Свинцом и фосфором: Страж империи

— Не знаю, в чем был ваш план, — сказал я, — но он потерпел фиаско на первом же, если не считать похищения дворянки, этапе — заставить меня поверить в эту веселую небылицу. С кем-то другим, может быть, номер имел шансы удаться, но вы пытаетесь выдать себя за одержимого перед человеком, который много раз встречался с ними лицом к лицу, и очень хорошо знает, что они из себя представляют.

— И сколькими словами вы с ними обменялись?

— Тремя, да и то в одностороннем порядке. 'Сдохни, мразь, сдохни'. Правда, не уверен, что он их слышал, потому что я сказал их где-то на двенадцатом ударе, а голову ему раскроил третьим.

— Иными словами, вы очень хорошо знаете, что мне подобные представляют из себя как противники. Но больше вы не знаете о нас почти ничего.

Я снова засмеялся.

— Ну, в общем-то, вы правы. Но сразу риторический вопрос: а зачем мне знать что-то еще? Он риторический по той простой причине, что я не верю в вашу версию. Я знаю, как ведут себя одержимые, я знаю, как их находить, выслеживать, как загонять в угол и уничтожать. Я знаю, чего от них можно ждать, а чего — нельзя. Попытка поболтать по душам — из второй категории. У одержимых, знаете ли, души нет — лишь жажда разрушения да инстинкт самосохранения.

Собеседник чуть помолчал и спросил:

— Есть какой-нибудь способ, которым я мог бы подтвердить свои слова?

— Конечно. Если мы встретимся лично — я сразу пойму, одержимый вы или нет.

— Что-то мне подсказывает, что в этом случае вы не захотите со мной говорить. Максимум скажете те самые три слова, да и то когда я уже не смогу их услышать.

Шутник хренов. Ну ничего, я очень надеюсь, что СБС уже записывает этот разговор, а может, даже устанавливает местонахождение моего собеседника. Как тебе будет шутиться со вставленным в задницу штыком 'кишкодера', клоун?

— Остроумия у вас не отнять, как и догадливости. Жаль только, что догадливость не подсказала вам о полной бессмысленности затеи с похищением Роксаны.

— Ну почему бессмысленность? Мы уже говорим, это хоть какой-то шаг вперед, вы не находите?

— Простите, шаг в каком именно направлении? Хотите поиграть? Отлично. Предположим, я знаю, что вы одержимый. Что дальше?

— И вы совсем-совсем ничего не хотите у меня спросить?

— Только одно — где вы находитесь?

Собеседник остался спокоен.

— Интересно получается. Минуту назад вы попеняли одержимым на их жажду разрушения, при том, что и вами движет лишь желание меня убить.

— Знаете, теперь я начал чуточку больше верить в то, что вы одержимый.

— Почему же?

— Потому что вы не догоняете очевидных для любого человека вещей. Не видите за внешними проявлениями действий их мотивов и причин. Вы приперлись в наш мир и принесли боль, страдания и смерть. Без понятной для нас причины. Мною же движет не бессмысленная жажда сеять смерть и разрушения, я просто хочу, чтобы вас не стало. Чтобы вас не было в моем мире. Все так просто.

Собеседник снова помолчал.

— Да, все это действительно просто. Большинство мне подобных не оставляет вам какого-либо выбора, а меньшинство, к которому отношусь и я, оказалось в безвыходном положении...

Я насмешливо фыркнул в трубку:

— Послушайте, так не годится. Как только я сделал вид, что верю в вашу версию, вы начинаете городить еще более невероятную. Я правильно понимаю, вы тут пытаетесь убедить меня, что не все одержимые одинаковы?

— Это действительно так. Я, как уже упоминалось ранее, живу в человеческой среде, не проявляя ни к кому враждебности, даже наоборот.

Я только усмехнулся. Да-да, приблуда проклятая, расскажи мне, а я послушаю твои байки, пока малыш Сашик привычно удерживает под контролем Зверя, не позволяя ему броситься на девицу за стойкой кафе и вскрыть ей горло разбитым стаканом. Останки тебе подобного — навеки часть меня, и я знаю твою природу куда лучше, чем тебе хотелось бы!

И как только я это подумал, то сразу же понял: я начинаю верить ему.

А он тем временем сказал:

— Видите ли, Александер, мы действительно не все одинаковы, и я могу это доказать.

— Вот как? Каким же образом?

— Вы способны чувствовать мне подобных, но не учуяли меня при личной встрече. Вы смотрели на меня с расстояния менее пятнадцати шагов. Скользили по мне взглядом, находились рядом со мной — и не учуяли. Несколько раз в неделю я прихожу в королевский дворец, минуя контрольно-пропускной пункт — и 'рамки' молчат. Я попытаюсь объяснить вам суть... Вот представьте себе, что вы — моряк на корабле, везущем тигров... Хотя нет, плохой пример. Предположим, вы везете каторжников. Во время шторма корабль выброшен на отмель у незнакомой земли, где живут бесцветные люди...

— Какие такие люди?! — не понял я.

— Моя вина. Очень трудно привыкнуть, что отсутствие цвета вы тоже считаете цветом... Люди с черной кожей. Они никогда не видели таких, как вы, белых. А ваши каторжники сбежали с разбитого корабля и принялись за то, чем занимались ранее, творя преступления против местных жителей. Конечно же, местные пытаются убивать каторжников ради собственной безопасности — и при этом не видят разницы между белолицыми моряками и белолицыми же преступниками. И пытаются вас убить.

— И правильно делают в таком случае, — хмыкнул я. — На месте капитана я должен был бы открыть кингстоны перед выбросом на берег, утопив каторжан вместе с кораблем. И если я этого не сделал — значит, это я привез к местным жителям своих преступников, убийц и насильников. В вашем примере я всецело на стороне чернокожих в их ненависти к белым.

— Что ж, я понял, этот пример тоже неточен... Мы — не моряки, плывущие на своем корабле в чужие страны. Мы — беженцы. Вы считаете, что в Зоне Сопряжения ваш мир столкнулся с чужим...

Вот тут мне уже стало немного любопытно:

— А это не так?

— Нет, не так. Вы думаете, что эфириалы — это чуждая форма бестелесной жизни из мира, где иные законы... но на самом деле это тоже не так. Есть два мира, которые не соприкасаются, и искусственная перемычка между ними. Тамбур, прихожая. Тоннель. И эфириалы — не форма жизни в буквальном смысле, а останки оной. Из прежнего мира нельзя сбежать в тамбур физически — в нем иные законы, нежели в первом или втором мире. Если у меня было тело — оно осталось в старом мире. А то, что попало в перемычку — останки. Нечто, что вы, возможно, называете 'душой'.

— М-да... Получается, в наш мир ломятся души мертвецов из соседнего мира? Просто охренеть. И насколько сильно законы природы вашего мира отличаются от нашего?

— Не знаю. У меня нет воспоминаний о той жизни. Не в чем их хранить. Можно лишь предполагать, что это был мир без симметрии и что мы не были связаны определенной физической формой. Но я сужу только по косвенным признакам, а на самом деле даже не факт, что 'тот' мир был материален в вашем понимании.

— Ну тогда расскажите что-то хотя бы про эту самую перемычку. Как оно — быть в 'хаосе'?

— И этого я тоже не в состоянии рассказать. Понимаете, если человек слепнет — он хотя бы помнит, каково это — 'видеть'. Если он никогда не был зрячим — бесполезно пытаться объяснить ему, что такое свет и цвет. Я сам понял это только после того, как у меня появились глаза. И если в том, прежнем мире были другие законы физики и у меня были бы другие чувства, отличные от слуха и зрения — я не смог бы сообщить вам о том, как там у меня и не смог бы понять, как тут у вас. Я постигаю ваш мир только благодаря тому, что получил приспособленную к нему оболочку. Даже привнеси я в новое тело старые воспоминания — они не смогли бы быть осмыслены новым мозгом. Не уложились бы.

— Ладно, а от чего вы сбежали?

— Мы не помним. Память содержится в мозге, а у эфириалов его нет. Мы не помним прежней жизни, утратили воспоминания вместе с большей частью себя. Мы не помним причин — с нами в междумирье ушли только безграничный ужас и отчаяние. Что-то настолько ужасное, что мы пошли на спасение очень дорогой ценой. Тот, прежний мир — он вряд ли был таким же, как этот. И мы вряд ли были похожи на вас хоть в какой-то мелочи. Но всего этого никто из нас уже не знает. И вот в этот-то тамбур кроме таких, как я, набилось множество других, подобных мне по природе, но не точно таких же. Это произошло не по нашей воле — мы вряд ли что-то еще контролировали в той ситуации и не могли ничего поделать с нежелательными попутчиками... И вот те, другие — они похожи на меня в той же мере, в какой хищный тигр похож на вас. Вы с тигром состоите из одинаковой плоти, у вас по четыре конечности и два глаза... С точки зрения кого-то, кто в равной степени во всем отличен и от вас, и от тигра, тигр подобен вам. Но вы-то знаете, что за фундаментальным сходством кроются мелочи, которые значат очень много. С нами то же самое. Да, я фундаментально схож с теми, кого вы вынуждены уничтожать. Я схож с ними по своей сути и природе. Мне, как и им, отвратительны симметрия и правильные формы, я обладаю теми же способностями, что и они. Но я другой. Мною не движет желание причинить вред жителям этого мира — я пытаюсь найти в нем свое место. Приспособиться. Это трудно — но я пошел на неизвестно насколько большие жертвы, чтобы путем, как вы подметили, смерти спасти остатки своей сущности от неизвестного ужаса, а все остальное уже не так важно. Я научился смотреть на людей не строго анфас — так вы не кажетесь столь ужасно симметричными. Я учусь быть как вы. Я стал частью вашего социума — далеко не самой бесполезной частью. И теперь моя самая большая проблема — угроза разоблачения и уничтожения за поступки, совершенные другими. Подобными, но не такими же.

— Боюсь, вы упустили один момент, — сказал я. — А именно — метод вашего появления в нашем мире. Вы отняли жизнь и тело у человека и потому по определению убийца. И должны либо понести наказание за это, либо подвергнуться уничтожению за попытку избежать наказания.

— Нет, — ответил он. — Это не было убийством и кражей тела. Прежний обитатель оболочки добровольно отдал мне ее, без борьбы — иначе я вряд ли смог бы его одолеть. Он был сильнее меня, но так мы с ним договорились — жизнь за жизнь.

— Это, чужак возьми, как?

— Он отказался от своей жизни в мою пользу — а я обязался спасти жизнь другого человека, который иначе непременно умер бы, и выполнил свое обязательство. По сути, он пожертвовал своей жизнью в пользу другого человека. Только если б в этом уравнении не было меня — из двух людей один умер бы, а второй был угнетен его смертью. А сейчас человеческое общество не потеряло ничего, если не считать подмену одного из людей мною. Но я очень стараюсь полноценно заменить того, чье место занял.

Я вздохнул. Итак, он пытается убедить меня, что является невраждебным эфириалом? Я бы с радостью ответил выстрелом из 'кишкодера', но... он далеко и у него Роксана. Возможно, есть шанс что он ее отпустит, если сочтет, что убедил меня. Хм... Придется балансировать, потому что если я во всем с ним соглашусь — он поймет, что я кривлю душой.

— Боюсь, тут все сложнее, чем вы думаете. Человеческое общество регулирует само себя при помощи законов, и если вы желаете быть его частью — должны подчиняться им. А закон говорит, что лишение человека жизни — преступление, даже если этот человек просил убить его. Врач, давший яд больному по его просьбе, наказывается не так же строго, как разбойник-убийца, но все равно наказывается. Люди очень сильно ненавидят, когда одного из них лишают жизни. Но и это еще не все.

— У меня плохое предчувствие, но куда ж деваться...

— Эфириалы, одержимые и их пособники — враги. Если я верю, что вы — действительно одержимый, то автоматически не верю ни единому вашему слову, помимо этого, потому что врагам нельзя верить. Вы пробрались в наш мир тайком, лишив жизни одного из нас — мне требуется знать только это. Ну и где вы находитесь, конечно же. Добро пожаловать в наш сложный и противоречивый мир. С одной стороны, я могу представить себя в положении, в котором оказались вы, и даже посочувствовать. Вот только мы свой мир терять не желаем и будем за него бороться. Надо было собственный отстоять, а не пытаться занять наш. Мало нам приблудных длинноухих, бледных и серых?

— Вряд ли это актуальное опасение: нас мало.

Хм... Правду он мне вряд ли скажет — но лучше недостоверная информация, чем совсем никакой.

— Мало — это сколько?

— Не могу сказать по той причине, что в перемычке между мирами не действуют привычные вам законы. Там не существует категории чисел, и счет невозможен.

— Хм... Так догадка о том, что в 'хаосе' нет измерений и времени — верна?

— Вероятно, так и есть. Но чтоб вы понимали, насколько нас мало — мы можем выйти из 'хаоса' в Зону лишь очень ненадолго и одновременно по ней странствуют не сонмища эфириалов, как вы считаете, а всего три-четыре. Прошу заметить — это считая всех подряд. Таких, как я, еще меньше.

Я вздохнул.

— Если так — ладно, минус одна проблема. Хоть я и ненавижу вас всей моей душой, но краешком разума, не ослепленным ненавистью, я мог бы согласиться с тем, что если приблуд действительно мало, то имеет смысл закончить войну путем договора. Однако тому существует куча преград технического характера.

— Например?

— Люди ведут войны по правилам. Можно поднять белый флаг, выйти на нейтральную территорию и провести переговоры с вражеским офицером. Правило такое — если поднят белый флаг, стрельба временно приостанавливается. Вы не воюете по правилам, не признаете белых флагов, не берете пленных. Где ваши офицеры? Как и с кем вести переговоры?

— Ну ведь мы уже ведем диалог, не так ли? Минус одна проблема, верно? Я — не командир себе подобных, но остальными движут те же фундаментальные мотивы: мы заботимся о собственном благополучии, а не о причинении вреда кому-либо. Договориться со мной — все равно, что договориться почти со всеми нами.

— А мы все разные, и договор со мной лично не значит ничего для остальных. Наконец, поймите, что человеческое общество есть порядок. Есть законы и есть правила. Любые договоры возможны только с теми, кто придерживается тех же правил. И вот одно из них: комбатант воюющей стороны обязан носить форму своей стороны. Комбатант, скрывающий принадлежность к своей стороне — шпион либо партизан и подлежит уничтожению без суда и следствия. Таким образом, вы не можете вести переговоры, скрывая свою личность. Вначале вы обязаны обозначить свою принадлежность к одержимым — только после этого просить переговоров. Потому что переговоры имеют смысл только с однозначно идентифицированным индивидуумом. Я вот вообще сомневаюсь, что вы одержимый — какие переговоры? О чем?

— У меня есть очень сильное опасение, что как только я обозначу свою суть, то сразу же буду уничтожен. Никто не станет меня слушать.

— Да, позорные случаи убийства парламентеров иногда бывали, а в отношении вас так, скорей всего, и случится. И не переживайте по этому поводу: вы бы все равно не смогли договориться с подавляющим большинством из нас. Вы — враг нам. Сам способ вашего проникновения в наш мир — враждебен. Нам не нравится, что проникающая в наш мир нежить из соседнего мира убивает нас, понимаете?