Ведущий в погибель (Главы 19-33)

— Откуда вам понять меня... — шепнул фон Люфтенхаймер тоскливо. — Вы... Откуда вам знать, что это — видеть смерть близких.

— Конечно, — едва размыкая губы, выговорил стриг. — Откуда. Ведь это не моя любимая женщина была убита несколько дней назад — убита жестоко и страшно. Откуда мне знать.

Фогт приподнял голову, попытавшись возразить, и вновь потупился.

— Вы и ваши новые приятели, фон Люфтенхаймер, — вмешался Курт, с трудом заряжая арбалет, что все еще держал в руках, — с ним и рядом не лежали. Не вам бросаться обвинениями... Я на минуту.

В коридор он вышел опасливо, оглядываясь и прислушиваясь, и, держа оружие наизготовку, добежал до комнаты с телами двоих наемников; развернувшись лицом к двери, Курт присел перед одним из них, уложив арбалет на пол, снял ремень и так же осторожно, озираясь во все стороны, возвратился назад, прихватив второй арбалет.

— Я не знал о том, что он задумал, — произнес фогт едва слышно. — Если б я только знал...

— Ничего бы не изменилось, — оборвал Курт и, передав заряженное оружие стригу, приблизился к фон Люфтенхаймеру. — Ваше слово здесь ничего не стоит, ничего не значит. Для них вы никто... А вот для меня вы — particeps criminis[199]. Я не стану оглашать вам обвинения и ваши права; вам хорошо известно и то, и другое, а у меня нет на это времени. Просто и коротко: вы арестованы. Если нам удастся выбраться живыми, вы предстанете перед судом... А теперь — быстро — пара ответов на пару вопросов. Где Арвид?

— Ушел, — тускло отозвался фогт, не попытавшись даже возразить, когда Курт развернул его, стянув ремнем руки за спиной. — Я слышал — он сказал, что выйдет за стены, дабы убедиться в том, что вы одни.

— Давно?

— Давно... наверное. Не знаю. Не заметил. Не помню...

— Последний вопрос. Адельхайда действительно еще жива?

— Да, — тускло откликнулся тот. — Она в крайней комнате. Арвид не был намерен ее убивать...

— Тогда вперед, — кивнул Курт, подняв его на ноги, и, забрав арбалет у стрига, подтолкнул фогта к двери. — Шагайте первым, фон Люфтенхаймер, и сохрани вас Господь от мысли выкинуть какую-нибудь глупость. Сегодня выдалась беспокойная ночка, и нервы у меня порядком измотаны; даже думать не хочу, что я сделаю, если ваше поведение мне не понравится. И молитесь, если вы еще помните, как это делается — молитесь, чтобы она и впрямь была жива, иначе... Ваши новые друзья вам покажутся ангелами милосердия. Это — понятно?

— Я не желал ей зла, — тихо возразил тот, покорно идя вперед. — Я никому не желал зла. Я не думал, что все так обернется.

В согбенную спину перед собой Курт взглянул молча, ничего не ответив и не обернувшись к стригу, чей тяжелый вздох прозвучал рядом. В иное время он, быть может, и пожалел этого запутавшегося старика, но сейчас от потери крови кружилась голова, при каждом движении простреливало сломанное ребро, невыносимо ныло плечо, едва не вывихнутое в стычке с первым птенцом, саднила разбитая губа, и единственное, что сейчас одолевало душу — это злость и раздражение...

— Это здесь, — вяло кивнув в сторону последней в ряду двери, проронил фогт. — Не заперто. Охраны нет.

В словах фон Люфтенхаймера Курт не усомнился — будь здесь наемники, они давно уже проявили бы себя. Распахнув дверь пинком, он втолкнул фогта внутрь, войдя следом, и остановился, стиснув пальцы на прикладе арбалета и едва удерживаясь от того, чтоб хотя бы как следует вмазать арестованному этим прикладом, поправ все предписания и снисхождение к летам. Адельхайда лежала на убранной кровати у дальней стены комнаты; вытянутые над головой руки облегала тонкая веревка, обвиваясь вокруг изголовья, другой жгут охватывал лодыжки, уходя к столбику в ногах кровати. Лицо было бледным и изможденным, похожим на лицо умершей, однако посеревшие губы и веки закрытых глаз подрагивали, словно там, по ту сторону сна, происходило что-то невероятное и жуткое...

— Вон к той стене, — приказал Курт, пытаясь не повысить голоса. — Чтоб я вас видел.

На то, как фогт исполнит его указание, он даже не взглянул, шагнув вперед, и фон Вегерхоф удержал его за плечо:

— Стой. Прежде подойду я.

Он встал на месте, глядя на разметавшиеся по подушкам черные волосы и все так же сжимая приклад. 'Сможешь ли ты'...

— Думаешь, она... — начал Курт, и стриг вскинул руку, мягко оборвав:

— Не знаю. Но лучше я.

К кровати тот подошел медленно, осторожно присев рядом и повернув безвольную голову набок, и Курт болезненно поджал губы, увидев засохшие кровавые пятна на плече тонкой ночной рубашки и две сизо-багровые раны на побелевшей коже.

— Сколько ж он раз, мразь... — выговорил он с усилием; фон Вегерхоф вздохнул.

— Она жива, — с заметным облегчением в голосе сообщил стриг. — И вполне человек. Просто в беспамятстве.

По бледной щеке фон Вегерхоф хлопнул ладонью осторожно, позвав Адельхайду по имени, и, не услышав ответа, легонько встряхнул, окликнув снова; дрожащие веки приоткрылись, не видящий ничего и никого вокруг взгляд на мгновение остановился на фогте, притихшем у стены, и ресницы сомкнулись снова.

— Чтоб ты, наконец, захлебнулся, тварь... — чуть слышно и охрипше пробормотала она; стриг усмехнулся.

— Еn voilà des manières, ma chérie[200], — отметил он укоризненно. — Впрочем, я всегда подозревал, что ты меня недолюбливаешь.

Адельхайда распахнула глаза, повернув голову на его голос и с трудом собирая взгляд перед собой; переведя покрасневшие глаза со стрига на Курта за его плечом, еще несколько секунд она лежала недвижимо и молча и, наконец, уточнила:

— Есть способ доказать, что вы не бред?

— Ущипнуть? — предложил он, подойдя к кровати, и Адельхайда слабо улыбнулась в ответ, снова закрыв глаза.

Курт присел у изголовья, вынув кинжал и осторожно взрезав веревки, глубоко впившиеся в тело; кожа вокруг них местами стерлась до сукровицы, и он сжал зубы, не желая видеть даже мысленно того, как пленница пыталась вырваться — упрямо и долго...

— Где этот буйный жмудин[201]? — не открывая глаз, спросила она; фон Вегерхоф, освободив ее босые ноги, поднялся, кивнув через плечо:

— Снаружи замка. Однако это ненадолго. Понимаю, что вопрос глупый, и тем не менее — как ты?

— Тошнит, — откликнулась Адельхайда, вновь открыв глаза и с трудом севши. — И голова кружится.

— Тебе надо что-то съесть, — вздохнул стриг. — И ты сильно обезвожена.

— Там на столе должно быть какое-то питание, — слабо повела рукой она, криво улыбнувшись. — Он пытался меня накормить. Не хотел, чтобы я отдала Богу душу прежде, чем он натешится.

— У нас немного времени, — предупредил фон Вегерхоф, подойдя к столу и скептически оглядывая что-то намертво присохшее к тарелке. Помедлив, он взял со стола кувшин с водой и возвратился к Адельхайде. — Вначале попей... В коридоре мы столкнулись с одним из птенцов, незадолго до этого убили слугу, и только что Гессе — еще двоих; он уже знает, что мы здесь. Не хочу на тебя давить, но задерживаться мы не можем.

— Я приду в себя, — отозвалась Адельхайда уверенно. — По крайней мере, идти смогу.

— Для начала надо определиться, куда, — возразил Курт, осторожно выдернув из-под нее простыню, и, придирчиво осмотрев, надрезал край и оторвал широкую полосу. — Пройденная половина пути, по крайней мере, уже проверена. Вряд ли он успеет нагнать туда еще такую же толпу народу... К счастью, если наши сведения верны, не осталось в живых по крайней мере его личных людей, а наемники ложатся легко.

— Для начала всем надо прийти в себя, — возразил стриг, поставив кувшин на пол, и, принеся Адельхайде тарелку со стола, забрал у него полотняную полосу. — Повернись и подними руки... Наши дальнейшие действия будут зависеть от того, как себя будет чувствовать Адельхайда и не свалишься ли в обморок ты сам.

— Спасибо, — покривился Курт, подставляясь разными боками и тихо шипя, когда фон Вегерхоф от души затягивал повязку.

— Вы не сможете выйти отсюда.

На фогта все обернулись, разом умолкнув, и тот повторил, не глядя ни на кого:

— Вы не выйдете. Вы разозлили его. Он вас не выпустит.

— Ну, и вам свободы тоже не видать, — огрызнулся Курт раздраженно. — В любом случае. Выйдем — молите Бога о том, чтобы угодить на имперский суд, а не на суд Конгрегации. Не выйдем — вам свернет шею ваш хозяин. Или скормит вас вашей же дочери. И поделом.

— Постой, — на мгновение оторвавшись от поглощения засохшей снеди, возразила Адельхайда, понизив голос до шепота, — послушай меня. Оба послушайте; мальчики, здесь что-то не то. Я его знаю. Я его давно знаю, знаю хорошо; это не он.

— В каком смысле? — нахмурился Курт; та кивнула:

— В прямом. Он не может так себя вести. Фон Люфтенхаймер не мог сдать замок и город кучке тварей, пусть бы они не только исцелили дочь, но и воскресили жену. Не мог отдать себя в рабство такому созданию добровольно.

— Люди меняются, — заметил фон Вегерхоф. — Случается — до неузнаваемости.

— Но не так. Александер, ты его не знаешь, как знаю я. Просто поверь: то, что мы видим и слышим — не он. При каких угодно обстоятельствах он не может говорить и думать так, это не его слова, не его воля.

Стриг помедлил, глядя на фогта пристально и долго, и, отвернувшись, неспешно затянул узел на боку Курта. Он повел плечами, глубоко вдохнул, осваиваясь с теснящей ребра повязкой, и, подобрав с пола окровавленную одежду, с трудом протиснулся в рубашку.

— Словом, — подвел итог он, — по твоему мнению, он под полным контролем Арвида? — Адельхайда молча кивнула; Курт вздохнул. — Помнится, я и сам выдвигал подобную версию, однако сейчас не вижу, отчего бы ей не быть ошибочной.

— Это можно проверить, — вновь подал голос стриг, и он обернулся, недоверчиво нахмурясь. — Я не склонен с ходу принимать ничью сторону, однако все может быть. Подумай над тем, что, проведи Адельхайда здесь неделю-другую, заверши Арвид то, что задумал — и она тоже утратила бы значительную часть своей рассудительности. А ведь ее он не намеревался привязывать к своей крови. И этого бы хватило.

— Можно проверить? — повторила Адельхайда, никак не отреагировав на его слова, и, отставив вмиг опустевшую тарелку на пол, осторожно прилегла снова. — Действительно?

— Как? — требовательно уточнил Курт. — Заперев его на все те же пару недель и посмотрев, что будет?

— Нет, — коротко отозвался фон Вегерхоф и, отвернувшись, медленно приблизился к фогту; тот стоял поодаль, глядя в стену, смолкнув и упорно не замечая устремленных на него взглядов; стриг вздохнул. — Эберхарт, — окликнул он, и фогт распрямился, демонстративно отвернувшись. — Эберхарт, — повторил фон Вегерхоф настойчиво, — посмотрите-ка на меня.

Еще мгновение фон Люфтенхаймер стоял все так же неподвижно, упрямо поджав губы, и, наконец, медленно поднял глаза к собеседнику.

— Что вам еще надо от меня? — выговорил он страдальчески и внезапно осекся на полуслове, словно примерзнув к месту.

Фон Вегерхоф подступил ближе, не отрывая глаз от окаменевшего взора наместника, и опустил ладонь на его лоб, точно лекарь, желающий узнать, ушел ли жар у его пациента; минуту оба они не двигались, сцепившись взглядами, и словно бы даже не дыша, ставши похожими на каменное изваяние — памятник Гиппократу во дворе лазарета. Безмолвие и неподвижность тянулись невыносимо долго; наконец, фогт сипло вдохнул, задрожав всем телом, рванулся, пытаясь сбросить с себя прижавшуюся к нему ладонь, и, отшатнувшись, сполз по стене на пол, ошалело хлопая глазами.

— Эберхарт? — тихо позвал фон Вегерхоф, присев перед ним на корточки; фогт вздрогнул, встряхнув головой, точно медведь, которому угодила в ухо пчела, и вскинул взгляд, уставясь на стрига растерянно.

— Господи Иисусе, — пробормотал фон Люфтенхаймер тихо, — что это было...

— Я полагал — вы нам скажете, — заметил Курт осторожно. — Вы, правда, уже много чего наговорили, однако...

— Да-да-да... — поспешно согласился тот, и в голосе фогта проскользнул почти ужас. — Я помню. Хотя, надо признаться, помню слабо; последние месяцы словно попросту ушли куда-то — я будто и не жил. Эта тварь... Я две недели провел запертым, а он поил меня кровью — своей кровью; какая мерзость, если б вы знали...

— Знаю, — тихо откликнулся фон Вегерхоф; тот снова мотнул головой, прикрыв глаза на мгновение, и оглядел комнату с еще большей потерянностью, словно не понимая, где он вдруг очутился.

— Пустота... — едва слышно проронил фогт, и в голосе, на эти мгновения словно изменившемся, снова прошла трещина; он рванулся, пытаясь высвободить руки, фон Вегерхоф прижал его к стене. — Не могу, нельзя! — надрывно выкрикнул фон Люфтенхаймер, и стриг вновь притиснул ладонь к его лбу.

— На меня смотрите, Эберхарт! — приказал он жестко.

Конвульсии стихли так же внезапно; один миг фогт сидел, глядя в никуда, не говоря ни слова, и вдруг медленно, спокойно поднял взгляд к стригу. В лице этом что-то изменилось, сделав его неузнаваемым и не похожим на самое себя, и старческие губы тронула такая знакомая, вызывающая болезненный спазм в горле, усмешка...

Фон Вегерхоф отпрянул, вскочив на ноги и отступив назад, покачнувшись, точно каменный пол был корабельной палубой в бурю, и едва не опрокинулся, споткнувшись на ровном месте. С трудом удержав равновесие, стриг распрямился, отступив еще на шаг и опасливо глядя на фогта — тот молча и тяжело поднимался с пола, озираясь вокруг прежним тоскливо-враждебным взглядом.

— Не хочу повторяться, — неуверенно произнес Курт, — однако — что это было?

На пол у ног фон Вегерхофа капнуло красным; тот осторожно провел пальцами над верхней губой и, посмотрев на испачканную в крови руку, запрокинул лицо к потолку, зажав переносицу.

— Ты как? — испуганно спросила Адельхайда; стриг отмахнулся.

— Так мне и надо, — чуть севшим голосом отозвался он. — Надо было отступить. Когда он снова перехватил контроль — надо было плюнуть и сдать позиции; а я зарвался.

— И каков же diagnosis? — уточнил Курт; фон Вегерхоф опустил голову, осторожно потянув носом, и, возвратившись к кровати, присел рядом с Адельхайдой.

— Она права, — подтвердил стриг, понизив голос. — Фон Люфтенхаймер не в себе. Да, он говорит то, что мог бы говорить, если б принимал решения сам, однако я полагаю, что дело было так: Арвид запер его, держа на крови, одновременно обрабатывая словесно. Разумеется, одними психологическими изысками не обошлось, и ко всему этому было добавлено прямое воздействие на сознание; учитывая же тот факт, что слуга в любом случае есть проводник воли мастера, сейчас мы имеем человека, который думает, что он думает то, что говорит. Сейчас фон Люфтенхаймер искренне полагает, что пошел на все это добровольно — ради спасения жизни дочери. Но эти воспоминания не более чем внушены ему, и он был просто подчинен — в самом буквальном смысле этого слова.

— Его можно вытащить из этого состояния? — так же тихо спросила Адельхайда. — Я подразумеваю — навсегда, а не так, как сейчас?

— Если нейтрализовать Арвида. И после некоторого периода восстановления он вполне придет в себя. Наверное.