Там, за облаками...

Они и забыли, что собирались целоваться. Разговор по душам оказался важнее. И он долго продолжался, этот разговор по душам. Пока Славка не заснул, подборматывая что-то об отцовской бритве.

Славка спал. Лицо его при свете настольной лампы выглядело совсем детским, доверчивым. Маша сидела, стараясь не шевелиться, не тревожить его. Чутко подрёмывала, в полусне прикидывая, когда теперь они снова увидятся с Закревским: через месяц, через два, через полгода? Не верила, что он способен хоть неделю пробыть рядом с ней. Трёхлетний опыт их общения не давал верить. Она не заметила, как заснула. Не трудно догадаться, что Славки не наблюдалось рядом при её пробуждении. Иначе и случиться не могло. Исчезнуть без объяснений — совершенно в его манере.

На сей раз всё оказалось хуже. Он появился через день, к вечеру. Выставил Маргошку на улицу. Маргошка сопротивлялась, уходить не хотела. Она заводила старые пластинки и училась танцевать некоторые старые танцы. Вальс, например. Обнявшись со стулом, кружила по квартире под десятый раз заводимую "Там, за облаками". Маша тихо косела. Она уже слышать не могла нравившуюся до сего дня мелодию.

— Маргарита! — строго оповестил Славка. — Тебе рассчитывать не на что. Из твоих знакомых танцевать вальс никто не умеет, кроме меня. А я его с тобой танцевать не буду.

— Почему? — надулась Маргошка и оставила в покое несчастный стул.

— Потому... Я его буду танцевать только с любимой женщиной.

— Или с мамой, — напомнила Маша.

— Или с мамой, — подтвердил он.

— А может, я вырасту и сумею достучаться до твоего сердца? — бросила вызов маленькая нахалка.

— Сначала найди его, — очень тихо проворчала Маша. Но Славка услышал, повернулся к ней и шутливо пропел:

— Знай, что сердце моё ты отыщешь всегда там за облаками, там за облаками...

Маша скривилась. Славке не медведь на ухо наступил, динозавр какой-нибудь потоптался. Врал он безбожно.

— Фью-ить! — присвистнула Маргошка. — Это мне что, в лётчики теперь идти?

— Пока только на улицу, — подтолкнул её Славка. — Иди, иди, нахальное дитя. После поговорим.

— Обещаешь?

Маша слушала их пикировку, не встревая. Испугалась намерения Славки серьёзно поговорить. Ничего хорошего для себя не ожидала. Так и случилось. Избавившись от настырной Маргошки, Славка замолчал, запыхтел, стал полностью сосредоточенным. Выдержав значительную паузу, негромко начал:

— Третьего дня мы с тобой... перешли некую грань. Вышли за рамки дружеских отношений... — и замолчал. Маша похолодела. Не обнаружила в себе достаточно решимости подтолкнуть его. Молчание затянулось. Он, вероятно, ждал какой-то реакции от Маши. Если б знать, какой? Чего непосредственно ему хочется?

— Я был пьян, — наконец продолжил он, уже несколько иным тоном, чуточку безжизненным. — Не соображал, что делаю. А ты меня пожалела, не отказала. Сама знаешь, я терпеть не могу, когда меня жалеют. В общем, Мань, давай забудем. Не было между нами ничего третьего дня. Никаких обязательств. Ты мне ничего не должна, я тебе. Хорошо?

— Хорошо, — таким же, чуточку безжизненным, тоном откликнулась Маша. Про себя подумала, что он всегда был свободен от каких-либо обязательств, особенно перед ней. Ни к чему было напоминать.

— Ну, я пошёл?

— Иди.

Он топтался в прихожей, не уходил. Вздыхал. Спросил с кислой улыбкой:

— Значит, друзья? Как раньше?

— Конечно. Мы всегда были друзьями, — Маша не хотела показывать свои истинные чувства, поэтому вложила в голос побольше беззаботности. — Что могло измениться?

* * *

Они никогда не были друзьями. Но созналась себе в этом очевидном факте Маша только сейчас, сидя перед компьютером и набирая Шурику:

"Уже собралась ехать. А что ты столь немногословен? Не рад со мной общаться? Или за что-то обижаешься? Я-то, дурочка, нашему пересечению обрадовалась. Ты только мне знак дай и тогда больше к тебе приставать не буду".

Набрала и вернулась мыслями к Славке. Да, они казались друзьями окружающим. Верхушка айсберга. Они прикрывались дружбой, как щитом, от чужих глаз, от самих себя. Но по-настоящему — были заворожены друг другом, загипнотизированы. Кролики и удавы одновременно. Два эгоиста, страшно боявшихся боли и поражения, боявшихся услышать от другого "нет", боявшихся беспредельной зависимости и всё-ж-таки беспредельно зависимых друг от друга. Как хорошо им было, пока они находились в начале пути. Как невыносимо тяжело стало уже в середине дороги.

Маша вспомнила их поход в музей имени Пушкина. В каком году это было? Тогда в Москву привезли "Джоконду" Леонардо да Винчи. И они всей компанией решили причаститься к высокому искусству. Очередь в музей составилась невероятная. На ночь Таню и Машу парни отпустили домой, а с утра девушки приехали их сменить. Парни ушли, но вскоре вернулись. И Славка бегал на Манежную к подземному переходу, именовавшемуся у молодёжи "трубой", приносил девушкам жареные пирожки, бумажные стаканчики с кофе. Немногим меньше суток они стояли в очереди, чтобы медленно, как в мавзолее, пройти мимо картины. "Джоконда" находилась за толстым бронированным стеклом, которое бликовало. Покинув музей, вся компания испытала страшное разочарование и опустошённость. Они тогда отправились в Александровский сад, где парни заснули на скамейках. Девушки сторожили их сон, разбираясь с милиционерами и поочереди отправляясь в ГУМ за лучшим в Москве мороженым. Да, в Питере, тогда ещё Ленинграде, они тоже спали на скамейках в ночь перед отъездом домой. Молодые, весёлые, не боявшиеся трудностей. Когда же они начали меняться? Когда появились обиды, недоразумения и почему?

От Шурика ответ пришёл через два дня, которые дались Маше нелегко.

"Маша, я медленно набираю, никаких обид".

Маша вскипела. Тут же отстучала:

"Что, каждое слово по полдня? Шур, ты меня за абсолютную дуру держишь? Ладно, проехали. Я завтра еду. Ответь подробненько, как от цветочного магазина до могилы идти, нужно ли сворачивать, по какой стороне могила, сколько до неё приблизительно метров и особые приметы, если есть, пли-и-из. Уж напрягись напоследок. И обещаю, я от тебя отстану, чесс слово. Ни разу не потревожу, если сам не захочешь. А ребятам всё-таки привет от меня при случае передай".

К некоторому удовлетворению Маши Шурик среагировал через полчаса. То ли ругать его последними словами за неуместную в данном случае демонстрацию, то ли хохотать над тем, как легко наступить на самолюбие Вернигоре, прищемить это самолюбие хорошенько.

"Вход на кладбище через цветочный магазин, это у здания администрации. Входишь, поднимаешься по ступенькам на пригорок, где начинаются собственно уже захоронения. Идёшь прямо 80-100 метров. Он лежит справа по ходу, кажется, во втором ряду. Особых примет нет. Пока".

Попрощался, значит. Мавр сделал своё дело, мавр может уходить. Ну, и она попрощается.

"Большое тебе человеческое спасибо. Не поминай лихом, Шура".

Всё. Расплевались они с Вернигорой, получается. Окончательно и бесповоротно? Похоже на то. Маша крутилась по дому, обдумывая и так и сяк поведение Шурика. Попытки разобраться отвлекали от образа Славки, гасили истерику, сушили слёзы. Половина самостоятельной жизни прошла без него. Нормально прошла, между прочим. Если честно, не совсем без него. Уж раз в год какие-то известия о нём доходили. В основном из прессы. В депутаты Госдумы когда избирался впервые, по всему городу висели огромные плакаты с его портретом и слоганом "Выход есть". Иногда попадались заметки в газетах о его деятельности, как ректора известной академии. Хвалебные заметки. Количество присвоенных ему званий и наград неуклонно росло. Академик, профессор, доктор, член, почётный член, заместитель, председатель и прочая, и прочая. Несколько раз он мелькнул по телевидению. И Маша, вместо гордости за Славку, поразилась тому, как он нездорово выглядит. Лицо у него расплылось, обрюзгло, пошло неровными буграми. Живот он себе отрастил неслабый — типичный представитель старого номенклатурного слоя. Как с таким животом он мог лезть на всемирно известную вершину, в пику американцам?

Однажды Маргошка примчалась без предварительного звонка, страшно возбуждённая. С порога выпалила:

— Знаешь, кого я сейчас в метро видела? Стаса!

— Славка? В метро? — усомнилась Маша. — Ты обозналась. Такие шишки, как он, исключительно на персональных машинах ездят. С шофёром. И живут в районе Рублёвки. Ножками только от машины до кабинета и обратно.

— А я тебе говорю, это Стас был! Он мне кивнул издалека. Мы с ним в одном вагоне ехали. И я ему кивнула. Я на "Войковской" вышла, а он дальше поехал, точно к "Речному вокзалу". Но зачем?

— Если это он был, значит, к матери ехал, — пояснила Маша.

— Он, он, — аж подпрыгивала Маргошка. Фу, солидная женщина, мать семейства, уважаемый человек, — и прыгать шестнадцатилеткой?

— Как он выглядит?

— Лучше, чем по телику. Похудел, подтянулся, лицо сильно обветренное. Мешок какой-то у него. Или рюкзак на станке. Не рассмотрела издалека.

Скорее всего, Маргошка не была абсолютно уверена, что видит Славку. Иначе бы проехала свою остановку, протиснулась сквозь плотную вагонную толпу и с радостными воплями рухнула на Славку всем своим немалым уже весом. И потом, мешок. Ну, пусть рюкзак...

— Нет, не Славка, — вынесла приговор Маша. Перевела беседу в другое русло. Марго не настаивала, охотно затрещала на предложенную тему. Но, надо Марго знать, успокаиваться не думала. Вскоре специально привезла сестре относительно свежую газету с большой статьёй об экспедиции к Северному полюсу на лыжах и с собаками. Начальником экспедиции назывался Закревский, перечислялся километровый список его званий и заслуг.

— Я же тебе говорила! — торжествовала Маргошка. — Посчитай по числам, в статье даты есть. Он как раз из экспедиции только вернулся, когда я его видела. И сразу к матери. Всё сходится.

— Наверное, ты права, — согласилась Маша. — Сбегать на Северный полюс, проветриться немного, очень в его духе. Похоже на Славку.

— Похоже? — хмыкнула Маргошка. — Да он весь в этом, с потрохами. Ты просто плохо знаешь Стаса. Ему обязательно нужно выпендриться. Но, согласись, выпендрёж высшего класса.

С некоторых пор Маша считала, что хорошо знает Славку, лучше, чем кто бы то ни был. Знает тщательно хранимую, надёжно укрытую даже от глаз ближайших друзей глубинную суть его. Не выпендривался он. Что-то сам себе в очередной раз доказывал. Не кому-то, именно себе. Он однажды спрыгнул с её балкона на глазах у всей компании. Глупый спор вышел. О том, кто и на какой подвиг способен во имя дамы сердца. Имена, разумеется, не назывались. Татьяна заводила парней:

— А слабо вам самим себе доказать силу любви?

— На "слабо" не покупаемся, — язвительно ответил Казимирыч. — Тебе развлекалова захотелось? В другом месте ищи.

— Ничего ты не понял, Серёж. Есть у тебя дама сердца?

Казимирыч смутился, покраснел:

— Ну, допустим, нет. Я пока активно ищу.

— Тогда и не лезь с ценными указаниями, — отбрила Татьяна. — Когда она появится, на что ты будешь ради неё способен? В Сибирь, на рудники, пешком и босым пойдёшь? Да ты вот с такого балкона прыгнуть не сможешь, тем более залезть на балкон. Тысячу причин найдёшь, чтобы не дёргаться.

— С какого балкона? — вмешался Славка.

— Да вот хоть с такого, как у Машки, со второго этажа.

Славка отошёл в сторонку. Татьяна продолжила втолковывать парням свою идею. Маша её не слышала. Смотрела на Славку. Тот посидел немного в уголке, подумал и тихо вышел на открытый балкон. Никто, кроме Маши, сначала внимания не обратил.

— Ой, — растерялась Татьяна, обернувшаяся за поддержкой к подруге и случайно проследившая направление её взгляда. — Он ведь прыгнет, дурной.

Все головы повернулись в сторону балкона. Славка этого не видел. Он залез на перила, примерился и прыгнул. Прямо на пышный и высокий куст сирени, росший под балконом. Ободрался, конечно, слегка, везунчик. В остальном прыжок сошёл благополучно. Маша бросилась открывать дверь, хотела бежать к нему, ощупывать. Не пустила Татьяна.

— Совсем одурел, — выговорила она Славке, когда он вернулся в квартиру.

— Дурак ты, Стас, и не лечишься, — прокомментировал Шурик. Казимирыч и Лёлек с Болеком краткими комментариями не ограничились. Они ему целую нотацию прочли, в которой фигурировали травмы рук, ног, перелом основания черепа и прочие ужасы. Сотрясение мозга не рассматривалось. Какое сотрясение, если мозгов нет? Славка, задрав подбородок, безмолвно выслушивал категоричные суждения друзей. Сам из-под опущенных ресниц украдкой посматривал на Машу. Ох, как легко она читала его взгляд и мысли в ту минуту. Нет, Славка не компании доказывал, не Маше, сам себе. Точно в соответствии с идеей Татьяны. Маша гордилась им. Он единственный из её знакомых был способен на поступок. Вот сейчас дурной, да, но поступок.

Участие в экспедиции на Северный полюс — тоже поступок. Что он себе доказывал в этом случае? Что есть ещё порох в пороховнице? Совершал подвиг во имя новой любви? Посылал весточку Маше? Не узнать никогда. Одно время Маргошка подбивала сестру навестить Славку. Нового места его проживания они не знали. Могли лишь записаться на приём по личным вопросам к ректору академии. Маша сомневалась. Не придумывался веский личный вопрос. Выглядела она в то время ужасно, чувствовала себя плохо. Не могла же в таком виде явиться на глаза Славке? И слушать его насмешливые, барско-покровительственные замечания. Упаси, господи. Вот поправится, прибарахлится, тогда... Через некоторое время решила, если он её помнит, если захочет увидеть, пусть сам найдёт. Он способен. Она подождёт, ей не привыкать. Отчего-то была уверить, Славка непременно когда-нибудь захочет свидеться. У каждого человека есть время для разбрасывания камней, и однажды обязательно наступает потребность собрать, сколько можно, из разбросанного прежде. Особенно, когда есть вопросы не решённые.

Потом в одной очень уважаемой многостраничной газете вышла громадная статья. На целых два разворота. В статье красочно описывались безобразия, происходящие на территории академии. Бандиты все известных в стране крупных группировок делили между собой упомянутую территорию. Ректор же был связан с группировками теснейшим образом, сам развёл в вверенном ему учреждении бандитский произвол. Убедительных доказательств у журналиста, автора статьи, хватало с избытком. Апломба поборника истины и справедливости — тоже. Маша читала, и сердце у неё падало. Славка, каким она знала и любила его, под пером поборника истины разрушался, переставал существовать. Ей было стыдно за Славку, стыдно, невозможно терпеть. Душа корчилась.

Газету привезла Маргошка. Дождалась, пока Маша прочитает, обдумает. Спросила язвительно:

— Ну, кто из нас лучше знает Стаса?

— Это не мой Славка, — мёртво прошептала Маша. — Он перестал быть самим собой. Это теперь не мой Славка.

Почему она тогда не подумала, что статья могла быть заказной? Допустим, шла борьба политических сил или серых кардиналов спортивной экономики, дрались за место ректора академии, за ту же пресловутую территорию, ещё за что-нибудь неизвестное простому народу? Примеров такого рода хватало с избытком. Может, у Славки, спасающего помирающую академию, не нашлось другого выхода, только лавировать между государством и организованными преступными группировками? Времена-то какие на дворе стояли. Воры в законе носили в карманах депутатские "корочки", высшие государственные чиновники воровали миллиарды, вывозили народное достояние из страны, никого не стесняясь и особенно не маскируясь. Нет, оправдательные мысли появились у Маши значительно позже. А тогда она сказала Маргошке, шевеля одеревеневшими губами: