— Обожди, Сёмка! Чичас решим! — махнул на казака рукою Мишка.
Над рекой вновь раздался дикий рёв, идущий с корабля чужаков. Казаков пробрало до костей, кто-то даже выронил мушкет. Выругавшись на растяпу, Мартын посмотрел на своих товарищей — немногие из них решительно сжимали оружие. Большинство было подавлено видом пришедшего под их острожек онегарского корабля и жуткими звуками, исходящими из его нутра.
— Чёртов вой, — воскликнул кто-то. — Что там у них сидит на корабле?
— Мартын, дощаник наш! — возопил вдруг Мишка, приглядевшись. — А робяты их де?
— Клятые онегарцы! Сучьи дети, — процедил пятидесятник. — Убиванные они, где им ещё быть? А теперь они и за нами пришли! Готовьтесь к смертному бою, братцы!
— Эй, в крепостице! — раздался властный голос с берега.
Казаки машинально притихли, слушая, что скажет этот онегарец. Мартын хмыкнул, прилаживая мушкет между зубцов частокола.
— Государевы ли вы люди, али воровские казаки, — продолжал кто-то из чужаков.
— Сам ты вор! — не выдержал один из казаков. — Ишь чего языком болтает!
— А ну, выходи на разговор к нам, людям ангарского князя великого! — закончил незнакомец.
Казаки переглянулись невесело. Мартын покачал головой и выглянул из-за частокола:
— А ты кто таков и пошто у вас дощаник наш? И где казачки мои?
— А ты иди сюда, коли не трус. Тут и поговорим.
— Не ходи, Мартын! Чую, выманить тебя хочет, поганый, — проговорил взволнованно Мишка. — Уйдём лесом.
— Супротив пушек тех не совладать нам, Мартын, — согласился с десятником старый казак. — Лесом уходить надо, Мишка верно бает.
Мартын невесело оглядел своих сотоварищей, снова покачал головой и задумался, опустив голову. Затем, ругнувшись, пихнул Мишку в толстый бок:
— Пошли, вызнаем, чего им надобно. Заодно про Микитку расспросим, может они и не убивцы вовсе.
— На туземцев диких нарвались, как Вихорка? — спросил Мишка, нервничая.
Идти к онегарцам ему решительно не хотелось. Лучшим решением он считал уйти из крепостицы и переждать в лесу, покуда этот корабль уйдёт, всё одно лучше, нежели учинить с чужаками бой.
Выйдя из крепости, Мартын решительным шагом направился к берегу, щурясь от яркого солнечного света. Здорово припекало, в кафтане было очень жарко, и Васильев постоянно отирал рукавом пот с красной от загара шеи. Когда пятидесятник ступил на прибрежный песок, к нему навстречу двинулся и чужак. За ним казак увидел ещё с десяток воинов. Все они были одинаково одеты, даже пара туземцев. Их-то чего нарядили?
— Кто таков будешь? — буркнул Мартын, вглядываясь в лицо незнакомца. Оно было тщательно выбрито, на немецкий манер. — Латынец?
— Ты пыл свой сбавь, казак! — резко бросил онегарец. — Звать меня Сазонов Алексей, а чин мой воеводский. Воевода я албазинский. Ну а ты кто?
— Пятидесятник я казачий, Мартын Васильев, — проговорил в ответ казак.
Он чувствовал, как Мишка за его спиной и дышать перестал.
— Ну смотри, пятидесятник Васильев, внимательно, — воевода указал казаку на дощаник откуда уже убрали рогожу. Мишка подался вперёд — один из убитых, Микитка, был его дружком. Также среди тел Мартын увидел и мёртвого онегарца — молодого парня лет семнадцати. Потом воевода рассказал, как казацкий дощаник встретился им в пути и как казаки первыми начали стрелять, убив выстрелом в спину молодого матроса из команды корабля. Причём дело происходило на чужом для казаков правом берегу Амура.
— Теперь ты мне должен отдать пять человек, Мартын, — спокойным голосом, не терпящим возражений, проговорил Сазонов.
У Васильева перехватило дыхание, а стоявший сзади и не подававший признаков жизни Мишка шумно засопел. Мартына будто обухом ударили по голове, даже ноги едва не подкосились. С одной стороны он человек тёртый, опытный, многое повидавший в жизни. Не страшившийся переступить через кровь других и не дававший спуску пытавшимся провернуть это с ним самим. Он думал, что этот воевода начнёт орать, требовать отдать собранный ясак, грозить оружием, и, в конце концов, прикажет разбить их зимовье из тех грозных орудий, что стоят на его корабле. Но этот спокойный, уверенный в себе тон по-настоящему расстроенного смертью одного из своих воинов нарушил то равновесное состояние, в котором находился пятидесятник.
'Стал бы Пушкин обо мне горевать?' — мелькнуло в голове Мартына.
— Это первый наш погибший товарищ на Амуре. Никто ещё не убивал у нас людей, кроме лихого человека с Руси, обманом пробравшимся к нам, да твоего казачка, — окончательно добил пятидесятника воевода. — Я, конечно, мог бы убить вас тут всех, да сжечь ваше смешное укрепленьице, но я хочу забрать пять человек.
— Погодь ты... — пересохло во рту у Васильева. — Пошто ты такое говоришь? Как это, отдать? Нешто они мне холопи какие? Да меня самого за такое дело! — перевёл дыхание Мартын. — На дыбу или в поруб!
Мишка, тем временем, начал пятиться задом, пытаясь вернуться в крепость и поведать товарищам о требовании чужаков.
— Мы не уйдём отсюда, пятидесятник, покуда я не пополню свою команду твоими людьми. У нас с царём русским уговор о сём есть. Он нам по доброте своей исконной людей шлёт, а твои людишки учиняют убийства. Наш князь теперь, верно, не захочет слать на Москву новых пушек для шведской войны. Потому как он будет крайне зол — у нас ещё ни одного воина не погибло в бою, а токмо из-за вашей злобы потеряли уже двоих!
Последнюю фразу воевода выкрикнул, а палец его упёрся в грудь Мартына. Мишка едва не брякнулся в песок, обернувшись назад. Воины воеводы, меж тем, сходили с корабля, охватывая берег.
— Сейчас я начну обстрел, а затем мы будем вязать вас, раненых да беспамятных. И тогда я заберу всех. Либо ты мне даёшь пятерых. Всё, уходи к своим людям, — воевода отвернулся от Васильева и, уже не обращая никакого внимания на стоявшего столбом Мартына, принялся командовать своими людьми.
Убитого онегарца уже завернули в ткань и снесли на корабль. Мартын на негнущихся ногах возвращался назад, в Дукинское зимовье.
— Думаешь, они приведут тебе людей? — вздохнув, спросил воеводу капитан Сартинов.
— Нет, конечно же, не приведут. Сейчас будут прорываться или засядут до упора, — зло сплюнув, отвечал Алексей.
— Радировать потом будешь?
— Да, — негромко проговорил Сазонов. — Потом.
— А объяснительную с него чего не взял, Алексей Кузьмич? — обернулся к воеводе Фёдор.
— А что напишет-то? Только с моих слов? — отвечал Алексей.
Но стрелять в этот день ангарцам больше не пришлось. Не прошло и двадцати минут, как из крепости вышло трое казаков, которые сразу же направились к 'Тунгусу', а ещё двоих, упирающихся, волокли их недавние товарищи. После того, как эту пятёрку приняли на борт, Сазонов приказал собираться и уходить, не медля.
— Воевода! — услыхали на канонерке возглас с берега, когда уже убирали мостки.
— Алексей Кузьмич, тебя недавний толстобрюхий собеседник изволит требовать, — Сартинов с саркастической улыбкой указал на оставшегося у канонерки казака. Остальные же уже уходили к зимовью.
— Чего надо? — крикнул один из матросов.
— Возьмёшь и меня с собою, воевода?
Алексей, стоявший у борта, тут же приказал отпустить одного из брыкавшихся недавно казаков, а назвавшемуся Мишкой велел заходить.
— Пять же решил брать, — пояснил он капитану. — Ну, с Богом. Островок надо покрасивше выбрать, Матвейку похоронить по-людски.
Вечером пятидесятник, обходя острожек, присел к костру, у которого собрались человек десять казачков. Те, однако, в тот же момент смолкли, хотя до этого они с пылом что-то обсуждали. Весьма обозлённый уходом верного прежде Мишки, Мартын взъярился и на остальных казаков, подозревая и тех в измене:
— Коли этот перебежник сбёг, то оно не значит, что у онгарцев служба легка!
— Мишка сказывал, что у нех никто ворогом убит не был доселе. Вишь, как воевода был зол от убивства одного токмо воина, — с расстановкой произнёс старый казак, не глядя на Мартына.
— А у нас вона, от туземцев третьего дня Вихорка сотоварищи сгинул, — зло буркнул молодой одноглазый парень с серьгой в ухе. — Стрелами утыканным только Ваньку и нашли.
— Вы что же, казачки мои родные, — ехидно начал Васильев, — желаете вслед за Мишкой уйти? Так шуруйте! Вона, поганый корабль их вниз по реке ушёл! — уже выкрикнул пятидесятник.
— Уйдём, коли нужда такая будет, — отвечал старик. — А допрежь оного не получили мы ни денежной, ни соляной и ни хлебной казны.
— Ага, а у ентих онгарцев, Мишка сказывал, рожи добрые! — заметил сидевший в отдалении бородач. — Они нужду не испытывают.
На что Мартыну оставалось лишь заскрипеть зубами. В тот же день пятидесятник Мартын отписал бумагу воеводам якутского острога Пушкину и Супоневу. Как и было ему прежде наказано на случай появления чужаков-онгарцев:
'Государя Царя и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии воеводам Василью Никитичю, Кирилу Осиповичю да дияку Петру Григорьевичю ленсково розряду пятидесятничишко Мартынко Василев челом бьет. В нынешном во сто пятьдесят первом году по государеву цареву и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии указу и по вашей наказной памяти быти мне на Омуре-реке, ясашный сбор учинять, да приглядывать за рекою той. Седьмово дня явились онгарские людишки на корабле без вёсел и парусов, да тот корабль токмо дым к небу пускал поганый. А ещё внутре у оного корабля рёв рождается, яко зверь какой дикий кричит. Оттого у людишек моих страх учинялся. А корабль тот при себе лодию тащит. Тако же и наш дощаник притащил, в коем убиенные казаки Микитка да Онтипка, да онгарец один именем Матвейка. Онгарский воевода Алексей Сазонов стребовал с меня пять козаков взамен убитого моими людьми того Матвейки. Баял он, что де казачки наши учинили драку и были биты. А ещё воевода онгарский сказывал об том, будто Государь наш Михаил Федорович шлёт им тех людишек, и коли я не дал бы им пять казачков, то Государь наш и великий князь в гневе пребывать станет и осердится весьма. А теперь оскудел я людишками по воле онегарского воеводы. И ежели в Дукинский острожек прибавки людей не будет, да от онгарских людишек на Омуре-реке житьё будет тесно, то и ясаку государева собрать будет некем, коли всех служилых людей они забирать будут. А всего с толмачами нас тут двадцать семь человек. А в Охотский многолюдный острог к стольнику и воеводе к Петру Петровичю писал многажды о людех о прибавошных, и Петр Петровичь людей не присылывал. А дал я онегарцам людишек тех, кто смуту учинять думал и лаялся, яко пёс какой. А землица тут богатая и ежели людишек сюда присылать во множестве, то государева земля пространится и пашенные крестьяна и всякие люди коньми и скотом обзаведутся нашею службишкою. На то и уповаю, Божиею милостию.
151 года, июля в осьмой день подал служилой человек Мартынко Василев.'
Похоронив Матвея на вершине холма одного из красивых островов, 'Тунгус' продолжил свой путь, постепенно подходя к цели похода — амурскому устью. Уходя от острова, Сартинов дал протяжный гудок, прощаясь с убитым. Теперь даже казакам он не показался душераздирающим рёвом, как было ещё недавно. Они были впечатлены тем отношением к простому парню, которое проявил к нему воевода: самолично выбрав место для могилы, он долго стоял рядом с непокрытой головой, пока не был произведёт салют. К каждому из четырёх казаков, что пришли по своей воле к нему на корабль, Сазонов приставил по одному человеку из экипажа для того, чтобы они поскорее вошли в ритм команды. К упиравшемуся же отроку с едва пробивающейся пушком на подбородке несколько раз подходил десятник Мишка:
— Да не упрямься, ей Богу, Симеон! Нешто тебе с онгарцами хуже будет, чем у Мартына?
— Не трепись попусту, перебежник! — зло посмотрел на десятника парень. — Тебе, дивлюсь, хорошо стало?
— А что мне сдеется? — засмеялся Мишка. — Я ещё в Енисейске всякого наслушался об онгарцах и двор их видел.
— И что? — искоса глянул Симеон. — Уж тогда сбежать удумал?
— Так и есть! Ежели самый распоследний отрок ихней одет как боярский сын и никоей нужды не имает? Той зимой я много чего услыхал, чего ты и знать не знаешь. Ты, Симеонка, лучше бы уму-разуму набрался у онгарцев — выбился бы в люди.
— Так тебе и выбился? Нешто и ты захотел в люди податься? Может, и бороду соскребёшь, яко латинец? — ухмыльнулся молодой казак.
— Нужды в том нет, — улыбнулся Мишка. — Глянь сам, половина онгарцев с бородами и все с крестом на груди. Пошто скрести-то? Ты подумай, упорство ни к чему. Чего тебе упорствовать — к Мартыну возвращаться? Да на кой ляд?
Амур разливался шире, многочисленными протоками соединяясь с обширными озёрами, попадались и болотистые низины. Вдали виднеются сопки, поросшими хвойными и лиственными лесами. Экипаж канонерки с повышенным вниманием оглядывал проплывающие мимо берега, настороженно приглядывая за каждым прибрежным селением. Приамурские земли и дальше были заселены. Но теперь вместо крепких даурских домов попадались лишь шалаши и юрты гораздо более отсталого, чем прежние амурцы, народа. При виде канонерки эти люди разбегались, прятались в лесу. Земледелия они не знали, так как ни единого обработанного клочка земли замечено не было, тогда как в землях дауров и солонов каждое поселение окружали пашни. Ещё через день пути, вечером, когда 'Тунгус' пристал к очередному островку на ночёвку, к своему новому начальнику, капитану Фёдору Сартинову подошёл бывший десятник Мишка, а теперь стажёр-матрос Михаил Карпович Муромцев и сообщил, что виденный сегодня низкий хребет есть знак.
— Какой знак, Михаил? — с интересом спросил капитан. — Тебе знакомы здешние места?
— Конечно, знакомы, товарищ капитан! — воскликнул бывший казак. — От Охотска мы плыли морем до амурского устья, а затем подымались супротив течения бечевой.
— Вот как! — поразился Сартинов. — Так какой же это знак?
— Острожек там Косогорский на островке стоит. А ещё туземцы там зело неприветливы, стрелами завсегда бьют чужаков. Ясашный сбор учинять трудно. — Покуда Фёдор молчал, обдумывая сказанное новичком, тот добавил: — А до амурского устья там несколько дён пути будет.
— Ну да, ну да, — покивал головой капитан, — а ну, пойдём-ка со мной к воеводе.
Они направились в каюту Сазонова — делиться новостями разоткровенничавшегося Муромцева.
Отпустили десятника примерно через час, покуда Сазонов не исписал несколько листов своего блокнота данными, полученными от Михаила. Тот оказался на радость ангарцам словоохотливым и поведал практически всё, что знал о действиях служилых и гулящих казаков в Сибири. Как он зимовал в Енисейске, как шла ватага от Туруханска до Якутска, а оттуда в Охотский городок. Как потом шли морем до амурского устья. Да как отбивали приступы гиляцких людишек в Косогорском острожке.
Алексею наиболее интересным показалось, что Охотский городок, основанный ранее прежнего времени, являлся на поверку центром, не меньше Якутска. А Сартинов был поражён тем обстоятельством, что казачки уже вовсю плавали по Охотскому морю, обследовали Шантарские острова и устье Амура, открыли Сахалин и Татарский пролив. Только недостаток людских ресурсов пока ограничивал возможности сибирских воевод.
