Свинцом и фосфором: Страж империи

— Это был бы очень сильный аргумент, если б не одно 'но'. Вы сами убиваете огромное количество себе подобных. Я понимаю, что на войне это одно дело — там труднопостижимые для меня мотивы и причины, но я осознаю, что они есть. Только есть еще, предположим, казни преступников. Отчего бы не казнить их методом создания одержимого? Нас устроят любые тела. И вы тоже выгадываете, получая вместо асоциального преступника, которого можно только уничтожить, иного индивидуума, которому не свойственны многие ваши пороки. Который склонен к мирному поиску своего места и станет ценным приобретением для вас. Который обладает способностями, отсутствующими у вас, и будет применять их на ваше благо. Думаете, как именно я спас ту жизнь, за которую получил свою?

— Звучит, в принципе, разумно. Только это не отменяет ничего из того, что ранее сказал я. Вы враг, скрывающийся среди нас. Вы как-то договорились со своими пособниками среди людей, но таких очень мало и остальные уничтожают их при любой возможности. Даже если вы действительно не враг — это не важно. Важно, что все люди считают вас врагом. Важно, что я вам не верю. На словах что угодно можно сказать — но даже сейчас вы ведете себя как враг. Вы взяли заложника и пытаетесь в чем-то меня убедить, не раскрывая своего имени и даже не доказав, что вы действительно одержимый. На случай, если вы и правда таковой и не понимаете простых вещей — объясняю. Любое враждебное действие некоего индивидуума автоматически превращает все его слова в ложь, если не доказано обратное. Взятие заложника — враждебность, и любое ваше слово без доказательства есть ложь. Вы одержимый? Докажите. Вы не враг? Докажите.

— Ну, я могу доказать и то и другое. Например, вместе с телом я получил и высокий авторитет этого тела и мог бы мешать вам еще на этапе создания вашей школы — но делать этого не стал. Если вы узнаете, что я высокопоставленное лицо, обладающее авторитетом, способным создавать проблемы или даже перечеркнуть ваши планы — мое невмешательство в создание вашей организации послужит доказательством моей невраждебности?

— Хм... Если вы действительно имели такую возможность и отдавали себе в этом отчет — то это уже какой-никакой аргумент. Но тогда следующий вопрос: из каких соображений вы решили не вмешиваться?

— Да потому, что лично вы и ваша организация для меня не опасны: вы уничтожаете 'тигров', назовем их так, когда те сами себя выдают, но не ищете таких, как я. А если я буду обнаружен — там уже не очень важно, кто именно меня уничтожит. Не вы, так другие. С другой стороны, я только 'за', если 'тигры' однажды будут окончательно уничтожены и перестанут создавать проблемы вам и нам... На тот момент, к слову, я еще даже не думал о возможности вступить с вами в диалог.

— То есть, вы не привержены себе подобным, как мы?

— Не более чем вы привержены тиграм-людоедам. С той разницей, что я не рассматриваю возможность лично вредить 'тиграм', как и они не могут повредить мне. Мы не взаимодействуем. Не знаю, почему так, давайте отнесем это, вместе с нелюбовью к симметрии, на счет отзвуков прошлой жизни. Вот те, которые как я — мы взаимодействуем, если есть возможность и необходимость.

— Что ж, все это звучит... приемлемо. Но напомню, что все нужно доказывать. Начиная с доказательства своей сути. И тот факт, что вы получили тело ненасильственным методом — тоже требует доказательства.

— Как же я это докажу? Что насчет презумпции невиновности?

— Она вряд ли применима к вам. Презумпция невиновности касается только людей, которые по умолчанию ни в чем не виноваты и рождаются без греха. А ваше появление в нашем мире невозможно без убийства. Вы по умолчанию виновны минимум в двух преступлениях: убийство и незаконное проникновение.

— Повторюсь — вы постоянно убиваете друг друга, причем узаконили это!

— Точно. Есть два способа убийства, при котором убийца не несет ответственности: это узаконенное убийство на войне и узаконенное убийство палачом приговоренного. Но обратите внимание, что убивать на войне можно только вражеских солдат и только если вы сами — солдат воюющей стороны. С казнью то же самое: если человек приговорен к смерти, то его все равно не может убить никто, кроме палача. Еще есть варианты с убийством в порядке самозащиты — но к вам и это не применимо.

— Проблему можно решить, если договориться. Те, кого вы называете культистами, умеют осуществлять приглашение, зная заранее, кого приглашают. Не понимаю, как это возможно, но факт. Они заранее знают, будет это мне подобный или 'тигр'. Если 'приглашать' таких, как я, в тело, которое и так должно быть убито по приговору — прибытие в этот мир произойдет абсолютно законно, вы не находите?

— Вы правы. Вот только вас лично это не касается.

— Иными словами, ситуация, заложниками которой стали все, подобные мне, не имеет никакого решения? Просто потому, что я вне закона и со мной не будет никто договариваться?

— Не надо путать отсутствие выхода и выход, который вас не устраивает. Выход как раз есть. Шаг первый — раскрыть свою природу и попросить переговоров. Шаг второй — согласиться с законами человеческого общества. Шаг третий — в соответствии с ними понести наказание за убийство. Ну или в процессе переговоров выторговать себе освобождение от наказания.

— Угу. Вот давайте честно: каковы у меня шансы дожить хотя бы до переговоров? Если б вы могли определять меня, как определяете других — стреляли бы при первой возможности, с тех самых пятидесяти метров, не дав мне даже рта раскрыть, не так ли?

— Не так. Я бы стрелял, не пытаясь установить, вы это или другой одержимый. Просто потому, что такая проверка себе дороже. Но, в принципе, совет могу дать.

— Какой?

— Если бы я был одержимым, занявшим тело крупного чиновника и желающим жить, не скрываясь, я бы написал письмо королю с полным признанием и отдал бы его нотариусу с указанием отослать адресату через год. На протяжении года я бы всячески помогал всем, кому можно, заводил бы друзей, демонстрировал бы миролюбие и склонность к рациональному мышлению. Через год король получает письмо и видит, что оно было получено нотариусом год назад. Таким образом, он будет знать, что вы — одержимый, который целый год находился рядом с ним и вел себя по-человечески. В этом случае есть вероятность, что возможная выгода, которую вы можете принести, перевесит страх, отвращение и ненависть. — Я сделал паузу и осторожно запустил пробный шар: — само собой, что король должен понимать эти самые выгоды. А еще того же мнения должны быть и остальные дворяне, иначе они вынудят короля убить вас, даже если король будет склонен сохранить вашу жизнь.

— У меня есть предположение, что итог будет не таким, как вы описали. Я тут разузнал — периодически некоторые люди называют себя одержимыми. Они не являются ими, разумеется, и их запирают в специальной больнице...

— Ага. В дурдоме. Так для вас это, между прочим, не худший вариант, если вы не изменили свое тело — вас не раскроют без специальной проверки, которой очень редко подвергаются живые.

— Да, но... это как бы... тюрьма. Я провел неизвестно сколько в 'пустоте хаоса' — может, даже бесконечность, ведь там нет времени... Как в тюрьме. Не самый хороший вариант — сменить тюрьму на тюрьму.

— Не уверен, что у вас есть другие варианты. С точки зрения закона, за убийство дворянина — смертная казнь. Даже если вы получите поблажку — пожизненный срок. А еще есть правило, что у преступника, убившего ради материальной выгоды, обязательно отбирают причину преступления. То есть, вы должны быть рады, если вас оставят жить, пусть и в тюрьме. Это по закону. Есть и другая сторона медали. Вы столетиями сеяли ужас и смерть — такое не преодолеть переговорами. Если король решит оставить вам жизнь — он должен будет запереть вас в самой неприступной крепости ради вашей же безопасности. Чтобы до вас не добрались те, кто не простит, не поверит и не согласится признавать никакие договоры с вашей породой.

— Вроде вас?

— Это не про меня. Больше всего на свете мне отвратительны пауки — ну, после вас и Порчи, разумеется. Мне отвратительно в них абсолютно все — от внешнего вида до способа питания. Но вчера я, найдя в своей комнате паука, выпустил его за окно. Потому, что он мне не враг и не представляет опасности, а из одного лишь отвращения я не убиваю. И к вам я готов применить те же стандарты: если я пойму, что вы не враг, не представляете опасности и не отвечаете за бесчинства другой породы — смирюсь с неприятным фактом вашего присутствия в моем мире. Ибо я — разумный рациональный индивидуум. Но я — лишь один из людей, и мы все очень разные.

— Звучит логично. А когда я, как и договаривались, отпущу Роксану Корванскую — разве это не будет свидетельством того, что я не враг и со мной есть смысл договариваться?

— Нет, не будет. Напоминаю: вы по умолчанию враг и обратного пока не доказали. Любое ваше слово — ложь, любой ваш поступок — хитрость.

— Признаться, я в полном тупике. Ваше мышление для меня непостижимо, хоть я и пользуюсь мозгом, аналогичным вашему. Как доказать, что я не враг, если любой мой поступок ни на что не влияет?!

— Почему же не влияет? Очень даже влияет. Отпустите — вкупе с другими доказательствами это будет свидетельством в вашу пользу. Если не отпустите — ну, тогда я получу железное доказательство вашей враждебности и войду в число тех, которые не простят и не признают никакого мира. Я ведь говорил, что люди склонны мстить? Впрочем, если вы интересовались моим аркадианским прошлым, то и так знаете, на какие меры я готов идти ради мести.

— Да, интересовался, хоть и не понял, как вы смогли быть вначале одним человеком, потом другим...

— Ничего сложного. Назваться чужим именем — это куда проще, чем завладеть чужим телом, как бы... Кстати, мне интересно, как вы договорились с культистами, которые вам помогают?

— Я не понимаю, что ими движет, но они определенно принимают меня не за того, кем я являюсь, а за некую иную сущность. Это как те из вас, которые ходят в такие остроконечные храмы...

— Понятно. Религиозные фанатики.

— Не все. Человек, который пригласил вас на разговор, мыслит исключительно рационально. Он считает, что наше присутствие в мире сделает его лучше. Хоть я и не очень понимаю, что именно он имеет в виду. Такие тоже есть.

— Хм... Ну ладно. Вы спросили, как доказать, что вы не враг — у меня появилась идея. Вы можете в качестве жеста доброй воли сдать мне своих пособников-культистов. Это всеми будет однозначно расценено как переход на нашу сторону.

— Мне кажется, что сдавать своих союзников — акт вероломства и предательства. Подобные поступки оцениваются весьма негативно, разве не так?

— В общем случае — да. Но тут ситуация иная. Вы хотите мирного сосуществования с людьми — но это невозможно без перехода на нашу сторону. Культисты пошли против своего общества и тем обрекли себя на преследование и уничтожение. Они — преступники, которые хуже убийц. Предатели рода человеческого. Если вы с ними — то вы враг. Хотите быть с нами — должны отречься от них. Поймите одну вещь: столетия смертельной вражды, разрушений и смертей никакими словами не превозмочь. Нужен поступок. Сильный поступок, однозначно определяющий вас как невраждебную сущность. Все, о чем мы болтали до сих пор — пустая болтовня и есть. Я не верю, что вы одержимый, я не верю ни одному вашему слову. Если поверю, что вы одержимый — все равно не поверю ни одному слову. Слова бесполезны. Как только вы сдадите мне культистов — если они и вправду окажутся культистами — я сразу же пойму, что это уже не болтовня. Я начну всерьез учитывать возможность того, что вы — эфириал, который говорит правду. Вот тогда будет смысл вести какие-то переговоры. Если вы не сделаете этого — ну, повторюсь, тогда я не понимаю, для чего нужен наш разговор.

— Резонно... Но есть проблема. Культисты знают, кто я такой. Если они попадут в ваши руки — вы выйдете на меня, а гарантий сохранения жизни мне пока никто не дал.

— И не даст. Я это вам объясню на примере войны людей с людьми. Положим, аркадианцы штурмуют укрепрайон, а сиберийцы обороняются. И вот сиберийцы видят, что им не выстоять. Они поднимают белый флаг и начинают вести переговоры о капитуляции. Результат может быть разным. Может быть почетная сдача в плен. Может быть так, что осаждающие позволят осажденным беспрепятственно покинуть осажденный объект вместе с оружием и знаменами, если понимают, что дальнейший штурм чреват тяжелыми потерями. Если исход войны близок и предсказуем, может быть такой вариант, что осажденные сложат оружие и разойдутся по домам. Или же осаждающий может потребовать безоговорочной капитуляции. Но во всех этих случаях есть один общий момент.

Я выдержал паузу, давая собеседнику осмыслить сказанное, и через несколько секунд он спросил:

— Какой же?

— Во всех этих случаях осажденный так или иначе оказывается в ситуации, когда его жизнь зависит исключительно от осаждающего, от того, сдержит победитель слово или нет. Даже если имеет место второй вариант, в котором осажденный покидает сдаваемый объект с оружием и знаменами — он уходит по предоставленному коридору, будучи перед победителем как на ладони. Потому, если вы хотите найти свое место в этом мире и жить, ни с кем не враждуя, рано или поздно наступит момент, когда ваша жизнь будет целиком и полностью зависеть от того, захотим ли мы ее сохранить. Как-то по-другому сделать не получится.

— Мне кажется, вы упустили один возможный сценарий. Иногда воюющие стороны договариваются о прекращении войны без победителей и проигравших.

— Нет, это вы упустили тот момент, что осаждающий и осажденный не имеют права договариваться об окончании войны. Если я — командир, получивший приказ взять крепость, то я должен ее взять любым способом. Я могу договориться с командиром гарнизона только об условиях сдачи крепости — и ни о чем более. Вариант, при котором я заключаю с ним перемирие и отказываюсь от штурма, невозможен, это не в моей компетенции и за такое я пойду под трибунал. А глобальное мирное соглашение заключается между императором Аркадии и королем Сиберии, и более никем. Если у вас, эфириалов, нет императора и страны — вы не сможете вести переговоров о мире на равных. Только просить о выгодных условиях капитуляции с правом далее жить среди нас.

— Согласен. Но беда в том, что люди, как вы сами же и заметили, порой не держат слова, данного капитулирующему противнику, это при том, что противник — человек. Что уж за нас говорить...

— Абсолютно верно. Воюющие принимают решение о переговорах на основании репутации противника. Если враг печально известен своим вероломством и подлостью — никому даже в голову не придет с ним договариваться: побежденные будут драться до конца, победители не станут брать пленных. А у вас репутация еще хуже. Мы вас даже не считаем разумными. Вы сродни тиграм-людоедам, но хуже, потому что тигры переходят на человечину из-за болезни или старости, а вы убиваете нас без видимой рациональной причины. Нам не может прийти в голову мысль договариваться с неразумным кровожадным монстром, способным только на мимикрию. Никто и никогда, столкнувшись с вами, пощады не попросит и не даст. Потому, если у вас еще не пропало желание, ваша программа действий выглядит следующим образом. Шаг первый — доказательство разумности. Шаг второй — доказательство мирных намерений, доброй воли и готовности договариваться. Только после этого возможны какие-то переговоры.