Другие люди...
Чёрт, чёрт, чёрт... Меня ведь сейчас окружают не просто люди, а самые настоящие мои соотечественники. Такие близкие, такие понятные... И теперь такие далёкие. Родная речь, родная атмосфера — всё это для меня было словно... Словно глоток чистой воды или свежего лесного воздуха, что ли...
Был ли я рад? Наверное. Но горькой была эта радость, очень горькой... Песни... Ещё один привет с Родины, что есть и в этом мире, и в другом... Ещё один привет и ещё одна ниточка...
Но её не ухватить и за неё нельзя удержаться — можно лишь разрезать пальцы до кости. Словно ещё одно напоминание — "ты теперь для всех чужой!". Я могу сколь угодно рвать жилы и лезть вон из шкуры Синдзи, но своим мне уже никогда не стать — знаю совершенно точно. И в Японии своим тоже никогда не стану, да и стану ли вообще своим хотя для кого-нибудь в этом мире? Я ведь не просто чужд этой стране или этому времени, я чужд всему этому МИРУ, целому миру... Осколок чужой реальности, волею высших сил заброшенный в тело теперь уже несостоявшегося Бога...
Простой российский студент Виктор Северов тоскует по Родине — плакать над этим или смеяться? Такие мысли подошли бы больше офицерам Белой Армии, бегущим из павшего Крыма куда-то на чужбину, но не мне... Ничего не успевший сделать в том мире, и вряд ли что-либо значительное сделавший бы в будущем. Не герой, не предатель — просто ещё один человек, каких миллионы. Которому Россия не дала ровным счётом ничего, кроме места рождения...
Но ведь и это немало.
Матерей и Родину — не выбирают, их принимают или отрекаются. Я — не отрёкся, я -принял. Принял все радости и горести, все победы и поражения, смех и слёзы, пот и кровь. Где-то в глубине души, но принял. Когда я это понял? Не знаю. Возможно, когда умер, и мою душу вывернуло наизнанку. А может быть, я знал это всегда...
Моей руки коснулись тонкие прохладные пальцы.
— Синдзи, почему у тебя дрожат руки? Тебе холодно? — спросила меня Рей.
А действительно, Виктор, почему? И почему так холодно и пусто в груди? И почему откуда-то рвётся желание заплакать? Просто заплакать — постыдно и совершенно не по-геройски, не от боли или потери, а от банальной обиды и жалости к самому себе...
Хорошо, что я разучился плакать.
С усилием сжал руки в кулаки — крепко, до боли, чтобы ногти вонзились к ладони. Жаль, нельзя залепить самому себе пару крепких оплеух или сунуть голову под струю холодной воды — помогло бы...
— Ничего, Рей, — ровным голосом ответил я, загоняя свои эмоции куда-то на самое дно души. — Со мной всё нормально.
— Правда?
— Да, правда...
Я просто продолжал сидеть и слушать песни. Но чем дальше, тем больше мне хотелось заткнуть уши и бежать прочь отсюда. С песнями, времён Войны всё было очень просто — они дарили надежду, звали и поднимали в бой. Но вот с теми, что оказались написаны уже после, была совсем иная история... Они больше никуда не звали и никуда не поднимали, и в них больше не было надежды. Они были полны тоски и печали, которые пришли после — когда появилось время всё осознать и переосмыслить...
Тоска, блин. Самое то, что мне сейчас нужно...
...Из певших на этом концерте мне особенно понравились два офицера. Совсем ещё молодой лейтенант, кажется выходец с Кавказа, с неожиданно чистым и высоким голосом, спевший "Офицеров" Газманова и ещё один — не такой уж и молодой полковник-десантник в голубом берете, при выходе которого на сцену в зале раздались бурные и ненаигранные аплодисменты. Я не мог определить его возраст точнее из-за совершенно жуткого шрама от давнего ожога, обезобразившего всю правую половину лица. Он очень неплохо играл на гитаре, но главное у него был настоящий ГОЛОС. Не особо сильный, не особо красивый, но такой, чёрт возьми, что любая песня в устах этого десантника становилась по-настоящему ЖИВОЙ...
Но он не знал добрых песен. Только те, что рвут и корёжат.
Незнакомая мне "Давай сыграем в ту войну...", затем "Баллада о парашютистах" Анчарова, которую я уже слышал. Раньше "Баллада" мне не слишком нравилась, но сейчас, стоило лишь на секунду прикрыть глаза, и словно наяву можно было увидеть то, что я видеть не мог никогда — схватку немецких горнострелков и русских десантников где-то в Альпах...
Он врагам отомстил и лёг у реки, уронив на камни висок.
И звёзды гасли как угольки, и падали на песок...
Теперь, когда я сам стал солдатом, все это стали мне гораздо ближе — слова стали восприниматься совершенно по-другому. Отражение философии людей, всё время идущих по лезвию бритвы, где шаг вправо, шаг влево означает смерть... И в их жизни нет места героике, бахвальству или романтике. Смерть может в любой момент забрать тебя, твоего лучшего друга, твоего боевого товарища... Остается только принять ее как часть жизни и без страха встречать каждый следующий день.
...Добил нас всех полковник совсем уж запрещённым оружием — "Чёрным тюльпаном", чёрным реквиемом Афганской войне. То поколение уже ушло, на его смену пришло новое — выкованное в горниле непрерывной тринадцатилетней войны. Та война, и те потери растворились в огне и крови новых конфликтов, десятками полыхнувших после Второго Удара, но вот слова до сих пор не потеряли своего смысла...
"Опять нести на Родину героев, которым в двадцать лет могилы роют..."
"Чёрные тюльпаны" — военно-транспортные самолёты Ан-12, несущие из Афганистана страшный "груз 200" — солдат, погибших при выполнении интернационального долга... Они ведь всё ещё летают, эти чёрные вестники войны — Россия ведь всё ещё воюет. Сдерживает угрозу из Афганистана, поддерживает порядок в Синьцзяне и Китае, воюет в Азербайджане и Курдистане...
Скрипнули стиснутые зубы, а горло сжал спазм.
Мельком отметил брошенный на меня недоумённый взгляд генерала. Смотрит? Удивляется такому странному поведению? Плевать. Не хочу больше играть. Не хочу! Хочу быть собой, а не жить по чужим правилам! Устал! Устал...
На сжатую до белизны правую руку, ложится рука Аянами, с тревогой смотрящей на меня. Её прикосновение дарит покой — хорошо... Рей одна может разобрать, какие чувства сейчас полыхают во мне. Не понять, но хотя бы разобрать. Я с ней действительно очень похож, моя сестра могла бы быть именно такой — Первую я чувствую как часть себя. Плохо, но чувствую — она тревожится, беспокоится, не понимает... Не нужно, Рей, не грузи себя надуманными проблемами, с которыми я так люблю возиться... Вот он весь я — придумаю себе что-то, унесусь в дебри пафоса и высокопарности, да так там и останусь...
Спокойно, Виктор, спокойно...
Десантник закончил песню, как будто что-то оборвал и быстрым шагом ушёл прочь под громовые аплодисменты всех находящихся в зале, в едином порыве поднявшихся со своих мест. Пересилив ставшие отчего-то непослушными руки, я тоже захлопал, но вот сил встать с места не было. Сбоку послышался быстрый обмен репликами между Кацураги и Кондратенко:
— Он хорошо пел, этот офицер — мне очень понравилось, хоть я и не понимаю вашего языка. Как его имя?
— Полковник Ярыгин, командир 83-й воздушно-десантной бригады.
— Бригадный генерал вот так просто выступает перед офицерами? — переведя для себя звание десантника, поражённо спросила Мисато.
— Он человек простой, — пожал плечами Кондратенко. — Его такие вещи волнуют мало. Железный человек... Возможно вы разбирали один случай там у себя в Академии — 2002 год, российско-афганская граница, высота 666...
— "Холм Дьявола", кажется? Извините, подробнее не вспомню — давно уже было...
— Две роты против трёх тысяч боевиков. Выжило только двадцать шесть десантников, хотя их поддерживала и артиллерия, и авиация... Ярыгин тогда командовал взводом.
— Вот как...
— ...А теперь ответное слово предоставляется представителю института НЕРВ — майору Кацураги.
Наш выход.
Встали, подошли вместе с Мисато к трибуне. Хорошо, что на ней сразу два микрофона и плохо, что они так высоко — не по моему нынешнему росту. Ладно, я не гордый — могу и на цыпочки слегка привстать, чтобы средство донесения моего гласа в лоб не упиралось.
Товарищ Нагато и наш пиар-отдел не стали особо извращаться и выпендриваться, так что заученная Мисато речь опять была на тему уже набившего оскомину сотрудничества и взаимодействия различных подразделений ООН. Вновь долг, вновь призыв сплотить ряды перед лицом внешнего врага и забыть все былые обиды... Ля-ля, тополя... Хорошо ещё, что особо долго это не тянулось, потому как через переводчика Кацураги вещать было не так уж и комфортно...
А между тем у меня в мозгу засвербила одна изрядно безумная мысль... Мне просто-таки было как-то сбросить накопившееся нервное напряжение... И если рядом нет ни фехтовального манекена, ни тира, то...
Мило улыбнувшись, Мисато закончила свою речь, сорвав достаточно бурные аплодисменты. Предполагаю, что большая часть офицеров хлопала не представителю союзников, а просто красивой и молодой женщине, коей являлась мой командир.
Незаметная отмашка майора — ход переходит ко мне.
— ...Лейтенант Икари, Пилот боевого комплекса Е.
— Здравствуйте, товарищи, — плюнув на переводчика, начал я. — Хочу выразить вам всем огромную благодарность за сотрудничество и помощь. Для меня большая честь сражаться с противником, зная, что в бою меня поддерживают столь сильный союзник, как вы. Убеждён, что и в будущем наше боевое братство будет только крепнуть.
А вот тут мне полагалось закончить наскоро вызубренную мини-речь фразой "Спасибо вам" и откланяться... Но я пошёл вразнос.
— Спасибо за проведённый концерт — он нам очень понравился, — продолжил я. - Я очень люблю русские песни и вообще интересуюсь вашей страной... И в качестве ответного хода от нашего института я бы хотел тоже что-нибудь спеть... Товарищ генерал-майор, можно?..
Семь бед — один ответ!..
— Не вижу никаких затруднений, — спокойно ответил Кондратенко. — С удовольствием послушаем вас, лейтенант.
— Точно, Синдзи! — послышался из зала голос Артёма. — Давай!
Пока из-за кулис для меня тащили стул и гитару, ко мне мелкими шажками подобралась Мисато. Её глаза слегка сузились от гнева и буквально пылали яростным огнём.
— Что ты творишь, паршивец? — с самой милой улыбкой тихо прошипела майор, слегка косясь в мою сторону. — Совсем с ума сошёл?
— Спокойно, командир. Всё нормально — просто ответный жест вежливости...
— Какой ещё в задницу...
Договаривать она не стала, потому как меня наконец-то снарядили всем необходимым. Помимо стула и полуакустической гитары, притащили унесённые было стойки с микрофонами — один собственно для меня, другой — для музыкального инструмента.
Уселся, перехватил поудобнее тяжёлую полуаккустику, пробежался по струнам, отдавая эту часть полностью на откуп Младшему.
— Заранее прошу меня простить за мой русский и за то, что я не слишком хорошо играю... — предупредил всех, приноравливаясь к инструменту.
— Ерунда, Синдзи! — вновь поддержал меня Артём. Какой-то мой новый знакомый временами невыдержанный... Прямо как я. — У тебя всё нормально получится! Верно говорю, мужики?
И тут пришёл вопрос от Младшего — а чего играть-то будем, что на ходу подбирать-то? Нам же ещё нужно за время начального боя приноровиться к игре...
Я на секунду задумался, а потом просто отдался во власть своих ощущений и эмоций.
Нужна какая-нибудь песня о войне или солдатах, что я знаю. С чего я там сегодня начинал — с Цоя? Вот и продолжим...
Пальцы уже привычно ударили по струнам — никакого дискомфорта оттого, что это делаю по сути не я, уже не было. Короткий проигрыш, и мелодия подобрана, благо у моего тёзки музыка простая и незамысловатая. И это не упрёк, а только большой плюс: три аккорда — больше в дальнем походе и не нужно... В песнях, что поют простые люди нет сложных соло и невероятного вокала...
Теплое место, но улицы ждут
Отпечатков наших ног.
Звездная пыль — на сапогах...
Мягкое кресло, клетчатый плед,
Не нажатый вовремя курок.
Солнечный день — в ослепительных снах!..
Группа крови — на рукаве!
Мой порядковый номер — на рукаве!
Пожелай мне удачи в бою, пожелай мне:
Не остаться в этой траве,
Не остаться в этой траве!..
Пожелай мне удачи, пожелай мне удачи!..
Я прикрыл глаза. Слова летели из меня словно бы сами по себе — не самая сильная песня, что мне приходилось слышать, но сейчас именно она играла в такт моей душе, если так можно выразиться. Потому как про меня и других солдат — пускай с нами будет удача, и мы не останемся в этой траве...
И есть чем платить, но я не хочу
Победы любой ценой.
Я никому не хочу ставить ногу на грудь...
Я хотел бы остаться с тобой,
Просто остаться с тобой...
Но высокая в небе звезда зовет меня в путь!
Группа крови — на рукаве!
Мой порядковый номер — на рукаве!
Пожелай мне удачи в бою, пожелай мне:
Не остаться в этой траве,
Не остаться в этой траве!..
Пожелай мне удачи, пожелай мне удачи!..
Пальцы с силой ударили по струнам: игра боем — это не так сложно, как игра перебором, а эмоций можно выплеснуть гораздо больше...
Именно то, что мне сейчас нужно.
Из меня сейчас выходили все скопившиеся эмоции, тревоги, усталость, напряжение. Или так, или было бы только хуже — в этом мире и в этой жизни подавлять всё в себе уже не получалось. Масштаб нынешних переживаний был просто несопоставим с масштабами моей прошлой жизни... Стоило мне получить всего лишь пару дней передышки, а потом подвергнуться тяжелейшему стрессу в виде встречи с соотечественниками, как у меня тут же начало рвать башню...
Но хорошо быть линкором — башню снесло, ещё минимум две осталось.
Пускай уж лучше я сорвусь здесь и сейчас, чем позже во время боевой тренировки... Выплеснуть всё накопившееся за эти недели в песне — не самый плохой исход, сейчас я чувствовал почти что искреннее наслаждение и спокойствие...
А какая-то часть разума, всегда сохраняющая спокойствие и рациональность — мой собственный автопилот — отмечал всё, происходящее вокруг. Удивлённый взгляд генерал-майора Кондратенко, нахмуренные брови Мисато, и потихоньку начинающих подпевать слушателей в зале — эту песню вполне ожидаемо знали...
Ещё раз спеть припев, аккуратно закончив песню, остановиться и осторожно подняться, стараясь не выходить резко из состояния какого-то транса...
Я просто стоял на сцене, глядя в зрительный зал, хотя и мало что мог различить в этой темноте.
Меня на мгновенье окружила вязкая тишина.
А в следующий миг она взорвалась аплодисментами. Но мне вообще было на них глубоко по фигу — я пел не для кого-то и не играя на публику, а для себя, только для себя... Просто использовал подвернувшийся случай и чуточку облегчил себе душу. Просто чуточку облегчил...
