Там, за облаками...

В конце лета Славка повёл их на концерт артистов зарубежной эстрады. Где-то исхитрился добыть билеты. Устроил сёстрам редкое по их возможностям развлечение. Маргошка прыгала от радости. Маша же с трудом отсидела первое отделение. Слишком громкие звуки, слишком яркие краски. У неё разболелась голова, она едва терпела. Славка великодушно предложил уйти с концерта, погулять. Маша в ответ несколько оживилась, и этого ему было достаточно, чтобы плюнуть на престижное эстрадное действо. Они ушли. Маргошка, идя между ними, ныла, ругала сестру, клянчила и всячески вымогала возвращение на второе отделение. Но вместе с ними, без них не хотела.

— Помолчи немного, поживёшь подольше, — наконец сухо уронил Славка. — В следующий раз с нами не пойдёшь.

Маргошка, поверив обещанию, на несколько минут перепугано затихла. Славка воспользовался паузой.

— Мань, погуляем по набережной?

— Туда?

— Туда.

— Куда? Куда? — завелась Маргошка.

— Слав, до набережной далеко. Я на своих каблуках не дойду, ноги отвалятся.

— Что это за туда? Куда? Стас, куда мы пойдём? — Маргошка взяла его под руку, приплясывая, пошла рядом, заглядывая парню в лицо. Славка поморщился:

— Не кудахтай, Марго, в курицу превратишься. Мань, а если до набережной на такси, а дальше пешком? Дойдёшь?

— Дойду, — взгляд у Маши посветлел, всё лицо посветлело, осветилось изнутри чудным воспоминанием. Славка любовно смотрел ей в глаза. На миг оба перенеслись в осенний день почти трёхлетней давности. Забликовала тяжёлая, маслянистая рябь волн Москвы-реки, зазолотились на солнце купола соборов Кремля, терпко запахли сиреневые хризантемы, потянуло той их радостной влюблённостью, счастливым преддверием чего-то большого и настоящего.

— Эй, вы чего остановились?! — крикнула над ухом возбуждённая Маргошка. — Давайте ловить такси, коли решили. Уже два "зелёных огонька" мимо проехали.

Дивное воспоминание, окутавшее Машу и Славку сверкающей пыльцой, дрогнуло, осыпалось тёмными хлопьями. Одна на двоих досада заполнила мир.

— Я её убью, — очень тихо, сквозь зубы, пообещал Славка, громко добавил, — Марго, а самой поймать такси слабо?

— Я маленькая, у меня не получится, — Маргошка открыла все зубы до единого в наглой ухмылке.

— Да? — ненатурально удивился Славка. — Маленьким девочкам в компании взрослых людей делать нечего. Больше с нами никуда не пойдёшь.

— Размечтался! — фыркнула Маргошка и отправилась ловить такси.

В машине говорила одна Марго, не замолкала ни на секунду. Вертела головой, широко жестикулировала, задавала идиотские вопросы, всячески отвлекала внимание Славки на себя. Выпороть бы, да ремня под рукой не нашлось. Шофёр, и тот очумел от настырной девицы, с облегчением высадил их напротив Водовздводной башни Кремля. Они прошли в прогулочном темпе метров пятьсот. День чудесный. Яркое солнце, но без одуряющей летней жары. Тяжёлая, маслянистая рябь волн и впрямь искрила бликами, волны звучно били в гранитный парапет. Ветерок трепал волосы, остужал горящие лица. Маргошка унеслась вперёд, перемежая воплями ею же исполняемый шлягер:

Рано, рано, рано прощаться,

Рано прощаться, поздно прощать.

Годы, годы, годы промчатся.

Что от тебя мне ждать?

Маша подумала о тайном пророческом для них смысле шлягера, воспроизводимого сестрой. Чёрт её за язык и связки тянул, эту Маргошку. Почувствовала, Славка думает о том же. Его рука поймала её пальцы, бережно сжала, успокаивая: глупости в голову лезут, забудь. И не отпустил, шёл, держа Машу за руку. Первое за много месяцев движение от лирики к физике. Она не испугалась, не запаниковала. Хорошо, правильно, так и должно быть. Никакого криминала при этом.

Маргошка остановилась, оборвала "пение", обернулась к ним. Крикнула зычно:

— Э-э-э! Ну-ка, немедленно расцепитесь! Вам нельзя!

— Я твою Маргошку придушу когда-нибудь, — серьёзно оповестил Славка, крепче сжал ей руку. Сильная, тёплая ладонь его согревала Машу от пяток до макушки.

— Может, Пушкина почитаем? — она, как подсолнух к солнцу, подняла лицо к Славке, белобрысому, сероглазому, совсем не красавцу, чертовски привлекательному, несносному, замечательному.

— Не-а, — Славка смотрел сверху вниз, смешинки прыгали в ясных очах, разбавленные плохо скрытой тоской. — Твоя наглая сестрица не даст. Весь кайф поломает.

Наглая сестрица между тем набрала хороший разгон, понеслась на них ракетой. Налетела, точно посередине, разбила, разорвала сцепление их пальцев. Выдохнула с натугой:

— Вам только через меня можно соединяться, — схватила за руки Славку, Машу, превратилась в связующее звено, в амбарную неподъёмную цепь.

— Папа, мама и я — отличная семья, — охарактеризовал Славка попытку Маргошки изменить сложившуюся конфигурацию. Он прошёл ещё метров пятьдесят, выдернул у Марго руку, остановился у каменного барьера, огорошил:

— Не хочу гулять. Раздумал. Давайте, девчонки я вас домой отвезу.

Маша, не желающая видеть истину, — Маргошка виновата, — вскинулась:

— Что-нибудь случилось? Ты с Ирой помирился?

— Я с ней окончательно разошёлся. Она здесь не причём. Устал, голова разболелась. От тебя заразился, наверное.

Неуверенная, извиняющаяся улыбка его говорила: не могу так, не хочу, ты умная, всё понимаешь, прочитай правильно мои мысли, не обижайся. Маша качнула головой, мол, хорошо, как хочешь. Одёрнула сестру, та полезла было тормошить Славку. Маргошка надулась.

Славка проводил их до самого дома, забыв о возможности столкновения с Шуриком. Они проводили Славку до остановки, посадили в автобус.

— Я позвоню на днях, — бросил он, стоя на подножке. Поторопился подняться в салон. Двери закрылись, автобус тронулся и, пыля, стал быстро удаляться. Сердце у Маши внезапно дрогнуло, сжалось в смертной тоске от дурного предчувствия, и она расплакалась.

— Ты чего? — не поняла Маргошка.

— Сама не знаю, — всхлипнула девушка. — Мне вдруг показалось, что мы видим его в последний раз, больше никогда не встретимся.

Так оно и случилось. Ну, или почти так. Их вторая прогулка по набережной была последней настоящей встречей.

— Он же сказал, что позвонит через несколько дней. Вытри слёзы, рёва-корова, — похлопала сестру по плечу Маргошка. — Я бы на твоём месте давно женила на себе Стаса. Сперва бы с Ирой развела, а потом на себе женила. Не хочешь? Ну и дура. Тогда так с ним будь, как у нормальных людей принято. Найдётся, что вспомнить в старости. А то вы, как первоклассники, ходите, за ручки держитесь. Смотреть противно.

— Противно? Не смотри, — вытерла слёзы Маша и направилась к дому.

Никто, абсолютно никто не понимал, не хотел понимать, что у них со Славкой отношения сложились на ином, гораздо более тонком и хрупком уровне. Все их торопили, либо подталкивая к несвоевременной близости, способной перечеркнуть, убить особый мир, в котором они существовали, находясь рядом, в надежде опустить эту парочку сумасшедших на грешную землю, либо, наоборот, силком оттаскивали в разные стороны, прочищая мозги, опошляя их чувства, заставляя видеть убогое, грязное в распахнутой навстречу душе. Наверное, не только к ней лезли советчики, но и Славке свою точку зрения навязывали. Но что, если она неправильно понимает Славку, неправильно понимает странную ситуацию, растянувшуюся на годы? Раз практически все против них ополчились, то, может, все и правы? Может, проще надо смотреть? Упрощение Маше претило, она сопротивлялась давлению со стороны, своим сомнениям, обычной житейской логике.

Славка позвонил через день

— Маня, поедем в лес, шашлыки жарить?

— Поедем, — засмеялась она. Радовалась не сбывшемуся предчувствию.

Выбрали день, место, время. Оговорили фрукты-овощи. Заспорили о напитках. Славка жаждал водки, Маша геройски защищала сухое вино.

— Для чего тебе водка? Напиться? Не надо её.

— Надо, Федя, ой, то есть, Маня, надо.

— Для чего?

— Расслабиться немного. Я не напьюсь, обещаю.

Обещания свои Славка выполнял далеко не всегда. Маша предпочла не поверить, но и не высказала сомнения вслух, притворилась, будто поверила.

— Хорошо. Тебе водка, мне вино, Маргошке лимонад.

— Кому?! Маргошке?! — чуть не зарычал на другом конце провода Славка. — Маргошка с нами не едет.

— Почему?

— Она только всё портит.

Маша быстренько прикинула: лето, лес, водка, они вдвоём. Совершенно ясно, чем закончится их пикник. Упёрлась:

— Без Маргошки я не поеду.

— Мань, не дури, — Славка пытался держать себя в руках, пока смягчал интонации. — Не нужна нам Маргошка. Неужели мы не имеем права побыть вдвоём, без посторонних?

— Слав, знаешь, чем это закончится?

— Знаю, — после заминки и уже совсем другим голосом отозвался он, насмешничал, — Лес, Маня, птички поют, тишина, воздух чистый, мы вдвоём. Ни одной тупой скотины рядом, никаких мещанских рассуждений о правильном и неправильном, о "можно" и "нельзя".

Ей бы остановиться, услышав его тон, отыграть назад. Ведь поняла внезапную перемену, причину перемены поняла. Но нет, в памяти у Маши срочно, не вовремя и некстати, всплыли предупреждения Шурика, размышлизмы Татьяны и Маргошки. Увы, кажется, справедливые. В ту минуту она не верила Славке и себе, верила чужим наговорам.

— Нет, Слав, без Маргошки не поеду. Я не собираюсь становиться твоей любовницей. Помнится, я уже высказывалась на эту тему.

— Любовницей... Фу, как грубо, Мань. Не любовницей, любимой женщиной.

— Пока ты женат...

— Я формально женат, временно.

— Разведёшься, тогда и Маргошку с собой таскать перестану.

— Формалистка!

— Виконт де Вальмон!

— Мещанка!

Они поссорились. Они поругались. Ссоры у них часто случались и раньше. Но ругались они впервые. Она стремилась к чистоте в отношениях, к элементарной порядочности. Он хотел, чтобы она ради него презрела всё, перешагнула черту обывательской морали и милой её сердцу порядочности. Ни звука о любви, о завтрашнем совместном дне, о предполагаемом будущем. Полежать на облаках, сколько удастся, только лишь. На облаках ли? Одни взаимные обвинения и напоминания о прошлых обидах. Закончилось хуже некуда.

— Правильно меня ребята предупреждали, правильно Шурик говорит...

— Ах, Шурик, — перебил Славка, окончательно выйдя из себя. — Ну и оставайся со своим Шуриком. Вы друг другу идеально подойдёте. Всё, никаких шашлыков! Ничего вообще!

Он швырнул трубку. Маша сидела, ловя ухом короткие гудки, сердитые-сердитые. Сбылось предчувствие. Подошла Маргошка, отобрала телефонную трубку, положила её на аппарат.

— Мы на шашлыки едем?

Маша вспыхнула. Сестра подслушивала, свинёнок бессовестный.

— Мы никуда не едем.

— Почему? — капризные интонации Маргошке всегда отлично удавались. — Я хочу со Стасом на шашлыки. Пусть себе пьёт водку, сколько в него влезет. Может, пьяным меня наконец заметит.

— Мало ли кто чего хочет, — отрезала Маша, постепенно повышая голос. — Не лезь не в своё дело. Что за дурная привычка — лезть не в своё дело?!

— У кого? — недобро прищурилась Марго.

— У тебя! — крикнула Маша. — У ребят, у Таньки, вообще у всех! Все лечат, все учат: так надо, так не надо! Задолбали!

Маргошка застыла с раскрытым ртом. Маша не имела раньше привычки орать благим матом и швыряться вещами. Психоз натуральный. Ого, посуду пошла колотить! Сестрёнка предпочла сбежать из дома от греха подальше, не задев случайно эту ненормальную, истеричку бешенную.

Истеричка два дня боролась с желанием обвинить Марго, мол, из-за тебя с ним поругалась. Знала, что за Маргошкой не главная вина. Два дня боролась с одолевавшими её нормами привитой с детства морали, страхом оказаться презираемой друзьями и знакомыми, страхом конфликта с родителями, ужасом перед собственным падением и вероятностью потерять Славку навсегда после того, как он получит желаемое. На третий день она сдалась. Будь что будет. Сама позвонила ему.

— Слав, ну, мы поедем на шашлыки? Я согласна без Маргошки.

Славка был спокоен и холоден.

— Ты опоздала. Я передумал. С Маргошкой или без Маргошки мы больше встречаться не будем. Прощай, Маша, — он вздохнул и повесил трубку.

Маша, не Маня. Назвав её Машей, он сказал слишком много, целое громадное объяснение уместив в одно короткое имя.

Первые дни она и плакать не могла. Душа сжалась в крохотный комочек, поместившийся у солнечного сплетения, тихо ныла в омертвевшем теле. Ни единой мыслишки в голове. Родители и Маргошка с испугом наблюдали за ней, опасаясь подходить близко, задеть неосторожным жестом или взглядом. Маша напоминала им механическую куклу.

Последние денёчки студенческих каникул, ласковые и светлые августовские дни. Ей бы уезжать куда-нибудь, в парк, например, или по городу бродить с утра до вечера, выдавливая из себя пустоту, отчаяние, ужас лишения чего-то по-настоящему прекрасного. Нет, она сидела на балконе и тупо разглядывала куст сирени, на который однажды спрыгнул Славка, доказывая ей, — сейчас она не сомневалась, — своё особенное отношение. Трижды звонил Шурик, приглашал в кино. Она соглашалась, договаривалась с ним и не ездила, оставалась дома. На четвёртый раз сама себе положила съездить. До назначенного часа оставалась уйма времени, можно ещё посидеть на балконе.

— Марусь, ты чего дома?

Она повернула голову на знакомый голос. На ближайшем балконе стоял сосед, Ваня Котов, в трусах и майке. Покурить вышел. Ваня был старше, родом из далёкой деревни, в Москве обосновался после армии, лет десять как, и, несмотря на отчаянное стремление приобрести столичный лоск, не мог отделаться от некоторых деревенских замашек. Даже называл соседей на деревенский лад. Машу, например, упорно именовал Марусей.

— Скоро уйду, Вань.

— Ты одна?

— Одна.

— И я один. Маринка с сыном на всё лето к матери в деревню ухряла. Скучища-а-а! А ты чего смурная такая?

— Плохо мне, Ваня, хуже не придумаешь.

Удивительно, кому другому Маша не смогла бы сказать "меня бросили". И ведь молчала много лет. Но вот Ване тогда сказала. Котов почесал в затылке и просветил:

— Это тебе выпить тогда, Марусь, надо. Лучшего средства пока не найдено. По себе знаю.

В результате десятиминутных переговоров Маша очутилась на кухне у Котовых, и они с Ваней наперегонки так накачались дешёвой "бормотухой", что — мама, не горюй! Ещё через некоторое время она вспомнила, что собиралась начать новую жизнь, честно и благородно пойти наконец в кино с Шуриком. И пошла. С трудом, но пошла. В электричке ей стало нехорошо, она едва успела выскочить в тамбур. Её вырвало. Потом вырвало снова, уже в Грачёвке, недалеко от того места, где раньше всей компанией они любили сидеть на спиленном дереве. Маша долго стояла возле кустов, согнувшись, и ей казалось — она выблёвывает из нутра себя прежнюю и кусок жизни, в котором основное место занимали Славка, их отношения, её страхи и ошибки. Она весьма символично выворачивалась наизнанку прямо напротив дома Закревского. Когда процесс очищения закончился, ей полегчало и физически, и морально. Надолго ли?