Я выбираю свободу!

Уважаемые читатели! Просьба на сторонние ресурсы книгу не сливать. В противном случае автор оставляет за собой моральное право окончание последующих книг выкладывать в общий доступ только после отказа от издательств. Хотите читать — читайте здесь.

Бельфенор Намиаль Маальт-эль из корней Серебряного Дуба

Статуя была... странной. Я разглядывал её и никак не мог понять, нравится мне это изображение или нет. Художник, безусловно, был талантлив, и статуя казалась живым существом, лишь с непонятной целью припорошенным мраморной пылью. А вот с сюжетом уже были серьёзные трудности.

Начать с того, что ростовое изображение местного героя, долженствующее вызывать уважение и почтение, я разглядывал сверху вниз, и уже это было дико. Да и в остальном образ был... малоприятным. Или, вернее, малопонятным. Мужчина сидел на корточках, одетый в потрёпанную полевую форму, — причём этот эффект потрёпанности явно был придан скульптором намеренно, — и с лёгким насмешливым прищуром глядел на зрителя снизу вверх. В зубах была зажата папироса, которую он прикуривал от огонька в правой руке, прикрытого от зрителя и ветра левой ладонью. У ног его лежал разворошенный вещмешок, на плече висела винтовка, в запечатлённый художником момент упёртая прикладом в землю. Что касается лица статуи... насчёт портретного сходства я был не уверен, поскольку лично с этим героем знаком не был, но на все свои изображения он походил и полностью соответствовал всем рассказам о себе. Резко асимметричная стрижка с переходом от выбритого левого виска к спадающим до плеча длинным прядям справа откровенно диссонировала с безукоризненно правильными аристократическими чертами лица. А ещё — выставляла на всеобщее обозрение рваное левое ухо, "украшенное" дополнительно привлекающей внимание серьгой. Которая, кстати, в самом деле была серебряной, вставленной в каменное ухо статуи.

В конце концов я пришёл к выводу, что каменная копия раздражает меня не меньше, чем покойный оригинал, и решил, что художник явно достоин похвалы уже за одно это. Но подобным "произведением искусства" я бы не украсил даже сортир для слуг.

— Ты что ли будешь особенно доверенный посланник и прочая, и прочая? — раздался рядом недовольный женский голос и я едва удержался от неприязненной гримасы. Адресована она была не неожиданной собеседнице, а окружению в целом. Местный слишком быстрый говор с раскатистой "р", неразборчивыми "б" и "в" и неизменно мягкой "л" всегда вызывал у меня ощущение, что собеседник то ли издевается, то ли слаб на голову.

Впрочем, последнее утверждение показалось особенно справедливым, стоило перевести взгляд на особу, привлекшую моё внимание. Это была... нищенка? Во всяком случае, первое впечатление говорило именно об этом, как бы дико это ни звучало. Хотя с местными ни в чём нельзя быть уверенным наверняка.

Взъерошенная копна волнистых чёрных волос (к счастью, хотя бы чистых) была... наверное, собрана в причёску, если можно применить это слово к подобному безобразию. Слева волосы были убраны в несколько тонких косичек, заплетённых по направлению от лица к затылку, что создавало ощущение залысины, справа — свободно спадали, перехваченные на уровне шеи несколькими витками обыкновенной бечёвки. В ухе, кстати, поблёскивала такая же серьга, как у статуи. Впрочем, как раз эта деталь вызывала меньше всего негативных эмоций: ушко было вполне изящным и даже красивым.

Узкое лицо от природы тоже было красивым, только его обладательница относилась к собственной внешности откровенно наплевательски. Обветренные губы, впалые щёки и тени под глазами, выдающие любительницу "сладкого забвения" — наркотического вещества, в последние годы весьма популярного. Из-за этих тусклых синяков и без того тёмные глаза странного фиолетового цвета казались двумя провалами.

Одета женщина была в простое мешковатое платье из грубого полотна, едва прикрывавшее колени. На гибкой стройной фигуре даже оно смотрелось бы почти пристойно, если бы не было залатанным в нескольких местах и грязным по подолу.

Но самое главное, что окончательно вывело меня из равновесия, она была босой. Узкие маленькие стопы совершенной формы были покрыты пылью, и я всё-таки не удержался от неприязненной гримасы. Как можно было настолько себя запустить?!

А ведь, если абстрагироваться от одежды и вот этой небрежности и представить эту особу прилично одетой, получится нечто весьма эффектное и даже удивительное. Необычные яркие глаза, точёные черты лица, изящная фигура... Да один цвет волос — редкий, чёрный в синеву — чего стоил. Пожалуй, такой красотой не пренебрёг бы и сам Владыка. Откуда она тут только взялась? И почему никто до сих пор не догадался взять за шкирку и как следует прополоскать это недоразумение, приведя в порядок? Никто не позарился и не пожелал разглядывать цветок под слоем мусора? Впрочем, не удивлюсь, если обитателей этого свинарника всё устраивало и так.

Определённо, уничтожение этой клоаки было достойной целью жизни. Жалко, что всё вышло именно так, как вышло.

— Что тебе надо? — спросил я. Получилось, к счастью, вполне ровно и даже нейтрально. Откровенно выказывать неприязнь даже к такому... позору вида — неприлично. Даже несмотря на то, что эти существа давно считаются выродками и вообще шуткой Матери-Природы.

— Мне? — нищенка вскинула брови, окинув меня насмешливым взглядом. Взгляд был вызывающе-насмешливым и даже почти надменным, и принадлежал он полностью уверенной в себе и довольной своим положением женщине, а никак не несчастной оборванке. — Мне уже давно от вас ничего не надо, я уже получила всё, что хотела. Это ты притащился стелить коврик для своего Владыки.

— Коврик? — переспросил я.

— Ну, умолять, стоя на коленях в пыли, это же так неэстетично, — язвительно фыркнула она.

— Ещё одно слово в подобном тоне... — подчёркнуто холодно начал я, но женщина оборвала мою речь.

— Привыкай, светленький. Это — самый дружелюбный тон, на который вы можете здесь рассчитывать после того, как мы вас нагнули и хорошенько... выпороли, — рассмеялась женщина, и я с трудом удержался, чтобы не схватить её за горло. За тонкую изящную шею, которую я вполне мог сломать одним движением и даже, наверное, одной рукой. — Валёк может миндальничать и следовать этикету, он вообще слишком добрый, а больше ни от кого ты лучшего обращения не получишь. Ещё скажи спасибо, что я согласилась потратить на тебя своё время и поработать экскурсоводом. И что согласилась именно я, а не кто-то из ребят, предлагавших радикально решить проблему вашего существования и сжечь ваше Великое Древо до основания.

Я на мгновение прикрыл глаза и постарался взять себя в руки, призвать к порядку беснующееся внутри пламя. Хотелось свернуть ей шею как кролику и сжечь дотла весь этот грязный обшарпанный город, но — такой возможности и такого права у меня не было. Как ни противно это осознавать, оборванка говорила правду. И, наверное, она имела право злорадствовать. Они все имели на это право, потому что победили. Мы начали эту войну, желая стереть их с лица мира, а они — прекратили, едва не стерев нас. Это было... унизительно.

Унизительной была вся эта поездка, унизительным был этот мир. Многие — и я среди них — желали бы умереть, но не увидеть такого финала. Они дошли почти до самого сердца Светлого Леса, до Великого Древа. Владыка решил склонить голову, принять позорный мир, признать границы там, где дикие требовали изначально. И за эту гибкость его можно было уважать. Можно, но у меня не получалось. Наверное, именно поэтому он — Владыка, а я просто вынужден до конца исполнить свой долг, следуя присяге.

Мелькнула злорадная мысль, что главное унижение — прилюдное, подлинное, — ждёт как раз самого Владыку, и это помогло смирить гнев. Потерплю. В конце концов, недостойно Перворождённого впадать в ярость из-за нескольких слов какой-то... убогой. Недостойно, но в моём случае очень трудно. Хороший маг огня — плохой дипломат и политик.

— Спасибо, — процедил я.

— Не за что, — ухмыльнулась женщина. — Ладно, пойдём, что ли. Покажу, где вам предстоит обитать. Сколько там жертвенных баранов намечается? — уточнила она. — Ну, то есть, кроме тебя и твоего начальника кто-то ещё будет, или как обычно решили самоустраниться?

— Семеро, как и было оговорено. Владыка и Круг Силы.

— Ишь ты, какой Валёк молодец, пробил-таки! — проговорила женщина, восторженно присвистнув. Свист получился резкий и пронзительный, к тому же прозвучал прямо над ухом, так что я поморщился. — Ладно, звать-то тебя как, убогий?

— Фель, — вскользь бросив на неё взгляд, коротко ответил я.

— Что, и всё? — нищенка удивлённо вскинула брови. — А как же всякие "несравненный", "древний" и "первородный"?

— Если ты называешь Валлендора "Вальком", меня непременно постигнет та же участь. Так пусть эта кличка будет хоть немного благозвучной, — отозвался я, стараясь не глядеть в её сторону и по возможности дышать неглубоко. Вблизи оказалось, что от женщины ко всему прочему сильно и крайне неприятно пахнет не то гнилой кровью, не то человеческим потом, не то лошадьми, не то вовсе — навозом и какими-то прелыми травами. А, может быть, всем понемногу.

— Какой догадливый, — со смешком похвалила она. — Что ж тебя, такого умного, вперёд послали, не пожалели?

— А есть разница? — я насмешливо вскинул брови.

— Мне любопытно.

Ответить на этот вопрос я не успел. Понятно, откровенничать с грязной нищенкой не собирался, но даже съязвить мне не дали. Чуткие уши уловили какие-то крики и возгласы, доносившиеся, кажется, с соседней улицы. Моя спутница замерла, настороженно вскинувшись и прислушиваясь, потом ускорила шаг, явно направляясь к ведущему туда переулку. Окликать и уточнять, что происходит, я посчитал ниже своего достоинства и просто последовал за ней: мёртвые камни, из которых был сложен этот город, — совсем не лес, в котором любой эльф легко найдёт дорогу. А даже если бы это был лес, я всё равно не знал, куда лежит наш путь.

Город, построенный на человеческий манер, душил. Под ногами не было земли — лишь камни мостовой. Вокруг почти не было зелени — лишь невысокие каменные дома с покатыми черепичными крышами. Нет, деревья попадались, а дома не жались друг к другу вплотную, как это часто бывает в человеческих городах, но они своим количеством скорее подчёркивали чуждость этого места эльфийской природе. В высоком небе кружили вороны, их здесь было великое множество, в закоулках и под кустами ощущалось навязчивое присутствие крыс, — и на этом неразумные обитатели заканчивались, что тоже не поднимало настроения.

Когда мы быстрым шагом дошли до угла, навстречу вылетело нечто мелкое и чумазое, больше всего похожее на чахлого голема или земляную элементаль. Оно увернулось от столкновения, намереваясь продолжить начатый путь, но женщина ловко перехватила беглеца поперёк туловища. При ближайшем рассмотрении сгусток грязи оказался человеческим ребёнком, воняющим, как... как человек. Но мою проводницу это не смутило.

— Вадик, что случилось? — уточнила она. Ребёнок перестал молча сопеть и выдираться, вскинул на неё взгляд — и зарёванная грязная физиономия просияла щербатой улыбкой. Насколько я помню, зубы у людей меняются быстро, лет в семь. Они вообще взрослеют примерно в два раза быстрее, чем Перворождённые.

— Тилль! Как здорово, что это ты! Там Машка, она... в общем... змей... а крыша... мы нечаянно! — так и не сумев толком объяснить, мальчишка разревелся.

— Пойдём, — решительно кивнула она, перехватывая детскую ладонь, и через плечо бросила взгляд на меня. Кажется, просто чтобы удостовериться в наличии. Ничего не сказав, двинулась туда, откуда прибежал человечек, и мне вновь пришлось двигаться следом.

Шум усиливался. Нужное место мы определили по небольшой встревоженной толпе, собравшейся возле места происшествия, разношёрстой и пёстрой. Перворождённые, люди, лохматые полузвери, несколько коротышек, даже пара монументальных орочьих фигур возвышалась над улицей. Но мне даже удалось сохранить невозмутимое выражение лица; наверное, начал привыкать к внешнему виду здешнего населения.

— Тилль! — первым женщину заметил высокий юноша, выделявшийся из толпы в лучшую сторону: он единственный напоминал Перворождённого не только чертами лица, но и общим достоинством, и одеждой.

Появлению нищенки он так обрадовался, будто меня сопровождало воплощение самой Матери-Природы. Имя облегчённым вздохом прокатилось по кучке разумных и отразилось в глазах надеждой.

Да что у них там случилось и чем им в этой связи может помочь оборванка?

Впрочем, стоит признать, что нищенкой свою проводницу я называл уже машинально. Здесь вообще было очень мало прилично одетых разумных существ, даже среди Перворождённых, и на общем фоне Тилль не выделялась. Почти все присутствующие сверкали босыми пятками, а одежда была латанная-перелатанная. Нищета была всеобщая, подавляющая и оттого ещё более омерзительная.

Присутствующие расступились, и нашим глазам предстала удручающая картина: на выщербленной брусчатке лежала человеческая девочка чуть старше Вадика. Наверное, та самая Машка. Над ней на коленях стояли двое блохастых, гризов, что-то бормоча, а рядом сидела, держа девочку за руку, совсем юная Перворождённая и шептала что-то утешительное, торопливо утирая собственные слёзы рукавом. Ещё двое детей — зверёныш и тёмный — в голос рыдали на широкой груди пожилой гномки, которая была не намного их выше. Та сокрушённо качала головой и без разбору гладила лохматые макушки, белую и рыже-бурую.

— Пригляди, — бросила Тилль в сторону, передавая ребёнка первому попавшемуся взрослому, которым оказалась молодая орчанка. Зеленокожая без труда подхватила мальчика на руки. Впрочем, с её ростом и габаритами она и саму нищенку бы подняла без труда, и меня — тоже.

Вблизи картина происшествия прояснилась. Похоже, девочка полезла на крышу за воздушным змеем, чьи яркие крылья под лёгким ветерком трепетали сейчас около конька. Но старая черепица не выдержала даже такого тщедушного веса, и Машка сорвалась вниз. Зачем, спрашивается, вообще лезла, с человеческой-то ловкостью? А, вернее, полным её отсутствием.

Девочка была ещё жива, но вот шансов на выздоровление у неё не было. Я не целитель, но даже мне было видно, что у той раздроблен таз, наверняка повреждён позвоночник. Даже странно, что она всё ещё оставалась в сознании; наверное, эльфийка с блохастыми уняли боль и остановили кровь.

Тилль торопливо опустилась на колени рядом с изломанным телом.

— Марьяна, ну как же ты так? — мягко проговорила она, кладя узкую ладонь той на лоб. — Сколько вам можно твердить, осторожнее со старыми домами!

— Она выглядела крепкой, — прозвучал слабый голос в ответ.

— Матери скажу, будешь до совершеннолетия в углу стоять, — проворчала Тилль. — Вот выдерет так, чтобы сесть не могла, и в угол поставит. Или лучше тебя к себе заберу, чтобы некогда было на глупости отвлекаться.