Я выбираю свободу!

— Всё-таки... — начал он, привлекая меня к себе в объятья, но я вновь перебила, осторожно погладив его по щеке и накрыв большим пальцем губы.

— Фель, я — просто непредвзятый взгляд со стороны. Может быть, я не могу понять всю глубину твоей боли, но зато могу быть беспристрастной. И поэтому могу сказать: ты не настолько ужасен, как тебе самому кажется. Да, ошибся, поступил плохо. Но ты ведь это понимаешь, искренне сожалеешь о своём поступке и изменил бы всё, будь у тебя такая возможность. И, мне кажется, ты вполне заслуживаешь шанса на прощение. Так что можешь не верить, можешь возражать, но всё-таки подумай о том, что я сейчас скажу: тебе стоит набраться решимости и поговорить с ней. Очень может быть, заглянув ей в глаза, ты увидишь совсем не то, что ожидаешь.

Бельфенор слушал внимательно, чуть хмурясь, а взгляд был напряжённым, но, главное, уже не таким безжизненным, как раньше. Может, мужчина банально взял себя в руки, а, может, ему стало легче просто оттого, что часть боли выплеснулась наружу. Когда я договорила, он медленно кивнул и, тихо шепнув "спасибо!", осторожно коснулся губами моих губ. После чего, отстранившись, с бледной неуверенной улыбкой уточнил:

— Тилль, а скажи мне, когда ты научилась читать мысли?

— Какие мысли? — недоуменно нахмурилась я.

— Мои. Я сейчас, по-моему, ни одной фразы до конца не договорил, — насмешливо пояснил он.

— Да было бы, что читать, — машинально и для порядка проворчала я, а сама — всерьёз растерялась.

Читала или нет, а ведь я в самом деле знала, что именно спросит Фель дальше. Сейчас это ощущение пропало, но минуту назад я, кажется, слышала его слова до того, как они прозвучат. В самом деле походило на ментальную магию, которой я сроду никогда не владела. Или — на что-то ещё, думать о чём очень не хотелось. Было боязно, потому что в глубине души я знала ответ на вопросы "как?" и "почему?", но вытащить их на поверхность пока не была готова. Поэтому предпочла просто сбежать от опасной темы.

— Пойдём. Надо найти Миля и поговорить с ним.

А потом надо будет сходить в госпиталь, отпроситься на полдня и спокойно всё обдумать в тишине и одиночестве, когда никто не стоит над душой, не торопит, не обнимает и не смотрит так, что все здравые мысли разом куда-то улетучиваются.

Бельфенор

Полный ненависти взгляд этой девочки... Это было похоже на удар. Тяжёлый сокрушительный удар в грудь, выбивший весь воздух, раздробивший грудину и рёбра. Самый страшный ночной кошмар, терзавший меня больше половины жизни, трусливо загнанный в самые глубины подсознательного, вдруг воплотившийся в реальности. Этот взгляд, кажется, вывернул меня наизнанку, растоптал, смешал в кучу прошлое, настоящее, возможное и невозможное. Пламя внутри взревело, взметнулось, едва не выплеснувшись наружу — от боли, от отчаянья, от бессильной злобы на самого себя.

В первые мгновения я совершенно не понимал, что происходит. Только выработанный с детства рефлекс в экстремальной ситуации не терять контроля над даром заставил призвать стихию к порядку. Сжать зубы и заставить огонь утихнуть — и тот побитой собакой забился в глубину ауры и сознания, туда, откуда выползли на поверхность застарелые страхи.

Когда до шокированного и смятённого разума дошло, кто и почему сидит передо мной... Единственная пришедшая в голову мысль показалась единственно верной. Я должен был хоть так всё исправить. Как угодно, лишь бы не допустить в очередной раз повторения того же, через что уже проходил! Это казалось настолько очевидным, что все протесты Мельхиора даже не задержались в голове. Показалось, что он издевается: ну не мог же он в самом деле не понимать, что так будет лучше для всех? Все получат идеально подходящего на эту роль убийцу, девочка будет жить, а я... может быть, хоть тогда я наконец-то смогу уйти и избавиться от этих мыслей, чувств и этой памяти?!

Не знаю, чем бы всё закончилось, если бы не вмешалась Тилль. С меня вполне сталось бы действительно убить Миля, разнести всё это здание, выпустив на волю всю силу, попросту отбросив самоконтроль. Но прикосновения женщины, тихий голос... почему-то я просто не мог не подчиниться, не мог сопротивляться, да что там — даже мысли о протесте не возникло!

Бороться с ней я не мог, да, зато мог попытаться убедить. Оказывается, я очень хорошо помнил усталое презрение в её глазах в самую первую нашу встречу, и казалось несложным вызвать его вновь. Откуда-то я точно знал, что презрение, отвращение, ненависть в глубоких фиолетовых глазах раздавят меня окончательно, и сейчас отчаянно желал, чтобы это наконец случилось. Иной реакции на собственные слова я даже не предполагал. Я сам себя за это ненавидел и презирал, так могла ли эта пылкая порывистая женщина ответить чем-то иным?

Ответила. Я даже поначалу не поверил — решил, происходящее мне снится или грезится наяву. И слёзы, и обхватившие мою голову тонкие ладони, и торопливый стук сердца под щекой...

Слова женщины окончательно поставили меня в тупик, а пристальный внимательный взгляд добавил растерянности. Она в самом деле не сердилась, не считала меня чудовищем, не испытывала отвращения. Более того, она сочувствовала мне! Причём сочувствовала не из девичьего всепрощающего мягкосердечия, а сдержанно, рассудительно, вполне осознанно и даже аргументированно. И мне было совершенно нечего ей возразить, потому что все кажущиеся очевидными утверждения она легко опровергала и полагала глупостями. Осталось только смириться, взять себя в руки, в очередной раз загнав лишние эмоции в дальний угол.

Долгие годы обучения помогают нам научиться смирять собственные чувства и порывы. Некоторым это ввиду характера даётся легче, для некоторых последствия срыва не носят разрушительный характер, некоторым удаётся полностью разграничить собственные эмоции и магию. Последнее чаще всего случается с магами короткоживущих видов — наверное, природный защитный механизм. Мне в своё время пришлось приложить массу усилий, чтобы взрывной характер типичного огненного мага перестал осложнять жизнь, а в особо тяжёлых случаях взрывались только эмоции, а не строения вокруг. И измениться, да. В детстве я был мало похож на себя-нынешнего.

Несмотря на всё сказанное, проникнуться точкой зрения Тилль я не мог: казалось, она чего-то не поняла или проявила излишнюю доброту. Но зёрна сомнения, зароненные в мою душу, упали на благодатную почву.

Тилль утверждала, что Вириталь не обязательно ненавидит меня и презирает. Неужели подобное возможно? Сама целительница к моей истории отнеслась с участием и пониманием гораздо большим, чем то, о котором я даже мог мечтать, но она ведь не знала всего. И Вириталь она тоже не знала, как она могла судить?

Но, с другой стороны... я и сам её совсем не знал.

Да, я не имел права на её прощение, но — в самом деле был просто обязан его попросить. Сказать, что сожалею, что признаю свою вину, что... да просто перешагнуть через себя. Ведь если меня не желает принимать Грань, то, может быть, это не наказание, а шанс всё исправить? Даже не шанс, почти приказ. И я в самом деле не смогу обрести покоя, не встретившись всё-таки со своим страхом.

Времени, пока мы искали Мельхиора, мне хватило, чтобы окончательно принять решение. Теперь я знал, что нужно сделать, когда закончится эта история. Как говорил эль Алтор, боги не наказывают просто так, а учат. Так, может, урок был не в том, — или, скорее, не только в том, чтобы осознать собственную глупость и жестокость, а в том, чтобы побороть страх и... наверное, смирить гордость?

— Ага. Живые, оба, — прокомментировал Миль, поднимая на нас взгляд от каких-то документов. Обнаружился он в собственном же кабинете, но нам пришлось некоторое время подождать, пока тёмного покинут предыдущие посетители. — Вроде даже в своём уме, — добавил с сомнением, окинув меня взглядом.

— Вроде бы, — поморщившись, кивнул я. — Прости, что я на тебя так накинулся. Это было... временное помутнение.

— Я так и понял. Ладно, забыли, — благодушно отмахнулся Мельхиор, жестом приглашая нас сесть. — Тогда, раз ты способен нормально разговаривать и держать себя в руках, давай вкратце: откуда эта девица тебя знает?

— От матери, я полагаю, — поморщившись, ответил я.

— То есть, она твоя внебрачная дочь? — тёмный вскинул брови.

— Она моя вполне законная внучка, — возразил я мрачно. Тилль покосилась на меня настороженно; наверное, ожидала повторного срыва и всплеска эмоций, но я уже вполне себя контролировал. Причём не просто контролировал, а... мне даже как будто стало легче. Может, от наконец-то принятого решения, отважиться на которое я не мог полжизни?

— А? А-а, то есть, имя мне не зря показалось знакомым, — протянул Миль. — В принципе, на мотив для подставы тянет. И даже объясняет, откуда она могла знать про твою струну.

— Совершенно не обязательно, — поморщившись, отмахнулся я. — Я ношу струну на ремне сравнительно недавно, с начала войны. Поначалу вообще таскал на цепочке на шее, но это неудобно, потом — в креплении на запястье, так все обычно и делают. Пряжка — индивидуальный заказ, сделанный специально под неё, так что это нераспространённая практика.

— Вот как? Что ж, это только укрепляет меня во мнении, что есть третий, организатор.

— Миль, а можно всё-таки в подробностях, как всё случилось? Или не в подробностях, а хотя бы по порядку? — недовольно вставила Тилль, и тёмный состроил виноватую гримасу.

— Да, извини, я забыл, что вы не в курсе. Значит, дело было так...

Мальчик-менталист Лантаин по иронии судьбы буквально вырос в посольстве тёмных: он был сыном вещевика, отвечавшего за чистоту и порядок в этом здании. Он-то с несколькими любознательными друзьями и нашёл тамошние потайные коридоры, о которых хозяева, разумеется, знали, но в существование которых посторонних не посвящали. В детстве он успел излазить их вдоль и поперёк, поэтому прекрасно ориентировался в хитросплетении переходов. Именно он помог сообщнице пробраться внутрь и вытащить наружу обездвиженного Владыку.

Тот отпустил охрану совсем даже не ради случайного свидания. Всё-таки, дураком Владыка не был, и в рискованную авантюру с малознакомой девицей наверняка не пустился бы. А вот просто побыть в одиночестве, когда не нужно держать лицо перед посторонними, и можно дать волю эмоциям... Его было сложно за это винить и осуждать. Я по себе знал, насколько трудно принять поражение, тем более — такое поражение. Менталисту ничего не стоило на несколько секунд подавить волю измученного усталого мужчины, и этого вполне хватило, чтобы заставить его выпить зелье. А потом было поздно бороться, и заговорщики вдвоём вынесли тело тем же ходом, через который попали внутрь.

Танагриаль, вызвавшаяся помогать вместе со всеми при организации праздника, без особого труда сумела подсыпать в мою тарелку простой сонный порошок. Это было даже не снотворное в полном смысле: расслабляющее успокаивающее средство, применяемое широко и повсеместно, безвредное и быстро выводящееся из организма. За вкусом сырого лука и мелкой непотрошёной рыбы, частью горчащей по вполне естественным причинам, заметить его было невозможно, так что здесь заговорщики почти не рисковали. Одного они не учли: моего настойчивого стремления напиться и забыться. В сочетании с алкоголем эффект получился совсем даже не снотворный, но зато расслабился я от души.

Когда жертва усыпления вместо того, чтобы начать клевать носом и потихоньку убраться в посольство, пустилась в пляс, девушке ничего не оставалось, кроме как наблюдать и ждать удобного момента. Для прикрытия, чтобы без особого риска выкрасть, а потом подложить струну, у неё было две дозы другого зелья, несколько менее распространённого, но тоже популярного — маскировочного порошка, следы которого Миль как раз нашёл в храме и даже на моей струне.

На этом месте Тилль со стоном звучно хлопнула себя по лбу.

— Вот же я дура!

— Аргументируй, — предложил Мельхиор.

— Я же ночью от холода проснулась, и был этот запах! Точнее, не ночью, уже ближе к рассвету, в сумерках. Запах у зелья очень специфический — сладковатый такой, травянистый, вкрадчивый. Мы его летом постоянно использовали в лесах, он помогает неплохо прикрыть магическую ауру, а по лету его даже собаки не берут. Зимой же не пользовались как раз из-за запаха, он зимой слишком отчётливый, и без собак можно учуять. Я же ещё подумала, что он никак с холодом не ассоциируется...

— М-да. Вот так и допрашивай этих свидетелей, — сокрушённо вздохнул Миль. — Да ладно, не переживай, даже если бы ты этот запах вспомнила, это мало что дало бы. И так было понятно, что ночью её забрали, ночью и подбросили. Время-то своего случайного пробуждения ты всё равно не знаешь? Ну, вот. Ничего бы эта информация не дала, не дёргайся. Но в следующий раз будь, пожалуйста, внимательнее.

— Тогда я даже знаю, как реабилитироваться, — оживилась она. — Фель ещё той ночью свой хайратник посеял. Когда мы танцевали, точно помню, он ещё был. А вот утром — уже нет.

— Посеял, — подтвердил я в ответ на вопросительный взгляд следователя. — Но вот где и когда — не помню. В храме, когда мы оттуда уходили, его точно не было.

— Получается, ты либо уронил его где-то по дороге, либо он зачем-то понадобился убийце. Ценная вещь-то?

— Нет, не думаю. Просто памятная и дорогая лично мне; его мать делала, очень обидно было потерять вот так, — поморщившись, отмахнулся я. — В храме его точно не было, а если по дороге потерялась — искать бесполезно.

— Так, вот про твою мать я совсем ничего не знаю, давай отсюда подробнее. Таскаешь ты его, как я сейчас вспоминаю, давно, чуть не всю жизнь? Вот. До сих пор, несмотря ни на что, не терялся, а тут вдруг взял — и сам соскользнул? Нет, не верю я в такие совпадения. Рассказывай.

— А что рассказывать? — растерянно пожал плечами я. — Я плохо её помню, она очень рано ушла за Грань, мне тогда всего тринадцать было. Отношения с отцом у них были странные. Кажется, она была совсем не из родовитой семьи, может быть, даже сирота, потому что о её родственниках я никогда ничего не слышал. Не знаю, почему отец женился именно на ней: они друг к другу были равнодушны. Ещё, кажется, у неё был какой-то слабый магический дар. Точно не целительство и не предметная магия; кажется, или пространство, или хаос. Скорее всего, последнее. Отец не любил её вспоминать, вскоре женился вновь — уже если не по большой любви, то по взаимной симпатии. Но, собственно, его нынешнюю жену ты и так знаешь. Я, конечно, могу попробовать с ним связаться и что-нибудь разузнать о матери, но почти уверен, что он не будет обсуждать со мной эту тему. Мне кажется, после смерти моей жены он потерял ко мне всякий интерес. Даже не пытался повторно намекнуть, что нужен наследник старшей ветви. У него там своих не то трое, не то четверо, а я благополучно сгинул в дальних далях, и, полагаю, его это полностью устраивает.