|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
ЧАСТЬ 1. ДОРОГА В НИКУДА. APPASSIONATO.
'Но нас поставили над людьми, мы не вправе тратить себя на то, чем можно пренебречь, мы должны смотреть вглубь человеческого сердца'.
А.С.Экзюпери
OUVERTURE.
Италия. Венеция. 1900 год
Он стоял в полумраке, на самой грани между мерцающим искристым светом бальной залы палаццо и прохладной тьмой февральской ночи. Танцующие пары стремительно проносились мимо, обдавая запахом разгоряченных тел, вина и растоптанных цветов, запахом азарта и предвкушения. Каскад пышных юбок в кружевной пене, взлетающий шелк плащей и накидок сливались в многоцветный изменчивый вихрь.
'Сarrus navalis' — шумный ковчег, битком набитый безумцами. Они съезжаются сюда со всего мира, жадно стремясь навстречу любви. Не любя и ничего не обещая друг другу, удобно скрываются за ликами Арлекинов и Коломбин, Пьеро и Панталоне. Смеясь, нарушают запреты и сметают прочь ненужные здесь условности. Богачи и нищие, знать и простолюдины, гости и постоянные жители — все едино, все перемешано в густом коктейле маскарада.
Сколь давно он стал циником, угрюмым одинцом, видящим изнаночную, сумрачную сторону. 'Я вижу ваши пороки, господа, изящно скрытые за застывшим фарфором улыбок, за черными прорезями глаз, за разноцветными султанами перьев. Я ощущаю ваши надежды и ваши чаяния — они пусты, чую огонь вашего эго — он не греет'.
Поймав очередной заинтересованный взгляд, зло усмехнулся в ответ. Как пресен вкус их внимания. Вкус, льстивший когда-то, совсем недавно, в прошлой жизни. Тогда он упивался их улыбками и блеском глаз, смаковал каждую, как марочное вино. Когда-то, но не теперь.
'С открытым лицом, неприличен, у всех на виду,
От горя взахлеб хохочу на перилах Риальто,
Хромым акробатом душа крутит фляги и сальто...'[1].
Сжимая в руке ненужную, давно позабытую маску, он обдумывал зарницей промелькнувшие слова. От их незавершенности саднило на языке, но мельтешение путало мысли, стирало память. Кажется, ожидание получилось бесполезным.
Аккорд, еще и еще аккорд, нарастающий в крещендо. Старина Россини был бы рад знать, что многие годы спустя ветер его музыки будет кружить толпу. Взгляд остановился на чувственном и надменном изгибе губ, на ледяной неприступности бисерной россыпи самоцветов.
— 'Я жду не тебя. А себя и подавно не жду'[1], — строфа, наконец, сложилась в единое целое, и он сделал шаг навстречу прошлому.
Она стояла неподвижно. Ждала. И он шел, раздвигая танцующих, даже не прикасаясь к ним, будто находился в вакууме, который двигался вместе с ним, отталкивая прочь чужие руки, чужие лица. Приблизился, приобнял за тонкую талию и закружил в феерии танца. Движение рядом, молча, ничего не говоря друг другу. Легкие па то отдаляют, то приближают, словно волны, набегающие на прибрежный песок. Беседа в шелесте волн, беседа без слов в ритме вальса.
— Начало нового столетия, монсир. Планы не изменились?
— Почему я должен менять их?
— Но тебя ждут, всегда ждут дома. Ты знаешь это.
И этот ответ тоже знаком. Слова впечатываются в совесть, проедая ее расплавленным свинцом, застывая на краях незаживающей раны острой бахромой окалины.
— Мой дом остался в прошлом.
— Он в настоящем, — возражает маска. — Мы все с тобой. Все, кроме тех, кого не вернуть. Но то, что было — вернуть невозможно.
— Это возможно, — тяжелые слова падают, как увесистые камни. Как много он мог бы сейчас наговорить ей. Горячо, захлебываясь от злости на этот чертов мир, требовать понимания, просить что-то объяснить им. Но к чему изменять самому себе, сбиваясь на раздраженность.
— Ты ведь понимаешь, что творишь?
Понимает ли он смысл своего безумного поступка?
Еще как!
Отстранился и закрутил ее в причудливой петле танца: па-де-вальс, балансэ — выше голову, девочка. Изящней и легче. И не донимай бессмысленными вопросами.
— Ты одна? — Молчит, гордо вздернув подбородок. Жаль. — Так все-таки вы расстались?
— Не имеет значения.
— Не спрошу — почему, ведь ты не ответишь. Мне важно знать когда. Это и мой друг.
— Почти сразу после того, как ты ушел.
Время не имеет власти, если ты не живешь. Существуешь, но не живешь. Но напоминание о нем неприятно, оно возвращает в реальность. Черт! Спустя всего-то пару десятков лет.
— Отец?
Пожимает плечами. Случись с ним что, уж, наверное, сказала бы. А так...
— Мне пора. На этот раз надолго.
— Хотя бы пообещай, что вернешься сюда вновь. Через год, через два, — она с надеждой заглядывает в его глаза. — Проклятье, Дэв, да хоть через сто лет я буду ждать тебя здесь, ты слышишь?!
— Карнавал — лучшее место встречи, для таких, как мы, — кривая улыбка в ответ.
Танец окончен. Он склонился перед маской в галантном поклоне: 'Я сохраню твой облик на изнанке сетчатки — пусть врежется в память, пусть не забудется. Последнее связующее звено с моей прошлой жизнью, бесценная помощница в радости и в печали'.
Я бегу, я бегу, я успею, я должен успеть,
Если пляска имен мне не станет прижизненным склепом.
Вдоль стены, по стене... черт тебя побери, не хрипеть!
Ты же просто обязан прорваться, и хватит об этом.
Я держусь, я еще... но безвольно слабеет рука,
И безумие дразнит агатовым шепотом в уши.
Видишь цель? Как безбожно она от тебя далека.
Ну, иди же вперед, и не думай, не чувствуй, не слушай.
Впереди — пепелище, и буря, и выстрел в упор,
Позади — слепота и осколки разбитой надежды.
Но пока меня кто-то недобрый из жизни не стер,
Я, конечно, вернусь, только я не уверен, что прежним [1].
ГЛАВА 1. АККОЛАДА.
'Все, что ни случается, имеет свою причину, начало веревки влечет за собой конец ее. Взятый правильно путь через равнины вселенной приводит скитальца к намеченной цели, а ошибка и беспечность завлекут его на солончак гибели'.
В.Ян
Россия. г.Владивосток
Маленький маршрутный автобус еле тащился по темной ленте шоссе посреди приморской тайги и надвигающихся сумерек. Трясясь по ухабам на заднем сиденье, я вновь и вновь прокручивала в памяти события вчерашнего дня.
Все началось со сна. Когда он снится, я точно знаю, что все пойдет наперекосяк. Проверено.
Начало различалось лишь в деталях: это бывала гладкая поверхность пруда, украшенная алыми пятнами кленовых листьев, или глянцевая ледяная друза, или же просто зеркало. В какой-то момент мое собственное, с детства знакомое лицо, начинало исчезать, расплываясь ртутными дорожками. Словно кто-то невидимый легко встряхивал прозрачную гладь, изменяя картинку калейдоскопа. Оп — это я, оп — и из зазеркалья на меня задумчиво смотрит незнакомая девушка. Пламя волос окутывает ее плечи, четкие пламенные мазки окаймляют глаза — золотые, лисьи, бездонно глубокие. Они затягивают, затягивают, затягивают... И в этот момент я всегда просыпаюсь.
Полумрак раннего утра в оконном квадрате заслонила нависшая надо мною тень. Пушистое кошачье лицо с выражением величайшей заботы вопросило: -Уа-мррра?
— Привет, — ответила я, — пошли пить кофе?
Да-да, мой Ярик просто обожает холодный кофе с гематогеном. Такой вот кошачий бзик. На завтрак мы традиционно усаживаемся рядышком за столом и наслаждаемся тишиной: кот смакует содержимое своего блюдца, комментируя его вкусность, я беззвучно смотрю теленовости. Почему беззвучно? Но я и так знаю, что все сообщения только о массовых увольнениях и банкротствах, к чему же расстраиваться.
Торопливо допиваю свою чашку и бегу одеваться. Да здравствует очередное хмурое утро.
Банк. Казалось бы, работа, как работа, но она была мне ненавистна столь сильно, что хотелось свернуться маленькой улиткой в самом дальнем уголке спирального домика и застыть там неподвижно. Как возможно привыкнуть к ежедневной волне негатива, только нарастающей на протяжении последних месяцев? Сколько времени уже это тянется — год, полтора? Люди теряли работу, им сокращали зарплату, у них астрономически росли платежи, если кредиты брались в иностранной валюте. Со всеми этими проблемами они приходили к нам, щедро расплескивая свою злость и обиду.
Бах! Автобус подкинуло особенно сильно, так что нескладные сиденья громыхнули над просевшими рессорами, и я рывком очнулась от размышлений. Уткнувшись лбом в стекло, проводила взглядом убегающие назад обочины дороги в пожухлых зарослях. Хмурый день безвременья, залитый проливным дождем. Там, за окном, наверное, прелый запах устилающей дорогу листвы мешается с осенней свежестью. Здесь духота десятков дыханий, запертых в тесном салоне, и легкий привкус бензина. Здесь и сейчас я удираю от вчерашних проблем, трусливо поджав хвост, как нашкодивший лисенок.
А вчера был разговор. Недовольный шеф появился незадолго до окончания рабочего дня и осчастливленные коллеги так и замелькали, дружно ловя момент, чтобы забежать к нему со своими накопившимися делами. Вот и мне пришлось предстать пред суровыми очами 'благодетеля'.
— А это что? Ах да, по той проблеме с программным обеспечением, — с выражением глубокого скепсиса на лице, он углубился в якобы деловитое и вдумчивое изучение письма. Занявшее, впрочем, не более нескольких секунд.
— Сойдет и так. Отправляй, — он размашисто чиркнул завитушку подписи.
— Угу, — кивнула я, пытаясь определить его настроение. Хотя бы не рычит, значит можно попытаться добиться чуть большего. — Знаете, я подумала, что пока письмо дойдет по назначению, пока его отпишут к исполнению и так далее, может пройти много времени. Даже, скорее всего, несколько дней... А вот если бы вы сразу позвонили, эээ, то, вероятно, наша маленькая проблема решилась бы намного быстрее, — постаравшись сказать это как можно более значительно, я выжидательно замолчала.
Он смотрел с недовольством и было совершенно очевидно, насколько лень ему звонить куда бы то ни было. Ладно, применим старое мудрое правило, особенно действенное в отношении с руководством: чтобы найти общий язык, свой следует немного прикусить.
— О, — улыбнулась я этому недовольному лицу, — я как всегда несусь впереди паровоза. Но вы ведь хорошо знаете нашу работу и как никто видите подводные камни. Такие вот нестыковки очень мешают работать, а времени на их исправление уходит неоправданно много.
Шеф любил откровенность и периодически старался вызвать на доверительные беседы. В такие моменты следовало особенно держаться начеку, потому что смена его настроения бывала непредсказуема. Вот и сейчас, взгляд потеплел, он расслабленно откинулся в кресле.
— Аврора, да, меня иногда пугает твой темперамент. Хорошо бы он проявлялся в чем-нибудь другом, — он сидел, по-доброму так потирая нижнюю губу.
Некоторая двусмысленность фразы немного насторожила.
— Программистам я позвоню, — продолжал он. — Слушай, а ты проверяла, может быть такие же недочеты у нас и в удаленных офисах?
Я пожала плечами.
— Да, скорее всего, программа же единая для всех.
— Так, ну а там на местах никто, конечно, дальше своего носа не видит. Никто же из них тебе не звонил, не сообщал о проблемах?
— Нет, — осторожный ответ.
— Ну, так не мешало бы навестить их с инспекцией, как ты считаешь?
— ?! Эээ, это командировка?
— Да, я давно собирался провести ревизию, так что поедем вместе, думаю, дня на три-четыре.
— Но это незначительный недочет. Если вы сможете позвонить, чтобы ускорить процесс, то, скорее всего, уже завтра...
Он опять разозлился, обрывая меня на полуслове.
— Ты что же, думаешь, там проверять нечего? Да если они даже такие мелочи, как ты это называешь, у себя под носом не видят, о каком качестве работы вообще может идти речь! У нас тут тоже бардак творится, поэтому некоторых недотеп будем убирать. Все, иди, подумай!
Вылетая из кабинета, я практически столкнулась в дверях с директором. Он зашел, глубоко о чем-то задумавшись, скользнул неулыбчивыми глазами.
— Привет, красавица.
По вечернему времени, банк уже был закрыт, и клиентов не было. Казалось бы, пора уже и домой, но коллеги неприкаянно бродили по залу, собирались группками, что-то шепотом, но очень оживленно обсуждали. На многих лицах застыло беспокойство. Заметив в одной из компаний Макса, моего друга еще со школьных времен, я отправилась к нему, чтобы узнать последние новости.
— Увольнение! — мне одновременно ответили несколько разных человек.
— ???
— Да с обеда уже об этом все говорят, очнись! — Макс ненавязчиво увлек меня в сторонку. — Сказали пока никому домой не расходиться — сейчас будут делать объявление. Директор уже пришел. Значит, скорее всего, сейчас мы узнаем, кого будут увольнять.
Именно в этот момент я ее увидела. Скромная пожилая женщина, много лет проработавшая в банке, она когда-то обучала меня самым азам. Когда-то, всего лишь два года назад я устраивалась сюда на работу, имея в багаже только университетские знания, но твердо собираясь сделать головокружительную карьеру. Когда-то все было так стабильно, и моя первая наставница весело улыбалась моим ошибкам, подсказывая, как и что исправить. Теперь она сидела в углу зала на диванчике с абсолютно белым, будто застывший гипс, лицом и судорожно дышала, давясь воздухом. Я подлетела к ней.
— Авророчка, да как же это? Что же это такое? — она жалко кривилась, в глазах были слезы, готовые прорваться неудержимым потоком. — Мне и осталось всего ничего до пенсии.... Ведь меньше года осталось! Меня точно уволят. На что же мне жить тогда?
— Ну что вы такое говорите? Никто еще ничего не сказал, никаких объявлений не было. Зачем себя накручивать раньше времени?
— Ты знаешь, что я права, ты умная девочка. Я только не знаю, на что мне жить тогда, — голос ее срывался, переходя на шепот. — У меня ведь больной муж на руках...
Я успокаивала ее, стараясь говорить разные банальности решительно и твердо, хотя у самой на душе скребли кошки. В ее словах была доля истины. Большая доля. Мучительно крутящаяся в голове одна и та же фраза не давала мне покоя: 'некоторых недотеп будем убирать'.
А между тем тревожное ожидание плохих новостей заставило всех побросать текущие дела. Ощущая над собой занесенный нож гильотины, люди бестолково толкались в зале, делясь опасениями с коллегами. Тихонько вернувшись в по-прежнему пустующий отдел, я сжала в руке трубку телефона.
— Это опять я.
— Я занят, — рявкнули в трубке.
— Я лишь на секунду, извините! Простите за настойчивость, но это действительно срочно. Точнее, сейчас самое время... Только не ее, пожалуйста.
Молчание.
— Пожалуйста, послушайте меня, тут все с ума сходят, ждут от вас новостей. Все уже знают, в чем дело. Но, только не она...
— А ты что же, решила поиграть в мать Терезу?
— А я давно хотела уйти, и сейчас самое подходящее для этого время. Меня пригласили в другой банк, — я говорила это, не совсем понимая, зачем я это делаю. Просто было ощущение, что так нужно, что так будет правильно.
Опять долгое молчание, затем с необычайной прозорливостью заданный вопрос чуть не выбил меня из колеи: — Зачем ты это делаешь?
— Я давно так решила, и то, что сегодня произойдет, не более, чем повод.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
