Там, за облаками...

— Стас! — взвизгнула Татьяна. — Осторожно!

— Не ори, а то упаду, — донеслось сверху.

— Правда, Стас, слез бы ты, — попросила и Маша.

— Как? — он явно насмешничал. — Здесь только спрыгнуть можно.

— С ума сошёл? — в один голос крикнули девушки.

— Зачем прыгать? Раз где-то залез, значит, там и спуститься можно, — после краткой паузы рассудила Маша, сохраняя видимость хладнокровия. Стас немедленно показал им место, где карабкался наверх. Да-а-а, взобраться там можно было, но спуститься — весьма проблематично. В лучшем случае пальцы обдерёшь и ногти обломаешь. Как минимум.

— Нет, девчонки, прыгать буду. Здесь всего-то метра три до земли. Подумаешь — высота! — и Закревский сделал вид, будто примеривается к высоте, готовится прыгать. Определённо, дразнил девушек, прыгать не собирался. Ах, так, — решила про себя Маша, — подыграю тебе, дружок. У неё имелся кое-какой детский опыт по прыжкам с платяного шкафа на диван и с крыш гаражей в сугробы. Она показала Стасу направо.

— Вернись к стене и прыгай там. Под стеной сугроб есть, видишь? В него и прыгай.

— Не надо, Стас, миленький, не прыгай! — заверещала Татьяна. — Потрать десять минут, но спустись осторожно.

— Ну его, Тань. Пусть делает, что хочет. Пойдём, я тебе кое-что покажу, — потянула подругу за рукав Маша. И хотела в самом деле уйти.

Стас, догадавшись, что девушки не собираются любоваться на него до вечера, переменил решение. Уже было развернувшись и начав движение к стене Большого дворца, остановился.

— Кому прыжок посвятить, девочки? Таньке или Маньке?

— Что я тебе, коза? — надулась Маша. — И вообще... Хотел бы прыгнуть, давно бы прыгнул.

Стас внимательно, с ехидством во взоре, осмотрел подружек. Его глаза задержались на Маше. Такой долгий-долгий многозначительный взгляд, дающий понять, в честь кого совершится новый подвиг. Маша успела подумать, что Закревский разыгрывает очередной спектакль, до которых большой охотник. И в тот же миг, взмахнув руками, Стас прыгнул вниз. Сумасшедший, — мелькнуло в голове у Маши. Показалось, он спрыгнул нехорошо, неудачно. Неловко перевернувшись, упал на спину.

— Вставай, актёр-неудачник, — порекомендовала Татьяна, лучше подруги знакомая с натурой Стаса. Любой спортсмен при падении правильно группируется автоматически. Закревский не отозвался, продолжал лежать с закрытыми глазами.

— Притворяется? — неуверенно спросила Маша.

— Само собой.

Прошло десять секунд, двадцать. Стас не подавал признаков жизни. Татьяна забеспокоилась, шепнула:

— Похоже, не притворяется.

Девушки, не сговариваясь, в три шага очутились рядом с ним, наклонились. Стас не шевелился, не подрагивал ресницами, глазные яблоки под веками не двигались. Девушки разом плюхнулись на колени с намерением послушать, дышит ли, трясти его, шлёпать по бледному лицу, прикладывать к вискам снег. Страх и паника начали свою подрывную работу. Но тут Стас распахнул глаза. Сразу стало понятно — гениально притворялся. Глаза — чистые, не замутнённые болью, отражающие весеннее небо.

— Ах ты, поросёнок! — оскорблённая Татьяна вскочила на ноги. — Нет, хуже. Ты настоящий свин!

Она гордо удалилась, стараясь не оглядываться. Закревский продолжал лежать, и теперь разглядывал одну Машу. Она пока не верила, что можно столь искусно притворяться.

— Больно, Стас? Ты ушибся?

— До чего ты, Маня, доверчива. Бери пример с Таньки.

Её ладонь лежала у него на груди, и он накрыл холодную ладошку своей рукой, большой и тёплой.

— Ты не обманываешь? — продолжала сомневаться Маша, делая попытку осторожно освободить ладонь.

— Нет.

— А почему лежишь на снегу так долго? Простудишься, — она встала.

— Пусть лежит, — крикнула со стороны прислушивавшаяся к их разговору Татьяна. — Пусть простудится и умрёт, поганец. Надо же думать, чем можно пугать, а чем нельзя.

Маша направилась к Татьяне, запоздало проявляя женскую солидарность. Чувствовала себя при этом наиглупейшим образом. Подставилась, обманули, дурой выставили. Обернувшись с желанием сказать что-нибудь язвительное Стасу, увидела, как он легко, гибко, с грацией кошки поднимается на ноги. Ни разу не поморщившись. Действительно, свин. Через арку к нему бежали перепуганные и отходящие от испуга Шурик Вернигора, Петро, Лёлек с Болеком, Казимирыч. Ну, они ему сейчас вставят! Мало не покажется.

— Пойдём отсюда, — предложила Татьяна. — Пусть без нас гуляют полчасика. Авось успеют вспомнить и соскучиться.

Девушки прогулялись по мосту, слыша за спиной возбуждённые голоса. Но когда повернули назад, на площадке перед аркой никого не обнаружили.

— Бросили нас, представляешь? — несправедливо и оттого чересчур горячо возмутилась Ярошевич. — Ну и не надо, без них как-нибудь... А что это там за павильоны? Впереди, слева?

— Хлебный дом и Оперный.

— Пойдём смотреть?

— Ты иди, я позже. Я пока на лавочке посижу. Ноги как-то устали.

Маше просто-напросто хотелось остаться одной, заново пережить те ощущения, которые вызвали долгий взгляд Стаса и прикосновение его руки. Жаждалось осмыслить происходящее.

Татьяна спорить не стала, ушла осматривать павильоны и... пропала. Маша уже и надумалась, и начувствовалась вволю, а Татьяна и не собиралась возвращаться. Подозрение, закравшееся в душу, когда подруга поторопилась уйти на самодеятельную экскурсию, снова дало о себе знать. Не отправилась ли Ярошевич плакать в одиночестве? Она, наверное, заметила пылкие взгляды Стаса, адресованные не ей.

Если Татьяна и плакала, то лихо замаскировала следы девичьей слабости. Она умылась. Маша обнаружила её на склоне горы возле Оперного дома. Павильон там имел квадратную нишу, образованную двумя кирпичными выступами, между которыми шумел водопад из капели. Настоящая весенняя Ниагара, сверкающая в косо падающих лучах полуденного солнца. Татьяна умывалась капелью, отчего ресницы и брови её казались ещё черней, а глаза нестерпимо синели. Она пропускала капель между пальцев и разбрызгивала вокруг себя. Заметив Машу, сказала взволнованно:

— Посмотри, какое чудо! Настоящая сказка! Иди сюда, оттуда плохо видно.

И Маша пошла к полосе солнечного света, пронизывающего уникальный водопад. И тоже умывалась, и смотрела сквозь веер радужных капель на небо, на солнце, на старые липы, на влажный кирпич стен. Татьяна, опьянённая весенней свежестью, затеяла читать стихи, расширенными глазами вбирая в себя неповторимость минуты. Она любила испанцев, потому начала поэтическую декламацию с Хименеса, продолжила виршами Лорки. Путалась, сбивалась, начинала заново. Девушки смеялись. Никогда потом у Маши не было таких счастливых весенних мгновений. И никогда больше не случилась такая удивительная капель. Не раз впоследствии она по весне приезжала в Царицыно, подгадывая к таянию снега. Шла к Оперному дому, к памятному месту, и в лучшем случае заставала тоненькую, скупую пунктирную линию капель, Ниагара не повторялась.

— И меня обозвали свином? Сами-то кто? Нашли неземную красоту и никого не позвали, — Стас прошёл к Ниагаре, сурово зыркнув на замолчавшую Татьяну, подставил ладонь. И тоже умылся, посмотрел сквозь веер радужных брызг на небо, на солнце, на девчонок. Дочитал вслух недочитанное Таней последнее четверостишие:

— Пустынны дворы Севильи,

И в их глубине вечерней

Сердцам андалузским снятся

Следы позабытых терний.

Невесты, закройте ставни!

Брызнул на девушек капелью.

— Ты знаешь Лорку? — вытаращилась Татьяна.

— У меня его сборник есть. Дать на недельку? Лично я Пушкина предпочитаю.

— Пушкина? — Маше показалось, что она ослышалась.

— А что странного? Ты "Евгения Онегина" читала? Если нет, то попробуй. Увидишь, тебе понравится.

— Мне "Евгения Онегина" на уроках литературы хватило выше носа, — вместо Маши ответила Татьяна. Маша же предпочла отмолчаться. Она любила пушкинский роман в стихах и знала из него наизусть по крайней мере половину текста. Но раскрываться не сочла нужным. Стас вполне мог дразнить девчонок. Обычно парни предпочитали рок в музыке и что-нибудь вроде Кафки в литературе, на худой конец, разнообразную фантастику. Классическая поэзия наводила скуку на подрастающее мужское поколение, и вызывало у него насмешки пополам с широкой зевотой. Плавали — знаем.

Стас по её лицу понял, что с "Евгением Онегиным" не промахнулся. Втайне от Татьяны заговорщически подмигнул Маше.

— Эй, вы там, куда попрятались? — прозвучал крик Вернигоры. И через краткое время шумно спустились Лёлек с Болеком, то есть Лешка Миронов и Борька Сапрыкин, прозванные именами героев чешского мультфильма за неразлучность и звуковое совпадение имён.

— Идея есть. Гуляем ещё часик, допустим, стреляем в тире, а потом в кино. В "Варшаве" "Самраат" идёт. Любовь-морковь, страсти-мордасти и, главное, две серии фантастических индийских драк, — Лёлек с Болеком хитро посматривали на девушек. Они не обратили никакого внимания на водопад из капели, на особое настроение, витавшее над головами троицы. Хорошо, Шурик, Петро и Казимирыч не притопали, а то и вовсе бы испортили впечатление от весны, красоты, поэзии.

В кино они пошли. Пока парни выстаивали километровую очередь в кассы, девушки сидели на скамейке перед кинотеатром, ели мороженое и делились впечатлениями. В основном, обсуждали Закревского.

— Что у тебя со Стасом? — вдруг спросила Татьяна.

— Ничего, — растерялась Маша.

— Ну да, ничего. Думаешь, я не видела? — Ярошевич быстро съехала на прокурорский тон.

— Что ты видела?

— Как вы друг на друга смотрите.

— А как мы смотрим?

— Не отрываясь. Влюблено смотрите. И сегодня, похоже, только друг друга видите.

— Серьёзно? — не поверила Маша. У неё не создалось такого впечатления. Да, хорошее настроение, хочется бегать, прыгать, петь, смеяться. Но разве это не замечательная весна дарит оголтелую радость жизни? Почему обязательно некие чувства?

— Ты просто влюбилась и не хочешь сознаваться, — обвинила подруга.

— Думаешь? — засомневалась Маша и поспешила обратиться к сердцу. Сердце слегка дрогнуло и замерло в томительном наслаждении. Оно, конечно, приятно, — нравиться Закревскому. Уж больно Стас выделяется вообще среди людей. Яркий, необычный, самостоятельный и самодостаточный, скорее всего. Опасный. Влюбляться в него тоже опасно. Слишком похож на киплинговскую кошку, ту, которая гуляет сама по себе. Никогда не поймёшь, что им движет, какие мотивы. Обидит, не глядя, и уйдёт по своим делам, не обернувшись. Но чуть-чуть помечтать о нём, наверное, можно.

— Влюбилась, значит, влюбилась, — вздохнула она. Однако, почему-то настроение улучшилось, а радость усилилась.

На следующий день Маша заболела и провалялась с температурой дома все каникулы. Простыла в парке. Ей не пришлось в дружеской кампании съездить на выставку авангардистов, ещё раз сходить в кино, просто пошататься по весенним улицам, наблюдая потоки коричневых ручьёв, бегущих к водостокам, слушая невозможно крикливое общение воробьёв. Татьяна со Стасом забежали к ней в среду, посидели часик, выпили по чашке чая. Стас выпросил и увёз новый, только изданный сборник Кира Булычёва с чудными рассказами — на грани фантастики и реальности. В последствии Булычёв никогда больше не писал столь чистых и нежных рассказов. Маша кое-что подчеркнула для себя в сборнике. То, что наиболее верно совпадало с её чувствами. Стас, не знавший, чем занять руки, листал сборник и увидел пометки. Заинтересовался. Расставаться с книгой Маше не хотелось, она не успела зачитать её до дыр, не насытилась особо понравившимися местами. Впрочем, Закревский так упрашивал, так умасливал. Вздохнула и согласилась. И... до четвёртой четверти она не видела ни его, ни Татьяну. Звонила им несколько раз, не заставая дома. Остальные члены компании и вовсе не давали о себе знать.

В первый же день работы после болезни Маша получила и первый удар, нанесённый Стасом, сыгравший роковую роль в их дальнейших отношениях. На большой перемене в библиотеку влетела Ярошевич и, вытаращив глаза, страшным шёпотом оповестила:

— Стас помирился с Ножкиной!

Весна для Маши закончилась в ту же минуту. День померк, стало скучно жить. Она сопротивлялась, как могла. Ходила туда, куда приглашали. День рождения? Хорошо. Есть билеты в цирк на Цветном? Отлично. Впервые она столкнулась с необходимостью притвориться, скрыть свои истинные чувства. Новые её друзья были настроены против ничего не подозревающей Ножкиной. Компания сплотилась вокруг Маши. И она испытывала благодарность к ребятам за это. Стас в их обществе не появлялся. Складывалось впечатление, что он в другом измерении находился. Однажды девушки имели честь наблюдать забавную картинку.

В тот день Татьяна забежала за Машей в школу к концу рабочего дня. Имелись планы отправиться на Левый берег, посмотреть освобождающуюся из-подо льда реку. Мальчишки обещали ждать девушек на станции Ховрино. И девушки торопились. Спустившись на первый этаж, заметили вдруг припозднившуюся Ножкину. Та застёгивала пальто, напяливала модную буратинью шапочку. Закревский стоял от неё в двух шагах и хмурился. Но, увидев подружек, просиял улыбкой, предназначенной Ножкиной. Подошёл и картинно её поцеловал. В лоб. Взял за руку и повёл на улицу, кинув исподтишка косой взгляд в сторону Тани и Маши.

— В лобик клюнул, папаша заботливый, — презрительно фыркнула Татьяна, выйдя на крыльцо и наблюдая, как Стас на ходу поправляет Ножкиной шарф.

— Давай забудем о нём, Тань, а? — тоскливо попросила Маша.

— Забудешь о нём, как же, — пробурчала Татьяна.

— Тогда не переживай. Особой любви в них что-то не заметно, — Маша не верила собственным словам. И переживала, скорее всего, не меньше подруги. Обман, коим Стас жонглировал, как набором теннисных мячиков, угнетал её с каждым днём сильнее. Настоятельно требовалось избавиться от непривычных её душе боли, тоски и пустоты.

— Всю весну испортил, поганец, — по дороге к станции бухтела Ярошевич.

— Весны ещё много осталось. Успеем найти себе достойные объекты и влюбиться, — успокаивала Маша.

— Тебе искать не надо. Вон, Петро на тебя глаз положил.

— Петька? Он же младше на целый год.

— И Закревский младше. На тот же год, даже больше.

— У Стаса как-то не чувствуется. Наоборот, мне всё время кажется, что он старше лет на десять. Он даже мысли мои читает.

— В самом деле? Не повезло тебе, — вздохнула Татьяна. — А всё-таки присмотрись к Петро. Красивый парень, порядочный, основательный.

— Соперницу устраняешь?

— Маш, вот ты старше меня на год, а наивная-я-я. Какая ты мне сейчас соперница? Ты мне сейчас товарищ по несчастью.

— Ага. У меня классный лозунг сочинился.

— Какой?

— Укрепим дружбу общими бедами! — с пафосом продекламировала Маша.

— Ты не думаешь по комсомольской линии пойти? — язвительно усмехнулась Татьяна. — На одних лозунгах карьеру сделаешь.

— За нас Стас на этом поле пахать будет. Типичный комсомольский вожак.

— Точно. Он далеко пойдёт... если милиция не остановит.

Девушки смеялись, шутили, хоть обеим было совсем не до смеха.