Дверь "Внитуда"

Дверь 'ВНИТУДА'

Пролог. Жизнь кувырком

Когда моя жизнь пошла кувырком? Наверное, мало кто из людей, на чьи головы обрушился шквал невзгод или перемен, что порой гораздо хуже банальных неприятностей, в силах назвать точное время. Я могу. Год, месяц, число, даже час, когда все изменилось окончательно и бесповоротно. Увы? Или к счастью? Тогда сложно было судить однозначно.

Этот май выдался не просто теплым. Сдается мне, он втихаря поменялся погодой с июлем. Солнце жарило так, что плавился асфальт, гремели грозы, бушевала сирень, каштаны, черемуха, вишня и сливы, коврами раскатывались одуванчики вперемешку с мать-и-мачехой. Все краски весны хлынули через край практически одновременно.

Воздух пьянил ароматами цветов и грозовой свежестью. Я мчалась домой после работы, ловко перепрыгивая через раскинувшиеся с вольготностью разленившихся кошек лужи. Вода серебристо поблескивала в свете фонарей, приходилось отчаянно балансировать на каблуках. Одно почти балетное па следовало за другим, ибо сухих участков тротуара не было в принципе. А автобусная остановка хоть и находилась рядом с домом, но чтобы добраться до родных дверей, семиэтажку требовалось обогнуть с торца и отсчитать три подъезда.

Впрочем, вспоминая зимнее художественное скольжение по дороге, раскатанной машинами соседей до состояния зеркала, и совсем нехудожественные падения с ненормативными комментариями, я готова была признать: лужи — это не самое худшее в ассортименте последствий той, у которой все погоды хороши.

Очередное па балета 'вечер-улица-фонарь' завершилось тучей брызг, и я поняла: 'Акела промахнулся!' То ли зрение подвело, то ли коварная жидкость замаскировалась в лучших традициях ниндзя, но я, будучи твердо уверена, что ступаю на влажный асфальт, оказалась по щиколотку в длинной, холодной и, разумеется, мокрой (а где вы видели сухую?) луже. Б-р-р! Кожаные уличные туфли, у которых я даже не успела оббить носы, упражняясь в фирменном спотыкании, моментально напились водицы. Теперь уже было все равно, как идти, и я стала двигаться по прямой.

Хорошо еще дома имелась считавшаяся доселе абсолютно ненужной штуковина — электрическая сушилка для обуви. Подружка-хохмачка подарила мне ее как-то на день Святого Валентина. Глубокий смысл поступка от меня ускользнул, но я отыгралась, презентовав фигурные формочки для льда в виде сердечек.

Домой входила в предвкушении горячей ванны, чашки чая с ложкой коньяка и бутерброда с сыром. Да, знаю, говорят, хлеб на ночь вредно, но если кто попытается ляпнуть такое в моем присутствии, отвечу категорично: 'Жить вообще вредно, от этого умирают!' Сладкое я никогда не любила, а все остальное ела в силу потребностей организма.

Мокрая одежда, от зонта до нижнего белья, отправилась сохнуть на вешалки в коридоре. Я накинула халат и, держа туфли на весу, прошлепала босиком на кухню. Именно там, в коробке под шкафом среди массы вещей, которые выбросить жалко, а передарить стыдно, пылился ценный подарок. Шлепнув обувь на газетку, нашарила сушилку в ящике. Две части агрегата, до смешного похожие на фумигаторы, я запихала в туфли, размотала недлинный, но очень качественно скрученный провод и, недолго думая, ткнула вилку в розетку.

Не попала и застыла с приоткрытым ртом, как пугало на огороде. Из розетки выполз желтый, чуть потрескивающий шарик размером с апельсин. Он повисел у вмурованного в стену пластикового пятачка и ме-е-е-дленно стал подниматься выше.

'Шаровая молния! Была гроза, у меня открыта форточка, она оттуда залетела!' — натыкаясь друга на друга, заметались броуновскими частицами мысли. Тело, памятуя уроки ОБЖ, застыло в неподвижности. Если не шевелиться, тогда незваная плазменная гостья может улететь, не взорвавшись!

Молния поднялась выше, скользя вдоль моей вытянутой руки, туловища, зависла точно на уровне головы, перед глазами. Я даже не могла понять: исходит от шарика жар или, напротив, веет прохладой, как из приоткрытой двери морозилки. Сердце, как ни странно, стучало размеренно, даже вяло. Наверное, я до сих пор не верила, что все происходит сейчас со мной наяву.

А потом желтый шарик метнулся вперед, будто мячик от пинг-понга, запущенный ракеткой, и стукнул меня по лбу. Легонько. После чего наступила темнота.

Проснулась я от того, что лежать было жестко. Недоумевая, куда делся матрас с кровати и чего такое колет мне бок и руку, присела. Я умудрилась отрубиться на кухонном полу в обнимку с мокрыми туфлями. Молнии не было и следа. То ли улетела, то ли спряталась так, что не отыщешь. Ну и ладно. Я потерла лоб, тот не болел.

Чуть покачиваясь (тело затекло от неудобной позы и подмерзло — холодный ламинат на кухне не лучшее ложе), я двинулась к коридорному зеркалу. Ни синяков, ни шрамов зигзагами на лбу не было. Всклокоченные со сна волосы и взгляд с искрой сумасшедшинки был точно таким, как обычно. Даже многострадальная головушка не гудела и не кружилась, только где-то далеко позванивали колокольчики, как те самые ветряные из Китая, которым надлежало отгонять злых духов. Часы-тарелка показывали три ночи. Зубы выбивали кастаньетами нечто задорно испанское.

Пришлось залезать в ванну погреться. Перебираться в постель прямо с пола показалось как-то негигиенично. Вода шумела, я тупо смотрела на струю, на пузырьки, пенящиеся в подставленных ладонях, и отмечала свой второй день рождения. В конце концов, остаться целой и невредимой после лобового столкновения со сгустком плазмы — настоящая удача.

Тут жутко забурлил лишенный ужина желудок, и пришлось перебазироваться на кухню, по ходу дела внося существенные изменения в конгениальные планы на ма-а-ленький бутербродик с чашкой чая. Спустя несколько минут я сидела за столом с бадейкой жидкости, больше похожей на чифирь, куда влила аж три ложки коньяка, и кусочничала, поглощая все, что нашла в холодильнике: вареную колбасу, сыр, кусок пиццы, вчерашнюю котлету.

Все-таки иной раз хорошо жить одной — никому твои ночные посиделки не мешают. Нет, я вовсе не казанская сирота. Скорее напротив, семья у нас большая, хоть и рассеянная по необъятным просторам родины. Старший брат Стаська ухитрился осесть на Дальнем Востоке, где, еще служа в армии, женился и к дембелю стал отцом очаровательных двойняшек. Сестра Вика выбрала в супруги студента из Астрахани и отбыла на малую историческую родину мужа. Сейчас у них подрастала дочка.

Я третий поздний ребенок из тех, про которых в анекдоте говорится: если собака стащила соску, то это проблемы ребенка. Так уж получилось, что за пару лет до моего окончания института родители-пенсионеры перебрались на ПМЖ в приморский городок Краснодарского края. Бабушка, у которой мы ежегодного поправляли здоровье, на девяносто восьмом году жизни решила, что ей пора на облака, и тихо уснула. Не бросать же двухэтажный каменный дом без присмотра? Мама живо сагитировала отца, и они отбыли, прихватив с собой и мамину сестрицу. Трешку родителей сдали в аренду, а в тетушкиной двухкомнатной квартирке я поселилась сама. Поначалу думала после института уехать к семье и морю, но подвернулась работа. А без стажа сейчас мало где берут.

Вот и осталась в городе, расположенном в средней полосе России. Вообще-то я даже люблю снег, и когда знаешь, что в любой момент можно взять и уехать туда, где почти все время тепло, снежная зима не напрягает. А может, я в детстве настолько перекушала шумного родственного общества, что временное одиночество приносит удовлетворение? Тем паче, изоляция относительная. Родственники звонят регулярно, да и друзья-подруги имеются. Но встречаться с ними я предпочитаю в кафешке или на иной нейтральной территории, в квартире же люблю тишину. Мой дом — моя крепость. Я снова укусила ломоть колбасы, блаженно зажмурилась и чуть не поперхнулась от усилившегося звона колокольчиков.

Глава 1. Гость из ниоткуда

Звенело не в бедной моей головушке. Звук шел со стороны кладовой, рядом с кухней, где находились полки с утварью, неприкосновенный запас воды в канистрах на случай внезапного отключения и куча прочих условно нужных вещей, именуемых хламом. Тем самым, который хранишь всю жизнь и выбрасываешь как раз перед тем, как он понадобится. Со своим-то личным я поступала безжалостно, зато теткин уже проходил по классу винтажа, поэтому мне было откровенно жаль выкидывать занятные вещицы. Кладовок в ее двушке, что удивительно, тоже была пара, потому места под склад хватало.

Ветряные колокольцы я понатыркала у каждой двери просто потому, что нравился звук металлических трубочек, покачивающихся на сквозняках и поднимающих веселый перезвон, стоило слишком резко хлопнуть по ним дверью или распахнуть окно для проветривания.

Я насторожилась — не то чтоб всерьез, превалировало любопытство — и попыталась угадать причину звуков. Хлебнула еще разок чайку и с бутербродом наперевес вышла к кладовке. Дверь в нее была приоткрыта. Ага, створка задела колокольчики, отсюда и трезвон. Но так просто дверь не распахивается, если только на нее опять не упали злополучные швабра и ведро, живущие своей особой, неведомой хозяйке жизнью.

Я зажала бутерброд в зубах, щелкнула выключателем и распахнула дверь. Бутерброд шлепнулся под ноги вместе с отвисшей челюстью. В мою маленькую кладовочку как-то утрамбовался высоченный, на голову выше моих ста семидесяти сантиметров, мужик в черном кожаном прикиде с лиловыми глазами, серой кожей лица и абсолютно белыми волосами, заплетенными в толстенную косу. Он застыл, как лемур от фотовспышки. Слезы боли катились из миндалевидных очей.

— Блин, у меня в кладовке дроу! — пробормотала я, аккуратно закрыла дверь назад и выключила лампочку.

Кто такие дроу и с чем их едят, в разного рода фэнтезийных историях, которыми я обчитывалась с подросткового возраста, расписывалось несколько противоречиво, но насчет чувствительности органов зрения к свету большинство авторов скромно умалчивало. Похоже, зря. Потом я зачем-то подобрала бутерброд и, тихонько постучав по косяку, позвала бедолагу:

— Эй, очень больно?

Никто не ответил, но отчетливое ощущение присутствия постороннего не исчезло. Впрочем, бросаться на меня в расистском запале с колюще-режущими предметами наперевес тоже никто не рвался.

— Что ты делаешь в моей кладовке? — сделала я очередную попытку наладить контакт с незваным гостем.

Занятно, я его совершенно не боялась. Ощущение парадоксальной нереальности происходящего наполняло каждую клеточку тела веселым куражом. Спать резко расхотелось. Вот так-то! Сначала шаровые молнии по лбу стучат, потом девушке материальные галлюцинации в стиле фэнтези являются. Какой уж тут сон!

— Я изгнанник, — глухо ответили мне из-за двери.

— Это мало что объясняет, — рассудила я. — Почему тебя выгнали именно в мою кладовую?

— Не знаю, я бежал от загонщиков. Меня почти настигли, когда я увидел зачарованный проем и шагнул в него.

— Понятно, что ничего не понятно, — вздохнула я и предложила: — Переговариваться из-за двери неудобно, на свету тебя корежит, что же делать? Ага, подожди, я кое-что придумала.

Я открыла холодильник, бросила многострадальный бутерброд в пакет с кусочками всякого мясного для бродячей живности, которую подкармливала во дворе, и направилась во вторую кладовку. Практическая польза хлама показала себя во всей красе. Порывшись в ящике старого комода, отыскала солнечные очки, оставшиеся от третьего тетиного мужа, и вернулась туда, где сидел дроу. Предварительно добросовестно потушила свет в коридоре, оставив гореть лишь одну из трех лампочек в люстре на кухне, и велела:

— Зажмурься и стой тихо.

Работать пришлось почти на ощупь, но все-таки мне удалось с третьей попытки взгромоздить очки на нос мужчины. Попутно совершенно случайно коснулась волос. Они оказались жесткими, как лошадиная грива. А как красиво смотрелись! Мораль: не все золото, что блестит.

— Попробуй открыть глаза, — предложила я. — Смотреть можешь?

— Могу. Волшебные стекла помогли, да пребудет с тобой милость Ллос, — дроу отсалютовал мне растопыренной пятерней в забавной кожаной перчатке без пальцев.

Зрелище было бы комичным, если бы не печать крайней усталости на лице, отчетливо просматривающаяся даже в искусственных сумерках. Бедолага, кажется, едва держался на ногах. Это сколько же он бегал, если информация о выносливости темных эльфов правдива?

— Пошли на кухню, — я проводила гостя до дивана и велела садиться. Сама оккупировала стул. Ноздри тонкого носа расширились, вбирая запахи съестного. К перечню вопросов добавился еще один: 'Сколько он не ел?'. Я подвинула к нему свою чашку и большое блюдо, куда покидала кусочки из холодильника для ночного праздника живота.

— Угощайся.

Мужчина не заставил себя упрашивать. То, с какой феноменальной быстротой и изяществом очистилась тарелка и опустела чашка, говорило само за себя. Аристократ, голодный аристократ. Я почесала шею и поставила в микроволновку спагетти с подливкой. Больше ничего готового дома не было. Миска с макаронами опустела столь же быстро. За стеклами очков взгляда было не разобрать, но, сдается мне, гость из кладовой не наелся. Налила ему еще чаю, открыла банки языка и ветчины в желе. С деликатесами дроу расправлялся уже медленнее. И слава богу! А то не представляю, чем его еще кормить! В заначке остались только шпроты, сардинка в масле, фасоль и зеленый горошек. Мы с друзьями как раз собирались завтра в оптовку пополнять припасы.

— Мыться будешь или сразу спать? — спросила я.

— Спать, — выбрал дроу.

Я даже не особо удивилась, грязным он не выглядел, и не потому, что грязи вокруг не было, он каким-то образом умудрялся не пачкаться. Заколдованный? Я задернула поплотнее шторы и опустила жалюзи, теперь утренний свет не долбанет жителя подземелий по маковке без предупреждения. Тетушка одно время держала цветы во всех комнатах и активно пользовалась притенением в жаркие денечки. Сейчас притенять я собралась беглеца-дроу, но не думаю, чтобы он был в обиде.