Ведущий в погибель (Главы 19-33)

Конрад стоял неподвижно и молча, глядя в пол у своих ног, поджав губы и дыша осторожно, словно бы боясь обжечься холодным подвальным воздухом; прозрачные, точно восковые, пальцы сжались в кулаки, с бессильной злостью рванув цепь на себя.

— Убью... — прошипел птенец ожесточенно, и Курт вздохнул:

— Это будет сложно. Во-первых, ты сейчас ничего уже не сделаешь — никому. Во-вторых — кого ты собрался убивать? Ты его не знаешь, не имеешь представления о том, где его искать, тебе даже имя его не известно.

— Не будь я здесь — я нашел бы его. Уж поверь.

— Каким образом?

— Не знаю. Но нашел бы, — уверенно отрезал Конрад. — Я не ограничен во времени и искать могу долго.

— Угу, — согласился Курт с усмешкой. — И отыскал бы спустя сто лет его тихую могилку, на которую смог бы только смачно плюнуть.

— Где вы жили в Ульме? — снова тихо заговорил фон Вегерхоф, и птенец медленно поднял взгляд к нему. — Дом, где вы обитали — ведь такие дела не решаются ночью или заочно. Кто устроил вам жилище?

— Никто, — глухо отозвался Конрад. — Никаких помощников со стороны этого старика не было — мы все сделали сами. Дом сняли слуги. Небольшое строение по сапожной улице, дом с выносным чердаком.

— А наемники, заменившие стражу ландсфогта? Откуда они?

— Ты сам сказал — наемники.

— И все они знали, на кого работают?

— Все, — равнодушно ответил Конрад. — Так было проще. Никаких тайн — никаких неожиданностей; четкое разграничение обязанностей и ясное предостережение о каре за ослушание.

— Полсотни человек, вот так, без зазрения, служащих стригу? — недоверчиво уточнил Курт, и птенец усмехнулся:

— По-твоему, это так невероятно? Нет всечеловеческого единства перед лицом чуждого, инквизитор. Если для тебя это новость, мне остается лишь удивляться, на каком далеком острове ты жил до сих пор. Задумал все это, как видишь, тоже человек, забыл?

— Он не оставил возможности с ним связаться? — предположил фон Вегерхоф. — Никаких способов дать знать, если что-то пойдет не так?

— Если что-то пойдет не так, это будет наш просчет и наша проблема. Так он сказал, и Арвид с этим согласился.

— Что-то уж больно он был покладист, твой мастер. Не похоже на него. Больше смахивает на сговор между ним и этим стариком, не находишь?

— Не буду это обсуждать, — устало выговорил Конрад. — Думай, что хочешь.

— Если ты так уверен в нем, если, по-твоему, Арвид столь трепетно относился к вашей своре — скажи, почему он так распинался перед простым смертным.

— Он не простой смертный, ясно? — в хриплом голосе птенца вновь прорвалась откровенная злость. — Он маг. Не деревенский колдун, который без котла с вареными мышами ничерта не может, он — маг! На той встрече, где присутствовал я, Арвид попытался возмутиться, попытался поставить этого старикашку на место... Тот вмазал его в стену. Просто, мановением руки, даже не коснувшись — настоящего мастера шваркнул, как котенка! Я пытался встрять, и он... Не будь я тем, кто есть, сердце порвалось бы в клочья. А он ничего не сделал — лишь слово сказал. Даже не слово...

— Один звук, — подсказал Курт, и тот умолк, глядя на него растерянно. — Звук — и указал пальцем. От этого в висках что-то рвется, преграждается дыхание, и кажется, что мозг плавится, как воск при взрыве — в одно мгновение.

— Ты знаешь его, — чуть слышно произнес птенец. — Ты тоже встречался с ним, тоже пытался... И ты выжил?..

— Арвид тоже удивился, — напомнил Курт. — Многие удивлялись.

— Кое в чем он никогда не ошибался. Ты уникален.

— Это мне тоже многие говорили, — согласился он, тяжело оттолкнувшись плечом от стены и медленно прошагав к двери. — Александер, — позвал Курт, кивнув на клетку, — зверушка заждалась. Думаю, мы услышали все, что могли.

Из камеры он не вышел, оставшись стоять у порога, отстраненно наблюдая за бесславной гибелью грызуна в руках фон Вегерхофа и пытаясь вспомнить, как это было, когда от взгляда холодных прозрачных глаз бросало в дрожь, и при одной мысли о встрече с подобным существом становилось не по себе. Сейчас, если б оковы вдруг спали с рук заключенного, если б в трех шагах внезапно обнаружился свободный и относительно здравый стриг — не пережало бы уже воздух в горле, не похолодело бы под ребрами; сейчас то, что когда-то полагалось грозной непознаваемой силой и тайной за семью печатями, уже казалось чем-то столь же привычным, как и ворье на ночной улице или град поздней весной...

— Разговор еще не окончен, — предупредил Курт, когда фон Вегерхоф молча шлепнул сиротливую заячью тушку обратно в клеть; птенец на него не смотрел, стоя неподвижно, сжав губы и тяжело переводя дыхание. — Как ты понимаешь, до прибытия моего начальства ты еще здесь погостишь, а уж они, само собою, не упустят возможности пообщаться с таким арестованным.

Конрад не ответил, все так же не глядя в их сторону, и Курт, кивнув стригу на клеть с пушистым трупиком, развернулся к порогу.

— Эй, — вдруг тихо окликнул птенец, и он медленно обернулся, вопросительно глядя в чуть порозовевшее лицо. — Тебе действительно чем-то поможет то, что ты от меня услышал?

В этом голосе не прозвучало издевки, как еще минуту назад, и в морозных глазах сейчас не было насмешки.

— Пока не знаю, — осторожно ответил Курт и, помедлив, уточнил: — Скорее, да.

— Ты его найдешь?

— Я во времени ограничен, — заметил он. — Но я его найду.

— Это было во Франкфурте, — все так же чуть слышно сказал Конрад, выговаривая слова медленно, словно все еще решая, следует ли их произносить. — Когда старик пришел к нам — это было во Франкфурте. И это было в январе. В середине января, когда вы получили то письмо, о котором ты сказал. Он появился на следующую ночь после того, как мы опустошили тамошнее гнездо — трое, молодняк и мастер. Возможно, есть в этом что-то общее. Возможно, к Арвиду он пришел потому, что мы тогда перебили тех, с кем подобный договор он заключил до нас, с кем был до нас разработан этот план. А это значит, что у него есть способ или способность, какая-то возможность отыскивать наших — не знаю, какая. Но на твоем месте я бы над этим фактом подумал... Не надо, — покривился Конрад, и шагнувший было вперед фон Вегерхоф замер. — Такой взгляд обыкновенно предваряет проповеди; не надо. Я не намерен каяться. Просто: мои друзья, убитые вами, были убиты из-за него, поэтому я хочу знать, что встречусь с ним по ту сторону — и встречусь скоро.

— Встретишься, — коротко пообещал Курт, и птенец кивнул:

— Это всё.

— Не всё, — вздохнул фон Вегерхоф, и Конрад непонимающе нахмурился. — Твой мастер вас не предавал. В ту ночь он был уже на выходе из замка и мог уйти в любой момент, но он вернулся за вами. Он не стал бы этого делать, если б заранее обрек своих птенцов на смерть.

— Как это трогательно, — с раздражением отметил Курт, когда запертая дверь камеры осталась далеко позади; фон Вегерхоф пожал плечами:

— Быть великодушным легко, когда ты победитель.

— 'Calamum quassatum non conteret[224]'... Как это было благочестиво с твоей стороны — поддержать узника в печали; а то ведь парню совсем скверно.

— Хотя это твоя, а не моя работа, — напомнил стриг серьезно. — Помнишь, в чем ее смысл? Не только устранить опасное явление, но и, по возможности, попытаться его изменить.

— Изменить — это? — ткнув пальцем за спину, уточнил Курт. — Изменить тварь, даже в десяти шагах от смерти щеголяющую своей тварёвостью? И — чем? Подтверждением мысли о том, что его любимый мастер...

— Поверь, — мягко оборвал фон Вегерхоф, — узнать о том, что тебя не предавал тот, кому ты доверял — это многого стоит. Что же до твари, Гессе... Вспомни, с кем говоришь. Видел бы ты меня. Слышал бы ты меня. Слышал бы ты мои мысли за день до того, как все для меня изменилось. За час до того. За минуту. Меня изменило то, после чего все прочие, пожав плечами, разошлись по своим делам. Откуда тебе знать, что может переменить кого-то за миг до последнего мига, какие слова, какие мысли? По крайней мере, занимать его душу будет не только отчаяние... А главное, — добавил стриг наставительно, — вот что: уверившись в преданности мастера, желая поквитаться за его смерть, он и впредь будет чистосердечен, откровенен и полон желания оказать посильную помощь следствию. Вот только имей в виду, что слишком близко к нему я бы на твоем месте все равно не подходил.

Глава 32

К птенцу Курт не подходил вообще, не приближаясь даже к двери камеры, в последующие два дня: когда до окрестных замков доползли слухи о событиях недельной давности, в Ульм съехались все, присутствовавшие на празднестве у вдовствующей баронессы. В дорогих гостиницах стало тесно, и владелец 'Моргенрота' посматривал на своего постояльца с плохо скрытым укором и тоской; к воскресному вечеру трактиры пониже планкой заполнились менее обеспеченными и важными персонами, и чуть успокоившийся было город вновь загудел и заволновался. В здание ратуши, занятое зондергруппой, потянулись всевозможные делегации, с разной степенью наглости требующие или просящие разъяснений и зримых доказательств и с одинаковой неудачей уходящие восвояси.

'Моргенрот' также стал местом паломничества — многочисленные дальние и близкие знакомые госпожи графини желали из первых уст узнать подробности и детали, однако, явившись к пострадавшей, неизменно натыкались на хмурую физиономию вездесущего майстера инквизитора, вежливо, но неколебимо заворачивающего всех посетителей прочь. Наиболее настойчивые, однако, являлись снова и снова, но теперь уже не к Адельхайде, осаждая комнату следователя. Отделаться от большинства посетителей Курт смог относительно легко, избавиться оказалось сложно лишь от графа фон Лауфенберга, в своей упорной настойчивости не замечавшего ни намеков, ни прямых указаний — из тетушкиных пасхальных вечеров тот вынес странное заключение о том, что майстер инквизитор теперь является едва ли не его закадычным приятелем. В конце концов, хозяину гостиницы было дано указание докладывать о появлении всякого, лишь шагнувшего в дверь, а у оной двери был выставлен пост в лице двух ульмских солдат, оказавшихся как нельзя кстати, когда в 'Моргенрот' явился Вильгельм Штюбинг, дабы тихо и конфиденциально обсудить закрепленный документально немалый долг господина ратмана. Наверняка так сильно, как в эту неделю, рат еще никогда не жалел о том, что городская стража состоит из бойцов, нанятых со стороны.

Утро понедельника началось внезапно и застало беспокойного постояльца не в собственной комнате — фон Вегерхоф, пропущенный стражей у двери, предупрежденной о его исключительности в этом вопросе, и без особенного труда миновавший владельца, без зазрения вторгся в обиталище Адельхайды. 'Подъем, — скомандовал он, выдвинув за порог растерянную Лотту и не обратив ни малейшего внимания на устремленный в его сторону возмущенный взгляд. — Наши в городе'. ''Ваши'? Снова нашли труп?' — уточнил Курт, торопливо выбираясь из-под одеяла, и стриг поморщился: 'Fi. En voilà idées noires[225]... В Ульме представитель Конгрегации. С сопровождением. На твоем месте я бы оделся и явился в здание ратуши, к каковому они наверняка направятся. Порази Келлера своей всеведущностью'.

Келлеру было не до удивления — шарфюрер не сразу обнаружился в одном из коридоров магистрата, погрязший в суете и заботах. Сопровождение вновь прибывшего, как удалось узнать еще по пути сюда у одного из стражей, превышало все самые безнадежные теории ульмских ратманов. Сам прибывший, облаченный в черно-белую рясу доминиканца и окруженный флюидами кротости и благопристойности, по словам солдат, мгновенно внушал мысль о собственном главенстве во всей этой процессии, невзирая на свой скромный вид и мирное поведение; над всадниками за его спиной вздымались штандарты Конгрегации и академии святого Макария, под коими располагались представители и той, и другой. Как рассказал уже шарфюрер, вместе с представителем начальства явились его личная охрана, особо доверенный secretarius, а также назначенный в новообразующееся отделение обер-инквизитор и следователь с помощником, долженствующие сменить Курта по его отбытии из Ульма, и немалый штат, приписанный к ним и включающий в себя все возможные должности, от exsecutor'а до рядового стража.

— Он занял второй этаж целиком, — сообщил Келлер нервно, — и не пускает туда даже моих парней. Однако обоих тварей оставил под моим надзором; стало быть, не сомневается. Велел послать за вами, — добавил он и, одарив фон Вегерхофа испепеляющим взором, многозначительно присовокупил: — обоими. Но, как я вижу, вы и это учли.

— Предположил, — возразил Курт; шарфюрер раздраженно отмахнулся:

— Не заливайте мне уши, Гессе. Идите наверх — он велел послать вас к нему, когда явитесь. Обоих, — повторил Келлер снова, и стриг изобразил в его сторону благодушную полуулыбку. — Если выйдете от него живыми, значит, не полетит и моя голова. В свете этого — bene sit[226].

— Je vous remercie[227], — чопорно промолвил фон Вегерхоф, вплывая в двери, и Келлер нездорово поморщился.

Второй этаж ульмской ратуши в это утро напомнил внутренность кельнского Друденхауса в дни важных дознаний — так же у каждой лестницы стоял молчаливый страж, так же шел куда-то кто-то с бумагами в руках или просто торопливо пробегал мимо, не обращая внимания ни на кого и не останавливаясь, чтобы поздороваться, и лишь у самых дальних комнат наперерез шагнул некто, поинтересовавшийся, наконец, не есть ли не знакомый ему человек со Знаком майстер инквизитор Гессе в сопровождении барона фон Вегерхофа, коих ожидают вон за той дверью.

За дверью, некогда скрывавшей небольшой зальчик невнятного назначения, обнаружился напрочь вмонтированный в плиты пола каменный стол, за которым сидел одинокий немолодой человек в рясе доминиканца, неспешно и вдумчиво водящий пером по выложенному перед собою листу, своей безмятежностью являющий резкий контраст с окружающим миром. На вошедших он взглянул приветливо, без тени удивления, остановившись взглядом на стриге, и тот, не замедлив у порога, прошел к столу и уселся напротив.

— Альберт, — поприветствовал фон Вегерхоф коротко, и монах улыбнулся в ответ, глубоко кивнув:

— Знаю, постарел. А ты недурственно выглядишь. Как всегда, впрочем. Не мнитесь у двери, юноша. Курт Гессе, как я разумею?

— Да... — напряженно подтвердил он, медленно подойдя, и начальство, тяжело вздохнув, извлекло из-за ворота рясы сияющий полированной сталью Знак.

— Вам я не ведом, посему прошу подступить и убедиться, — предложил новоприбывший, подав Сигнум на ладони.

Убеждаться было не в чем — того факта, что фон Вегерхоф признал явившегося лично, было вполне довольно, однако исполнение предписаний повелевало необходимостью, и он осторожно шагнул ближе, склонившись над выбитым в медальоне номером.

— Четыре?.. — растерянно переспросил Курт, сам не зная, зачем — ошибки в таком деле были невозможны; доминиканец улыбнулся еще шире:

— Отчего вдруг сей устрашенный взор? О, нет; я не Альберт Майнц, как вы, возможно, могли себе помыслить, особенно после знакомства с Александером.