Ведущий в погибель (Главы 19-33)

— ... как Фема, — продолжил Курт, и рыцарь кивнул, спохватившись лишь через мгновение и уронив взгляд в землю.

— А и хотя бы, — тихо, но с непреклонной убежденностью согласился Эрих. — Вчерашним вечером вы выставили их какими-то расчетливыми убийцами, но я знаю, что это неправда.

— Знаете, — повторил он. — Вот как. А ведь знать достоверно человек может лишь то, что видел собственными глазами и слышал сам. Или я неправ?

Фон Эбенхольц-младший умолк, сжав губы и побледнев, и Курт, вздохнув, взял его за локоть, остановив и встав на месте сам.

— Фон Хайне, — произнес он негромко. — Он участвовал в том, что натворил его повешенный приятель. Верно, Эрих? Ведь не из-за фогтовой дочки вы так сцепились с отцом. Вы знаете, что сделали те двое, вы считаете, что оба заслужили наказание, но так не считают ваш отец и его друзья, весь тот рыцарский круг, к которому вам теперь совестно принадлежать... Верно ведь?

— Да, — чуть слышно отозвался юный рыцарь, по-прежнему не глядя на собеседника. — Я знаю, я так думаю, я стыжусь. Стыдиться собственного отца — это мерзко, майстер инквизитор. Я понял вдруг, что ничего не сделать — все равно что быть соучастником. Прежде мне не приходило такого в голову. А они соучастники — все. Все знают, почему произошло то, что произошло, но все делают вид, что не знают ничего.

— А знает ли ваш отец о том, что вы связаны с людьми из Фемы? — вкрадчиво уточнил Курт, и тот отшатнулся, глядя на него с нескрываемым испугом.

— Я не... — выдавил Эрих с усилием и, распрямившись, повторил, четко чеканя слова: — Я не связан с людьми из Фемы. Даю в этом слово, если вы способны моему слову поверить.

— Способен, конечно же, — кивнул он, — и верю. Верю в то, что не связаны; попросту я не так выразился. Вы не состоите с ними в постоянной связи, просто однажды... Что было, Эрих? Вас вызвали свидетелем на их суд? Ведь я знаю о них достаточно много, — продолжил Курт, когда тот не ответил, снова отведя взгляд. — Знаю, по крайней мере, как происходит их вершение правосудия. Вас вызвали — и вы не посмели не явиться; они этого не любят. Кроме того, когда вы узнали, по какому поводу... Думаю, в глубине души даже обрадовались.

— Не понимаю, о чем вы, — упрямо возразил тот; Курт кивнул:

— Это слова, которые выдают вас. Так — именно так — говорят все, кто на самом деле прекрасно понимает, о чем речь. Понимаете и вы, Эрих. И — я тоже все понимаю. Потому отец смотрит на вас косо? Он знает? Быть может, если я поговорю с ним...

— Нет! — поспешно возразил рыцарь и, потупившись, через силу выговорил: — Он не знает... Никто не знает. Не должен знать.

— Понимаю, — повторил Курт со вздохом. — Эти люди тоже блюдут свой кодекс — будь ты невиновен десять тысяч раз, но, если проболтался, наказанием будет смерть. Верно ведь, Эрих? Как по-вашему, это справедливо? Итак, — продолжил он, когда тот отвернулся, не ответив, — для начала расскажите мне, что такого натворил казненный ими фон Шедельберг. То, о чем все знают.

— Для чего вам это? — неуверенно возразил Эрих, и он пожал плечами.

— Все знают, — повторил Курт. — А я не знаю. Отчего чувствую себя довольно неуютно. Кроме того, быть может, рассказав, вы (как знать) измените мое мнение относительно столь почитаемой вами Фемы?

— Фон Шедельберг мерзавец, — тихо произнес юный рыцарь, все так же глядя в землю. — И получил по заслугам. Вы слышали — фон Хайне говорил, что тот намеревался женить сына на одной из своих крестьянок?.. И сын не возражал — это богатая семья, а фон Шедельберг был почти на грани разорения. Вот только ни та девушка, ни ее семья этого брака не желали — девица уже сосватана, у нее есть жених, у нее есть собственная жизнь. Что же — крестьяне не имеют на нее права? Право распоряжаться собственной судьбой вольному крестьянину дает имперский закон, в конце концов, и соблюдать его должны все, от этого самого крестьянина до Императора! Разве не так?.. Фон Шедельберг пытался их уговорить. Не вышло. Тогда он и фон Хайне явились в их дом... Знаете, крестьяне — парни здоровые, однако рыцарская выучка... Фон Шедельберг избил девушку. Избил ее отца и брата — он попросту вывернул парню челюсть; и вы бы слышали, как, с каким смехом и злорадством он об этом рассказывал. Потом нашел жениха этой девицы... Он теперь увечен, не может подняться с постели, и неведомо, сможет ли когда-нибудь... А теперь скажите мне, майстер инквизитор, расчетливые ли убийцы Фема или высшая справедливость? Скажите.

— В этой ситуации — не могу не признать, что с превеликим удовольствием и сам стоял бы подле того дерева и даже, быть может, вышиб бы опору из-под ног этого фон Шедельберга. В этой ситуации, — повторил Курт с нажимом. — В этом случае.

— Они сделали то, что не решался сделать никто, — продолжил Эрих уже уверенней. — И я в том числе... Та семья не пыталась призвать обидчика к ответу через закон, потому что это не имело бы смысла. Что случилось бы, если б кто-то из них попробовал? Даже если бы и началось разбирательство? Ведь на время расследования никто не стал бы заключать фон Шедельберга под стражу, майстер инквизитор, с него лишь, возможно, взяли бы слово, что он не станет 'встречаться с семьей истца'... Слово, — презрительно покривился тот. — Будто бы для него это имеет значение... Он пришел бы к той семье снова и неведомо, что мог бы сделать на этот раз; и никто — никто! — не обратил бы на это внимания.

— Вы сказали 'я тоже не решался'. На что, Эрих?

— На то, что должен был бы сделать. Если подлеца не может покарать закон — его должны карать люди. Он нарушил рыцарский кодекс, я — блюду его... стараюсь, по крайней мере.

— И вы что же — намеревались послать вызов фон Шедельбергу?

— Я думал об этом, — вздохнул Эрих с тоской и на миг поднял глаза, тут же отведя взгляд снова. — Но какой я ему противник... Чего бы я достиг? Только собственной смерти, ничего при том не доказав и не добившись справедливости.

— А вот это верный подход, — заметил Курт; тот покривился:

— Знаю. Но на душе все равно было мерзко... И поэтому — да, я обрадовался, когда узнал, почему те люди велели мне явиться к ним. И — да, я рассказал, что знал. То, что слышал от фон Шедельберга.

— Участвовали оба, — заметил Курт. — Почему покаран только один?

— Фон Хайне лишь наблюдал. И даже пытался возразить... — неохотно пояснил Эрих и докончил с прежней горячностью: — Но не остановил! Ничего не сделал, даже пальцем не пошевелил!

— Однако Фема это во внимание не приняла, так? — уточнил Курт, и тот сжал губы. — По их мнению, он не виновен.

— Пусть живет. Пусть дрожит. Он лишь чудом сохранил свою жизнь, и пусть теперь боится; зато он сам никогда ничего подобного не сделает, потому что знает, что и на таких, как он, есть управа.

— Вы повторяете их слова, Эрих, верно? — убежденно предположил он. — Так они сказали. Вы с этим не согласны, ведь так?

— Да, не согласен, — откликнулся юный рыцарь тихо. — Я считаю — он виновен так же.

— Они оставили фон Хайне в живых, чтобы он не молчал, — наставительно выговорил Курт. — Это как раз тот случай, когда Фема не станет карать за словоохотливость; если он вздумает поведать кому-то, что случилось и как — им это лишь на руку. Это прославит их.

— Вы снова обвиняете их в холодной расчетливости? Ну, пусть и так, однако один виновник все же наказан, та семья больше не подвержена опасности с его стороны; это много больше, чем могло бы быть.

— Думаю, я вас понимаю, — кивнул Курт во вздохом. — И полагаю также, Эрих, что и вы меня поймете... Несколько вопросов. Как они связались с вами? Где происходило это судилище? Оставили ли они вам возможность связи на будущее?

— Будете травить их? — с затаенным негодованием бросил рыцарь, и Курт качнул головой:

— У меня здесь другое дело. Мне не до них. Но когда вокруг действует некая сила — сила немалая, серьезная — я должен знать о ней, должен знать ее и... Быть может, мне самому придется когда-нибудь обратиться к ним же. Мне или нам.

— У Инквизиции собственная сила, тоже немалая; к чему вам они?

— Вы живете в предместье Ульма и все еще полагаете, что у Конгрегации есть власть? — уточнил Курт с улыбкой. — В таком случае, вы вернейший из всех католиков и наипреданнейший из подданных, коли уж такого мнения о нас... Вы нам льстите. Не всегда и не везде, Эрих, есть у нас власть и есть сила. И любой, с кем можно договориться о взаимопомощи, ценен.

— Я никого из них не знаю, — ответил рыцарь не сразу, вновь медленно двинувшись вперед. — Ко мне подослали какого-то немого и глухого человека... или, быть может, он притворялся; не знаю. Я растерялся и не задумался об этом. Мне просто передали записку, и я явился в место, что было в ней указано. Ничего конкретного — подлесок, опушка, человек в маске; мне завязали глаза и долго водили, посему я не могу сказать, куда в конце концов вывели. Там и состоялся их суд.

— И что же? Они упомянули о том, как можно снестись с ними впредь?

— Нет, — откликнулся рыцарь мгновенно, и Курт вздохнул.

— Неправда, Эрих, — с мягким укором заметил он. — Можете собою гордиться, вы истинный рыцарь: ложь — не ваш конек. Чего вы боитесь? Их мести? Они о нашем разговоре не узнают. Того, что я устрою засаду на них? Я уже говорил — сейчас они не мое дело. Что засаду устроит Конгрегация в будущем? Мы не настолько глупы — это оборвет единственную нить, через которую можно наладить отношения с этой и в самом деле влиятельной организацией. Итак, Эрих, еще раз: как связаться с ними?

— Та самая опушка, — ответил тот спустя полминуты молчания. — Там есть дерево с дуплом... Туда можно положить записку. Это все... А теперь — можете ли и вы дать мне слово, майстер инквизитор? Слово — что не попытаетесь использовать услышанное от меня, чтобы и в самом деле сделать засаду на них в том месте?

— Боитесь... — заметил он, и Эрих нервно дрогнул губами. — Понимаю. Не бойтесь. Если их тайное место будет раскрыто, обвинить в этом они могут не только вас — поверьте, не только вам Фема предоставила возможность донести, и вокруг вас наверняка еще не один и не трое, кому известно все то же дерево на опушке, то же дупло, тот же способ связи.

— Так значит, вы...

— Не значит, — возразил Курт, не дав ему договорить. — Не стану делать ничего подобного, как уже и сказал вам. Мог бы дать и слово, но... Совет на будущее, Эрих: не следует слишком доверять инквизиторскому слову. Обещаниям — иногда можно; клятвам, торжественным словам — не стоит.

— И вы говорите такое? — растерянно проронил юный рыцарь, на миг остановившись. — Неужели и вы, майстер инквизитор... Неужели совсем не почитаете все то, чему служите?

— Напротив, почитаю всей душой. Служу — всей душой. Отдаю — все, вплоть до души. Если будет надо, если того потребует восстановление той самой справедливости — готов и поступиться словом, и нарушить клятву. Это будет грех, но это будет мой грех. Камень на моей совести. Разобраться со своими прегрешениями я смогу после, если будет отпущено на это довольно жизни.

— А если не будет? Вы готовы отдать собственную душу на погибель?

— Если это потребуется. Если так будет надо. Если никак иначе... Хотите, скажу ересь? — предложил он с улыбкой, и Эрих настороженно покосился на собеседника, вновь придержав шаг. — 'Как скажешь брату твоему: "дай, я выну сучок из глаза твоего", а вот, в твоем глазе бревно'; вы помните это? Никогда не думали, что, напротив, верхом христианской жертвенности является озаботиться сперва ближним своим, а уж после — собою?.. Я, конечно, не образец добродетели, — усмехнулся он, когда тот смятенно замялся, — однако же, моя работа состоит в том, чтобы извлекать сучки, а сколько бревен останется при этом во мне самом — вопрос второстепенный. И если ради того, чтобы вынуть этот самый сучок, собственные глаза придется засыпать телегой бревен — я это сделаю, потому что так надо.

— А иначе — нельзя? Не ставя спасение других и собственную душу на разные чаши весов?

— Пытаюсь, — уже серьезно ответил Курт. — Пытаюсь, как могу. Вы еще мало видели в жизни, Эрих, так поверьте мне на слово: порою невозможно влезть в болото, чтобы вытащить тонущего, и не выпачкаться при том по уши.

— Или не утонуть самому?

— Случается и такое. Такова жизнь. Такова моя служба.

— Я вам не завидую, — тихо проронил Эрих, и он невесело усмехнулся:

— Да, завидного мало. Но кто-то же должен это делать — должен, чтобы не приходилось другим.

Тот не возразил, лишь молча вздохнув и вновь уставясь себе под ноги, и Курт тоже умолк надолго, давая ему как следует переварить услышанное и размышляя над тем, что услышал сам. Вывод из прошедшего разговора был очевиден: смерть одного из приглашенных не имеет отношения к делу, не имеет связи с расследованием, и Адельхайда вместе с давшим ей указания руководством, скорее всего, правы — не имеет никакого касательства к происходящему и присутствие в ульмской епархии 'человека, похожего на Каспара'.

На то, чтобы пересказать Адельхайде свои выкладки, Курт сумел найти лишь минуту — за коротким обедом царила тишина, в которой каждое слово, произнесенное даже шепотом, слышалось всем, и лишь после трапезы, проходя по освещенному коридору, он сумел вкратце изложить полученную информацию. 'К нему надо бы подпустить вербовщика, — подвел итог Курт, — пока парня с такими заскоками если не Фема, то тевтонцы не прибрали к рукам', и та кивнула: 'Вот вы этим и займетесь — по окончании дела, раз уж он к вам так благоволит'.

По завершении обеда гости разбрелись по комнатам, и пообщаться удалось лишь с кучкой так же, как и он, скучающей молодежи, устроившей вялую тренировочную потасовку на заднем дворе дома. Поклонение новопосвященного рыцарства обеспечилось после участия майстера инквизитора в их игрищах, для чего пришлось совершить над собою некоторое усилие и отказаться от самых эффективных и действенных приемов, каковые в этом окружении были бы сочтены, без сомнения, бесчестными, подлыми и низкими. Никакой отдачи, однако, кроме короткой разминки и беспредметного обсуждения тайн следовательской и рыцарской личной жизни, от проведенного во дворе часа Курт не получил.

К трапезе гости были созваны много раньше, чем вчерашним вечером, и начиналось застолье еще более пасмурно и тихо; судя по взглядам, бросаемым присутствующими друг на друга, за минувшие полдня фон Лауфенберг успел разругаться с фон Эбенхольцем, барон снова поцапался с сыном, фон Хайне равно не переносил всякого в этой зале, фогт косился на местного замкового капеллана с неодобрением, и лишь молодежь у дальней оконечности стола чуть слышно перешептывалась между собой, поглядывая на высшее общество настороженно. Владелица твердыни, кажется, не замечала ничего, и в тишине по временам слышался ее режущий слух сильный голос, повествующий о былых днях, о ценах на зерно и еврейских поползновениях на господство над добрыми христианами...

Когда от ворот послышался звук рога, Курт вздрогнул от неожиданности, вопросительно покосившись на Адельхайду; в замковых правилах и особенностях он так и не разобрался, и теперь ожидал реакции хозяев напряженно, не зная, на какое продолжение вечера надлежит рассчитывать.