Школа в родном Флоренсе, стоявшая на высоком холме, откуда открывался шикарный вид на Тихий океан, пока что вспоминалась ему ярке прочего. Там у Белова было полно добрых друзей, с которыми он был знаком с самого раннего детства. Проработав полтора года кассиром на заправке, принадлежащей армейскому товарищу отца мистеру Чоу, Белов понял, что нужно что-то менять, или провинциальная жизнь затянет его, и через некоторое время он, так же как и отец и братья, будет каждый вечер тупо смотреть телевизор и молча глушить пиво. Такое будущее его не прельщало, надо было с чего-то начинать. Поставить перед собой цель. И этой целью для Брайана стал Вашингтонский Государственный Университет на другом конце штата, в Пульмане. Следуя советам мамы, Брайан хотел учиться на инженера. Эмили часто вспоминала свои молодые годы, проведённые там. Жизнь в общежитии, поездки с соседками в Москву, что в Айдахо — там было полно крупных магазинов, библиотек и там были дискотеки, что немаловажно для девушки.
Однако отец ничего не желал слышать об этой идее и настаивал на том, что сын обязан следовать семейной традиции, насчитывающей уже шесть поколений военных. Предки Брайана служили ещё в императорской армии Российской Империи. Последние без малого сто лет — в армии США. После года бесконечных споров семья сошлась на компромиссе — по окончании школы Брайан направился в соседний Абердин, где записался в армию. Этим он одним камнем убивал двух птиц — приобретал воинский опыт в традициях семьи и зарабатывал свои собственные деньги на образование, дабы не обременять себя кредитами на полжизни. Шурша колёсами отцовской 'Тойота Тундра' по залитому солнцем горячему асфальту парковки рекрутского офиса в Абердине, Брайан не то что помыслить — он не смог бы и выговорить названия тех мест, куда его забросила судьба. Попал он, как и все парни, набранные к западу от Мисссипи, в тренировочный лагерь армии США, расположенный в Сан-Диего, что в Калифорнии.
Холмы и леса Каскадии, бесконечные зелёные просторы Северо-Запада, были так похожи на нынешнюю, вторую, родину — Ангарию. Только вместо великого Тихого океана — священное озеро Байкал. Вернётся ли он когда-нибудь в родные края? Этот вопрос, бывало, нет-нет, да и приходил в голову ангарского наместника Моонзундских островов в Балтийском море. Ничего невозможного нет, думал Белов. Оказался же он за тысячи километров к западу от Байкала, так почему же в недалёком будущем не оказаться на тысячи километров восточнее?
А тогда, после того, как он вышел из дверей рекрутского офиса, привычным движением надев солнечные очки, в его голове был готовый жизненный план на десяток лет вперёд. При поступлении на армейскую службу — командировка на какую-нибудь Окинаву или Раммштайн в Германии или, если не повезёт, то в Ирак или Афганистан. Ну а после истечения четырёхгодичного контракта, можно будет поступать в университет. После успешного окончания которого ему будет легко найти неплохую работу в какой-нибудь технологической фирме Сиэтла.
Однако уже во время предварительной тренировки в Сан-Диего, Брайана какой-то чёрт дёрнул поспорить с сержантом Харрингтоном, что ему под силу будет попасть в спецназ. И ведь добился своего, прошёл через все круги ада тренировок 'чёрных пик', чтобы через полтора года самому стать сержантом. Вместе с повышением Брайан получил небольшой отпуск, после которого отбыл в неведомую страну под названием Киргизия. У неё было и более длинное название — что там со '...стан' на конце, но это уже было чистым издевательством над личностью — заставлять произносить такое.
'Подъём! Подъём! Вставайте, гомики, мать вашу!' — каждый день старший барака Малик, афроамериканец из Алабамы, будил будущих сержантов-морпехов этой фразой.
Брайан расистом не был, ему было по барабану, какого цвета кожа твоего сослуживца, главное — чтобы человек был хороший. Но суровая правда жизни расставила свои акценты. В его подразделении чёрных была примерно четверть от личного состава, но, казалось, что все проблемы исходили именно от этой четверти. Среди них было полно парней даже с судимостями, в основном за мелкие кражи, и армия давала им эдакую реабилитацию. Чёрные ребята, что выросли в неблагополучных районах, решили для себя, что армия это единственная возможность не только увидеть мир, но и поднять денег. А заодно и вдоволь поглумиться над 'снежками'. Что у них особенно получилось после того, как остатки его подразделения, дислоцированного на авиабазе в Богом забытой Киргизии, ушли в секретный проход между мирами. Именно за этот мир воевал Китай и, чёрт возьми, он того стоит! Чтобы случилось, попади сюда китайцы, Брайан боялся даже представить.
Кстати, после колледжа, Белов хотел устроиться в одну из сотен компаний Сиэтла — центра северо-западных штатов и одного из красивейших и удобных для проживания городов в США. Но сейчас он занял такую вакансию, о которой никто из его знакомых, друзей и родственников и знать не мог, да и не понял бы, пустись Брайан в объяснения. И к слову, теперь Белов уже крепко сомневался, что в этом мире появится его бывшая родина — прекрасная для одних и ужасная для остальных, страна со своими достоинствами и недостатками. Время покажет. А пока... '...я дома' — думал Брайан, теребя золотые локоны Хельги.
— И это хорошо, — пробормотал он.
Немка, укрытая одеялом, тихонько сопела, уткнувшись носиком в его плечо. Рука Брайана скользнула под одеяло, где её обдало теплом тела девушки. Погладив её нежную кожу, он вдруг затормошил её, заставив проснуться.
— Что такое? — непонимающе пробормотала она, щуря глаза и прикрывая их ладошкой от света огня, играющего в камине.
Белов вдоволь полюбовался на неё и, притянув к груди, сказал:
— Скоро на острове появится православная церковь.
— И что? — проговорила она, непонимающе посмотрев на любимого бездонными голубыми глазами и наморщив лобик.
— Тогда я смогу пригласить священника и он нас обвенчает, — прошептал Брайан. — Широко распахнутые ресницы и приоткрытый в изумлении ротик девушки заставили Белова рассмеяться. — Что, ты боишься, отец не одобрит твой выбор? — погладил он волосы девушки.
В ответ Хельга поцеловала его, отбросив ставшее ненужным тёплое одеяло.
* * *
В начале третьей недели сентября давно и с нетерпением ожидаемые вести достигли Аренсбурга, вместе с очередной группой беглецов из Эстляндии, имевших родню на островах. Русский царь Михаил Фёдорович решился двинуть свои полки на шведские украйны. За десятилетие, прошедшее после успешного применения новых полков в Смоленскую войну, армия на Руси качественно изменилась. Теперь до половины русского войска составляли полки нового строя — солдатские, драгунские и рейтарские. Стрельцы, как остальная часть воинства, нисколько не противоречили идеям Михаила Фёдоровича, обновлявшего русскую армию на европейский манер. Стрелецкие полки, по сути, являлись калькой европейских терций, получив по царскому указу длинные пики. Так что пикинёры, кроме основного оружия вооружённые ещё саблей или шпагой, в стрелецких полках стали нормой. Кроме того, от именования стрелецких полков приказами отказались и была произведена их унификация — с недавнего времени полки стали являться тысячными по составу. Единственно, на изменение именования стрелецкого головы и сотников, по европейскому обычаю, как полковника и капитанов, государь не решился, оставив чины без изменения.
Причём взялся за реформу армии Михаил Фёдорович будучи тяжко больным — уже несколько долгих лет его мучили опухавшие ноги, отчего его носили в кресле. К тому же он стал близорук и царю приходилось носить очки, а вскоре к его мучениям добавилась и тяжкая водяная болезнь, изводившая не старого ещё человека. Государь, не перешагнувший даже пятидесятилетнего рубежа, тихо угасал на глазах двора и родни, слабея телом, но не душой. Начиная эту войну, Михаил Романов желал остаться в памяти людской как удачливый на военном поприще государь, сокрушивший по очереди двух злейших врагов Руси — ляхов и свеев. И если первые были повержены и замирены, то о возможности дожить до победы над шведами царь молил Бога еженощно.
Большая часть войск, тридцатитысячный отряд воевод Максима Фёдоровича Стрешнева и Ивана Ивановича Баклановского, при осадных орудиях, направилась к Нарве. Но сначала быстрой атакой в сумерках осеннего вечера был взят Ям — невеликая крепостица с восемью бастионами, стоящая на берегу реки Луга.
Счастливый случай сыграл воеводам на руку, а роковая для шведов оплошность стала причиной их поражения. Авангард русского войска, три драгунских полка и небольшой отряд рейтар, наполовину состоявший из немецких, датских и литовских наёмников, был принят шведами за ожидаемое ими со дня на день пополнение. Рейтарский капитан-датчанин на русской службе вовремя оценил допущенную врагом оплошность и, оповестив драгунских офицеров, смело направил свой отряд к воротам. За ним последовали и остальные воины авангарда. Ворвавшиеся в крепость солдаты в быстротечной кровавой схватке вырезали большую часть шведского гарнизона, но оставшиеся враги успели запереться в вышгороде-детинце и успешно отбивали все атаки русских. Лишь глубокой ночью удалось добить врага благодаря найденному подземному ходу, ведущему в подвал башни детинца. Чудовищная по своей жестокости резня в выложенной камнем галерее, озаряемой дымным светом факелов, где было растерзано около трёх десятков шведов, определила исход схватки. Первый бой был выигран царским войском, старинная русская крепость новгородцев освобождёна от жестокого врага, который захватил её в трагичное время великой Смуты, а девятитысячный отряд воеводы Никиты Самойловича Бельского, себежского воеводы, пополнившись двумя тысячами воинов и пушками в Пскове, достиг Дерпта и осадил его.
Но прежде воевода накрепко перекрыл все дороги, ведущие в этот древний русский город, основанный ещё великим князем Ярославом Мудрым. Охватив его в кольцо, князь приказал насыпать земляной вал перед восточной стеной крепости, откуда пять мортир будут бить по городу, а пушки стрелять по Пороховым воротам. Остальные орудия солдаты перетаскивали по гатям, прокладываемым ночью на болотистой почве, чтобы атаковать менее крепкие южные стены города и ветхие Русские ворота. Однако шведы, узнав об этом, устроили ночную вылазку навстречу русским, пройдя по известным им тропам посреди топи, и едва не перебили отряд стрельцов, гативших проходы. Стрельцы понесли тяжкие потери, но нападение шведов всё же было отбито, и лишь небольшая их часть вернулась за спасительные стены города. После этого охрана артиллерии и пушкарей была увеличена. А через четверо суток пушки всё же установили на нужном месте и уже на следующий день они открыли огонь. Мортиры же били по городу уже несколько дней и, судя по поднимавшимся в небо нескольким столбам дыма, было видно, что калёные ядра вызвали в Дерпте пожары. Несмотря на сильную канонаду, шведский гарнизон покуда не присылал переговорщиков, чтобы сдать город царскому воеводе.
В один из тёплых дней сентября после обеда и совещания с офицерами и стрелецкими головами Никита Самойлович назначил дату штурма города на раннее утро двадцать второго числа. Из Пскова со дня на день ожидалось прибытие семитысячного стрелецкого войска великолукского воеводы Аверкия Фёдоровича Болтина, с которым ждали и множество подвод с боеприпасом для пушек и мортир. Бельский окончательно решил, что атаковать город стоит именно со стороны болота. Там, на южной стене уже зияли чернотой провалы в кладке, спешно заделываемые шведами брёвнами, камнями и прочим. На восточном фасе осады, у Пороховых ворот, войско Болтина будет изображать готовность к штурму, дабы смутить шведа.
— Гришка, вели нести мой сундук! — обратился к стрелецкому сотнику Никита Самойлович, когда мортиры, посылавшие на Дерпт одно ядро за другим, наконец, умолкли.
Пока шипел уксус, щедро поливаемый пушкарями на разгорячённую медь стволов, воевода внимательно осматривал стены города. Вскоре окованный железными полосами сундук был поставлен перед ним. Сняв в запястья намотанный на него шнурок с ключом, Бельский отпёр замок, а сотник споро открыл крышку. Внутри находилась дюжина винтовок, подаренных Никите ангарскими людьми, что откликнулись на его послание. Не зря он посылал Агейку Воловцева, своего человечка, в их пределы, подумалось тогда князю. Истратив до трети медных бочонков, что имели именование патронов, Бельский и его ближние люди сподобились к умелой стрельбе из оных мушкетов. И теперь у них появилась прекрасная возможность испытать свои умения на злейших врагах Руси.
Свояк и двоюродный брат Никиты Бельского были сейчас рядом с ним. Наконец, узрев приемлемую для стрельбы цель, князь степенно протянул руку. Сотник вложил в неё заряженную винтовку, а сам взялся за вторую, чтобы Бельский не терял времени, коли надобно будет стрелять ещё раз. На стене и правда мелькали фигуры шведов, которые, пользуясь затишьем на позициях мортир, осматривали русский лагерь. Долго целившись и выждав, наконец, удобного момента, князь нажал на спусковой крючок и через мгновение раздался громкий сухой выстрел. Григорий, забрав у князя разряженный мушкет, мигом протянул ему снаряженный. Громыхнуло ещё раз, а пороховой дым стал ещё гуще.
— Ближе надобно подходить к стенам, — прищурившись, проговорил князь, отстраняя руку сотника, протягивающего ему очередной мушкет. — Ибо трудно отсель палить по свею.
Пальба продолжилась после того, как князь и его приближённые переместились ближе к крепости. Отстрелявшись в своё удовольствие, Бельский с удовольствием отметил своё стрелецкое умение — использовав пять зарядов, он сумел убить двух врагов. Один из них, несомненно, был офицером и знатным человеком, поскольку он пытался смотреть на русский лагерь из голландской трубы с линзами, что сверкали на свету. В итоге наблюдатель упал с крепостной стены и Никита Самойлович сумел подстрелить ещё одного шведа, из тех, кто пытался затащить обратно в город тело упавшего.
Вечером пальба по стенам и башням крепости продолжилась. А небольшие отряды драгун, тем временем, хозяйничали в округе, занимая практически без боя небольшие городки и замки, да наводя панику на землях бывшего епископства. Вскоре толпы беженцев, подгоняемые жуткими рассказами якобы свидетелей зверств московитов, устремились к Риге, Пернову и Ревелю.
К сожалению, большего количества войск, чтобы развить успех в Ливонии да наступать в Ижорской земле, Михаил Фёдорович выделить не мог. Иначе возникла бы реальная опасность польского вторжения, ведь сейчас войска Яна Казимира находились недалеко от русских пределов. Дело в том, что на юго-восточных украйнах польских земель было неспокойно. Православный люд, почувствовав силу, возникавшую в русских землях, заволновался, и снова вспыхивали яркими факелам разграбленные и залитые кровью панские усадьбы, а ветви деревьев прогибались под тяжестью удавленных ксёндзов и шляхтичей. В ответ поляки проводили карательные рейды, схватывались на саблях с ватажками казаков, и вновь лилась кровь христианская на степной ковыль. Вновь скакали, нахлёстывая лошадей, гонцы к русскому православному царю с просьбами о помощи оружием, деньгами, да воинством стрелецким. Михаил Фёдорович гостей принимал, да беседовал с ними ласково, с сочувствием обещая скорую помощь — но только после удачной войны со шведским королевством.
