'Камбала' же кроме тюков с сукном привезла и озадачивающие Белова новости. Герцог Курляндии Якоб Кетлер с сожалением констатировал невозможность дальнейшего протектората герцогства над островом и отзывал своих людей, представляющих на Эзеле курляндскую власть, обратно. Как пояснили прибывшие из Митавы представители Кетлера, его сиятельство герцог получил гневное послание из Варшавы, в котором его обвинили в неразумности принятия острова в состав Курляндии. Ян Казимир не желал осложнять отношения со шведским королевством раньше срока. И в ответ на послание канцлера Оксеншерна, в котором тот выражал крайнее недоумение получением Курляндией датского острова, который должен был попасть в шведские руки.
Король Речи Посполитой с удивлением узнал о случившемся, но уже постфактум. Как оказалось, уведомление из Митавы пришло в столицу давно, но королю в тот день было недосуг ознакомиться с корреспонденцией. Свою роль сыграли и шведские войска, всё ещё находившиеся поблизости от западных польских границ. Армия Леннарта Торстенсона, которую опасался Ян Казимир, всё ещё была в Ютландии. Случись что — она, бросив бесплодные попытки попасть на датские острова, двинется на Польшу, а там и московский царь не упустит момента. Кроме того Романов снова может раззадорить деньгами и оружием проклятых казаков, и тогда держись, Польша! Так что оставалось ждать нужного момента. А он может наступить только после вступления Московии в датско-шведскую войну. Счёт шёл на месяцы, а может и на недели. Рисковать, имея заключённый с царём Михаилом мир, не стоило. Ян Казимир и польские магнаты ждали, когда Московия нападёт на Швецию. Едва она, вместе с Данией, начнёт одолевать противника, тогда и Варшава двинет войска, чтобы занять Померанию. Ну а если станут побеждать шведы, побив датчан и принявшись за московитов, то и тут возможно было вновь поживиться Смоленском и Черниговым. А договор с царём тогда не будет стоить и бумаги, на котором он написан. Да и полки европейского строя, которые столь упорно и яростно сражались под Смоленском в ту несчастливую для Речи Посполитой войну, заставляя польских воевод злобно сжимать кулаки, а простых жолнежей — нервно креститься, казались Яну Казимиру больше надуманной проблемой воевод, пытавшихся оправдать своё поражение. А если они и впрямь хороши, то полякам не следует опаздывать с осадой Риги и Ревеля. Всё зависело от действий московитов.
— Чёрт бы их побрал! — воскликнул тогда король. — Вместе с Кетлером!
Этот своевольник как ни в чём ни бывало, без разрешения Варшавы схватил вдруг со стола кусок шведского пирога, совершенно не задумываясь о последствиях.
* * *
— Так что, герр Брайан, нам нужно получить причитающееся жалованье и отбыть в Митаву, — с лёгким сожалением проговорил Бруно Ренне. — Это приказ герцога.
— Понятно, — пытаясь казаться невозмутимым, отвечал Белов. — А может, вы решите остаться на службе у Ангарского княжества?
— Это было бы великолепно, герр Брайан, — ответил Ренне. — Тем более, что и вы мне понравились, и размер выплачиваемого вами жалования. Но, — Бруно развёл в стороны руки, показывая этим жестом своё сожаление, — все мы подданные Курляндии и нашего герцога, мы должны подчиняться его приказам, иначе и быть не может.
— По всей видимости, остров подвергнется нападению шведов и на этот раз они не уйдут, пока не обоснуются в замке Аренсбурга, — мрачно проговорил Виллемс, помощник курляндского губернатора, уже бывший военный комендант острова. — Я бы советовал вам отбыть вместе с нами в Митаву и там переждать войну. Если царь Московии всё же вступит в неё, шведы могут лишиться очень многого.
Бруно при этом многозначительно покивал.
— Я Эзель сдавать не собираюсь! — тоном, не терпящим возражений, воскликнул Белов. — Не для того я здесь. Мы будем оборонять эту землю! Порох и свинец в достатке, сдачи не будет.
— Помоги вам Господь, — выдохнул Бруно.
В течение дня Белов и Кузьмин рассчитали всех курляндцев, которые, не задерживаясь, отбыли в герцогство в тот же день. Не нашедшие места на галиоте отправились через залив на баркасах. Брайан же, не став предаваться отчаянию, принялся с удвоенной энергией заниматься обороной острова. По словам Конрада, если шведы и будут высаживаться на остров, то непременно сделают это, как и в прошлый раз на северо-востоке Эзеля, либо их галеры придут в бухту Аренсбурга. В связи с этим за счёт эстов были усилены береговые дозоры. С тех пор как Белов щедро наградил рыбака Эсмо за своевременное сообщение о высадившихся чужаках, простые жители острова — рыбаки и хуторяне с превеликим удовольствием участвовали в дозорах. А также ангарец отобрал из эстов пару десятков парней покрепче с целью сформировать небольшой отряд милиции. Ведь горожане не были столь ревностны в обучении ратному делу, а уж в бою на них рассчитывать было сложно.
Преданные ребята из бедняков в этом плане выгодно от них отличались. Причём с них же Брайан начал обучение островитян русскому языку. Этим занимался с ними Иван Микулич, а парни Конрада обучали их стрельбе. Эстам выделили два десятка голландских мушкетов, последних из остававшихся стволов в арсенале. Кроме того, Конрад Дильс, пользовавшийся среди своих товарищей непререкаемым авторитетом, в эти дни стал ещё более требовательным к дружине и наёмникам, здорово помогая держать ситуацию на Эзеле под контролем. Остававшаяся на острове тысяча наёмников, состоявшая из немцев, голландцев, поляков и курляндцев пока дарила ангарцам некоторое чувство защищённости. Всё же и шведы не могли выставить против Эзеля большие силы. Потому у Белова имелись шансы на успешную оборону. Три сотни эзельских немцев и датчан так же составляли крепкий отряд из бывалых воинов. На городское ополчение надежд было мало, и поэтому Белов и вовсе не принимал их в расчёт. Зато немцы и датчане были настроены по-боевому, а вести об успехах короля Кристиана в боях с врагом на море только добавляли им боевого задора.
А в конце дня на шпиле башни замка вместо ещё утром висевшего курляндского бело-бордового полотнища появился ангарский стяг. Он чинно развевался на ветру, ознаменовывая собой появление в Европе нового государства — Ангарского княжества. Причём это было государство уже признанное далеко не последними игроками в большой европейской игре — Датским королевством и Русским царством. Однако признания было мало, ангарцам ещё предстояло доказывать силой своё право на существование. И уже вечером, под самый закат, дружинники доставили в замок немца, который на рыбацком судёнышке вместе с женою и дочерью, прибыл из Пернова, чтобы рассказать о более чем тысячном отряде шведов, что прибыл в город из Ревеля. Эти солдаты ожидали прибытия галер, чтобы утвердить шведское право на остров Эзель.
Корея, Сеул. Июнь 1644
Огромный тёмный сад, окружавший дом Лю Мухена, лениво шелестел листвой своих деревьев. Свежий морской воздух приятно холодил тело после душного и жаркого помещения, наполненного ароматом вкусной еды, гомоном спорящих людей и их наивными мыслями о будущем. Чон Оккюн, послушав своих друзей, выступавших перед собравшимися сторонниками, вышел освежиться на террасу. В животе было тепло от выпитого соджу, а на душе тревожно. Чон ожидал окончания вечера, чтобы успеть переговорить с Сон Сиёлем с глазу на глаз. Сейчас же беспокоить его было никак нельзя — во-первых, лишние уши. А во-вторых, уж больно серьёзен был взгляд этого юноши, с вниманием слушавшего ораторов.
Наконец гости начали расходиться, над столицей уже стояла глубокая ночь. Очередная встреча сторонников прогрессивного учения подошла к концу. В саду слуги зажгли фонари, дабы гости не заплутали в рядах низкого кустарника. Один за другим гости покидали радушного хозяина, и каждого хозяин провожал до широкой лестницы, спускающейся в сад. Тепло попрощавшись с Лю и поблагодарив его за прекрасный вечер, они уходили, пошатываясь, томимые количеством съеденного. Когда на террасе показался чиновник, Чон подобрался и медленно начал приближаться к лестнице.
— Почтенный Сон Сиёль! — с поклоном воскликнул Оккюн, когда тот взялся за перила лестницы. — Будете ли вы столь добры, чтобы уделить мне совсем немного времени?
— Оккюн, здесь ты можешь звать меня просто Уам. Мы не во дворце, — узнав придворного чиновника, меньшего, чем Сиёль ранга, милостиво отвечал Сон.
Он указал просителю на плетёные креслица, стоявшие в углу еле освещённой террасы. Собираясь с мыслями, Оккюн внезапно пожалел, что вообще ввязался в это дело, внутренне похолодев. Ведь этот разговор явственно пах смертью. Его утешало лишь то, Сон Сиёль был известен своими антиманьчжурскими взглядами. Его учитель Ким Чансэн в своё время участвовал в обеспечении корейской армии при нападении на страну захватчиков-японцев, а спустя почти три десятилетия и маньчжур. До сих пор там, где некогда прошли враги, лежали в развалинах горелые остовы домой, а в ярко-зелёной траве белели непогребённые кости.
— О чём ты хотел поговорить со мной, Оккюн? — спросил замешкавшегося человека Сон.
— Почтенный Уам! — сильно волнуясь, начал Чон. — Вы, конечно же, знаете о том, что случилось с маньчжурской крепостью на Мудангане?
— Конечно, знаю, Оккюн, — с улыбкой проговорил Сиёль. — И это приятное знание. Крепость развалена до последнего камня, а всё вокруг сожжено.
— И до сих пор сжигается то, что маньчжуры успевают построить, — кивнул чиновник. — А знаете ли вы, кто это сделал?
Сановник нахмурился и произнёс:
— К моей досаде, я мало что об этом знаю. Лишь то, что это варвары с севера. Они снова окрепли и теперь дёргают тигра за усы, совершенно не опасаясь маньчжур. — С удовлетворением откинувшись в кресле, он сказал собеседнику доверительным тоном: — Они разбили не один их отряд, в Мукдене, похоже, царит растерянность. Варвары точно угадали со временем безвластья. Император слишком мал, а за власть борются два регента.
— Мой господин, у меня с собою есть письмо от северян, адресованное лично вам, — запинаясь от чудовищного волнения, проговорил вдруг Чон, передавая оторопевшему сановнику свиток.
Нетерпеливо пробежавшись глазами по тексту, он поднял глаза от исписанных листов бумаги и обратился к Оккюну:
— Кто дал тебе это письмо, отвечай!
— Его передал мне один чиновник из Хверёна, чей племянник несколько лет служил в войске северного князя.
— Корейцы служат солдатами у варваров? — поразился Сиёль и начал читать письмо более внимательно.
— Это не варвары, мой господин, — скороговоркойпро говорил Оккюн. — Они не убивали наших солдат, когда громили отряды маньчжур, а предлагали им пойти на службу. Сейчас там сотни корейцев. И они довольны, по словам того молодого человека. Если ваша милость желает, мы можем отправиться к этому чиновнику прямо сейчас.
— Да! — воскликнул Сиёль, читая письмо, а после воскликнул: — Я желаю поговорить с ним немедленно!
— Я покажу дорогу моему господину, — поклонился Оккюн.
Уже через несколько минут повозка сановника катила по ночной столице к дому Ли Гёнсока, отца Минсика, сопровождаемая дюжиной солдат конной гвардии.
Во дворец Сиёль вернулся ранним утром, в белёсой дымке тумана, спускавшегося с ближних холмов. В руках у Сона, до сих пор не смыкавшего глаз, был свиток плотной серой бумаги, перетянутой красной бечевой. Письмо он помнил уже наизусть и теперь томился раздумьями — посвящать ли своих товарищей в эту тайну или сделать всё самому? Но всё же не зря князь северной страны просил именно об этом? Значит, не будет лишним рассказать о нём и его державе своим ближним людям.
'Не буду же я доводить текст письма до ведомства для обсуждения дел правления, — думал сановник. — Или того хуже, до старцев из саганвона? Они с удовольствием будут критиковать и своего вана!'
Волнение снова овладело Сиёлем, и он снова развернул свиток, чтобы прочитать текст ещё раз, а уж потом и решить, как поступить дальше.
'Ваша Милость, почтенный Сон Сиёль, славный последователь Ли И!
От всего сердца и с великой радостью тебя приветствует Сокол — Великий Князь Ангарской державы, что находится в нескольких днях пути на север от пределов Корейского государства.
Сразу же хочу пояснить, почему я пишу это письмо тебе, а не твоему досточтимому и достойнейшему господину — Великому вану Ли Чонгу. Это письмо адресовано лично тебе, Сон Сиёль, потому как твой ван в силу ряда причин не сможет на него ответить. К тому же письмо не является официальным документом, а лишь личным посланием к тебе, Сон Сиёль. Мы наслышаны о тебе, как о стороннике реформ в стране и противнике идеологических догм, что затрудняют развитие твоего государства. Всецело поддерживаю твои стремления и радуюсь, что ты, Сон Сиёль следуешь по стопам твоих уважаемых учителей — Ли И и Ким Чансэна. Ты находишь в себе силы противостоять закостеневшим правилам.
Сообщаю тебе, что в моём государстве реальные науки возведены в ранг обязательных для изучения всеми гражданами моей страны. Мы воспитываем умных, трудолюбивых и свободных людей, способных мыслить, не упираясь в стену догматов. Догматы есть тягость для народа и чиновников, что в итоге не даёт возможности для развития, и государство чахнет и слабеет, будто бы находясь за стеной.
А ещё мы знаем, что ты, Сон Сиёль, являешься противником нашего врага — маньчжур. Я разделяю твои идеи о том, что Корея должна стать свободна от варваров-захватчиков. Корея должна сама определять свою судьбу, а не быть чьим-то младшим братом или вассалом. Для государства это есть позор и унижение. Возможно, пришло время перевернуть эту некрасивую страницу истории корейского государства?
Поэтому, почтенный Сон Сиёль, я, Великий Князь Сокол, и пишу тебе это письмо. Я обращаюсь к тебе с искренним предложением дружбы, которая станет весьма выгодна для наших государств. Если Ангарская держава и Корейское государство заключат союз с целью усмирения диких и варварских народов, живущих грабежом и войной, то этот союз изменит очень многое.
Ты, наверное, уже знаешь о том, что небольшой отряд моего войска уничтожил маньчжурскую крепость Нингуту и сжёг дотла всё вокруг? А скоро мы сожжём и Гирин. В этом походе на маньчжур будут участвовать и четыре сотни корейских солдат, что служат у нас. Ты, верно, знаешь, что мы не убивали корейцев, что маньчжуры заставляли их воевать против нас, а мы приглашаем их служить нам? Сон Сиёль, ваши люди полны решимости сражаться с этим подлым врагом!
Лучшим способом устроить наши дружеские отношения стала бы наша личная встреча. Если ты, к великой моей радости, ответишь на это письмо и передашь ответ нужному человеку, то мой посол будет готов поговорить с ним в Хверёне. Я был бы счастлив, если бы ты распространил это послание среди своих единомышленников и сторонников.
С надеждой на будущую встречу и последующую за ней великую дружбу, я, Великий Князь Сокол, заканчиваю своё письмо.
С величайшим уважением к твоему достойнейшему отцу, вану Ли Инждо, да продлит судьба его годы!'
Глава 16
Балтика, Эзель. Июль 1644
Полдень, солнце в зените. По-балтийски ласковое, не жаркое. Пахнет рыбой и накрепко просоленным деревом. Свежий воздух, дувший с моря, приносил в тень листвы поросшего лесом берега комфортную прохладу. С мягким шуршанием наползавший прибой через мгновение отступал назад, что-то шепча рассыпанным на берегу мокрым камешкам. Несколько крикливых чаек пронеслись высоко в небе над деревьями и покинутым ещё вчера хутором, сделав вираж над береговой чертой. После чего птицы устремились к далёкой незримой линии, делящей пополам небесную синь и водную гладь, туда, где белели паруса.
