бесстрашие; хотя, с другой стороны, завершить бой надлежало как можно скорее, дабы вмешаться в драку стригов в коридоре или хотя бы получить возможность узнать, что же происходит там, за стеной...
Остановившись напротив него, наемник кинул оценивающий взгляд на стол между ними, на своего противника и, не пытаясь больше догнать его, ударил подошвой в столешницу; тяжелый стол проехался ножками по камню, едва не вмазав Курта в стену, вслед предмету мебели выметнулось острие меча, а справа, не позволяя увернуться, свистнул топорик. Повторить трюк наемника недостало бы сил, и он, попросту упав на пол, кувыркнулся под стол, выронив меч и услышав, как над головой снова врезалось в дерево тяжелое лезвие. Развернуться в тесноте и дотянуться кинжалом было невозможно, посему он ударил, как мог — ногами под оба колена, и, когда тот пошатнулся, отступив, не слишком ловко и споро выкарабкался из-под стола, подхватив брошенный клинок. Голова мягко закружилась, на миг подвинув мир в сторону; меч мелькнул у самого лица, и когда Курт извернулся, скользящим ударом сбив его в сторону, топорик внезапно вынырнул откуда-то снизу.
Боль ощутилась не сразу; в правом боку потеплело и намокло, а спустя миг ощутился пульсирующий жар, мгновенно рванувшийся к плечу и в спину. Отпрянув от удара в живот, он споткнулся, едва не полетев на пол и болезненно зашипев, лишь сейчас поняв, что одним порезом не обошлось и перебито по крайней мере одно ребро. Изворачиваться с прежней ловкостью уже не удавалось, и все чаще приходилось подставлять под удары клинок, пытаясь не встречать их прямо, а сбивать в сторону; подобраться к открытым лицу и шее наемника никак не выходило, удары по ногам тот отводил с легкостью, нападая в ответ и вынуждая отступать. Правой рукой действовать становилось все сложнее, и тот факт, что рабочей была левая, помогал слабо; при каждом движении в боку прорезывало болью, мешая двигаться и уклоняться.
Дальше будет хуже, понял Курт, когда, вывернувшись из-под удара, едва не насадил себя все теми же ребрами на топорик снова, и, когда ладонь наемника с зажатой в ней рукоятью меча оказалась вблизи, он не стал отступать, а шагнул вперед, впервые встретив удар впрямую, вложив в него все силы. На одно мгновение рука противника ушла в сторону, открыв путь для его кинжала, и он с размаху, без хитрых приемов, хватанул по пальцам, резанув по кости и потянув клинок на себя одним движением. Топорик вывалился на пол, на него плеснуло красным, заливая пол; наемник вскрикнул, инстинктивно прижав руку к себе и опустив меч, и Курт ударил по склонившейся на миг голове — в лицо, пропоров щеку и вонзив клинок в гортань. Полотно заскрипело о кость, засев в обезображенном лице; упершись ногой в плечо наемника, он с усилием выдернул меч, замарав пол кровью и белой россыпью выкрошенных зубов, и отступил, морщась от пронзительной боли в боку. Несколько долгих мгновений Курт стоял, не двигаясь, прижав локоть к ребрам и восстанавливая дыхание; из-за двери донесся какой-то визг, стук падающего тела, и он, развернувшись, выбежал в коридор, остановившись снова в пяти шагах от образовавшейся там потасовки.
На полу чуть в стороне лежала Хелена фон Люфтенхаймер, держась за щеку с полосой ссаженной кожи и потерянно глядя вокруг, а фон Вегерхоф, почти прижавшись спиной к стене, сдерживал напор противника, подставив полотно меча под его клинок — напор примитивный, силовой, без изысков. Стряхнув мгновенное оцепенение, он метнулся вперед, на миг позабыв о боли в ране; стриг отвалился назад, упершись в стену лопатками, и ударил ногой в колено, с силой оттолкнув замешкавшегося птенца прочь. Курт подскочил со спины, однако ударить не успел — Конрад перехватил его за руку, дернув вверх и едва не подняв над полом...
Когда каменная хватка внезапно разжалась, почти выронив его, он пошатнулся, отвалившись в стену; Конрад отпрыгнул назад, точно кот, ошпаренный кипятком, так же зашипев и утробно взрыкнув, и попятился, выронив оружие и схватившись ладонью за запястье. Фон Вегерхоф сделал нерешительный шаг вперед и замер, глядя на еще больше побелевшее лицо птенца, перекошенное болью и растерянностью, не зная, как поступить, и не понимая, что происходит.
— Конрад?.. — оторопело проронила Хелена фон Люфтенхаймер; тот не ответил, осторожно отведя ладонь в сторону и взглянув на свою руку.
На бледной коже под кистью, краснея ожогом, четко пропечатался маленький крестик с широкими перекладинками и три маленьких бусины.
Курт приподнял руку, глядя на висящие на его запястье четки неверяще, едва ли с не большей растерянностью, нежели птенец Арвида. 'Они намолены, аж светятся' — кажется, так сказала та лесная ведьмочка? 'Ты их получил от того, кто их носил не ради красоты'...
На Конрада он перевел взгляд неспешно и торжествующе, одарив его приветливой улыбкой, и тот отступил, снова зажав ладонью руку и позабыв о выроненном оружии.
— Уходим отсюда, — тихо бросил птенец, подняв Хелену фон Люфтенхаймер с пола, все так же пятясь назад. — Уходим! — повторил он зло, когда та замялась, и Курт, развернувшись, метнулся обратно в комнату, где у тел двух наемников лежали брошенные им арбалеты.
Когда, подхватив один из них, он выбежал в коридор снова, птенцов не было, лишь фон Вегерхоф все так же стоял у стены, глядя им вслед.
— Зараза... — проронил Курт, тоже прислонившись к холодному камню, вновь начав ощущать боль в ребрах и все сильнее одолевающее его головокружение, и стриг медленно перевел взгляд на него.
— Что это было? — выговорил фон Вегерхоф тихо, и он пожал плечами, упершись арбалетом в пол и согнувшись, дабы хоть чуть уменьшить болезненные ощущения в ране:
— Четки отца Юргена. Когда этот урод схватил меня за руку, они коснулись его. А говорил, что стриги распятий и святой воды не боятся.
— Я такого не говорил, я сказал, что этот вопрос сложен и... Ранен? — сам себя оборвал стриг, приблизясь, и Курт поморщился, распрямившись и заглянув в разрез куртки.
— Ребро сломано. Надеюсь, одно.
— У нас будет минута-другая, чтобы тебя перевязать, — сказал фон Вегерхоф, и Курт отмахнулся:
— Я вполне мобилен.
— Арвид отхлебнул от тебя стакана полтора, — возразил тот строго. — И сейчас кровь продолжает уходить; а ты уже бледнее смерти.
— Хорошо, — не дослушав, перебил он. — Перевяжусь. Но вначале осмотрим остальные комнаты — Арвид сказал, что она здесь. Ты все еще помнишь, для чего мы пришли?
— Вначале, — возразил фон Вегерхоф, кивнув на распахнутую дверь позади себя, — сюда. Думаю, ради этого ты задержишься.
На стрига он взглянул непонимающе, осторожно подступив к порогу, и, заглянув, расслабился, неторопливо пройдя в комнату и остановясь в нескольких шагах от Эберхарта фон Люфтенхаймера. Фогт сидел на широкой кровати у стены, не глядя на вошедших, упершись в колени, опустив голову на руки и закрыв ладонями лицо.
— Так-так, — произнес Курт, приблизясь. — А вот и наш радушный хозяин... Или, как я погляжу, хозяин в этом замке нынче другой?
Фогт медленно отнял руки от лица, подняв голову, и он покривился, увидев пять глубоких длинных царапин на его щеке.
— Смейтесь, майстер инквизитор, — тихо проговорил фон Люфтенхаймер, глядя в пол у своих ног. — Меня уже ничто не трогает.
— Это ваша дочь вас так разукрасила? — уточнил Курт, и фогт закрыл глаза, словно не желая видеть вовсе мира вокруг.
— Я пытался ее остановить. Я хотел объяснить ей... пытался велеть ей не вмешиваться во все это...
— Дайте догадаюсь, — вздохнул фон Вегерхоф, остановившись на пороге, и тот вздрогнул, подняв к нему болезненный взгляд. — Она сказала 'знай свое место'... или что-то в этом роде. Обыкновенно они не особенно утруждают себя подбором слов.
— Вы... — с усилием вымолвил фогт. — Вы, Александер... Когда он сказал, что и вы такой же...
— Я другой, — возразил стриг, глядя на фогта с состраданием. — А вот ваша дочь — она теперь такая же. О чем вы только думали, Эберхарт...
— О чем я думал? — вскинулся тот. — Я думал о ней! Я думал о своей жене, которая умерла в цвете лет, я думал о своей дочери, которая тоже умирала — вот о чем я думал! О том, что никто из них не заслужил такой судьбы, что божественное провидение отчего-то решило отнять у меня Хелену, а он — даровал мне ее!
— Арвид отнял ее у вас, отнял теперь уже навеки, погубив ее и вашу душу. Хотя бы теперь вы это понимаете? Пара высокомерных слов и одна пощечина — это только начало, Эберхарт, впереди вас ожидает существование, полное боли и разочарований. Она забудет очень скоро, быстрее, чем вы думаете, и о том, что вы ее отец, и о том, что сделали для нее (ведь и она полагает это благом), и о том, от чего отказались, чем пожертвовали ради спасения ее жизни. Она станет чудовищем — таким же, как он. Но вы — человек, вы не сделали того непоправимого шага, что изменил ее... К счастью, Арвид и не позволит вам его сделать.
— Он сказал...
— ... что обратит и вас, — докончил стриг, и фогт запнулся, глядя на него потерянно. — Со временем. Когда вы докажете, что достойны этого... Я знаю. Так говорится всегда — это обещание позволяет заручиться преданностью надежнее, нежели деньги или что иное. Есть те, кто отдается в слуги добровольно, кому достаточно того, что они обретают — долголетия и обеспеченности, но когда подчиняется кто-то подобный вам, из нужды или под давлением, аргументы в ход идут иные. Вам обещали, что ваша дочь будет жить, что вы сами будете рядом с нею — вечно, и вечно сможете исполнять то, что делали все эти годы — заботиться о ней, оберегать... Но ей больше не нужна ваша забота. Сказать вам, Эберхарт, что, в конце концов, происходит со слугами вроде вас, или вы догадаетесь сами?
— Она не позволит ему убить меня... — проронил тот, и фон Вегерхоф вздохнул:
— И вы в это верите? Ваша судьба — смерть. Но до этого вы успеете стать безропотным исполнителем повелений своего хозяина, существом, лишенным воли, для вас не будет существовать собственных желаний, и лишь один закон — его слово. Вскоре от вас можно будет слышать лишь одно — 'да, мастер'. А когда вы прогорите, когда истощите запас душевных сил, он просто убьет вас, и тогда настанет конец вашей душе. Ваше спасение, Эберхарт, в конце концов, ваше личное дело, но вы собственными руками отдали им душу вашей дочери.
— И все это говорите мне вы! Вы, такое же чудовище, как и они!
— Все-таки, остатки здравого смысла еще живут в вас — вы все еще понимаете это... — отметил фон Вегерхоф, и фогт снова закрыл ладонями лицо, не глядя ни на кого. — Я не выбирал эту жизнь, — продолжил стриг тихо. — Это слабое оправдание — даже будучи таким существом, вполне можно сохранить остатки человечности — но все же это оправдание. Я через многое прошел, чтобы обрести право говорить вам то, что говорю, право упрекать вас. Я угодил в этот мир молодым повесой, а вы — вы, Эберхарт, вы предали все то, чему отдали всю свою жизнь, чему должны были служить... предали того, кому служили. Того, кто дал вам все, что вы имеете. Вы предали все и всех, включая собственную дочь. И не говорите мне о своей правоте, не произносите речей о бессердечии Господнем; сейчас вам так плохо именно оттого, что вы понимаете — прав я. Вы погубили все вокруг себя.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
