Туманность дракона 1. Дорога в никуда

ЧАСТЬ 1. ДОРОГА В НИКУДА. APPASSIONATO.

'Но нас поставили над людьми, мы не вправе тратить себя на то, чем можно пренебречь, мы должны смотреть вглубь человеческого сердца'.

А.С.Экзюпери

OUVERTURE.

Италия. Венеция. 1900 год

Он стоял в полумраке, на самой грани между мерцающим искристым светом бальной залы палаццо и прохладной тьмой февральской ночи. Танцующие пары стремительно проносились мимо, обдавая запахом разгоряченных тел, вина и растоптанных цветов, запахом азарта и предвкушения. Каскад пышных юбок в кружевной пене, взлетающий шелк плащей и накидок сливались в многоцветный изменчивый вихрь.

'Сarrus navalis' — шумный ковчег, битком набитый безумцами. Они съезжаются сюда со всего мира, жадно стремясь навстречу любви. Не любя и ничего не обещая друг другу, удобно скрываются за ликами Арлекинов и Коломбин, Пьеро и Панталоне. Смеясь, нарушают запреты и сметают прочь ненужные здесь условности. Богачи и нищие, знать и простолюдины, гости и постоянные жители — все едино, все перемешано в густом коктейле маскарада.

Сколь давно он стал циником, угрюмым одинцом, видящим изнаночную, сумрачную сторону. 'Я вижу ваши пороки, господа, изящно скрытые за застывшим фарфором улыбок, за черными прорезями глаз, за разноцветными султанами перьев. Я ощущаю ваши надежды и ваши чаяния — они пусты, чую огонь вашего эго — он не греет'.

Поймав очередной заинтересованный взгляд, зло усмехнулся в ответ. Как пресен вкус их внимания. Вкус, льстивший когда-то, совсем недавно, в прошлой жизни. Тогда он упивался их улыбками и блеском глаз, смаковал каждую, как марочное вино. Когда-то, но не теперь.

'С открытым лицом, неприличен, у всех на виду,

От горя взахлеб хохочу на перилах Риальто,

Хромым акробатом душа крутит фляги и сальто...'[1].

Сжимая в руке ненужную, давно позабытую маску, он обдумывал зарницей промелькнувшие слова. От их незавершенности саднило на языке, но мельтешение путало мысли, стирало память. Кажется, ожидание получилось бесполезным.

Аккорд, еще и еще аккорд, нарастающий в крещендо. Старина Россини был бы рад знать, что многие годы спустя ветер его музыки будет кружить толпу. Взгляд остановился на чувственном и надменном изгибе губ, на ледяной неприступности бисерной россыпи самоцветов.

— 'Я жду не тебя. А себя и подавно не жду'[1], — строфа, наконец, сложилась в единое целое, и он сделал шаг навстречу прошлому.

Она стояла неподвижно. Ждала. И он шел, раздвигая танцующих, даже не прикасаясь к ним, будто находился в вакууме, который двигался вместе с ним, отталкивая прочь чужие руки, чужие лица. Приблизился, приобнял за тонкую талию и закружил в феерии танца. Движение рядом, молча, ничего не говоря друг другу. Легкие па то отдаляют, то приближают, словно волны, набегающие на прибрежный песок. Беседа в шелесте волн, беседа без слов в ритме вальса.

— Начало нового столетия, монсир. Планы не изменились?

— Почему я должен менять их?

— Но тебя ждут, всегда ждут дома. Ты знаешь это.

И этот ответ тоже знаком. Слова впечатываются в совесть, проедая ее расплавленным свинцом, застывая на краях незаживающей раны острой бахромой окалины.

— Мой дом остался в прошлом.

— Он в настоящем, — возражает маска. — Мы все с тобой. Все, кроме тех, кого не вернуть. Но то, что было — вернуть невозможно.

— Это возможно, — тяжелые слова падают, как увесистые камни. Как много он мог бы сейчас наговорить ей. Горячо, захлебываясь от злости на этот чертов мир, требовать понимания, просить что-то объяснить им. Но к чему изменять самому себе, сбиваясь на раздраженность.

— Ты ведь понимаешь, что творишь?

Понимает ли он смысл своего безумного поступка?

Еще как!

Отстранился и закрутил ее в причудливой петле танца: па-де-вальс, балансэ — выше голову, девочка. Изящней и легче. И не донимай бессмысленными вопросами.

— Ты одна? — Молчит, гордо вздернув подбородок. Жаль. — Так все-таки вы расстались?

— Не имеет значения.

— Не спрошу — почему, ведь ты не ответишь. Мне важно знать когда. Это и мой друг.

— Почти сразу после того, как ты ушел.

Время не имеет власти, если ты не живешь. Существуешь, но не живешь. Но напоминание о нем неприятно, оно возвращает в реальность. Черт! Спустя всего-то пару десятков лет.

— Отец?

Пожимает плечами. Случись с ним что, уж, наверное, сказала бы. А так...

— Мне пора. На этот раз надолго.

— Хотя бы пообещай, что вернешься сюда вновь. Через год, через два, — она с надеждой заглядывает в его глаза. — Проклятье, Дэв, да хоть через сто лет я буду ждать тебя здесь, ты слышишь?!

— Карнавал — лучшее место встречи, для таких, как мы, — кривая улыбка в ответ.

Танец окончен. Он склонился перед маской в галантном поклоне: 'Я сохраню твой облик на изнанке сетчатки — пусть врежется в память, пусть не забудется. Последнее связующее звено с моей прошлой жизнью, бесценная помощница в радости и в печали'.

Я бегу, я бегу, я успею, я должен успеть,

Если пляска имен мне не станет прижизненным склепом.

Вдоль стены, по стене... черт тебя побери, не хрипеть!

Ты же просто обязан прорваться, и хватит об этом.

Я держусь, я еще... но безвольно слабеет рука,

И безумие дразнит агатовым шепотом в уши.

Видишь цель? Как безбожно она от тебя далека.

Ну, иди же вперед, и не думай, не чувствуй, не слушай.

Впереди — пепелище, и буря, и выстрел в упор,

Позади — слепота и осколки разбитой надежды.

Но пока меня кто-то недобрый из жизни не стер,

Я, конечно, вернусь, только я не уверен, что прежним [1].

ГЛАВА 1. АККОЛАДА.

'Все, что ни случается, имеет свою причину, начало веревки влечет за собой конец ее. Взятый правильно путь через равнины вселенной приводит скитальца к намеченной цели, а ошибка и беспечность завлекут его на солончак гибели'.

В.Ян

Россия. г.Владивосток

Маленький маршрутный автобус еле тащился по темной ленте шоссе посреди приморской тайги и надвигающихся сумерек. Трясясь по ухабам на заднем сиденье, я вновь и вновь прокручивала в памяти события вчерашнего дня.

Все началось со сна. Когда он снится, я точно знаю, что все пойдет наперекосяк. Проверено.

Начало различалось лишь в деталях: это бывала гладкая поверхность пруда, украшенная алыми пятнами кленовых листьев, или глянцевая ледяная друза, или же просто зеркало. В какой-то момент мое собственное, с детства знакомое лицо, начинало исчезать, расплываясь ртутными дорожками. Словно кто-то невидимый легко встряхивал прозрачную гладь, изменяя картинку калейдоскопа. Оп — это я, оп — и из зазеркалья на меня задумчиво смотрит незнакомая девушка. Пламя волос окутывает ее плечи, четкие пламенные мазки окаймляют глаза — золотые, лисьи, бездонно глубокие. Они затягивают, затягивают, затягивают... И в этот момент я всегда просыпаюсь.

Полумрак раннего утра в оконном квадрате заслонила нависшая надо мною тень. Пушистое кошачье лицо с выражением величайшей заботы вопросило: -Уа-мррра?

— Привет, — ответила я, — пошли пить кофе?

Да-да, мой Ярик просто обожает холодный кофе с гематогеном. Такой вот кошачий бзик. На завтрак мы традиционно усаживаемся рядышком за столом и наслаждаемся тишиной: кот смакует содержимое своего блюдца, комментируя его вкусность, я беззвучно смотрю теленовости. Почему беззвучно? Но я и так знаю, что все сообщения только о массовых увольнениях и банкротствах, к чему же расстраиваться.

Торопливо допиваю свою чашку и бегу одеваться. Да здравствует очередное хмурое утро.

Банк. Казалось бы, работа, как работа, но она была мне ненавистна столь сильно, что хотелось свернуться маленькой улиткой в самом дальнем уголке спирального домика и застыть там неподвижно. Как возможно привыкнуть к ежедневной волне негатива, только нарастающей на протяжении последних месяцев? Сколько времени уже это тянется — год, полтора? Люди теряли работу, им сокращали зарплату, у них астрономически росли платежи, если кредиты брались в иностранной валюте. Со всеми этими проблемами они приходили к нам, щедро расплескивая свою злость и обиду.

Бах! Автобус подкинуло особенно сильно, так что нескладные сиденья громыхнули над просевшими рессорами, и я рывком очнулась от размышлений. Уткнувшись лбом в стекло, проводила взглядом убегающие назад обочины дороги в пожухлых зарослях. Хмурый день безвременья, залитый проливным дождем. Там, за окном, наверное, прелый запах устилающей дорогу листвы мешается с осенней свежестью. Здесь духота десятков дыханий, запертых в тесном салоне, и легкий привкус бензина. Здесь и сейчас я удираю от вчерашних проблем, трусливо поджав хвост, как нашкодивший лисенок.

А вчера был разговор. Недовольный шеф появился незадолго до окончания рабочего дня и осчастливленные коллеги так и замелькали, дружно ловя момент, чтобы забежать к нему со своими накопившимися делами. Вот и мне пришлось предстать пред суровыми очами 'благодетеля'.

— А это что? Ах да, по той проблеме с программным обеспечением, — с выражением глубокого скепсиса на лице, он углубился в якобы деловитое и вдумчивое изучение письма. Занявшее, впрочем, не более нескольких секунд.

— Сойдет и так. Отправляй, — он размашисто чиркнул завитушку подписи.

— Угу, — кивнула я, пытаясь определить его настроение. Хотя бы не рычит, значит можно попытаться добиться чуть большего. — Знаете, я подумала, что пока письмо дойдет по назначению, пока его отпишут к исполнению и так далее, может пройти много времени. Даже, скорее всего, несколько дней... А вот если бы вы сразу позвонили, эээ, то, вероятно, наша маленькая проблема решилась бы намного быстрее, — постаравшись сказать это как можно более значительно, я выжидательно замолчала.

Он смотрел с недовольством и было совершенно очевидно, насколько лень ему звонить куда бы то ни было. Ладно, применим старое мудрое правило, особенно действенное в отношении с руководством: чтобы найти общий язык, свой следует немного прикусить.

— О, — улыбнулась я этому недовольному лицу, — я как всегда несусь впереди паровоза. Но вы ведь хорошо знаете нашу работу и как никто видите подводные камни. Такие вот нестыковки очень мешают работать, а времени на их исправление уходит неоправданно много.

Шеф любил откровенность и периодически старался вызвать на доверительные беседы. В такие моменты следовало особенно держаться начеку, потому что смена его настроения бывала непредсказуема. Вот и сейчас, взгляд потеплел, он расслабленно откинулся в кресле.

— Аврора, да, меня иногда пугает твой темперамент. Хорошо бы он проявлялся в чем-нибудь другом, — он сидел, по-доброму так потирая нижнюю губу.

Некоторая двусмысленность фразы немного насторожила.

— Программистам я позвоню, — продолжал он. — Слушай, а ты проверяла, может быть такие же недочеты у нас и в удаленных офисах?

Я пожала плечами.

— Да, скорее всего, программа же единая для всех.

— Так, ну а там на местах никто, конечно, дальше своего носа не видит. Никто же из них тебе не звонил, не сообщал о проблемах?

— Нет, — осторожный ответ.

— Ну, так не мешало бы навестить их с инспекцией, как ты считаешь?

— ?! Эээ, это командировка?

— Да, я давно собирался провести ревизию, так что поедем вместе, думаю, дня на три-четыре.

— Но это незначительный недочет. Если вы сможете позвонить, чтобы ускорить процесс, то, скорее всего, уже завтра...

Он опять разозлился, обрывая меня на полуслове.

— Ты что же, думаешь, там проверять нечего? Да если они даже такие мелочи, как ты это называешь, у себя под носом не видят, о каком качестве работы вообще может идти речь! У нас тут тоже бардак творится, поэтому некоторых недотеп будем убирать. Все, иди, подумай!

Вылетая из кабинета, я практически столкнулась в дверях с директором. Он зашел, глубоко о чем-то задумавшись, скользнул неулыбчивыми глазами.

— Привет, красавица.

По вечернему времени, банк уже был закрыт, и клиентов не было. Казалось бы, пора уже и домой, но коллеги неприкаянно бродили по залу, собирались группками, что-то шепотом, но очень оживленно обсуждали. На многих лицах застыло беспокойство. Заметив в одной из компаний Макса, моего друга еще со школьных времен, я отправилась к нему, чтобы узнать последние новости.

— Увольнение! — мне одновременно ответили несколько разных человек.

— ???

— Да с обеда уже об этом все говорят, очнись! — Макс ненавязчиво увлек меня в сторонку. — Сказали пока никому домой не расходиться — сейчас будут делать объявление. Директор уже пришел. Значит, скорее всего, сейчас мы узнаем, кого будут увольнять.

Именно в этот момент я ее увидела. Скромная пожилая женщина, много лет проработавшая в банке, она когда-то обучала меня самым азам. Когда-то, всего лишь два года назад я устраивалась сюда на работу, имея в багаже только университетские знания, но твердо собираясь сделать головокружительную карьеру. Когда-то все было так стабильно, и моя первая наставница весело улыбалась моим ошибкам, подсказывая, как и что исправить. Теперь она сидела в углу зала на диванчике с абсолютно белым, будто застывший гипс, лицом и судорожно дышала, давясь воздухом. Я подлетела к ней.

— Авророчка, да как же это? Что же это такое? — она жалко кривилась, в глазах были слезы, готовые прорваться неудержимым потоком. — Мне и осталось всего ничего до пенсии.... Ведь меньше года осталось! Меня точно уволят. На что же мне жить тогда?

— Ну что вы такое говорите? Никто еще ничего не сказал, никаких объявлений не было. Зачем себя накручивать раньше времени?

— Ты знаешь, что я права, ты умная девочка. Я только не знаю, на что мне жить тогда, — голос ее срывался, переходя на шепот. — У меня ведь больной муж на руках...

Я успокаивала ее, стараясь говорить разные банальности решительно и твердо, хотя у самой на душе скребли кошки. В ее словах была доля истины. Большая доля. Мучительно крутящаяся в голове одна и та же фраза не давала мне покоя: 'некоторых недотеп будем убирать'.

А между тем тревожное ожидание плохих новостей заставило всех побросать текущие дела. Ощущая над собой занесенный нож гильотины, люди бестолково толкались в зале, делясь опасениями с коллегами. Тихонько вернувшись в по-прежнему пустующий отдел, я сжала в руке трубку телефона.

— Это опять я.

— Я занят, — рявкнули в трубке.

— Я лишь на секунду, извините! Простите за настойчивость, но это действительно срочно. Точнее, сейчас самое время... Только не ее, пожалуйста.

Молчание.

— Пожалуйста, послушайте меня, тут все с ума сходят, ждут от вас новостей. Все уже знают, в чем дело. Но, только не она...

— А ты что же, решила поиграть в мать Терезу?

— А я давно хотела уйти, и сейчас самое подходящее для этого время. Меня пригласили в другой банк, — я говорила это, не совсем понимая, зачем я это делаю. Просто было ощущение, что так нужно, что так будет правильно.

Опять долгое молчание, затем с необычайной прозорливостью заданный вопрос чуть не выбил меня из колеи: — Зачем ты это делаешь?

— Я давно так решила, и то, что сегодня произойдет, не более, чем повод.

— Я предпочел бы...

— Простите, мне очень тяжело работать с вами.

Он швырнул трубку.

Вот и все. Я смотрела на экран своего монитора, изображавший печального мультяшного попугая, заточенного в клетке с надписью 'Home, sweet home', и ощущала, как в недосягаемую даль улетают мои планы, уверенность в будущем и моя карьера в банковской сфере.

Напряженное ожидание затянулось еще примерно на час. Наконец, когда совершенно все уже были на взводе, торжественно и мрачно, как на похоронах, из кабинета выплыло руководство. Сотрудники застыли столбиками, кто, где стоял, напомнив мне эдаких корпоративных сусликов, впавших в легкий ступор.

'Моцарта нам, пожалуйста. Реквием d-moll', с сарказмом подумала я.

Вступительное слово взял директор. Рассказал, как мы все ему дороги. Объяснил, что в связи с некоторыми проблемами, которые испытывает наш банк из-за экономического кризиса, принято решение о частичном сокращении штата по всем филиалам.

— На тридцать процентов, — уточнил он, и единый вздох ужаса пронесся по залу. — Поэтому..., — он махнул рукой и грузно осел в кресло, предоставив самую тяжкую часть выступления нашему шефу. Тот не стал уточнять, дороги ли мы ему так же, как и директору, а если да, то в какой степени, он просто сразу начал оглашать список уволенных.

— Борисова Аврора, — прозвучало в том числе, и ко мне метнулись изумленные взгляды практически всех присутствовавших. Я ждала окончания списка, но ее фамилия так и не прозвучала.

— Спасибо, — прошептала я одними губами, кому надо — увидел.

Теперь я возвращалась к тому единственному родному человеку, который у меня остался. Ехать уже немного, всего лишь половина пути. Промелькнула короткая остановка в небольшом поселении и сиденье рядом со мной тяжело заскрипело. Я нехотя покосилась, отгоняя от себя хмурые мысли, и невольно задержала взгляд. На соседнем месте возилась, укладывая многочисленные сумки и пакеты, маленькая взъерошенная женщина, по самые брови укутанная в теплый черный платок.

К тому времени стемнело уже так, что видны были лишь смутные, быстро мелькавшие силуэты деревьев, но я упрямо вглядывалась в сумрак. Так удобно думать о своем, смотреть — не видя. Тогда быстрее бежит время в дороге, минуты сливаются бесконечной линией в убегающих вдаль километрах.

Сосредоточиться не удавалось. Назойливое шуршание пластика отвлекало на грани раздражения, и я вновь взглянула на соседку. Что же можно там укладывать так долго? Будто почувствовав внимание, она глухо спросила:

— Што, милочка, ты до конечной, или как? А то, вишь, напередавали мне гостинцев, уж не знаю, как довезу.

Ее лицо, хотя и повернутое ко мне, было настолько затенено платком, что отчетливо виден был лишь острый, хищной формы нос, да очень смуглая кожа. Глаз совсем не было видно, но колючий, цепкий взгляд я отчетливо ощущала.

— Выхожу на конечной, — хмуро подтвердила я, раздумывая, почему же так не хочется ей отвечать. На каком-то глубинном, подсознательном уровне не хочется. — Устраивайтесь, как вам удобно.

И чего я злюсь на человека? Пусть себе шуршит и гремит, мне нет до этого ровно никакого дела.

— Ну, вот и хорошо, милочка. Хорошо, што случилось мне с тобой столкнуться. Хорошо, што тебе не нужно выходить раньше. Вишь, как много у меня подарунков, как много. Семья то у меня большая, всех порадовать надо. А сегодня я их порадую, ох, порадую, — она вновь вернулась к своим пакетам и сидела, любовно перебирая их, тормоша и оглаживая, как кошек.

Я отвернулась и обреченно откинулась на спинку, прикрыв глаза. Невольно продолжая слушать несмолкаемый шелест и то, как она приговаривает себе под нос хрипловатым, словно простуженным голосом: 'Хорошо, как хорошо. Найкрайший то подарунок вот он где оказался...', я незаметно уснула.

* * *

США. Штат Иллинойс

— Эй, шеф, плесни-ка еще скотча, — Сиг метко подтолкнул тяжелый стакан прямо к бармену и ухмыльнулся, поймав встревоженный взгляд. Иногда он позволял себе такие вот вылазки и надирался так, что колени начинали складываться в обратную сторону, словно он клоун, с трудом балансирующий на ходулях. Голова, впрочем, оставалась ясной. Всегда.

От светлых прямоугольников бильярдных столов в глубине зала доносился пьяный смех. Гул десятков голосов заглушали разудалые аккорды кантри. Незатейливый мотивчик лишь ненадолго разбавили хриплые ноты саксофона и Сиг насторожил уши. Нет, нет, птаха Чарли, местные ковбои совсем не ценители блюза лунной ночью. И точно, вскоре послышалась ругань, саксофон взвизгнул и замолк, вновь сменившись заезженной песенкой.

Тусклые кляксы светильников отражались в разлитой по барной стойке лужице виски, почти не освещая несвежую внутренность бара. Да и к чему ему видеть эти небритые рожи? Достаточно просто уставиться на собственное мутное отражение на граненом стекле. Чужие города и страны столько раз оставляли на нем свои следы, что теперь ни единый человек в мире не узнал бы вихрастого нескладного мальчишку в этом по-волчьи жилистом парне. Только светло-голубые глаза, окропленные желтыми брызгами, остались прежними. Как и взгляд: диковатый и жесткий. Жесткость он обрел в те страшные годы, когда прусский выскочка не поделил землю с 'союзом трех баб'. С тех пор узнавать Сига стало некому. А еще он вынес для себя лютую ненависть ко всем властным бабам.

Заррраза! Он с отвращением потер запястье, на котором широким браслетом темнела вязь символов. Гребанная жизнь — сплошная черная полоса. Эта нестираемая метка, как постоянное напоминание о том, что жизнь — дерьмо. И жизнь эту ему подарили, бросили как жалкую подачку, как милостыню. Хотя он не просил. Нет, не просил. Зажимая зубами ошметки фамильной гордости, он мог тогда только давиться собственной кровью, да молча, исподлобья смотреть на высоких, тонкокостных чужаков. В ту пору он еще не знал, что они чужаки на побережье Балтии, не знал, что их хрупкость обманчива, как туманы над Штрелазундом.

Взрыв смеха и женский визг привлек внимание, так что он полуобернулся в сторону шумной компании. Потом и вовсе сел спиной к стойке, наблюдая, как одурманенные девчонки в окружении нескольких верзил пытаются гонять шары, и радостно вопят, когда им удается верно прицелиться. Дуры, какие же дуры. Они рискнули вызвать его интерес.

Неужели нужно опять?! Опять... В конце концов, он уже приличное время не позволял себе лишнего. Ни единого развлечения или срыва, ничего, кроме выпивки в этом паршивом городишке. Умотать бы совсем из этой страны — опаршивело таскаться по барам и слушать их курлыкающий акцент, но они не позволят. Ни шага влево, ни шага вправо, ни единого движения, ни вздоха без благословения. Зверь на поводке, марионетка... А вот черта же вам лысого! Считаете, что слишком покорен, крутой нрав пообтрепался, а шипы сточились?

Плевать, но завтра он свалит. Хотя бы отсюда. А сегодня... сегодня он выбирает вон ту, пышногрудую, с коровьим взглядом из-под длинных ресниц. Сиг глотнул остатки скотча, покатал его по небу, ловя языком огонь напитка, и выплюнул обратно в стакан. Лениво потянулся, поднимаясь, и пружинистым шагом двинулся к намеченной цели.

— Ну, и куда ты прешь? — лениво рыкнул один из перекачанных стероидами здоровяков, перегораживая проход к столу тонким концом кия.

А это он зря. Сиг мгновенно рассвирепел, кровь помчалась по венам безудержно, как галопирующая лошадь. Как сотни тысяч лошадей. Он молча выдернул импровизированный шлагбаум и нарочито переломил почти пополам, хряснув ребром ладони ближе к турняку. Сделал шаг.

Парень, розовощекий, пышущий здоровьем намеку не внял, напротив, даже радостно выдвинулся навстречу, предвкушая забаву. Еще и на дружков оглянулся, приглашая их развлечься.

— Так ты, урод, не понял? — Сиг был на голову меньше его и выглядел далеко не так внушительно. Не опасно выглядел этот пришлый. — Я не хочу, чтобы всякая шваль путалась у меня под ногами, когда я отдыхаю. Понял, э?

Заррраза, а гори оно все синим пламенем. Пусть сегодня будет целых два подарка. Сиг коряво ухмыльнулся, чувствуя, как натягиваются мышцы на порванной когда-то левой щеке. От его пристального взгляда в лице здоровяка впервые проступила тревога. Долго же до тебя доходит, эх, долго...

— Ты ошибся, нидинг, — почти ласково сказал он. — Это тебя я с сегодняшнего дня нарекаю 'Уродом'.

Он еще продолжал свой оскал, когда коротким шипастым обломком несколько раз врезал сначала по лоснящейся физиономии, затем в солнечное сплетение. Нанести удары — дело пары секунд. Парень складывался пополам, жутко вытаращив уцелевшие глаза на месиве из бывшего лица, а окружающие еще не успели стереть циничные усмешки. Сиг пнул его по ногам для ускорения и перешагнул.

— А-а-а-а-ы-ы-ы-ы, — взорвалась воем потрясенная тишина.

Верзилы дружно отодвинулись. Выбранная девица стояла, глупо округлив глаза и рот, так что он не выдержал и фыркнул. И впрямь, корова. Значит, будет сговорчивой.

* * *

Россия. Приморский край п. Хрустальный

Я ошалело металась до дому, рассыпая упаковки с остатками лекарств, не в силах найти те, в которых отчаянно нуждалась. Бабушка лежала пластом, хотя еще с утра резво шлепала по дворику, гоняя вконец обнаглевших ворон. В какой момент ей стало плохо, я не заметила, полностью погрузившись в виртуальное общение со старым приятелем из Киото.

— Kafuku wa azanaeru nawa no gotoshi, — написал он словами пословицы в ответ на мое признание об увольнении. В переводе получалось красиво: 'Несчастье и счастье переплетаются, как волокна в веревке'.

— Ба! Бабуль, иди сюда! Послушай, какая интересная фраза! — звала я ее еще пять минут назад, предлагая, как школьному литератору со стажем, оценить всю прелесть чужого языка. Пять минут... А теперь я суетливо распахивала шкафы в поисках нитроглицерина, или, на худой конец, корвалола, валерианы. Боже мой, да чего угодно! Но ничего не было.

Истерично щелкая по копкам экстренного вызова скорой помощи, я не сразу поняла, что никаких гудков в трубке не слышно. Совсем. Да что же это?! Бросилась к бабушке, прижалась щекой к мокрому лбу. Дышит тяжело, еле слышно. Боже мой, только держись. Держись, умоляю!

Я опять вскочила, выбежала во двор. Соседский дом — скорее туда, все равно вблизи больше никто не живет. Здесь только два ветхих домишка, в обрамлении впечатляющих размеров огородов, ютятся на старой просеке. Из-за собственного огорода бабушка и слышать не хотела о том, чтобы перебраться поближе к людям. Хотя в последние годы сил ее хватало лишь на засев пары грядок. Перемахнув через низенькую, прочно запертую калитку, я еще несколько драгоценных минут потеряла, сбивая кулаки о дверь и ближайшее окно. И только потом пришло осознание, что дом этот нежилой. Допотопный амбарный замок, верным стражем ушедших хозяев преграждавший мне путь, давно проржавел. Перед крыльцом привольно разросся невысокий пока еще бурьян. И собака... у тетки Вари была ведь собака, брехливая и очень ласковая. Тишина. И чернильные провалы в этой тишине и пустоте — на заборе молча сидела пара крупных ворон.

Да где же люди. Люди-и-и! Хотя бы кто-нибудь. Я летела по узкой, до пыли вытоптанной тропе вдоль неширокой лесополосы, вдоль глухих заборов задних дворов. Ни просвета, ни звука, словно краски сгустились в черно-белый режим, словно я вдруг оглохла.

Мне навстречу выступило несколько человеческих силуэтов, и я неслась им навстречу, пытаясь одновременно закричать, чтобы позвать на помощь. Горло сдавило так, что получалось лишь еле слышно сипеть. Шёпотом, я звала их шёпотом: 'Врача! Скорее! Прошу вас!'

А потом... Потом их глаза заледенили движение, хотя я еще продолжала сколько-то бежать по инерции. Не глаза — глянцевые пластмассовые пуговицы, мертвые и бездушные. У всех. На пустых, выбеленных лицах.

Липкий и душный страх мгновенно парализовал, сбивая с ног. Преодолевая вязкое сопротивление воздуха, будто в густой паутине, я извернулась назад. Над головой с силой забили крылья, обдав холодом зимней ночи, и на тропу спикировала черная птица, отрезая мне путь к отступлению. Раскрылся в жутком зове гротескный хищный клюв.

— Карр! — и тьма чернильными кляксами заструилась вокруг птицы. — Каррр! — оглушительно бьют крылья, тьма растет и ширится, меняя очертания фигуры. — Каррра! — всего лишь миг, и передо мной женщина в черном платке. Недавняя знакомая, лица которой по-прежнему не видно.

Захрипел многоголосый грай, болезненно отдаваясь в ушах. Нереальность происходящего сводила с ума, давила на виски многотонными слоями атмосфер. Бред. Всего это просто не может быть, не может. Словно глубинный кошмар из самых дальних углов подсознания разворачивался передо мной наяву. Бездонный омут страха подгибал ноги, студил дыхание. Вокруг бесновалась зловещая мгла, затопляя весь мир неоглядной чернотой.

Тьма и холод, холод и тьма... И больше ничего в целом мире, кроме тьмы вечной ночи, залепившей глаза густой паутиной. Ночь...

Свет возвращался медленно, так медленно, будто я натужно всплывала из глубочайшего омута. Привиделись скульптурные черты мужского лица, склонившегося надо мной. Тревожный взгляд. Опять свет.

Над ухом засопело, и я очнулась. Меня изучали круглые любопытные глаза в облаке белых кудряшек. Черный влажный нос ткнулся в щеку, пыхнул теплым облачком пара.

— Иннокентий, фу! — послышался женский голос, и я непроизвольно вздрогнула. Земля отозвалась эхом поспешных шагов, и рядом возникло вполне человеческое лицо. Взволнованное. Удивленное.

— Девонька, ты чего? Что случилось?! — участливо спрашивала незнакомка, помогая мне сесть. Пес крутился рядом, жался к ногам хозяйки, поскуливал, тревожно нюхая воздух. — Почему ты лежишь здесь на пустыре? Боже, да что случилось с тобой? — взволнованно затеребила она мою руку, увидев, как я испуганно оглядываюсь по сторонам. — Иннокентий, да уйди же ты, неугомонное создание!

Случилось. Что-то случилось. Ощущение действительности возвращалось неохотно. А потом я вспомнила о самом главном.

— Врача, скорее...

Сколько прошло времени после этого? Полчаса, час... С бабушкой все было в порядке. Более того, она и помнить не помнила о сердечном приступе, ворчливо поругивая меня за излишнюю мнительность. Врачи согласно вторили ей, а я чувствовала себя глупее некуда.

— Девушка, милая, ну что же вы так переживаете? — выговаривал мне участковый терапевт. Расплывшееся лицо над синим халатом, глаза спрятаны за темными линзами очков-хамелеонов.

— Гипертония достаточно распространена в таком возрасте, ничего особенного.

— Вы не слышите меня, не хотите слышать... Но разве можно считать, что ничего особенного не случилось, если человек теряет сознание, его невозможно даже привести в чувство... а спустя время она уже не помнит об этом. Даже не верит мне. И вы не верите...

— Все показатели в норме. Не понимаю, чего еще вы от меня хотите, — очки зеркалят мои собственные возмущенные глаза. Проворный шаг к двери. — Да у меня каждый день встречаются пациенты в куда худшем состоянии. Вот когда будет помирать, тогда и звоните.

Широкая спина перечеркнула выход, унося с собой въевшийся дух антисептиков и безразличия. Дверь сиротливо хлопнула. Стекла в рассохшихся оконных переплетах веранды тонко зазвенели. Белый микроавтобус со знаком красного креста споро рванул с обочины, а я все смотрела и смотрела, как крест растворяется в надвигающихся сумерках.

Ни единого движения, даже ветер не шевелил скучно поникшие ветви рябины. Я так и стояла, опустив руки, не решаясь ни вернуться в уютное тепло дома, ни выйти в прохладу осеннего вечера. И его я заметила не сразу. Просто взгляд вдруг зацепился за что-то, чего здесь быть не должно, никогда не было. На другой стороне дороги стоял человек. Мужчина. Стоял монолитно и незыблемо, будто слившись с окружающим пространством. Он смотрел на меня, я — на него. Не видя лица, не различая черт. Размытое пятно акварели, нет, скорее легкий мазок кисти — виден ясно, но ты знаешь, что это только намек, который может исчезнуть в любое мгновенье. Из далекого далека, из прихожей донеслась трель телефона. Я вздрогнула, лишь на мгновение отведя взгляд, и хрупкое волшебство исчезло. Дорога была пуста. Совершенно пуста.

* * *

США. Штат Иллинойс

Резкие толчки сотрясали хлипкую дверь. Сиг недовольно поморщился, продолжая тщательно и не торопясь водить безопасной бритвой по уже гладким щекам. Он знал, что у него гости, еще когда почуял их шаги в фойе мотеля. Только это помогло проснуться после пьянящего угара прошедшей ночи. Когда они шли к лифту в сопровождении трясущегося портье, он уже был одет. Пока они поднимались на тридцать шестой этаж — успел умыться. Он двадцать раз успел бы уйти, но это было бессмысленно. Они знали это и шли неспешно, давая ему время на сборы.

Щеколда всхлипнула и отвалилась, когда Сиг перешагивал порожек ванной. В темном проеме рухнувшей двери замерли двое. Затянутые в серый камуфляж, поджарые, похожие, как близнецы. Служебные псы с наглухо перекрытой способностью к волеизъявлению.

— Так вот, значит, где ты теперь обитаешь? — насмешливо спросил один, белявый.

— Что, хозяева поманили — вы и рады стараться? — настороженно отозвался Сиг, машинально потирая их печать под плотной манжетой. Ее не соскрести, не выжечь кислотой — уж сколько раз он пытался это сделать. Его опознавательный знак, личный маяк, по которому его легко находят даже такие, как эти.

Белявый пренебрежительно осмотрел его, не мигая уставился в глаза.

— Стараться сегодня придется тебе.

Второй прошел в глубь комнаты, чутко поводя носом. Заметил, заррраза. Они слабаков не держат. Наклонился и сдернул толстое покрывало, обнажив опаловой белизны грудь и живот. И опаловой твердости... Небрежно пнул, и девушка свалилась с постели, запрокинув растерзанное горло. Белявый недовольно поморщился.

— Совсем опустился, Хаски. Наследил и сразу собрался в путь-дорогу? — мотнул он головой на походную сумку, валявшуюся на кресле.

— Да жаль, не успел, — в тон ему отозвался Сиг. — Знал бы, что пожалуете, свалил бы ночью.

— Если бы успел — тобой были бы очень недовольны, потому как для тебя опять появилась работенка. Как всегда срочная.

— А мне было бы плевать, — огрызнулся Сиг, принимая папку с бумагами. Нетерпеливо дернул заевший пластиковый замок и извлек на свет свой новый паспорт. — Фью-ю-ю, так я теперь мистер Николас Вайт? Это прямо издевательство какое-то. Обозвали бы еще 'Фурри ', и то было бы ближе к истине.

— Твой первый рейс через полтора часа. — Белявый проигнорировал его выпад. — Как раз успеешь добраться до города.

— И какой конечный пункт? — Сиг быстро пролистнул цветные глянцевые листки. Для кого-то билет на тот свет. — Мадрид? Кто на этот раз оказался неугоден?

— Меня просили передать тебе следующее: 'Обстоятельства складываются благоприятно. Необходимо срочно вступить в контакт с объектом дзета. Если с умом воспользуешься вторым шансом — тебе будет даровано то, что ты хочешь'. — Блекло-желтые глаза с любопытством изучали лицо Сига.

Спокойно, спокойно, только не показывать вида, насколько ему на самом деле важно слышать эти слова. Насколько... а, заррраза! Неужели?! Так, спокойно сложить документы, шаг вправо — схватить сумку. Сумка тоненько взвизгнула. Ах ты, мьольнир тебе в задницу. Из-под неплотно застегнутой полости гибко выскользнул на пол темно-серый полосатый зверек.

— Это что у тебя за крысеныш?

— Больше похож на облезлого лемура, — неожиданно подал голос второй.

Звереныш задрал морду, и зло зашипел на пришельцев. Распушившийся мех увеличил его длинное тельце раза в два, превратив в маленького монстра с оскалом горгульи.

'А ну, быстро назад!' — мысленно заорал Сиг, со всей дури, не раздумывая, что сейчас оглушит мелкого.

Тот затряс головой, обиженно оглянулся и, повинуясь знаку хозяина, легко взлетел по его ноге и куртке на плечо. И уже оттуда продолжил нахально скалиться.

— Когда только успел обзавестись такой дрянью? — брезгливо заметил белявый. Спохватившись, что Сиг уже развернулся к выходу, торопливо заворчал вдогонку. — Эй, Хаски, — он мотнул головой на труп девушки, — ты бы все же не торопился. Сначала надо прибрать за собой.

Сиг развернулся в проеме, блеснул белыми клыками.

— Ну, нет, ребятки. Вы уж сами как-нибудь.

* * *

Швейцария. Кантон Берн. Тунское озеро

Овальная комната, сплошь заставленная высоченными, под самый потолок книжными шкафами, утопала в свете неяркого полуденного солнца. Цветущее буйство зелени за стеклянными дверями зимней оранжереи отвлекало внимание от увядающих красок осенней Швейцарии и угрюмого Беатенберга, нависшего над долиной вечными ледниками.

В глубоком удобном кресле рядом с главой рода Махес восседал сухонький пожилой мужчина в безупречно-деловом костюме. Многолетняя привычка размышлять и управлять отпечаталась на его лице глубокими складками. От соседства мощной фигуры хозяина библиотеки он, определенно, испытывал дискомфорт, смешанный с благоговением. Сидел он очень прямо, максимально развернувшись в сторону собеседника и не расслабляясь, вот уже на протяжении получаса, пока они вели беседу. Чуть позади кресла сира Регина фон Махес, неподвижно выпрямившись, стоял его доверенный друг и секретарь — Мануэль.

— Месье Прот, давайте резюмируем: политика экспансии, которую мы сейчас проводим, неизбежно повлечет за собой значительные убытки. Во всяком случае, по итогам текущего года убыток может достичь около девятисот миллионов евро, это прогнозируемо. Однако наш бонус при сделке — приобретение разветвленной банковской сети в ряде стран, а также весь страховой бизнес Fortis в Бельгии.

— Да, meister Махес. Полагаю, произойдет перераспределение пакета акций Paribas?

— Мы обсудили этот вопрос с руководством заинтересованных стран. Осталось обсудить лишь некоторые детали — мы планируем встретиться в ближайшее время. По предварительной договоренности для Бельгии будет приемлемым владение десятой части пакета акций Paribas, Люксембургу отдадим не более одного процента. Необходимые документы возьмите с собой — там приведены все выкладки и обоснование озвученных мною цифр. Результаты года покажут, как скорректировать процентное соотношение активов.

— Meister Махес, я лично проконтролирую этот вопрос. Надеюсь, наша встреча состоится уже в декабре, — месье Прот отсалютовал приподнятой чашкой с чаем.

— Я тоже надеюсь, что все закончится быстро, — сир Регин прислушался к какому-то шуму. — Хотя, предвижу, что обсуждать варианты вложения инвестиций мы будем уже после новогодних праздников. Ну что же, основные моменты мы рассмотрели...

Разбрызгивая солнечные зайчики, по дорожке оранжереи пронесся рыжий вихрь. Двери распахнулись, и в библиотеку влетела девочка, на вид лет одиннадцати. Длинные, медного цвета кудри, взметнувшиеся от быстрых порывистых ее движений, сияли в солнечных лучах всеми оттенками янтаря.

— Pit`ar [2], послушайте! Скорее послушайте, что я расскажу! — от нетерпения она приплясывала. На лице, живом и подвижном, словно ртуть, молниеносно сменяли друг друга разные выражения: смесь тревоги и радости. Большие и выразительные, немного широко расставленные глаза, фамильного желтого цвета, пытливо ловили реакцию седовласого мужчины, к которому она подбежала.

Следом за девочкой быстрым шагом вошла запыхавшаяся пожилая женщина.

— Ох, сир, простите, я не могла ее удержать, — причитала она прерывающимся голосом, хватаясь за грудь.

— Нет, послушайте меня, вы просто не поверите, что случилось! — переживала девочка.

Сир Регин улыбнулся, посмотрев на ребенка и неторопливо встал из-за стола.

— Месье Прот, — обратился он к гостю, — думаю, что сегодня мы уже в полной мере обсудили все наши дела. Прошу меня извинить.

— Да-да, конечно, не буду вас задерживать — пожилой мужчина непривычно засуетился. — Благодарю, что уделили мне время. Я очень доверяю вашему чутью, meister Махес. Уверяю, что не подведу вас, — он благодарно пожал протянутую ему руку, а затем вежливо заулыбался, взглянув на девочку. — Ваша дочь обещает стать настоящей красавицей! Думаю, лет через шесть-семь, у вас уже отбоя не будет от женихов.

— Думаю, это произойдет значительно позже, — сухо заметил сир Регин.

— Да, — смутился посетитель, — о... ну, мне пора.

Дождавшись, когда визитер, торопливо спотыкаясь и придерживая рукой кейс с бумагами, выйдет из гостиной, сир Регин с улыбкой протянул руки к девочке.

— Ну, Мира, рассказывай, что же с тобой приключилось?

— Я увидела его, увидела! — она подбежала к отцу, и крепко прижалась к нему.

— О чем ты?

— Pit`ar, помните, как вы рассказывали, что мама умела так видеть? Так вот я теперь знаю, что это значит! Я сама все увидела!

Сир Регин нахмурился, глубокая складка прорезала лоб между бровями.

— Поверьте мне, pit`ar! Прошу вас! — горячо убеждала девочка, ухватившись за сильную руку отца. — Что-то случилось, я чувствую, — голос девочки упал почти до шепота. — Мы вместе с тетей Линдой сегодня с утра катались на яхте, было так весело, мы играли...

— О, Сир, — вставила пожилая матрона. — Лорд Эдмонд сегодня испытывал свое новое приобретение и Мира, конечно же, упросила его взять нас с собой. Но что этот ребенок устроил потом: она всех чуть с ума не свела. Требовала немедленно домой, на берег — а мы уже так далеко уплыли! Юной леди не пристало так себя вести, — укоризненно обратилась она к девочке.

— Но это важно! — чуть не плача от досады, отвечала та. — Pit`ar, сначала мы плыли, было так красиво! И вдруг... Ну, солнечный же день, посмотри. Вот только вдруг все изменилось — стало темным, свет исчез. Я увидела что-то темное, без каких-либо очертаний. Оно кружилось и кружилось на одном месте, и мне стало так страшно, — она вскинула расширенные глаза, заново переживая все это. — Я будто в горы попала, в самую зиму — стало очень, очень холодно! И пламя, пламя посреди тьмы. И я точно, абсолютно точно была уверена, что вижу именно его. Что это его огонь! Потом пламя стало как будто разгонять тьму и они бились. И мне казалось, — девочка закусила губу, судорожно вздохнула и добавила, — что тьма желает его погасить.

Сир Регин мертвенно побледнел и крепко обнял дочь.

— Ты еще что-нибудь видела?

— Дальше, — девочка задрожала, — огонь прогнал тьму и погас...

— Мира, — сир Регин крепко сжал плечи ребенка, не замечая, с какой силой он ее держит. Жесткие тени вокруг рта углубились, хищно подчеркнув бремя прожитых лет. — Я верю тебе, слышишь? Постарайся собраться. Ты сможешь определить, где именно он находится?

— Н-не знаю... Я постараюсь, — девочку била дрожь.

— Мануэль, карту! Быстро!

Библия Гуттенберга, Бернс, Кант — последовательно нажимая на корешки, секретарь сдвинул одну из фальш-панелей. В темноте неожиданно большого внутреннего пространства слабо мерцала полупрозрачная, слегка приплющенная сфера. Сир Регин нетерпеливо повел запястьем к себе и сфера плавно выплыла на середину библиотеки, зависнув над полом. Ломаные линии земной тверди, смешанные с синевой вод, слагались в причудливый рисунок, знакомый всем по картам и глобусам. Повинуясь воле смотрящего, при более внимательном взгляде, картина становилась все четче и четче, укрупняясь до мельчайших деталей и тогда на поверхности можно было рассмотреть ручьи и овраги, туманные склоны гор и трещины ледников.

Сир Регин подвел дочь к той части сферы, которая отражала Западную Европу. Девочка замерла, сосредоточенно закрыв глаза, высокий лоб ее был нахмурен.

— Так, ты находишься здесь, — он приложил руку ребенка к сфере, и та отозвалась теплыми кругами центрических волн, пробежавшими по поверхности. — Чувствуешь?

Она кивнула, убрав ладонь, и замерла, чутко вслушиваясь в себя: глаза закрыты, руки безвольно опущены. Затем медленно развернулась направо и заскользила вдоль земного шара неуверенными шагами. Все стояли недвижно, опасаясь нарушить ее транс. Сир Регин смотрел с отчаянием умирающего от жажды, которому посулили найти воду. Остановившись около восточной части Евразии, так и не открывая глаза, Мира вновь приложила ладонь к всколыхнувшейся сфере.

— Здесь, я чувствую его здесь. Точнее сказать не могу, — она открыла золотистые глаза и удивленно взглянула на указанное место. Все растерянно смотрели туда же.

— Это случилось. — В желтых глазах сира Регина разгорались странные огоньки. Черты лица смазывались и плыли, словно тонкий холст, колеблющийся от ветра, и скрывающий гранит. Низкий угрожающий рык, все нарастая, сотрясал его изнутри. — Andha-kaara [3]. , все эти годы я считал каждый день, каждый этот проклятый день! Andha-kaara! Мануэль, Бану ко мне, немедленно! И Эллу! Andha-kaara!! Полный сбор семьи, в максимально короткий срок!!!

* * *

Мадрид. Испания

Погожий теплый вечер заключил его в дружеские объятия, стоило только выйти из здания аэропорта. Горный воздух бодрил, как ягодный аромат риохи, и казалось, что здесь, в центре кастильского плато, до неба можно достать рукой.

Такси стремительно пронеслось по прямой от Барахаса, а потом улицы сдавили дорогу, и минуты поползли нескончаемо долго. Только и оставалось, что в очередной раз разглядывать местные красоты. Рестораны, тапас бары, ночные клубы... Жизнь там кипит с утра до вечера, не останавливаясь и не замирая ни на минуту. Развлечения и еда на любой вкус и кошелек. Буйство красок притупляло внимание, казалось нереально феерическим после размытых осенних красок северной Америки. Но когда за окнами замелькали сюрреальные домики района Санта Анна: салатовые, ярко-фиолетовые, красные и лимонно-желтые, Сига будто что-то подтолкнуло.

— Стой, быстро! — рыкнул он ошалевшему таксисту, так что тот сразу врезал по тормозам.

Сиг выскочил, не дожидаясь остановки, и замер, выбирая направление. Голова запрокинута, ноздри раздуваются, с силой впитывая окружающие запахи. Со стороны он, должно быть, представлял то еще зрелище. Особенно, если учесть, что замер посреди дороги. До него доносились рассерженные вопли водителей и сигналы клаксонов. Встревоженный мелкий беспокойно ворочался в сумке и тихо, злобно шипел. Сиг не обращал на всю эту возню ровно никакого внимания.

Потому что в лицо ему вдруг ударил давно позабытый аромат.

Потому что глаза сощурились, ожидая ее.

Потому что в памяти мгновенно ожили такие давние и до сих пор близкие воспоминания.

Там, вдали, посреди людского потока, выплескивающегося из арки, ведущей к Пуэрто-дель-Соль, вышла девушка. Высокая и грациозная, она приковывала всеобщие взгляды. Черные, как смоль, длинные волосы. Совершенные линии лица и фигуры. Светло-зеленые глаза подведены черным карандашом, словно у египтянки, как их изображают на древних фресках. И эти прекрасные глаза мгновенно и безошибочно выделили его — взъерошенного и настороженного, в сутолоке машин и возмущенных людей. Девушка нахмурилась — будто легкое облачко набежало на солнце, а он улыбнулся ей.

— Зачем ты здесь? — ее голос туго натянутой струной зазвенел в его голове. Глаза гипнотизировали, не отпуская ни на единое мгновение. Глубокое грудное контральто всколыхнуло окружающий мир, все поплыло куда-то: машины, люди, дома. Все, кроме них двоих.

— Зачем. Ты. Здесь?! — с нажимом повторила она. Брови сошлись в прямую линию, взгляд, как лезвие бритвы.

Сиг ухмыльнулся такому напору. Упрямо наклонил голову и сдвинулся, наконец, с места. Вот она уже совсем рядом — напряжение почти ощутимым валом катится впереди нее, сметая с пути прохожих. Они шарахаются в стороны, не понимая, какой невидимый барьер только что отбросил их в сторону, и удивляются собственной неуклюжести.

— Моя Фрейя, вот так встреча! — неожиданно севший голос, словно скрежет по металлу. Сиг чертыхнулся про себя, и жестом фокусника протянул ей цветок. Люди видели в его руке редкой красоты белую розу, она увидела сгусток чистого пламени. Самый дорогой из возможных подарков — частица жизнеогня.

— Иди своей дорогой, Сигвальд. Мне с тобой не по пути.

Девушка резко взмахнула кистью, отталкивая от себя его подношение, и цветок рассыпался мириадами вспыхнувших в воздухе огоньков. Медленно угасая, они опускались на пористую поверхность мостовой. Словно призрачный мерцающий мираж задрожал вдруг посреди оживленной улицы. Люди удивленно протирали глаза и вглядывались туда, где еще мгновение назад им что-то привиделось. Что-то особенное, у каждого свое, уводящее в давнюю, несбыточную мечту. Пригрезилось на мгновение и исчезло, оставив щемящее чувство сожаления.

— Элла, — впервые за многие годы он, наконец, вновь сказал это имя вслух. Задохнулся, задержался на мгновение, всей грудью вбирая ее запах, когда она решительно обогнула его, намереваясь просто пройти мимо. Просто ли? В лице ее ничего не дрогнуло, но он знал, каким-то десятым непостижимым чувством он точно знал, что и она рада видеть его. — Прекрасная моя...

— Нам не по пути, — она решительно уходила, он не отставал.

— Прости.

— Ты — зверь, ты — чудовище, Сигвальд. Тренированный пес на поводке, которого могут спустить в любой момент, который и сам может сорваться.

— Все изменилось, — он шел за ней, как привязанный, шел, понимая, что бой уже выигран и она никуда не денется. Вновь. Как и прежде.

— Изменилось? Тогда что ты делаешь здесь?!

— Я свободен. Практически свободен теперь, — ответил Сиг, чувствуя, как неудержимо перекашивается лицо. Он врал, и она знала об этом. Видела по его наглой роже. — Прости...

Она хотела что-то ответить, возразить, опять оттолкнуть. Таковы правила игры. Он уходил, и всегда возвращался вновь. К ней, только к ней. Уходил не по своей воле, и только это прощало его. Сиг не дал ей ничего сказать, она просто не успела. С силой втолкнул ее в ближайший узкий переулок и вдавил в прохладный камень стены, всем телом прижавшись к ней — гибкой, раскаленной, пластичной как глина.

— Единственная моя. — Он бережно охватил ладонями ее лицо и замер, любуясь. Совершенство. Хрупкое, изысканное совершенство в его руках.

— Оставь меня в покое. — Как много можно прочесть в глазах: боль и страсть, обида и нежность, и неистребимая гордость. — Зачем ты появился? Чтобы опять исчезнуть, как морок?

— Я буду с тобой. Всегда. — Сиг наклонился и мягко притронулся губами к ее лбу. — Только позволь мне это. — Он стал покрывать поцелуями ее волосы. Замерев на прозрачной голубой жилке на виске, он чувствовал удары ее сердца. Мироздание кружилось вокруг и вместе с ними, в четком пульсирующем ритме, отдаваясь в ушах морским прибоем.

Цепкие коготки впились ему в бедро, возвращая в реальность, и он неохотно вернулся. Мелкий выскользнул-таки из плотно застегнутой сумки, вьюном взлетел ему на плечо, заворчал негодующе, жалуясь на невнимательность. В голове зарябило от обилия поступающих жалоб на его собственную, Сигову невнимательность.

Девушка в его объятиях вздернула изогнутую бровь, внимательно рассматривая зверька.

— Это виверра?

— Почти угадала, — улыбнулся Сиг, наблюдая, как мелкий сосредоточенно сопит, изучая незнакомку. — Познакомься с моим другом.

— Когда ты успел обзавестись виверрой, Сиг? — Она опять нахмурилась, чуть отстраняясь от него. — Что еще в твоей жизни прошло мимо меня? Что?!

— Это, мусанг, Элла. Этих зверят еще называют лаваками.

Она замолчала, невольно наблюдая за зверьком, который смешно, изо всех сил тянулся к ней, чтобы изучить повнимательнее. Потом вдруг фыркнула.

— Постой-ка, так это те самые, чьими стараниями, эээ...

— Те самые, — ухмыльнулся Сиг. — Люди — большие оригиналы. Истинные ценители уверяют, что у кофе получается неземной вкус.

И услышав в ответ ее заливистый смех, незаметно облегченно вздохнул. Лед был растоплен.

* * *

Швейцария. Кантон Берн. Тунское озеро

Изогнутый металл витого балкона, как чеканная литография по глади ночного озера. Звезды белые и нереально крупные, как будто небо здесь ближе к земле. Отсветы неба бьются в бликах волн, дрожат в просветах изящных завитков и причудливых чугунных цветов.

— Не устаю смотреть на танец воды, — огненная звездочка сигары ярко пыхнула, чуть осветив жесткое лицо, и затуманилась, выпуская на волю клубы ароматного дыма. — Минуло уже столько лет... Но не устаю.

Две темные фигуры расположились в легких плетеных креслах. Ночная прохлада бодрила и могла бы вызвать сильный озноб. У людей.

— Iishvar`a [4], всегда хотел спросить — вы понимаете ее энергетику? Недолгое молчание. Отсвет огонька в глазах.

— Мне всегда этого хотелось, Мануэль и иногда даже начинало казаться, что что-то получается. Но за последние двенадцать поколений это наследие не проявлялось ни у кого. Боюсь, и я не стал исключением.

Опять молчание. Тишина.

— Покой ушел, Мануэль, я не могу слиться с окружающим. Я смотрю — но не вижу, слушаю — и не слышу. Я могу думать только о том, что с ним. Любовь делает слишком зависимым.

— Мой iishvar`a, сеть раскинута. Нам осталось лишь ожидать.

— На единственного сына, — густой голос, полынная горечь застарелой обиды. — Я расставил сети на собственное дитя. Объявил на него охоту. Andha-kaara.

— Вы поступили правильно, повелитель. Если он не желает образумиться, если не сделал этого за столько лет... Но раз возникла прямая угроза его жизни — самое время вам было вмешаться. Скоро все разрешится.

— Угроза — да. Хотя я чувствую, что он жив. Я точно знаю, как знал об этом на протяжении минувшего столетия. Но, Мануэль, разве ты не видишь? Мои свистательные доводы весь род слушал, открыв рты, они слепо со всем согласились и поддержали. Но разве это правильно — заставлять вернуться силой, заставлять силой же любить и хранить привязанность? Andha-kaara, к чертям все это...

Массивная темная фигура сира Регина живо поднялась с кресла и одним текучим шагом приблизилась к перилам. Ярко вспыхнул огонек улетающего вдаль окурка.

— Он любит вас и скоро вернется. Жизнь все расставляет по своим местам, — Мануэль незаметно приблизился и встал рядом.

— Я... Знаешь, я боюсь поверить, что это может скоро закончиться. Здесь столько 'если'. Если видение Миры — правда, если ищейки сработают грамотно в отсутствие Эллы, если Бану доберется туда вовремя...

— Мой сир, я считаю, что ваша дочь необычайно восприимчива, это редчайший дар. Думаю, мы всецело можем доверять ее ощущениям, — заметил Мануэль, на правах не официального секретаря дома Махесов, но близкого друга и соратника. — Конечно, дар нашей Эллы к поиску мог бы значительно помочь, но ее задание при Мадридском дворе невозможно отменить в данный момент. Связи с ней нет.

— Как же это не вовремя, — раздраженно заметил сир Регин. С силой вцепившись в поручень металла, он не замечал, как сминает его. Чугунные завитки корчились и лопались под его пальцами, а он всматривался в темную даль, туда, где тьма неба мешалась со тьмой воды. — С организацией поисков на территории России проблем не будет?

— Мы связались с представителями рода Медведей, предупредив, что поиски будут проходить на подвластной им территории. Они, конечно, согласны и даже обещали прислать помощь.

— Но на деле будут присматривать за нашими.

— Безусловно. Лишь бы не мешали.

— То, что мы задействовали кое-кого из людей, лишним также не будет. Соглядатаи Медведей даже не поймут, в чем дело. И еще одно соображение: на пограничных участках также можно расположить кое-кого из наших, и привлечь еще и людей — пусть работают на перехвате.

— Сейчас же организуем, iishvar`a, — секретарь склонил голову.

— Подожди, — остановил его сир Регин. — Знаешь, что беспокоит меня сильнее всего? Предположим, что видению моей дочери можно верить, но тогда это... это было нападением. И случайно ли здесь соседство Драконьей реки [5]?

ГЛАВА 2. НЕПРИДУМАННОЕ. ADAGIO.

'Каждый из нас знает, что представляет собой материальное существо, подвластное законам физиологии и физики, и что сила всех наших чувств, разом взятых, не может противостоять этим законам, а может их только ненавидеть. Извечная вера влюблённых и поэтов во всемогущество любви, побеждающей смерть, преследующие нас веками слова 'любовь сильнее смерти' — ложь'. Станислав Лем.

Россия. г.Владивосток

С момента моего возвращения в город прошла уже неделя, или чуть больше, а я все продолжала мысленно прокручивать недавние события, в безнадежной попытке восполнить внезапный провал в памяти. Словно бы прочно позабылся какой-то жуткий сон, но горчащий осадок остался.

Выходные прошли много быстрее, чем хотелось бы, и мне поразительно сильно не хотелось уезжать, оставляя бабушку одну. Но надо знать ее упрямый характер и въевшийся учительский тон, чтобы понять, сколь решительно были отметены любые возражения. И вновь постылая работа захватила с головой. Осталось два месяца, а потом пустота... Друзья старательно помогали отвлечься. Каждый на свой манер.

— Тебе срочно необходимо с кем-нибудь познакомиться, — убеждала меня подруга.

— Так, может, и я на что сгожусь? — паясничал Макс, незаметно подталкивая ее локтем и коварно мне подмигивая.

Я вздохнула. Неисправимы, как и всегда. Жека — непоседливая, взбалмошная, шаловливая, как котенок, совершенно искренне нуждающаяся во всеобщем внимании, особенно мужском, всегда норовила подбить меня на авантюры. Модельная внешность помогала ей сражать наповал и очаровывать, с тем она и шла по жизни — легко, не заморачиваясь, нигде не останавливаясь надолго. Макс — добряк и балагур, любил прихвастнуть своими победами над женским полом, при этом пассий его мы практически никогда не видывали.

— Макс, — веско сказала Жека. — Я не стану утверждать, что твоего общества приличным девицам стоит избегать, как черту ладана, но вот дозировать тебя определенно стоит. Авроре же сейчас нужно просто расслабиться и забыть про 'черную полосу'. Правильно я говорю?

— Ну, может быть, может быть, — нимало не расстроившись, ответствовал Макс. — Ави, девочка моя, если что — я рядом. А пока могу рекомендовать чудный метод снятия стресса. 'Клин клином' называется: от обязанности доработать тебя ведь еще не освободили.

— Спасибо, дорогой друг, за трепетную заботу, — хмыкнула я.

— Вот и договорились. Так я забегу за тобой утром, — подтвердил Макс.

Педантично выполняя свое обещание, он провожал меня и на работу и с работы, и стоит признать, я была ему благодарна. Возвращаясь вечером домой, в неверных осенних сумерках мне постоянно мерещились тени, вырастающие из тьмы, копящейся вдали от искусственного света фонарей. А днем — что ж, днем, при свете солнца я оживала и, шагая с друзьями на обед, совсем не ожидала неприятностей.

В тот день мы решили наведаться в одно кафе, открывшееся неподалеку. Жека всю дорогу только и болтала, что о поистине астрономическом разнообразии всяческих вкусностей, сразивших ее наповал при прошлом посещении этого заведения.

— А эклеры там потрясающие! Ребята-а-а, ну что вы так хитро переглядываетесь? Сейчас сами все увидите. Там есть и со вкусом каппучино, и сливочно-вишневые, и... Оооо, вспомнила, а еще мне очень понравились карамельные!

— Да, за девушку, столь искренне ценящую булочки, очень приятно подержаться, — заметил Макс, галантно открывая перед нами двери. Жека проплыла лебедем, негодующе сморщив нос, но тут же отвлеклась, принюхиваясь к потрясающим тонким ароматам кофе, ванили и корицы.

Отметив уютность и ароматность кафе, мы со всем комфортом расположились на мягком диванчике. Макс листал и перелистывал меню, пока расстроено не пришел к выводу, что мясные блюда в нем отсутствуют. Печально на нас воззрившись он заявил, что его совершенно напрасно затащили в это злачное место и что отсутствие полноценного обеда делает из него свирепого зверя. Он как раз соображал, какого именно, когда заметил, что Жека совершенно не слушает его горькие излияния. Вытянув шею к витрине, она заворожено изучала кулинарные шедевры: изящно-розовые марципановые орхидеи, полупрозрачные срезы клубники и киви на пышных облаках взбитых сливок, изысканная роспись темной пудрой из тростникового сахара на разноцветных айсбергах мороженного. Здесь Макс не удержался и хрюкнул, чем заслужил ее искренне недоумевающий взгляд.

— Что?

— Я, конечно же, понимаю, что здоровая пища не твоя тема. Продолжай, прошу тебя, выбирай эклерчики, не отвлекайся.

— Ну не знаю, Макс, ты как хочешь, а меня сегодня тоже тянет на сладкое, — быстро вставила я, уловив боковым зрением обиженно оттопырившуюся губу и кипящий возмущением взгляд. — Жек, давай закажем вон тот шоколадный пирог с грецкими орехами. Выглядит он заманчиво!

— Хочу! — мгновенно отвлеклась она. — А вы пробовали варенье из грецких орехов? Вкуснятина! — Жека мечтательно подняла глаза.

— Да грецкие орехи вообще полезны, — встрял неугомонный Макс. — Дивно повышают потенцию!

Вот так мы и веселились, пока Жека все не испортила. Наметанным взором просканировав посетителей, она теперь с энтузиазмом косилась куда-то вбок.

— Ави, — сказала она самым своим заговорщицким шепотом и, сделав 'страшные' глаза, кивнула куда-то вбок, — ты только туда пока не смотри! Там такой красавчик, просто умереть на месте. Ну, Макс! — возопила она, поскольку Макс всем корпусом развернулся в указанном направлении, воинственно высматривая, кто же там 'смотрит'.

И, конечно же, заинтригованная, я тоже повернула голову, напрочь игнорируя шипение подруги. Посетителей в кафе было довольно много — почти все столики были заняты, но его я увидела сразу. Мужчина, одиноко сидевший с нетбуком почти на другом конце зала, выделялся среди множества. Так полотно Врубеля могло бы резко контрастировать с творениями Модильяни или де Шаванна, если поместить их вместе. Более мощные штрихи, более мрачный фон. Въевшаяся печать усталости, легкими тенями подчеркивавшая скулы и глаза, не скрывала красоту лица. Свободно рассыпавшиеся темные волосы, невозможно прямая осанка. Будто прикипев к нему взглядом, забыв про правила приличия, про множество людей и даже про друзей, я изучала незнакомца, удивляясь совершенно странному чувству: словно я смотрю на давно знакомого человека.

Почуяв внимание, он неожиданно поднял голову и, безразлично скользнув взором по залу,посмотрел прямо на меня. Глаза оказались совершенно невозможного, желтого цвета. Цвета расплавленного золота. Почувствовав, как заливаюсь краской, я поспешно отвернулась.

— Видела, да? — возбужденно зашептала мне подруга, искоса бросая в сторону незнакомца завлекательные взгляды. — Ой, он кажется... идет сюда!

Я замерла на месте, буквально вросла в диванчик, боясь повернуть голову в ту сторону. Непонятные мне самой ощущения: тревожное предчувствие и страх, сбивали с толку. Зато друзья дружно уставились на подошедшего незнакомца: Жека заинтересованно улыбалась во весь рот, Макс смотрел настороженно и несколько возмущенно.

— Извините меня, — очень приятный низкий баритон, — за нескромность. Девушки столь очаровательны, что я осмелился подойти к вам в надежде познакомиться. Невзирая на вашего сопровождающего.

Какой теплый тон, определенно улыбается. Я следила за реакцией Макса.

— А..., — растерялся было тот, слегка оттаивая, но Жека опередила его, от лица всех нас решительно ответив незнакомцу: — И мы рады познакомиться!

'Все в порядке, все в порядке'. Я вскинула глаза, и тут же утонула в ответном взгляде.

— Позвольте представиться — меня зовут Дэв. Дэвиан Махес.

От его неуверенной улыбки, обозначенной лишь уголками четко очерченных губ, желудок ухнул куда-то в пустоту. Все окружающие звуки исчезли, словно по волшебству, и только бешено бьется пульсация прибоя... Или сердца? Я забыла, что полагается что-то отвечать, и только продолжала смотреть на него. Кажется, в таких случаях говорят, как кролик на удава. Он, улыбаясь, смотрел на меня, и из какого-то дальнего далека донесся голос подруги.

— А это Аврора.

* * *

Он все еще продолжал задумчиво смотреть на дверь, за которой только что скрылась троица, когда тихий срывающийся голос позвал его.

— Svaagata[6].

Неожиданно? Дэвиан улыбнулся.

На соседний стул грузно опустилась длинная несуразная фигура очень пожилого человека в неуместном для осени светлом льняном костюме и прихлопнутой набекрень светлой же шляпе. Добродушная улыбка расчертила его худое лицо многочисленными лучиками морщинок.

— Maatula [7]?! Ну что ж, — усмехнулся Дэв, — этого следовало ожидать. Вы быстро.

— Кхе-кхе, — дребезжащее рассмеялся маркграф Бану, крепко встряхивая руку племянника, — вот мы и встретились, мой принц, вот мы и встретились. Сколько минуло лет — ты совсем позабыл, где твой дом.

— Пусть я и отстал от Рода, но истоки свои помню.

— Ты всего лишь отстал от нас чуть более чем на сотню лет. — Старик продолжал держать его за руку. Пронзительные, властные глаза не отпускали, подавляя эманациями смирения и послушания. — Нам есть о чем поведать друг другу, ты не находишь?

— Я успел забыть мой язык, maatula, и устал молчать, — криво улыбнулся Дэв, не поддаваясь давлению, просто не замечая его. Люди за соседними столами морщились от внезапной головной боли. — Но время откровений еще не пришло.

— Ты все еще не готов вернуться?

— Не сейчас.

— Тогда почему ты остался здесь? Открывшись перед темными, ты ведь знал, что и мы сможем отследить твое местонахождение.

Дэв молчал. Пристальный взгляд. Легкий залом брови.

Неуловимо долгое мгновение старик еще продолжал всматриваться в его непроницаемо спокойное лицо, а затем расслабленно откинулся на спинку, меняя тактику. Напряжение спало. Голоса в кафе сразу зазвучали чуть громче и более оживленно.

— Даже не спросишь, как я нашел тебя?

Дэв безразлично пожал плечами.

— Это все наша малышка. Да, я говорю о Мире, твоей сестренке — она сильно связана с тобой, хотя ты ее совсем не знаешь, мда.

— Сестра? Это она почуяла меня? — Дэв недоверчиво смотрел на дядю, а затем обреченно опустил глаза. — Ты прав, maatula, я ее совсем не знаю. Столько всего случилось тогда, и смерть мамы...

— Регин как будто с ума сошел вначале — вихрем носился по всей Европе, разыскивая твои следы. Первые годы мы его практически и не видали. Дела пришли в запустение, он никого не оставлял в покое, приказал искать всем. Он тогда сильно поссорился с Эллой, ты знаешь? — Дэв не ответил, но и молчание бывает красноречивым. Маркграф Бану удовлетворенно кивнул в такт своим мыслям. — Так я и думал, вы ведь всегда были с ней неразлучны.

Он помолчал, складывая и вновь разглаживая полотно салфетки на столе. — Однажды Регин вернулся, мрачный, замкнутый, постаревший и все поиски свернули. Тогда он впервые взял на руки твою сестру, признавая своей дочерью. Малышке было всего одиннадцать лет, а она уже вовсю ныряла в другие измерения и многочисленные няньки не могли за ней уследить. Разве могут воспитатели заменить тепло и ласку настоящих родителей? Цвет ее глаз тогда только-только начинал проявляться и еще не ясно было, каким станет тотем. Но Регин собрал всех и назвал ее своей наследницей, так-то: А глаза у нее потом оказались совсем как у матери.

— А тотем? — глухо спросил Дэв.

— Кхе-кхе, так рысенок она у нас, как-то ближе ей показалось по духу. Теперь вот, только недоглядишь, оборачивается и удирает на Эйгер или Юнгфрау. Верхом ездить просто обожает, совсем как ты в детстве.

— Я пропустил ее детство, — Дэв невидяще смотрел в переполненный зал.

— Ты можешь вернуть все это в любой момент, мой мальчик.

— Нет, — последовал короткий ответ.

Старик огорченно обмяк. Сложив перед собой домиком сухие, узловатые пальцы, он всматривался в этого незнакомого мужчину с жестким взглядом. Его былой воспитанник давно возмужал, и теперь не узнать, как шло это становление, кто он и чем стал.

— Ты по-прежнему друг мне, maatula?

Неожиданный вопрос не удивил старика, расстроил.

— Ты хочешь, чтобы я оставил тебя? Сделал вид, что не смог найти, даже имея на руках подсказки, и что этой встречи не произошло? Я не смогу, — Бану беспомощно развел руками. — Iishvar`a поставил вполне определенное условие и будет недоволен таким исходом. Прости, мой принц, но я не смею...

— Время, мне нужно лишь время.

— Сколько? Еще год, полстолетия? Ты разобьешь ему сердце.

— Если я верно слышал тебя, — глухо ответил Дэв, — то мне уже нечего этого опасаться: Мне незачем бояться потерять его любовь и доверие, они давно втоптаны в грязь. Я оставил за собой пепелище — пир для крыс и собачьих стай. И хвала богам, что на этой почве взошли новые побеги: Так куда ты зовешь меня вернуться? — он резко встал, прогрохотав отодвигаемым столиком и пошел к двери, оставив старика сидеть сгорбившись, в одиночестве.

* * *

Приглушенные вечерние тени расползались от темнеющих окон, а я все сидела в пустом кабинете. Давно пора домой, но мне так сложно, почти невозможно было себя пересилить: встать, выключить свет и одиноко выйти в сумерки. Так, самый мой последний отчет готов, что дальше? Последние минут двадцать я просто отрешенно смотрела на яркую заставку монитора. Две путанные цепочки следов на песке свивались, уходя вдоль линии прибоя. Удрать бы туда, бросить все...

— Ну и чего мы тут сидим? Вот так и знал, что ты еще не ушла, — в открывшуюся дверь заглянула возмущенно-растрепанная голова Макса. — Почему на телефон не отвечаешь?

Он уселся рядом, разрушая хрупкое очарование вечера своей неугомонной энергией. Вместо офисного костюма уже в джинсах и развеселом полосатом джемпере.

— Сотовый разрядился, — я изобразила оскорбленное лицо. — Между прочим, еще после обеда. Так что мог бы и заботу проявить, пройтись несколько шагов по коридору, раз не дозвонился. Но ты, я вижу, был занят собой.

— Конечно, собой в первую очередь, — самодовольно заявил он, и я впервые обратила внимание, что художественный беспорядок на его голове неспроста. Волосы задорно стояли дыбом явно посредством геля, и в них отчетливо выделялась пара красных смешных рожек. — Пришлось сгонять домой, чтобы подготовиться. Ну а потом уже заниматься спасением друзей из таких вот мрачных заведений, — он с презрением взмахнул рукой, широким жестом обводя унылые столы, кипы бумаг и оргтехнику. — Раз уж эти друзья не в состоянии додуматься позвонить с рабочего телефона.

— Подожди-ка, — насторожилась я, — а к чему это ты готовился? И... пардон, почему у тебя вид такой... хммм... дурацкий?

— Ави, порой ты меня изумляешь своей непосредственностью, — возмутился Макс. — Ну давно же было решено: сегодня идем танцевать и веселиться. Хэллоуин, все ж таки, будет классно.

Ох, а я и забыла...

— И выгляжу я, по-моему, очень даже ничего, — гордо продолжал Макс, задорно мне подмигивая. — Ты бы видела, на меня сейчас такая блондиночка засмотрелась! А я ведь даже еще костюм не надел!

— Да, и что за костюм?

С заговорщицким видом развернув передо мной небрежно скомканный сверток, Макс продемонстрировал нечто. В руках у него куцей паутинкой обвисла мантия, обильно расшитая звездами и полумесяцами, и вдобавок отделанная пышными рюшами по краю и подолу. Я прыснула от смеху.

— Прости, дорогой друг, я не вполне понимаю, кого ты будешь изображать: чертика или волшебника-недоучку?

— Не-а, так было задумано, — самодовольно пояснил Макс, не поддаваясь на провокацию. — Сегодня я чертик, исполняющий желания.

— Ты замучаешься это объяснять!

— Конечно, это называется ловля на живца! Ты только представь, вот подходит ко мне прекрасная дева и спрашивает про мой костюм, а я ей начинаю рассказывать. Но тут ведь в двух словах не объяснишь — вот и начало разговора уже положено! Ну, как я? — он, гордясь своей выдумкой, накинул мантию на плечи и немного повертелся передо мной.

— По-моему, немного глупо, — откровенно ответила я. — И знаешь, может ее стоило бы погладить?

— Ладно, — оскорбился Макс, снимая мантию, — ничего ты не смыслишь в светском лоске! Пошли уже, хватит вредничать и портить всем настроение.

И мы пошли. Сначала побывали у меня — переодеться и вколоть в хвост кроваво-красные цветы стрелиции было делом пяти минут. Кот возмущенно мявкнул, провожая нас к дверям. Ожидание, пока свои сборы закончит красавица-подруга, затянулось много дольше.

— Ву а ля, — явилась она, наконец, во всем великолепии: обнаженные плечи и на грани приличий прикрытая грудь сплошь усыпаны блестками. — Получится у меня произвести впечатление?

— Боюсь, что впечатление будет сногсшибательным, — заметила я.

Макс довольно приобнял нас обеих, красуясь перед зеркальным полотном в прихожей.

— Так, девочки, блондинка слева, ближе к сердцу, брюнетка справа, в авангарде. С вами я готов штурмовать любую крепость.

Жека кокетливо вывернулась из-под его руки, оправляя тугой корсет.

— Поаккуратнее, каро, это не про тебя. Свою крепость на сегодня я уже наметила.

Мгновенно вспомнив события сегодняшнего дня, я сразу напряглась. Да, действительно, а ведь он тоже будет на вечеринке. С чего же все началось? Мы разговорились там, в кафе, и новый знакомый оказался на диво интересным собеседником.

'— Танец красивой девушки — услада для глаз мужчины, — вежливо и очень вычурно говорил он. — Я уверен, что у вас есть природные способности, — бархатный голос завораживал, и Жека таяла, как сливочное масло в лучах солнца, — или вы берете уроки танцев?

— Думаю, все дело в природных данных! — ответила подруга, и я с отвращением посмотрела на нее, такую самодовольную, как чеширский кот. — Я просто очень люблю танцевать. Вот сегодня, например, мы планировали выбраться в ночной клуб. Вы ведь знаете, какой сегодня день?!'

Я поморщилась, припоминая, насколько искусно он подвел разговор к приглашению провести вечер в нашей компании. Манипулятор, опытный и умелый манипулятор.

— Он мне совершенно не понравился, — уже на ходу заявила я, почти не греша против истины.

— Но это же здорово, — обрадовалась Жека и покрепче ухватилась за невозмутимого Макса. — Зато он понравился мне! И сегодня ночью я его заполучу!

— Да меня окружают прямо-таки аморальные особы, — совершенно искренне восхитился Макс.

— Точно. Все, что есть хорошего в жизни, либо незаконно, либо аморально, либо ведет к ожирению, — хохотнула Жека.

Вокруг уже стоял гомон разношерстной толпы, пробиравшейся ко входу в клуб, гремела музыка, слышался звонкий смех и рев подъезжающих автомобилей. Нашей компании существенно прибавилось — набралось еще несколько человек знакомых, решивших тоже сегодня повеселиться. Налетевшие друзья схватили нас в охапку и все завертелось!

Полуобнаженные ведьмочки на входе, вручавшие всем значки в виде черепов с горящими глазами; шальной ведущий в костюме скелета, сначала объявлявший номера таинственным, а под конец уже хриплым сорванным голосом. Мотающиеся по залу белые привидения и зомби, в свисающих до пола якобы окровавленных тряпках. Весело скалящие зубы вампиры и вампирессы с темными кругами под глазами, в развевающихся мантиях или готичных черно-красных платьях. Оборотни, с масками волков на голове и, неотличимыми от настоящих, накладными хвостами и когтями. В толпе обнаружилось даже несколько Карлсонов, которые живут на крыше — они носились, гудя пропеллерами и расталкивая не успевших вовремя увернуться накладными животиками. Были пираты в самом популярном образе последнего времени — капитана Джека Воробья с подведенными глазами, которые так нравятся девушкам разного возраста. Развеселый Али Баба нежно прижимал к себе двух потрепанных ангелов со сбившимися набекрень нимбами, а Гарри Поттер выпивал на брудершафт с Кинг Конгом. Маркиз де Сад, парочка ниндзя и вездесущие ведьмочки затеяли водить хоровод и бегать паровозиком, вовлекая всех в веселую кутерьму. Словом кого там только не было!

На всю катушку гремели кельтские мелодии, наложенные на электронное звучание, так что закладывало уши, и объясняться можно было только языком жестов. К потолку возносились десятки, а то и сотни разноцветных воздушных шаров, а когда они лопались — на танцующих просыпалось конфетти и серпантин. С потолка на длинных нитях свисали настоящие тыквы с прорезанными мордами — внутри них сияли свечи, освещая жуткие зубастые улыбки. Удивительные номера на сцене беспрестанно сменяли друг друга, и действо периодически перемещалось в зал, увеличивая сумасшествие праздника: шоу-балет с танцем ведьм, демонический костюмированный стриптиз, конкурсы а-ля 'Trik or trak' ('Угощай или пожалеешь').

Весь вечер, внутренне сжимаясь от совершенно необоснованного страха, я ожидала, что появится он и так и не смогла расслабиться. Зато друзья отрывались по полной программе. Жека, вначале хищно высматривавшая нового знакомого в разношерстной толпе, давно отвлеклась на флирт с колоритным духом и загадочным колдуном, прятавшимся под глубоком капюшоном. Очевидно разрываясь, кому отдать предпочтение, она посылала мне отчаянные сигналы о помощи. Я улыбалась в ответ, но попыток спасти ее не предпринимала. Макс затерялся в разноцветье фей, лишь эпизодически возникая рядом с новой порцией коктейля. Лихо сдвинув рожки набок, он вручал мне напитки и конфеты, интересовался все ли в порядке, помогал отодвинуть очередного кавалера и убегал дальше.

Кульминацией вечеринки стал вывоз огромного торта в виде тыквенного фонарика, из которого, извергая огонь, выбрался симпатичный зеленый дракончик, станцевавший забавную джигу на потеху всем присутствующим.

— Мило, — негромко заметили сзади. — Этот дракон хорошо чувствует ритм. Но, на мой взгляд, требл должны танцевать только девушки, вы не находите? — Наглец встал совсем близко, так что спиной я почувствовала жар его тела. По запястью мягко скользнула чужая рука.

— Вы считаете, что у девушек это выйдет более грациозно? — я, не оборачиваясь, сделала шаг в сторону. Терпеть не могу подобные мероприятия — атмосфера всеобщей веселости заряжает иллюзией вседозволенности и многие считают, что могут позволить себе лишнее.

— Безусловно. И без контекста, Аврора.

Он? Так это он?! Ледяным ознобом меня пробрало до самого низа живота. Страх, пронзительный и внезапный, сковал ядом, обездвижил. Бежать, бежать пока не поздно... Но каким-то непостижимым образом он стоял уже не позади, а передо мной, протягивая ладонь.

— Женщины самой природой созданы более изящными и гибкими, любые танцы — их стихия. — Он говорил тихо, очень тихо, но странным образом шум празднества словно померк, так что слова впечатывались в мое сознание. Безжалостно, неотвратимо. — Вы позволите пригласить вас?

Золотистые глаза словно светились в полумраке, заслоняя от меня реальность.

Реальность? Что это? Все смешалось вокруг, постепенно исчезая, растворяясь в безумной цветасто-призрачной дали. И я не хочу видеть ничего и никого, кроме этого высокой фигуры, заслонившей собой весь свет. Говорю ему 'да', делаю шаг навстречу и отстраненно удивляюсь — я согласилась?

Удивительно красивая музыка, волшебная, завораживающая. Тягучий, словно патока, чувственный минор — его гармония рвет душу, так что хочется безудержно смеяться и плакать навзрыд. Мы одни, совсем одни, лицом к лицу. Мы друг друга придумали, правда?

Медленно, боже, как медленно. И эти слова — что это?

— 'Ты таешь в моих ладонях. Взгляд — ниже, шаги — короче,

Заемная страсть вокала... Наш танец, как смерть, недолог' [8].

Почему я слышу эти строки, ведь его губы плотно сомкнуты. Мы танцуем в такт стихов и по венам струится раскаленный яд рвущихся наружу желаний. Горячие руки на талии. Я чувствую обжигающее прикосновение сквозь тонкую ткань. Обжигающее... Как больно, как же больно...

Все замерцало и поплыло, растворяясь, безудержно исчезая. Не хочу. Не хочу возвращаться...

Действительность прорвалась резким шумом, взрывающим слух; слепящим фосфоресцирующим светом; душным задымленным воздухом. Я зажмурила мгновенно заслезившиеся глаза. Гул множества голосов мешался с частой дробью электронной музыки, зал был полон по-прежнему и веселье никуда не исчезало. Это я исчезала из него. Какая фальшь, что за дурацкие игры. Отступила на шаг, другой.

— Не бойся меня, Аврора! Умоляю — не бойся, — шепнул он, внезапно переходя на 'ты'.

Из клуба я вылетела стремглав, едва дождавшись, пока в гардеробе мне подадут пальто. Морозный воздух ночи встряхнул, оголяя нервы, избавляя от дурмана выпитого. Я быстро шла, не разбирая дороги, нутром чуя в какой стороне мой дом. Черт, даже друзей не предупредила, что ухожу. Как глупо. А впрочем, им сейчас не до меня.

'Цок, цок, цок' — каблучки по асфальту. Гулкое эхо разносило звук моих шагов, отражаясь от безучастных каменных стен окружающих домов пошеркиваниями, поскрипываниями. А я шла, улыбаясь, вдруг живо припомнив танец зеленого дракончика с дробным перестуком башмаков. 'Мило', сказал Дэв. Ого, так я уже в мыслях обращаюсь к нему по имени? Ну нет. Незнакомец, вот кто он для меня. Странный пугающий незнакомец. И взгляд его, святящийся в темноте, такой же пугающий, вот как эти... Я вздрогнула и остановилась. Из тьмы переулка, в который лежал мой путь, смотрели желтые глаза.

Тьма ощутимо придвинулась и на освещенную дорогу вышла девушка, совсем еще девчонка. Обычная, казалось бы, малолетка, в теплом пуховичке и стертых джинсах. В ушах свились провода плеера. Вот только глаза ее, показавшиеся мне вначале такими яркими, стремительно затопляла ночь — зрачок все расширялся и расширялся, пока не закрыл глазницу полностью. Я обалдело моргнула, прогоняя скользкую тревогу — не помогло. Девчонка приостановилась в нескольких метрах от меня и гаденько так ухмыльнулась. Ни слова, ни единого слова не было произнесено, но я стояла, внутренне захолодев, и не могла отвести взгляд от чернющих глаз — бездонных провалов на смазливом человеческом личике.

Позади, словно догоняя мои шаги, донеслось характерное цоканье. Еще одна? Такое уже было. Совсем недавно такое было со мной, вот только я совсем не помню, что тогда произошло... Только начало, такое же пугающее и непонятное. Кто все эти люди?

Шаги...

Шаги все ближе...

Ухмылка все шире...

И вдруг металлическое лязганье, будто бритвой резануло по натянутым нервам. За спиной послышался глухой стук чего-то тяжелого, а мгновением позже и еще что-то прозвучало перекатом. Сгустилась мертвая тишина и никого, только мы замерли друг перед другом.

А потом девчонка взвизгнула на непередаваемо высокой ноте и гигантским слитным прыжком сиганула в мою сторону. Не успела. Взметнулась дымчато-серая тень, перехватывая ее уже в воздухе. Оскалились клыки, выпуская утробный рев хищника, под пушистой крапчатой шкурой волнами перекатились тугие мышцы. Чувствуя, что ноги меня не держат, я стала медленно оседать на асфальт.

— Держись, — шепнули мне, подхватывая у самой земли. — Не смотри туда, не нужно. Смотри на меня, на меня, Аврора.

Золотые глаза на узком лице. Светятся. Господи, опять сердце со мной не в такт, да что же это? Хочу отвернуться и не могу. Свет наплывает, омывает теплыми волнами, баюкает в теплых объятьях, стирая безумие страха, тоску, непонимание. Словно из какого-то другого мира чуть слышно доносится ласковый голос

— Бану справился, Аврора, теперь все будет хорошо. Завтра ты обо всем забудешь. Завтра ты проснешься и никогда больше не вспомнишь про эту скверну. Потому что я всегда буду рядом. Я буду рядом, обещаю. Я не отпущу тебя снова.

— Так ты все-таки нашел ее, мой принц, — сказал кто-то за пределами света. — Вот и ответ на мои вопросы. А ведь я так и не поверил в то, что это возможно.

И это было последнее, что я услышала, перед тем, как впасть в забытье.

* * *

Мадрид. Испания

Плавно, еле заметно, солнечный луч скользил по гладкой фарфоровой коже, окрашивая ее золотой пыльцой. Вот он попал на черный завиток волос и засиял миллионами бриллиантов, рассыпался радужными сполохами. Сиг осторожно сдул прядку и луч уверенно двинулся дальше.

— Ммм, изучаешь меня? — Элла сладко потянулась, выгибаясь, так что тонкий шелк туго обтянул грудь.

Кровь мгновенно ударила Сигу в виски, заструилась дикими толчками по венам. Желание — мощное, ненасытное, вновь вскружило голову, так что мир потек перед глазами лазоревыми разводами, алыми зарницами. Чувствуя, как теряет связь с собой — человеком, расплываясь одновременно по нескольким измерениям, он яростно сжал подушку.

— Не смей, — раздраженное шипение, словно ведро ледяной воды и Сиг очумело тряхнул головой, возвращаясь к осознанному. Его собственная рука до сих пор держала в тисках в клочья порванную наволочку. Перед носом вился пух, оседая на пустую постель. Вот заррраза. Элла укоризненно смотрела на него, стоя рядом.

— Добрый вечер, малыш, — Сиг беззаботно откинулся навзничь, утонув в белой невесомой перине. Зарылся в нее, вновь встряхнув в воздух пуховое облако. — Не сердись, я просто расслабился.

— Ты устал, — она запахнула пеньюар и аккуратно присела рядом. — Начал терять контроль.

Он согласно куснул ее за запястье и попытался потянуть на себя. День, ночь, вновь день. Раствориться, стать всем для нее: человеком ли, волком, весельем и молчанием, или клочками тумана. Но она желает видеть его только человеком. Не поддается ему, даже сейчас, ррр.

— Я соскучился, родная, не хочу останавливаться, хочу все наверстать.

— Наверстать? На этот раз тебе понадобилось девятнадцать лет. Хотя нет, уже двадцать...

— Прости, — искренний, самый честный и открытый взгляд в арсенале.

— Я изменилась за это время?

Зелень первой листвы — чудо, а не глаза. Смотрит с такой затаенной тревогой. Ох, женщины.

— Ты прекрасна, — теперь очень искренне ответил Сиг и приподнялся на локте, чтобы поцеловать.

Элла отстранилась, не переставая мрачно изучать его таким взглядом, что все хорошее настроение стало незаметно исчезать. Ну, к чему, к чему каждый раз возобновлять эти разговоры.

— А что дальше, Сигвальд? Ты исчезаешь на пять, на десять, на двадцать лет, и каждый раз говоришь, как я прекрасна. И каждый раз с твоим уходом моя жизнь катится по наклонной. Я открываю глаза, и глупо думаю, что сейчас мы станем пить кофе из одной кружки, а если зима, то пусть это будет глинтвейн. Я думаю, что вот-вот ты выйдешь из ванной и закутаешь меня в свое мокрое полотенце. Мне мерещится, что ты просто вышел на балкон и даже запах твоих чертовых сигар мне тоже мерещится. Но на самом деле начинается новый день, а тебя нет в нем. И я, как в кошмарном сне, вдруг обнаруживаю, что ты вновь исчез. На час, на день, на несколько лет — я не знаю. Я так устала, что уже не сержусь.

Он нехотя выслушал эту отповедь, чувствуя, что начинает злиться. Какого черта она все портит.

— Малыш, а хочешь, теперь я расскажу тебе про свой кошмар? Вновь и вновь видеть пыльные перекрестки и чужие лица. Знать, что навсегда обречен уродством.

— Обречен, — эхом повторила она. — А сколько времени тебе отмерено на этот раз, Сиг? Хотя бы раз, скажи мне сразу и откровенно: ты только начал или уже заканчиваешь? Я хочу видеть будущее с широко открытыми глазами.

— Ты не поверишь, но на этот раз у нас целая вечность впереди, — угрюмо усмехнулся он. — Я клянусь, что не уйду, не предупредив. Да и случится это нескоро.

Он все-таки дотянулся до нее, приобняв за талию, и так и замер, прижав голову к ее сердцу. Какое-то время он еще чувствовал ее изучающий взгляд, вызывающий волны мурашек по спине. Потом это ощущение пропало, но она еще долго сидела молча.

— Ладно, неважно... Я свое задание уже выполнила, так что пора выходить из сумрака, милый. Отчитаюсь, и мы сможем побыть вдвоем, там, где никто нас не будет беспокоить. — Гибко высвободившись из его объятий, дразнящее прикусила в ухо. — Подожди, я сейчас. Один звонок, и я вся твоя, — и вышла в соседнюю комнату, плотно прикрыв за собой двери.

Нет смысла прислушиваться. Зная характер своей подруги, Сиг был уверен, что она первым делом установила сейчас максимальное число высших уровней защиты. Да и к чему ему это? У него свои дела, у нее свои, так издавна повелось. Не любопытствуй понапрасну. Поэтому он лежал и расслабленно ожидал, когда она вернется. Прикрыв глаза, даже успел погрузиться в неглубокую дрему. Сомлел, как наркоман со стажем, от самого лучшего в мире зелья. Резкий скрип открывающейся двери застал врасплох, подействовал, как ушат ледяной воды. Повинуясь многолетней привычке, не раздумывая, рефлекторно, Сиг подскочил в напряженную боевую стойку. Тут же запутался в смятых простынях, успел сдернуть их и услышать треск рвущейся ткани, да так и замер, недоумевая.

В дверях стояла Элла. Ошеломленные огромные глаза переполняло престранное выражение. Счастье? Да, похоже на то. Чувствуя, как из горла рвется непрошенный раздраженный рык, он отшвырнул полуразорванное белье. Что за...

— Сиг! Сиг!! У него получилось!!!

Он не успел еще ничего понять, а Элла уже метнулась к нему через всю комнату и крепко прижалась, обняв за шею. Ее ощутимо трясло, и, заглянув ей в лицо, он понял, что она плачет. Беззвучно, с закрытыми глазами, только мокрые дорожки на щеках. Его Элла? Плачет?! Зарраза, она не реагировала так при их встрече. А теперь...

— Да что случилось, Хель всех побери?

— Дэв исполнил свой абсурдный обет. — Уткнувшись лицом в его плечо, она говорила глухо, еле слышно. Но он понял, о чем. — Все-таки исполнил...

Вот как. Отточенное лезвие в горло. Безнадежно. Бессмысленно. Зачем?!

В памяти замелькали невольные воспоминания. С чего же все тогда началось?

* * *

Венеция. 1877 год

Створки северного и восточного порталов, выводящих прямо на пьяццу Сан-Марко, еще не успевали захлопнуться, как уже следующая шумная компания, хохоча, вливалась в теснину празднества. Ледяной туман февраля призрачными клубами врывался сквозь открывающиеся двери. Он бесил его. Бесило плещущееся в бокалах бароло [9], с его душным запахом вишни и табака. Бесили разноцветные морды, которые люди и нелюди нацепили на себя. Не иначе, как сам Локи стоял за левым плечом, когда он согласился припереться сюда сегодня.

— Э, нет, сестренка, — задорно хохотал высокий брюнет в длинноносой полумаске, продолжая спорить с ошеломляюще красивой девушкой, сидевшей с ними за столиком. — Я с тобой решительно не согласен. Это сирокко в этом году изрядно подмочил репутацию Festa delle Marie [10]и праздник получился презабавным!

— Дэв, да ты просто невозможен, — возмущалась Элла. — Как тебе вообще взбрело в голову переодеваться в пирата? Да еще и этого юнца Барбериго уговорил! Ты хотя бы задумался о последствиях, прежде чем подбивать других на дурачество. Если бы вас разоблачили после того, как вам удалось выкрасть дочь дожа прямо из процессии — был бы скандал. А твой приятель за оскорбление чести, как минимум удостоился бы изгнания.

Она очевидно злилась. Зрачки в прозрачных зеленых глазах стали совсем вертикальными, на обычно бледных щеках расцвел румянец. Сиг невольно залюбовался, в бессчетный раз удивляясь своему везению.

— Моя глубоко наивная девочка, — хохотнул Дэв, щелчком пальцев вздымая в воздух виноградины. Пурпурно-красные ягоды кольцом взвихрились над его ладонью, все выше, выше. Ловко подхватив одну губами, он небрежно отбросил остальные и ухмыльнулся. — Полагаю, что сейчас добрая половина 'царицы морей' гадает...

— А-а-ах! — томный вздох отвлек его. Галантно поклонившись двум юным синьоринам, он наградил их дерзкой улыбкой, и продолжил.

— ... гадает, кто были те счастливчики, что вероятнее всего, пополнили ряды ценителей прекрасного, но далеко не девственного тела Виттории.

— Прекращай фиглярствовать, — вконец разозлилась Элла, — ты привлекаешь излишнее внимание.

— Как может быть излишним внимание таких красоток? — удивился Дэв, непроизвольно вновь оглядываясь на девушек. — Они-то чем не угодили?

Элла бессильно махнула на него рукой и воинственно развернулась к Сигу.

— Не может быть, чтобы ты не знал про эти планы!

Сиг подарил ей такой умильно-покорный взгляд, что Дэв не выдержал и вновь расхохотался.

— Ну-у-у, вначале я, конечно, пытался его уговорить, — он подтолкнул Сига локтем. — Но что-то наш друг не в духе последние дни. Ему, видите ли, что-то мерещится.

Сиг через силу скорчил ответную улыбку.

— Прости, милая. Но, даже знай я все заранее, я не стал бы вмешиваться. И знаешь что? — он посмотрел на друга. — Брависсимо, Дэв, ты был просто великолепен! Особенно удирая по 'высокой воде' от толпы возмущенных святотатством граждан.

— Смейтесь, смейтесь, — расстроено проворчала Элла, — а я уверена, что уже сейчас с беднягой-гондольером плотно общаются ребята Совета десяти.

— Эта жизнь — как увертюра с листа, как вслепую по-над пропастью шаг, наудачу, наобум, не дыша [11], — Дэв блеснул в ответ улыбкой и задорно посмотрел на Эллу. — К чертям скуку и размеренность! Я хочу гореть, идти по лезвию кинжала, лететь над бушующим морем, прикасаясь к седым гривам волн. Только это настоящая жизнь. И здесь — жизнь. Ты только посмотри, сестренка, жизнь бурлит, бьет через край и я воспользуюсь всеми ее дарами!

Приклеенная улыбка медленно сползла с Сига. Предчувствие? Здравый смысл? Никогда с ним такого не бывало. Тревога, стылая тревога незаметно просачивалась в зал с клубами холодного тумана.

— Не кликай на себя беду, Дэв. Не зови к себе такую жизнь... Ты не понимаешь. — Он хотел и еще что-то добавить. Объяснить. Какие-то слова ощутимо рвались с губ. Не успел.

— О-о-о, — весело восхитился брюнет, не дослушав его, — чуете, каким духом повеяло? Никак в наших рядах пополнение и сюда припожаловали лисы?

— Неужели этим тоже захотелось поразвлечься? — мелодичный голос Эллы заледенел, когда она всмотрелась во вновь прибывших. — Видишь, Дэв, сюда стекается весь сброд. Кстати, ты узнаешь того напыщенного баронета, что пару месяцев назад в Генуе, кажется, пытался натравить на нас своих борзых?

— А ведь мы тогда так и не успели поквитаться с этим прохвостом, — живо отозвался тот, — он успел-таки удрать! Вот ведь дрянной род.

— Вырядились как на подбор, — заметила Элла — все в белом. Парча. Жемчуга.

— В пушисто-белых у меня сомненья... Такой эффект дают порой смола и перья [12]. — Дэв легко подскочил, в предвкушении потирая руки. — Сиг, друже, а не желаешь ли ты немного поразмяться? — он хитро подмигнул девушке. — Ну, сестренка, надеюсь, на этот раз ты не будешь читать мораль?

— Упаси боги, — ослепительно улыбнулась Элла, тоже поднимаясь, и закрывая черным бархатом маски лицо. — Такое развлечение я и сама ни за что не пропущу.

Словно какая-то неведомая сила властно шепнула тогда Сигу: останови его, немедленно! Если бы он только знал, во что выльется это его предчувствие, то костьми бы лег, но не пустил бы. Насильно увез бы прочь из этого фантомного города. Вместо этого он солидарно встал рядом с теми, кто с недавних пор стал его единственной семьей, его смыслом жизни. Встал, лихорадочно соображая, что бы такого сказать. Мыслей не было, только туман. Туман...

А потом было поздно. Самое время замерло, дробясь осколками вечности, беспорядочно-кинетический хаос праздника отдалился в безвозвратную даль — лучший друг смотрел на кого-то в окружении лисьей свиты, изменившись в лице. Удар судьбы — наотмашь, наискось. Не смотри, нет! Не смей! Не надо... Но она оглянулась — юная, тонкая, как свеча. Водопад пронзительно-рыжих локонов, дерзкие глаза в огненных росчерках загнутых ресниц, чеканный профиль.

— Дэвиан, нет, стой!

Губы спеклись, слов не слышно. Да он и не услышал бы, даже если бы Сиг заорал во всю мочь. Бездумно, безоглядно, он сделал шаг навстречу к ней, навстречу к своему проклятью.

— Нет..., — прохрипел Сиг и Элла удивленно обернулась.

Вот как все начиналось. Немыслимая встреча. Проклятый род. Он не сумел уберечь его тогда, отвести беду. И даже выть бессмысленно — голос сорван за эти годы...

* * *

Швейцария. Кантон Берн. Тунское озеро

Вечерний сумрак вызолотил глаза. Горячечный блеск, тревога — из зеркала оскалилась надменная усмешка тотема. Семь шагов вправо, назад, вновь замереть и взглянуть на свое собственное отражение: под шкурой свились тугие мышцы, хвост нервно оплетает бока. Косматая грива клубится в смешении реальности, чернее ночи, темнее тьмы. Кто-то сказал, что в мире нет ничего разрушительнее, невыносимее, чем бездействие и ожидание. Он был прав, andha-kaara, как же он был прав...

Теперь пять шагов влево и опять назад. Огромные лапы ступают мягко, бесшумно, неслышно. Какая маленькая комната! Тесно, как же тесно в человеческих границах. Когда он выглядит подобно им, его это устраивает, но стоит измениться, сместившись всего-то на пару измерений, как обустройство этого мира начинает бесить, сводить с ума своей неправильной угловатостью, уродливыми постройками, мурашьими ротами ненужных вещей.

Сын. Единственный. Любимый?! Andha-kaara... Как же можно не любить свое собственное продолжение, свое наследие, свою боль. Рождение ребенка — великое благо. Поистине великое, если даруется оно лишь раз в тысячелетие. Живой побег на засохшем древе, чуть слышное журчание родника в почти мертвом русле. И каждое такое рождение может оказаться последним, самым последним продолжением рода, продолжением эпохи арии...

Вымирающие... Медленно. Непреклонно. Пленники, угодившие в ловушку собственной алчности и жажды всевластия. Отщепенцы на обломках забытой мирами цивилизации. А люди плодятся и плодятся. Революции, войны и мор только подстегивают в них генетически заложенные механизмы к выживанию. Тщательно заложенные, взлелеянные. И, казалось бы, многое еще продолжает идти по издревле намеченному плану, вот только... арий становится все меньше. Наверное Lok`a [13] необычайно благоволит ему, раз позволила познать радость отцовства дважды. Пусть и ценой смерти жены во второй раз, но все же, все же...

Сын. Сколько же нужно сказать ему, сколько накопилось в душе за минувшее столетие. Увидеть его уже через несколько часов, день, быть может несколько дней и сказать... Сказать, что... Нет, аndha-kaara, надо собраться с мыслями, надо... Боги, ждать этого момента столько лет и в итоге безнадежно потеряться в сомнениях. С чего же начать?

Где-то в доме чуть слышно скрипнула дверь. Нет, двери. Хлопают. Шаги.

Он замер, дробясь в бесчисленных отражениях. Где-то вдали, за его спиной, в окна падал сумрачный свет. В ночном небе засветились всполохи дальних зарниц: пронзительно алым, ядовито зеленым цветом. Шаги в межреальности раскатами грома забились в беззвездном небе, хлопки двери все ближе. Значит, грядет непогода.

Прыжок в пустоту и стеклянные осколки полосуют пол комнаты там, где он был еще мгновение назад. Прыжок, еще прыжок по колючей заледеневшей траве газона. Боковым зрением он видит, как в этом же направлении несутся и другие: люди, нелюди, оборачиваются на бегу. Властно вскидывает когтистую лапу... нет, уже руку. Стоять, всем стоять! А лужайка, освещенная призрачными всполохами накрывается тенью. Двумя тенями.

Разворот гигантских крыльев окрасил ночь в цвет маренго. Звезды стронулись со своих привычных мест, завертелись хороводом — орлы планировали медленно, величаво, подавляя своей ужасающей мощью. Человеческие фигурки падали, не добежав, жалкие, изломанные. Остальные застыли на местах, повинуясь знаку повелителя. Регин хмуро усмехнулся — никто из своих не дрогнул, молодцы. А люди очнутся чуть позже.

— Svaagata, сир Махес, — скрежетом по натянутым нервам. 'Сир', как неприкрытая издевка. — Мы с братом без приглашения...

— Чем реже наши встречи, тем приятнее мне живется, — спокойно заметил Регин. Скрестив руки на груди, он наблюдал, как слои межреальности схлопываются, обретая форму обычной зимней ночи, как фигуры исполинских птиц тают, обращаясь в высоких, тонких, удивительно похожих друг на друга мужчин.

— У нас нет сомнений в твоих словах, — сказал один из них. — По большому счету нам и самим приятнее живется, когда в наши дела никто не вмешивается, — добавил другой.

— Мы где-то перешли дорогу друг другу? — вскинул бровь сир Регин. — Я не веду бизнес на подвластной вам территории. Ни в каком виде.

— Сейчас мы ведем речь не об Американском континенте, — сказал первый, всматриваясь в лицо собеседника бесцветными, прозрачными глазами. Живая ртуть, даже зрачков не видно. — А о сфере наших интересов, — продолжил второй, его зеркальная копия.

— Полагаю, если вы вдруг заинтересуетесь развитием одной из стран Еврозоны, я немедленно должен буду это понять и вежливо отступить в сторону? — хмыкнул сир Регин. — Вы занимаете мое время, уважаемые.

— Любые действия, совершаемые против воли контролирующего регион Рода, будут противоречить условиям Соглашения, — чуть склонил голову первый. Набок, по-птичьи. — Если только речь не идет о благе всех арий, — сказал другой. — И поскольку именно мы являемся прямыми преемниками, а вы добровольно отошли в сторону, мы требуем внимания к нашему сообщению.

Сир Регин молчал, озадаченно хмурясь.

— Нам стало известно, что ты нашел своего сына...

Тысяча чертей, аndha-kaara! Уже успели пронюхать.

Он все еще молчал, тяжело глядя на них. Незримо сгущалась свинцовая тяжесть, провисала между ними невидимыми цепями. Ржавыми оковами. Биллионы, биллионы чертей, аndha-kaara...

— Мы просим тебя пока не вмешиваться в развитие событий. Отзови своих посланников.

— Зачем. Вам. Мой. Сын? — голос вернулся в пересохшее горло густым звериным рыком. Реальность задрожала, свиваясь жгутами в трещащие кости, растянувшиеся сухожилия. С усилием, до хруста дентина, он стиснул челюсти. Контроль. Контроль, черт побери.

— С твоим сыном все будет в порядке, — усмехнулся первый. — Мы все еще чтим узы старинного родства, — эхом усмехнулся второй, — мы присмотрим за ним.

— Тогда зачем? — глубинное рычание. Невозможно унять разбушевавшееся естество.

— Все, что сейчас происходит с ним, лежит в поле наших интересов, — ответили они.

— Так дело в девчонке? Человеческий сосуд слишком хрупкое вместилище — ей не жить долго. Мой сын сумасшедший, рвет себе сердце на части и отказывается видеть, что конец уже близок... Но зачем она вам?

— Не имеет значения. Так ты послушаешь нашу просьбу? — мягко уточнил первый.

— Вам не понять, — глухо ответил Регин. — Я слишком долго ждал его возвращения...

— Мы понимаем твои чувства, конечно же, понимаем, — ледяной голос. Морозный суховей. В прозрачных глазах кружится снегопад. — Поэтому просим лишь о небольшой отсрочке.

Сильнее всего на свете ему хотелось сейчас заорать им в лицо 'Пошли к черту!' Вбить эти слова, словно кляп в их ненавистные глотки. Сын... Так близко, так возможно, аndha-kaara. Не-на-ви-жу. К чертям все соглашения, но... Но...

— До зимнего солнцестояния, — наконец, ответил он. Вытолкнул из себя эти слова, как выплюнул. Подавитесь моей щедростью, уважаемые. — И не просите о большем.

— Мы понимаем, — поклонились они, уже начиная меняться и вновь дробить межреальность мгновенным перемещением. — Благодарим...

ГЛАВА 3. НЕДОУМЕННО-ГОРЧАЩЕЕ. ANDANTE.

Цугцва́нг (нем. Zugzwang, 'принуждение к ходу') — положение в шашках и шахматах, в котором одна из сторон оказывается вынужденной сделать невыгодный очередной ход.

Россия. г.Владивосток

Дни пролетали мимо, кружа в вихре сальсы.

Ноябрь...

Декабрь...

Те, кто подобно мне, уже попал под сокращение и дорабатывал последний месяц, ходили угасшие, неохотно улыбаясь при встрече. А между тем плыли слухи о новых увольнениях и остальные коллеги развлекались тем, что делали ставки, кто попадет следующим. И это было очень грустно.

Стремительно и неудержимо, весь в радуге неоновой рекламы с объявлениями 'Sale', хрустом почти ежедневно сыплющего снега, мандариновым запахом и заметной ноткой массовой истерии, надвигался Новый год. В магазины невозможно было зайти: народ толпился там, казалось с утра до вечера, с энтузиазмом сметая с прилавков великое множество забавных и блестящих сувениров. Шампанское и игристые вина скупались ящиками. Шоколад и конфеты в красочных упаковках становились самой ходовой валютой: все активно их друг другу дарили и передаривали, обмениваясь любезностями, заверениями в наилучших чувствах и пожеланиями удачи и процветания. Хотя и чувствовалось в этой подготовке к самому любимому народному празднику некоторая натянутость; и расходы подсчитывались более скрупулезно; из скудеющего бюджета выделялись куда как меньшие средства, по сравнению с прошлыми годами; и подарки выбирались чуть менее дорогостоящие, чем раньше, но все равно все с нетерпением ожидали прихода праздника. Праздника с большой буквы, ведь так хочется верить в чудеса и мечтать, что уж в новом то году жизнь непременно наладится, и все будет в сто, нет, в тысячу раз лучше.

Я не ждала ничего. Ни о чем больше не расстраивалась и не переживала, словно все чувства разом отключились. Словно я забыла о реальности, стерев ее из своей памяти. В моей жизни появилась тайна, заполнившая собой все. Студеные вечера приносили вкус соли на губах, вкус ожидания. Сумасшествием были наши встречи, но каждое утро я встречала рассвет, загадывая желание, чтобы встречи эти никогда не кончались. Макс как-то спросил меня, почему я так внезапно отдалилась от друзей и все время провожу с этим странным чужаком, почему мы прекратили общаться с Жекой, почему я не отвечаю даже на телефонные звонки, и почему в последнее время у меня такой нездешний взгляд. Мне было все равно. Я, кажется, даже ничего не ответила и он, конечно, обиделся. Но какие смешные, ей богу, вопросы. Мне-то казалось, что мы целую вечность вместе и даже не помнила, как мы начали встречаться.

— Какое холодное море, — говорил Дэв, наблюдая за свинцовыми неповоротливыми волнами, набегающими на мокрый темный песок, и худенькой фигуркой русалки недалеко от берега, любовно изваянной безвестным для меня мастером, казавшейся несчастной и очень замерзшей. — Здесь мало солнечных дней, но мне нравится этот город. Такой суетливый и взбалмошный, еще такой неустроенный, но красивый своей особенной красотой. Ты любишь его, — подмечал он, — любишь слушать плеск волн.

— Люблю, — соглашалась и не соглашалась я, — и Владивосток не всегда такой холодный. Тем приятнее после долгого ожидания, после зимней стужи, вновь радоваться теплому лету, щекой ловить июньский бриз.

Он улыбался в ответ.

— Почему-то мне кажется, что тебе по духу наиболее близкой показалась бы Ницца. Изгиб Лазурного побережья поэты сравнивают с бедром обнаженной красавицы, — озорные бесенята в глазах, — а еще с очертаниями скрипки.

— Море, как небо, как расплавленная в лучах солнца бирюза, — ответила я. Странно, но я словно наяву видела белоснежный город под красной черепицей, протянувшийся вдоль косы. Искристые волны прибоя и горы. Там на холме Шато раньше стоял замок... — Как же сами французы, должно быть, любят этот город.

— Боже упаси назвать жителей Ниццы французами, — сделав серьезное лицо, сказал Дэв, — Посмотрят, как эллин эпохи Гомера на какого-нибудь случайно попавшего в Афины варвара, и поправят: 'Мы — не французы, мы — nisoises!'

Меня постоянно преследовало чувство 'дежа вю': я часто могла заранее предугадать, что он мне ответит, как он это сделает, с какой интонацией. Даже мимика лица казалась невероятно знакомой — вот сейчас он криво усмехнется углом рта, глаза при этом сужаются, делаются хитрыми-хитрыми; теперь нахмурится и между бровей складывается вертикальная морщинка. Если он смеялся, то задорно, словно мальчишка, и я всегда угадывала, что вот сейчас он весело взъерошит волосы, совершенно не задумываясь, как выглядит.

— Ты очень чисто говоришь на нашем языке, практически без акцента, — сказала я ему, узнав, что он постоянно живет в Западной Европе, в Швейцарии, а в России находится по каким-то семейным делам.

— Да, я в общей сложности несколько лет провел в вашей стране: был и в Москве и в Петербурге, и в Новосибирске и еще во многих городах мне уже довелось побывать, пока я не оказался здесь...

— Расскажи, где ты еще бывал?

И он начинал рассказывать великое множество забавных подробностей о городах и странах, об интересных людях, встречавшихся ему. Так, я узнала, что в Оксфорде есть Дуб Чеширского Кота и свой собственный Мост Вздохов, что студенты там любят декламировать классиков, от Вергилия до Байрона, а раскланиваются порой, снимая штаны и оголяя зад. Я не верила, смеялась. Дэв делал большие глаза и подзадоривал меня еще больше. А доводилось ли мне слыхать о том, что в датском замке Кронберг издревле спит великан, который обязательно встанет на защиту родной земли, если ей будет грозить опасность. Как, опять не верю? А вот во Франции законом запрещено сажать или парковать летающие тарелки в виноградниках на всей территории страны. Нет, нет, он совершенно серьезно! И сам хохотал. Необыкновенный, интереснейший собеседник. Об исторических событиях он вообще мог рассказывать часами, притом так описательно и вдохновенно, что возникало ощущение, будто ты сам принимал в них участие.

Любуясь его улыбкой, я ловила себя на мысли, как сильно хочется прикоснуться к нему, очертить пальцами линию скул и чувственные губы. Как хочется, чтобы этот насмешливый красавец склонился надо мной, обжег горячим дыханием. И вот уже дрожь по всему телу и непрошенное тепло начинает разгораться внутри и мучительным становится желание приблизиться, еще, и еще ближе... Но он вскидывал золотые глаза и неуловимо-потусторонняя чуждость окатывала ледяной волной. 'Кто же ты, незнакомый друг?' — протестовало все внутри меня, а Дэвиан целомудренно целовал мне запястье и останавливался, не смея дотронуться выше. Это было чудно и так по-старомодному, что я терялась, не зная, что и думать. Церемонно склонив голову, он прощался со мной каждый вечер, а утром уже вновь ожидал меня, чтобы проводить на работу.

С недавних пор я обнаружила, что боюсь темноты. Тьма скалилась из темных углов и неосвещенных оконных проемов. Реакция Дэва, когда я конфузливо призналась, что не могу уснуть, не оставив на ночь свет хотя бы в коридоре, была по меньшей мере странной.

— Мне важно, чтобы ты постоянно чувствовала себя в безопасности, — безапелляционно заявил он. — И пожалуй, — хитрый прищур, следит за моей реакцией, — я знаю кое-кого, кто сможет помочь.

— И кто? — наивно не удержалась я.

На коленях у него блаженствовал мой кот. Заспанная рыжая физиономия неохотно приподнялась, навострив в мою сторону уши.

— Мня-я-я-у!

Дэв так многозначительно смотрел на меня, что я не выдержала, фыркнув.

— Ну уж нет, что за шутки? Вы хорошо спелись.

— Думаю, ты слышала, что некоторые люди... ммм, не все, а избранные... в древности могли общаться с животными. Таких людей в разных странах и в разные времена называли волхвами, друидами, даже колдунами, или шаманами, суть в общем-то одна. Они развивали в себе это умение и могли понимать животных, читать их мысли, можно и так сказать, — его золотистые глаза задумчиво смотрели на меня.

— Что, вот так прямо общались с ними? — скептически уточнила я. — Ты приписываешь неразумным тварям возможность мыслить, так что ли? То есть они что же, могут вести с тобой диалог, стоит только научиться их языку?

Кот внимательно смотрел на меня. Молчал. Я невольно покосилась на его вполне умную, я бы даже сказала респектабельную, морду. Опять фыркнула. Ну, всякое в жизни бывает, конечно...

— Нет, нет, тут совсем другое, — Дэв прищурился, тщательно подбирая слова. — Но можно воспринимать их мыслеобразы. Они ведь действительно не думают, в нашем понимании этого. Но зато могут передавать свое восприятие действительности, формируя что-то вроде картинок. Да... и они могут быть окрашены какими-либо чувствами: радость, приветствие, желание поесть или страх. Это сложно описать.

— Ты так странно говоришь об этом, что можно подумать, что ты-то умеешь с ними 'говорить', — поддела я его.

— Уважаемый Ярик, — вполне серьезно сказал Дэв коту, а я покатилась со смеху. — Сдается мне, что хозяйка твоя все происходящее воспринимает за профанацию. Иди-ка, дружок, к ней.

— У-р-р-р. — Кот спрыгнул с его колен и подошел ко мне. Я заинтригованно ожидала продолжения. Но ничего особенного не происходило: Ярька просто развалился в ногах, и даже не смотрел на меня.

— Я научу тебя. Основное условие тут — наличие музыкального слуха.

— Ну-у, несколько лет занятий в музыкальной школе подойдут для сего магического действа?

— Аврора, ты позволишь? — он приподнял в мою сторону руку.

— Позволю что?

— Доверься мне! — он протянул ко мне обе руки и дотронулся самыми кончиками пальцев до моих висков. — Закрой ненадолго глаза.

Я послушно закрыла глаза, сосредоточившись на пульсирующем тепле, толчками распространяющемся по всему телу, начиная с головы. Это было очень приятно, словно уплываешь куда-то в эйфории, теряя ощущение рук и ног, и мне было жаль очнуться от этого, похожего на наркотическое опьянение, состояния, когда оно довольно быстро закончилось. Я открыла глаза, и разочарованно посмотрела на своего друга.

— Так быстро? Что ты сделал?

— Совсем не быстро, — улыбнулся он. — Пожалуй, прошло около часа.

Взгляд на часы. Хм-м, пожалуй... Хотя я и не запоминала время.

— Я 'настроил' тебя, — Дэв удовлетворенно кивнул головой. — Знаешь, как настраивают фортепиано для игры, чтобы исключить фальшь. Уверен, что большего не потребуется. — Он нетерпеливо взмахнул рукой. — Ну, попробуй же, позови кота.

Я взглянула на Ярика, он — на меня. И в этот момент в голове 'вспыхнула' картинка: мое собственное лицо, глядящее сверху вниз, такое непривычно большое. Кажется, я даже ахнула, услышав его восприятие: 'человек', 'друг', 'очень-очень люблю', 'доверяю'! Так вот что это такое! Вот это да-а-а!

— Пожалуй, расскажу тебе даже еще больше. Ты теперь сможешь 'общаться' не только с ним. Скорее всего, что и с некоторыми другими животными. Нет, нет, — засмеялся он, — подожди, я же не знаю точно — с какими. Ты сама это узнаешь! Скажем так: с теми, которые пойдут на контакт, и ты почувствуешь это.

— А они 'услышат' меня? Ярик 'слышит'? — я входила во вкус.

— Да, конечно! Только постарайся четко сформулировать для него свою мысль: дать лаконичную и короткую команду или представь зрительно. Это крайне желательно — тогда поймет.

Ух, как же это здорово! Мысленно представив себе любимую котенкину игрушку-мячик, я скомандовала 'Принеси!'. Он принес, и послушно положил мячик мне на коленки. Кажется, именно это сразило меня наповал. Так, изучающий иностранный язык, последовательно, пословно, однажды начинает понимать его. А теперь представьте, что совершенно невероятным, фантастическим образом вы уже знаете язык. Вот так вот сразу — оп, и знаете.

Я так и сидела, прижав Ярика к себе, и восторженно смотрела на Дэва. Он опять улыбнулся. Ну уж извините, не каждый день я получаю такие подарки. Имею право выглядеть глупо и абсолютно счастливо.

— Твои глаза и уши не улавливают и сотой доли того, что видит и слышит твой кот. Поэтому почаще прислушивайся к нему — пусть рассказывает тебе сказки на ночь. Тогда будешь засыпать спокойно.

— Постараюсь, — послушно кивала я, мысленно уже прокручивая планы, как буду теперь знакомиться со всеми животными подряд: с воробьями и белками, с собаками и бурундуками, ой, они такие смешные, и даже с воронами... С воронами...

Упрямым репьем вцепились обрывки какого-то воспоминания. Не отогнать, не вытряхнуть из памяти. Но и ничего конкретного, ничего... Только что-то мрачное, ледяное. Неизбывное. Как же темно в комнате, я и не заметила, как сгустились сумерки.

— Аврора, ты слушаешь? — заботливый взгляд. — Пожалуй, ты устала, пора отдыхать.

— Не уходи! — Легкий шаг навстречу я сделала непроизвольно, словно меня притянуло, а оторваться и вовсе не было сил. — Прошу, останься сегодня со мной.

Я сойду с ума от этой темноты, уже схожу. Медленно, но верно. Иначе, почему мне мерещится во тьме голодный взгляд, неотступно преследующий, ожидающий? Мелькнуло на мгновение странное видение: многие сотни свечей и цветы. Свежесрезанные, благоухающие, еще не изломанные цветы белых лилий хаотичными букетами по всей комнате... Мелькнуло и исчезло, оставив щемящее чувство сожаления. Что я не могу вспомнить, что?

Дэв тревожно всматривался в мое лицо. Тени от ресниц длинными стрелами дрожали на щеках и тот же неутолимый голод помстился в любимых глазах. Что за наваждение. Но страх царапнул и отступил, стоило ему улыбнуться.

— Ну конечно, aash`as [14], конечно. — Легкое касание губами моих век. Нежное, бесконечно нежное, и я чувствую, как теплой волной мгновенно смывает все тревоги. Что мне мерещилось только что? Уже не помню, ничего не помню. — Я буду с тобой, засыпай.

Послушно жмурюсь от тепла и щекотки, уплываю в невесомость, но вновь упрямо запрокидываю голову. Не отступай, ну пожалуйста, не отстраняйся от меня. Ты прав, я так сильно хочу спать... Ты лишь сказал об этом, а я уже засыпаю, но прежде... Вскинув тяжелую руку я, наконец, сделала то, чего мне хотелось больше всего: отвела непослушную прядь с его щеки, самыми кончиками пальцев прикоснулась к лицу. Он напрягся, заледенел всем телом, продолжая прижимать к себе. Сонливость отступила на миг и... навалилась с удесятеренной силой. Почему же ты так со мной? Чего ты боишься? Чего боюсь я сама...

— Какое чудное слово ты сейчас сказал, — все-таки лепечу сквозь невозможную дрему. — Что оно значит? И на каком языке?

— Древний, как этот мир язык, — я слышу, что он улыбается, баюкая меня на руках. — А слово означает 'надежда'.

* * *

Белое, какое же все белое. Полосы еле видны слабыми огоньками в снежной пелене. Циклон свирепствует и, кажется, к ночи здесь разгуляется настоящая метель. Вот так вот, ву а ля, из жаркой Испании в ледяную Россию. Сощурившись от слепящего света, Элла уверенно направила чуткий нос Citation X на посадку.

Приземлилась на короткой полосе. Отлично. Теперь подождем обещанный транспорт. Раз уж дядюшка Бану организовал дипломатическую встречу, значит, задержек быть не должно. Она с удовольствием потянулась, разминая затекшие мышцы. Десятичасовой перелет, какая мелочь, право. Бывало, ей сутками напролет доводилось охотиться или сидеть в засаде. И все равно жаль, что Сиг не поехал, вдвоем было бы проще и веселее. Жаль. И тут же нахмурилась, припомнив его поведение, изводившее ее на протяжении последних недель.

— Мы должны выезжать немедленно, — сотни раз повторял он, подвергая сомнению четкий приказ: 'не предпринимать никаких действий'. — Иначе будет поздно, как же ты не видишь?

— Я не смею подвергать сомнениям полученные распоряжения. А ты не имеешь права лезть в это, — возражала она.

— Девочка, я знаю установленные сроки. И я не лез бы, будь мне все равно... Час пришел. И вот она здесь, а он остался. 'Срочные дела' — пояснил, отводя взгляд.

Зло сжав губы, Элла прошлась по салону, задержалась около бара. Виски? Не помешает. Любимый напиток Сига. Как-то он там, один? Может быть, уже исчез, воспользовавшись ситуацией, как поступал уже не раз. Пойди, попробуй поймать ветер, удержать его рядом с собой. Вырвется, все равно вырвется — вольный, неудержимый. Точнее, нет — и не вольный, и не свободный. Тем более... Тем более... Что же тогда так тянет к нему? Почему она цепляется за эти отношения с упорством, достойным лучшего применения?

Она вскинула голову, прислушиваясь. Скрип колес, негромкий говор динамиков. Не быстро, совсем не быстро. Не торопятся Медведи встречать чужих на своей территории. И прислали человека — эдакий ненавязчивый намек на свое влияние и видимое отсутствие опасений к ее визиту. Впрочем, внимание ей в любом случае обеспечено. Особенно, учитывая состав, в котором представители их рода собрались в этом богом забытом городишке. Так, накинуть что-нибудь потеплее, разблокировать двери, не забыть парадную улыбку. Зябкая сырость мгновенно просочилась под шубу, ветер стеганул по лицу снежной крупой.

— С прибытием во Владивосток, фроляйн фон Махес, — на чистейшем немецком рапортует темная форменная фигура у трапа.

Небрежный кивок. Скорее, скорее в тепло.

— Благодарю, — на безупречном русском отвечает она. — Ваш город нерадостно приветствует.

Это частое явление в наших краях, — холодные глаза сканируют, полнятся удивлением, затем восхищением.

Да не стой же ты, болван, открывай быстрее дверцу авто. Неужели спохватился? Аллилуйя!

Сопровождающий уселся рядом с водителем и сразу развернулся к ней. Пристальный взгляд, а впрочем, она давно привыкла.

— Его сиятельство уже ожидает. Прикажете сначала отвезти вас в отель или сразу проследуете на встречу?

Хм, старый хитрюга уже успел стать для них 'своим'. Медведи, определенно, недооценили его способность воздействия на человечков. Зря. Элла опять улыбнулась и сопровождающий замолчал, позабыв, что значительно вежливее было бы смотреть на дорогу.

Шоссе, протянувшееся прямой стрелой по направлению к центру города, было сплошь заполнено медленно ползущими в белесой хмари автомобилями. Только и оставалось, что скучно смотреть в окно. Замелькали окраины: домов в целом не видно, лишь фрагменты стен виднелись за непрестанно сыплющим снегом. Редкие люди брели по своим делам, съежившись, утопая в сугробах. Забавно наблюдать за ними, медленно проплывая мимо. Даже жалко.

Прошло не менее часа, а возможно и более, когда автомобиль, наконец, остановился. Элла недоуменно нахмурилась, рассматривая трехэтажное здание, сплошь затянутое зеркальным полотном. Никакого изящества и архитектурного стиля. Глянцевый блеск пластика и металлических опор. Гордая вывеска 'Restoraunt'. Неужели это — один из лучших? Но дядюшка никогда в жизни не выбрал бы заведение, не соответствующее его сибаритскому вкусу. Ну что же, будем надеяться, что готовят здесь сносно.

Внутренний интерьер вначале вызвал недоумение. На стенах с оригинальной мозаикой развешаны карнавальные маски, напротив входа — красивое панно с видом Венеции. Тонкие нотки муската и ванили в воздухе... Каков хитрюга?! Десять баллов! А старик то осведомлен лучше, чем ей хотелось бы. И все же у него совершенно несносное чувство юмора — намек грубоват.

— Фроляйн, прошу, — сопровождающий вежливо поклонился, указывая ей направление.

Дальше она почти бежала, чувствуя, как расплывается в неприлично счастливой улыбке.

В глубине небольшого зала за столиком сидели трое. Трое? Вот так вот сразу? Ах, дядюшка, ну и шутник! Чопорный худой старик благодушно подмигнул ей в ответ, а темноволосый мужчина поднялся навстречу, и сразу стало заметно, насколько он выше всех окружающих.

— Дэв! Дэвиан! Хвала богам! — она бросилась ему на шею, и он согласно закружил ее, прижав к себе. Они с детства называли друг друга, как брат и сестра, хотя в родстве состояли самом отдаленном. Единственные дети в Роду, да еще и близкие по возрасту, они росли вместе, вместе же устраивали шалости, и наказаны бывали не раз, вместе учились и познавали мир.

— Как же я рад видеть тебя!

— Глупый, — смеялась она от счастья, — а я еще больше рада видеть тебя! Наконец-то!

Он поставил ее на ноги, но волнистые рейки на потолке все еще продолжали кружиться перед нею, завиваясь спиралью. Задрав подбородок, Элла придирчиво всматривалась в эти золотистые глаза: ничего не изменилось с последней встречи? В прошлый раз лицо было смуглым, как у мавра, после нескольких лет блужданий на ближнем Востоке. Сейчас прозрачная бледность уже не скрывала врезавшиеся морщинки у глаз, от крыльев носа протянулись глубоко залегшие складки. Словно прочитав ее мысли, он белозубо ухмыльнулся, почти совершенно так же, как раньше, в юности.

— Немедленно прекращай изучать меня, а то укушу, — Дэв шутливо клацнул зубами возле ее уха. — Ты чертовски хорошо выглядишь, сестренка! Старина Сиг бережет свое сокровище, а?

— Уже знаешь? — удивилась Элла, укоризненно погрозив дядюшке пальцем. — Милейший erlaucht Бану, умеете вы преподносить сюрпризы!

Старик лишь скромно пожал плечами и отпил глоток белого вина. Переглянувшись с ним, Элла, наконец, перевела взгляд на девушку — единственное неизвестное в этом уравнении. Миловидная, худенькая, длинные светлые волосы очень ее украшают. В этот момент девушка вскинула на нее глаза — большие, потрясающе стального цвета, с каймой солнечного пламени вокруг зрачков. Так вот ты какая теперь, Амита-Андреа де Лисс.

— Элла, — Дэв с напряжением перехватил ее изучающий взгляд, — позволь представить тебе Аврору. Аврора — это моя троюродная сестра Элла, очень близкий для меня..., — он немного запнулся и решительно закончил, — человек.

— Очень приятно познакомиться, милочка, — не удержалась Элла, величественно усаживаясь, и с удовольствием отметив, как девушка смутилась. И тут же одернула себя, уловив его расстройство.

— Кхе-кхе, — прошелестел старик сиплым смехом. — Полагаю, атмосфера неформальной обстановки будет лучшим украшением сегодняшнего вечера. Давайте посидим спокойно, по-семейному. Хорошо?

Хорошо, сказала себе Элла, продолжая присматриваться к незнакомке. В прошлый раз они так и не стали близки, а сейчас тем более непонятно, что ожидать от этого существа. Человеческая оболочка и душа арии. Такие души рвут обличье, надолго ли ее хватит? Свеча на ветру — случись ветер чуть сильнее, и она угаснет. Что она помнит о себе, да и помнит ли?

Сидит, задумчиво изучает меню, очевидно растерявшись чему отдать свое гастрономическое предпочтение. Дэв склонился над ней, как заботливая наседка.

— Аврора, рекомендую черное ризотто с каракатицей — классический изыск старой Италии, думаю, что тебе должно понравиться! А еще, возможно, салат из тунца — такой же неповторимый как дух Венеции, с пряным цикорием и горчинкой радиччио.

Элла даже фыркнула. Молча, конечно же, молча. Вон как переглядываются — зачем же ей разрушать такую идиллию своим сарказмом?

— Да, я предпочту именно такой вариант, — восхищенно выдала его протеже. Она не смотрела по сторонам, не обращала ровно никакого внимания ни на кого, кроме Дэвиана. Кажется, девочка и на нее смотрела лишь в тот момент, когда они радостно приветствовали друг друга с братишкой. Cтранно...

— Аврора, милая, вам обязательно стоит побывать в Италии, — поддерживая светскую беседу, обратился к ней Бану. — Только там можно по-настоящему оценить качественный салат из тунца! Сомневаюсь, что здесь его смогут также достойно приготовить! Что скажешь, Дэв?

— По этой стране я всегда скучаю, — ответил он и наградил свою спутницу долгим взглядом. — Если Аврора только пожелает...

Девушка густо покраснела, опустила глаза.

'Возьми, возьми же ее за руку', — подумала Элла, — 'сейчас самый подходящий момент. И то, как ты это сделаешь, о многом мне скажет'. Но Дэвиан спокойно расправил салфетку и откинулся на спинку стула.

Что? Они все еще не настолько близки? Хм, и что бы сказал на это Сигвальд? Ведь это одна из самых безумных идей, с которыми он носился с того момента, как стало известно, что Дэв не только нашелся, но и смог отыскать реинкарнацию своей любимой. Тьфу, тьфу, будь она неладна.

— 'Постарайся трезво, абсолютно беспристрастно проанализировать случившееся в ту ночь', — говорил Сиг. — 'Милая, разве тебе не кажется это странным? Почему все произошло именно во время их первой брачной ночи? Дэв робко ухаживал за ней три года, сдувая пылинки и боясь и пальцем к ней притронуться. Ты ведь знала об этом, не так ли? Нет?! Странно, что он не сказал тебе. Впрочем, он и мне бы не сказал, но я наблюдал, внимательно наблюдал, и однажды припер его к стене. И все это время меня не оставляла неясная тревога, которую я вынужден был глушить, радуясь счастью друга. А в день свадьбы, заррраза, было такое же мерзкое чувство, как и в день их знакомства. Считай это предчувствием, в которое я и сам не поверил. Тогда, в Венеции, ведь все обошлось. А свадьба... Хель всех подери, ну откуда, откуда в их спальне могла оказаться та змея? Куда она делась потом, мы ведь весь замок перерыли?! И ни следа темных, никаких улик, ничего! Понимаешь, к чему я клоню?'

— 'Какой бред ты несешь', — отмахнулась тогда Элла от его подозрений, но сейчас... Сейчас все вспомнилось.

Между тем Дэвиан с маркграфом Бану оживленно приступили к выбору вариантов белых и красных вин. Обмениваясь шутками и скабрезностями, они гоняли вспотевшего сомелье все за новыми и новыми бутылками, придирчиво их осматривали, уточняли урожайность того года, когда собирался виноград, и солнечность и прочее и прочее. Человеческая девушка влюблено смотрела на ее брата, и тот разливался соловьем, безраздельно завладев ее вниманием.

— 'Искриста дерзкая Шампань,

Бордо задумчиво и томно,

Струей анжуйского Бретань

Вливается в долину Роны,

Нас рислингом врачует Рейн,

Чуть слаще делая утраты,

И Португалии портвейн

Всегда находит адресата.

Тягучий сок испанских лоз

Мускатным сном струится в вены,

И тот — шекспировский — вопрос

Здесь неуместен, несомненно.

Италия — земля богов:

Тоскана, Падуя, Венето...

Мне просто не хватает слов

"Вальполичелле" петь сонеты' [15], — декламировал Дэв, оседлав своего любимого конька.

Затаив дыхание, Элла тоже смотрела на него и хорошо, что он напрочь занят не ею — кажется, предательские слезы заблестели в глазах. Совсем такой же, как раньше — дерзкий, веселый, неотразимый. Как будто и не было всех этих проклятых лет, этой гигантской дыры в их жизни. Если закрыть глаза и не видеть окружения, то запросто можно представить, что сейчас они, еще совсем молодые, веселятся на каком-нибудь балу и братишка, как и раньше, читает им свои свежесочиненные стихи. И Сигвальд рядом...

— Бла-бла-бла, — вполне современно сказал дядюшка. — Кстати, насчет 'Вальполичелле' — это вино лучше всего пробовать на его родине. Милая Аврора, что вы думаете насчет Венеции?

Девочка недоуменно хлопнула ресницами и скромно улыбнулась.

— Мне еще не доводилось там бывать. Но, надеюсь, когда-нибудь...

— Хочешь, я расскажу тебе? — заговорщицки прошептал Дэв, склонившись к ней, и Элла почувствовала, как что-то ревниво кольнуло в груди. — Ее настроение — это пурпур вина в венецианском стекле, свет от свечей, площади среди каналов, витражей, мозаик и восхитительных фонтанов. Пафос колоннад в тиши миртовых деревьев. Только представь, закрой глаза, Аврора: вот, в тени за углом раскинулась величественная площадь Сан-Марко, а дальше, среди остальных четырехсот мостов, виден известный всем 'Мост Вздохов' Риальто.

Девочка грезила с открытыми глазами, внимая его рассказу.

— Волшебник! Как у тебя это получается?

— Это память сердца, Аврора! Ты не забываешь то, что любил когда-то. А Венецию невозможно не любить.

Да что же он с ней делает, стервец! Гипнотизирует и подчиняет, так что бедная дуреха теряет ощущение реальности. Но зачем?! Им двоим, не было дела до ее возмущенных взглядов, но дядюшка смотрел так же озадаченно, как и сама Элла. Что вообще здесь происходит?

Время тянулось незаметно. Как же хорошо отвлечься от всего и просто говорить, говорить, говорить с ним, наслаждаясь каждой минутой. Если не обращать внимание на эту девочку, если не думать о той цели, благодаря которой они с дядюшкой сейчас здесь, если забыть обо всем... Но iishvar`a ждет сына домой, а значит пора ставить точку.

— Настоящую любовь невозможно отвергнуть, — решительно говорила в это время Аврора. — Ведь это дар, настолько же редкий, насколько прекрасный. Человек, познавший такую любовь, безусловно, самый счастливый на свете.

— Уверяю вас, милая, что именно такая любовь, 'настоящая', как вы говорите, именно она только и может принести самую сильную боль и разочарование, — заметил Бану, намеренно ни на кого не глядя.

На мгновение повисла неловкая тишина, но девочка вновь продолжила тему, процитировав:

— 'Как отделить то, что уничтожает тебя, от того, что тебя созидает? Один и тот же ветер строит дюны и разрушает их, один и тот же поток выглаживает скалу и стирает ее в песок, одно и то же принуждение выковывает в тебе душу и лишает тебя души, ... одна и та же любовь переполняет тебя и опустошает' [16].

Экзюпери, отметила Элла. Начитанна и, безусловно, умна. Впрочем, с чего бы ей меняться? Пора с этим заканчивать.

— Ты действительно так считаешь, Аврора? — вкрадчиво спросила она. — А хочешь, я расскажу тебе историю, как раз таки подтверждающую эти слова. И ты поймешь, что понимаешь их превратно. Как ты думаешь, откуда пошло выражение 'Кошка, которая гуляла сама по себе?' Киплинг? Ну-ну... Эта фраза имеет куда более глубокий и древний контекст, с ней связана целая легенда. Очень старая, давно и тщательно забытая.

Жила некогда прекрасная могущественная царица, и целая страна, простиравшая в те времена свое влияние на два континента, поклонялась ей как живой богине, отождествляя ее грацию, изящество и красоту с кошкой, древним символом процветания той страны. Властолюбие, алчность и надменность были ее советниками, о ее коварстве враги слагали легенды, друзья же для властителей непозволительная роскошь. Добро и зло в душе каждого идут рука об руку, как свет, неотделимый от тени, и светом жизни царицы был ее царственный возлюбленный, владыка другой державы. Смеясь, она говорила ему: 'Я гуляю сама по себе, и делаю только то, что хочу', а он любовался ее смехом, собирая как драгоценные бриллианты нечастые встречи. И поистине слепы были люди, даже его собственные подданные, боявшиеся и ненавидевшие странного мудреца, за глаза называя его 'драконом' за то, что он неутомимо расширял горизонты личной вселенной все новыми знаниями. Они называли это мракобесием, он презирал их невежество.

Слава мудреца, ведающего сокрытое, могучего колдуна, шутя играющего судьбами людскими, оказалась изменчивой, слепой от любви. Предательство царицы, которой наскучили его сияющие глаза по утрам, погрузило его в ночь, гораздо более черную, чем темница в его собственном замке, видеть которую ему было суждено еще многие, многие годы. А люди радовались, приняв своим повелителем 'освободителя' от ненавистного чернокнижника, приятного всем обычной мужественной красотой, ценящего красивое оружие и красивых женщин, совсем не интересующегося пылящимися в огромных библиотеках древними манускриптами. Потом говорили, что дракон умер, проклиная род царицы — его собственный род, ибо у них был сын; умер, проклиная и род, занявший его трон, и только возненавидеть собственный народ он так и не смог. А быть может, он освободился и канул в безвестности — никто не знает, и некому помнить...

* * *

Ну и что же такого особенного в этой сказке? Мне странно было наблюдать, как мои собеседники застыли со странными выражениями лиц, словно перед каким-то священнодействием. Тишина нависла, словно предгрозовое небо, мрачная, давящая. Дэв сидел, нахмурившись, глубоко задумавшись о чем-то. Я уже замечала, что иногда он вот так же уходит в себя, взрываясь после таких моментов искристым напускным весельем. Его родственники... Что ж, его родственники старательно избегали даже смотреть в мою сторону. Что со мной не так? Не к столу пришлась, аристократичные манеры отсутствуют?

— Мне пора, пожалуй, — натянутое молчание хочется просто взорвать. — Завтра предстоит ранний подъем, так что... извините.

Безразличный скучный кивок в ответ. Взаимно. Приятно было познакомиться.

— Разреши проводить тебя, — конечно же, он поднимается вслед за мной.

— Дэвиан. — Негромкий мелодичный голос. Невероятное, неземной красоты лицо. Будто ангел вот так вот запросто сидит с нами за столом. Злость плещется в глазах, как перебродившее вино. — Есть разговор. — И она продолжает говорить еще что-то на странном мелодичном языке с большим количеством шипящих звуков.

Он небрежно отмахивается: — Элла, я наизусть знаю его содержание.

— Тогда тем более, — отвечает она. Странное ощущение: кажется, что два опытных фехтовальщика невидимо сражаются друг с другом и их клинки звенят от мощных ударов, высекая искры. — Время вышло.

Он просто улыбается ей в ответ и разворачивается ко мне, всем своим видом демонстрируя полнейшую независимость. Разворачивается лишь для того, чтобы поймать мой отрицательный кивок.

— Я сама, хорошо? — ловлю в золотистых глазах раздражение и уже собираюсь согласиться, но вдруг отвечаю совсем другое. — Если хочешь, но только до такси.

Дорога домой пролетела незаметно. Я сидела и думала, что кажется в первый раз за все время нашего знакомства сказала 'нет' и поражалась самой себе. Что это вдруг я прозрела? Да, видимо, общение с его близкими подействовало сродни холодному душу, раз уж я в состоянии вновь анализировать происходящее. Столь кратковременное знакомство, и двух месяцев нет, а я с чего-то решила, что знаю человека всю жизнь. Как глупо, боже, как глупо. Как 'опрометчиво' — так обычно говорит ба... Ох, да что же со мной творится, стыдно вспомнить, когда я сама звонила ей в последний раз. Вот сейчас доберусь домой и сразу... Хотя нет, уже поздно. Ну так завтра, завтра обязательно позвоню. И ребята... как у них-то дела? Странно, я что, даже не сталкивалась с Максом в офисе? Или сталкивалась? Не помню... И Кеншин... Я давно забыла про Скайп, даже почту не проверяла... Да что же это?

Машина остановилась около въезда во двор. Таксист с отвращением осмотрел плотно заставленный автомобилями проезд и категорически отказался ехать дальше. Ничего, здесь рядом и я бодро нырнула в темноту. Хруст снега под ногами, свет из окон прямоугольными лоскутами пластается по белой утоптанной тропинке. Я бегу от одного светлого пятна к другому. У самого подъезда на лавочке нахохлилась чья-то тень. Вздрагиваю, ускоряю шаг, скорее, скорее... И неожиданный, совершенно неожиданной посреди ночи голос.

— Konban wa [17], Аврора-тян!

* * *

Мадрид. Испания

Никаких зеркал в номере, никаких. Сигвальд хмуро усмехнулся, вспомнив округлившиеся глаза прислуги, когда чокнутый скандинав озвучил свое требование. Но выполнили, благо деньги сейчас нейтрализуют излишнее любопытство. А вот лет двести бы назад, да чего уж там, еще лет восемьдесят назад благочестивое недреманное око церкви в этих краях было куда как более зорким... Запястье привычно ныло, горело огнем. Днем еще сподручно не замечать, но ночь... Ночь впечатывалась плотно сплетенной болью из цепи горящих символов. Да пошли вы... И все же это только отсрочка, глупая пауза, заполненная самообманом — будто бы он в состоянии этого избежать.

Привычно отвернувшись от полированных дверей лифтов, он быстрым шагом миновал фойе. Еще от лестницы задал ментальное ускорение неторопливому швейцару. Человек недоуменно тряс головой, а он уже проскользнул в услужливо распахнутую дверь. Давненько не учили тебя расторопности? А вот давай-ка, отрабатывай.

Тепло сегодня, по-зимнему тепло, не ниже пятидесяти по Фаренгейту. Мелкий пушистым воротником скрутился на шее, придавая ему легкомысленно-франтоватый вид. Они придут сегодня, он знал это совершенно точно — тени скользили за ним в витринах бутиков, в сверкающих стеклах проезжающих мимо автомобилей, бликами мелькали на линзах солнечных очков и смеялись, смеялись... Не спрятаться, не убежать. Но посмотрим, на что им хватит наглости, ему-то самому уж точно на все плевать. Давно.

Сиеста. Время замерло, минуты бегут неторопливо, плавятся на ярком солнце. Еще немного, еще... Когда тени начнут удлиняться. Сигвальд удобно расположился под зонтиком кафе, безразлично уткнулся в разворот глянцевого журнала, отпустил мысли на свободу. Элла — умная девочка, она уже должна была увезти его. Он сам наказал ей не звонить до срока. Ни в коем случае не звонить — ни к чему им проводить параллели. А, впрочем, они умны. Насмехаются, твари. Глумливо хихикают там, на другом конце земли. Упорно, целенаправленно подбираются все ближе и ближе... Еще пару часов... Еще чашку кофе, сеньорита. Грациас.

Мелкий тревожно повел носом, и боль в запястье стала и вовсе нестерпимой. Пора. Тени лежат на шесть вечера и можно больше не тянуть. Она успела, а значит есть шанс, что и на этот раз все образуется. Сиг небрежно отложил в сторону смятую кипу журналов и газет, спокойно встал и направился к небольшому фонтанчику, бившему посреди площади. Пульсирующая боль растекалась по руке все выше и выше, судорогами отдавалась в мышцах, выкручивала их, подбиралась к сердцу. Пересиливая себя, он подошел к самому бортику, тяжело опустился на холодный мокрый мрамор. Кругом разговаривали люди, дети брызгались друг на друга пригоршнями воды, туристы фотографировались и кидали в фонтан монетки. Те взлетали, отблескивая на солнце реверсами разных стран — он полдня наблюдал за этим, он знал куда идет. Все дно бассейна устилали монеты — лежали плотно, посверкивая ртутным блеском, и вездесущие мальчишки еще не добрались до своей законной добычи. Бурлистая от струйных брызг поверхность воды, как амальгама отразила его небритую физиономию...

Теням трудно пробиться сквозь воду — она своенравно проводит лишь обрывки информации, но все воспринимает, все запоминает. Это может быть опасно, но сейчас к лучшему. Мгновенная резь в глазах, нестерпимый солнечный блеск в отражении — дети с криками бросились врассыпную. Эти чувствуют интуитивно... Пока еще чувствуют, пока не подросли. Сиг, прищурившись, проводил их взглядом и остался. Словно кто-то невидимый подтянул короткий поводок — ни двинуться, не стронуться с места. Позвоночник трещит от усилия, его корежит и выгибает все ближе и ближе к воде. Уже объявились...

— Буэнос диас, амигос, — выдавил он сквозь зубы, чувствуя, как скукоживаются голосовые связки, как царапают горло нахальные слова.

— Ты забываешшшься, — дохнуло змеиным шипом. — И не исполняешь обязательства. Пёс...

— Я вступил в контакт...

— Издеваешшшься? Цель поездки была приоритетна.

— Не было никакой необходимости тащиться туда. Слишком много там собралось заинтересованных лиц.

— Ты подверг приказ сомнению, — сказал один. — Ты игнорировал требование связаться с нами, — добавил другой. — И как же с тобой поступить? Чего дальше ждать от тебя?

Он хмыкнул, пусть говорят, что хотят, пусть их... Пока еще он нужен, пока еще он будет рядом с теми, о ком болит душа... Если она, конечно, осталась у него. Если она вообще была у такого, как он.

Но, кажется, сегодняшний разговор — последний в этой жизни. Ходы сделаны, фигуры расставлены. Цугцванг. Любой следующий ход станет ошибкой. Непоправимой, ужасной ошибкой. А значит тем более плевать — он нагло осклабился, чувствуя, как человеческое на нем начинать оплывать огарком свечи.

— Ты становишшшься неинтересен, — И тут же эхом второй, — ты становишшшься опасен...

— Точно, — согласно расхохотался Сиг, — я теряю контроль. Не этого ли вы добивались? Не этого?! — ну а что эти уроды еще смогут сделать ему? Что? Скрутить в бараний рог? Теперь это не имеет значения... Что значит боль в сравнении с тысячелетиями одиночества?

Он действительно терял себя, чувствовал, как безудержно плывет и растворяется в астрале. Отдаленно слышал вопли ужаса неподалеку — как же неприглядно, должно быть, он сейчас выглядит. Мелкий отчаянно, из всех сил кусал его в шею, силясь остановить, но разве остановишь неумолимый сход лавины? И лишь малой, пока еще разумной частью своего измененного сознания он слышал:

— Он нам больше не нужен, брат... Он сорвался...

— Это неважно — мы всегда можем убрать его. А сейчас пока пусть возвращается к исходному, ну а мы проследим. О, да — мы проследим, как сложатся обстоятельства.

Сиг запрокинул голову, легко преодолевая натяжение незримых оков и завыл-захохотал по-волчьи. Чудовище в центре древнего города. Бегите, люди, скорее бегите прочь — очередная партия бесконечной игры подходит к концу и теперь уже не надо делать вид, что ты несносно-опасен, неуправляем и дик. Что тебя так легко посадить на поводок и держать на нем. Не надо приносить ненужные отныне жертвы. Ибо скоро маски будут сброшены, совсем скоро...

* * *

Россия. г.Владивосток

— Как же я рада, как рада, — восхищалась я, разливая свежезаваренный чай. Круг теплого света от бра над столиком, аромат малинового варенья и внимательные темные глаза моего друга. Тьма и непогода остались где-то там, за стеклом чернильной ночи. Как хорошо. Я присела с ним рядом, сжимая чашку в ладонях — холод уходил медленно, но верно.

— И я очень рад, — улыбнулся Кеншин. — Знаешь, а у нас в Киото сейчас тепло. Цветут у домов кактусы, а на деревьях появились самые зимние плоды — грейпфруты. Они, кстати, вполне сладкие, точнее, по крайней мере, не горькие... Когда еду сюда зимой, каждый раз забываю, как же у вас здесь может быть холодно.

— Бог ты мой, но как, как ты здесь оказался?! Ты же совсем замерз! Хотя бы предупредил, что приедешь, я бы... — начала говорить и тут же запнулась. Виновато посмотрела на него.

— Эээээтооо... Аврора-тян, ты так долго не отвечала на звонки, и на письма тоже, что я невольно начал переживать, — спокойно ответил Кеншин, не акцентируя внимание на моей запинке. — Поэтому, когда представилась возможность посетить Россию, я ею воспользовался. Надеюсь, я не выгляжу навязчивым? Я беспокоился.

— Нет-нет, ну что ты... Прости, — смутилась я, не зная, как объяснить то, что со мной происходило в последнее время. Я и сама не отказалась бы от объяснений. — Знаешь, столько всего навалилось, не знаю, как и начать...

— Я понимаю, чем ты расстроена, — кивнул он, — поэтому и старался не беспокоить тебя понапрасну. У вас сейчас сложная экономическая ситуация, у нас же кризис проявляется иначе, намного легче, скажем так... — он немного помолчал, продолжая изучать меня. Тяжелые веки полуопущены — не понять, о чем он думает. — Как чувствует себя твоя уважаемая бабушка?

— Ооо, — окончательно смутилась я, и расстроилась. — Все хорошо... Или нет...

Сколько же мы не виделись с ним, с весны? Кеншин часто бывал в моем городе по семейным делам. Кажется, бизнес касался поставок какого-то оборудования в Россию, я не считала этичным вдаваться в подробности. На протяжении нескольких лет нашего знакомства, когда он осваивал азы русского, а я — его родного языка в Японском центре, мы сдружились и наловчились бегло болтать на дикой смеси русско-японского, повергая в праведный ужас почтенного сенсэя.

Кеншин... замечательный мой друг. Вот он смотрит на меня и жестко вырезанные черты смягчаются от улыбки пронзительно-черных, приподнятых к вискам, глаз. Ну какой же я поросенок...

Незаметно для самой себя, я вдруг начала рассказывать ему обо всем, что происходило со мной за последнее время. Все свои страхи и переживания, странные провалы в памяти и боязнь темноты, рассказывать про то, что сама себя не понимаю в последнее время и не поддерживаю общения ни с кем, кроме одного нового знакомого. И во все время рассказа словно незримая пелена постепенно спадала с моих глаз, словно сознание окончательно прояснилось, представив окружающее в нелицеприятном, истинном виде. Да что со мной в самом-то деле? Не в трансе же я находилась, мне казалось, я вполне адекватно вела себя, а теперь вот как это выглядит со стороны...

Кеншин слушал все спокойно, деловито уточнял детали. Особенно его заинтересовала странная болезнь бабушки и вороны. 'При чем тут вороны?', удивилась я, внутренне содрогаясь от омерзения — какие все-таки жуткие птицы, но он почему-то расстроился и заметил, что зря я ему раньше об этом не говорила. 'Синто' — туманно пояснил он, — 'духи сущего могут играть с нами жестокие шутки. В моей стране прислушиваются к таким подсказкам, а вы машете рукой и гоните прочь глупые суеверия. И совершенно зря'. А потом задал и вовсе странный, нелепый какой-то вопрос, так что я недоуменно на него посмотрела: 'Какого цвета у него глаза, у этого твоего Дэвиана?' 'Желтые', не задумываясь, ответила я. Что это? Тень пробежала по лицу? Раздражение? Страх? Злость? Он мгновенно взял себя в руки, даже улыбнулся: 'Ничего, ничего, это просто любопытство'.

Мы болтали — легко, непринужденно, как и всегда, и я чувствовала, как неясная тревога, подспудно преследовавшая меня в последнее время, незаметно отступает. Как же хорошо все-таки бывает выговориться, как же это здорово. Описала ему даже сегодняшний обед и свои неприятные ощущения от знакомства.

— Тебе обязательно нужно отдохнуть, — вынес свой вердикт Кеншин. — Как ты планируешь провести праздничные дни — ведь в России отдыхают очень долго, что-то около десяти дней, правильно?

— Точно, отдыхать мы любим... Да какой праздник, буду реалистом — мне ведь работать осталось считанные дни, — вздохнула я. — Нужно будет искать новую работу.

— Аврора-тян, не очень хорошо знаю ваше законодательство, но в большинстве стран при увольнении предусмотрена компенсация. У вас такое есть?

— Ммм, а ведь действительно, — отстраненно удивилась я. Совершенно все вылетело из головы, ну просто девчонка-подросток в угаре первой любви, даже смешно. — В последующие три месяца я буду получать пособие в размере своей обычной заработной платы... — Доходило до меня медленно, но все-таки доходило. Кеншин вежливо ждал, чуть улыбаясь. — То есть у меня появляется свободное время, и даже есть средства?! Ооооо!

— Замечательно, — спокойно заметил он. — Полагаю, что уж в новогодние-то праздники ты будешь свободна? Тогда приглашаю тебя побывать на моей родине. Я бы тоже взял тайм-аут и смог показать тебе некоторые достопримечательности, — и, уловив мое смущение, непринужденно добавил, — обещаю организовать все максимально интересно и сам буду гидом! Хотя бы в Киото — что скажешь?

— Невероятно! Кеншин-сан, это... это просто чудеснейшее предложение из всех возможных! — восхитилась я, и тут же задумалась, во сколько мне может обойтись такое путешествие. — Но как я могу...

— И не переживай, пожалуйста, из-за расходов, — сразу же уточнил он, словно читая мои мысли и хитро подмигнул. — Воспользуемся некоторыми возможностями моей семьи.

— А виза? — спросила я. — До Нового года осталось всего-то несколько дней... Нет-нет, замечательное предложение, но все-таки невыполнимое. В любом случае — спасибо.

— Не волнуйся об этом, — сказал Кеншин, поднимаясь, чтобы оставить меня. — Я все устрою, было бы на то твое желание. Как у вас говорят: утро вечера мудренее? Обдумай все внимательно и ты поймешь, что сейчас это самый лучший вариант. А с работой чуть позднее все устроится, — он вежливо улыбнулся. — Спокойной ночи, Аврора-тян. Я заберу с собой твои дурные сны, но проснувшееся убрать не смогу. Тебе нужно подумать.

Стоило закрыть за ним дверь, как беспокойство навалилось с большей силой. Я прошлась по комнатам, включая везде свет, а кот крутился под ногами, чувствуя мое настроение. Щелкнула пультом от телевизора и бестолково уставилась в экран. Второй час ночи, сна ни в одном глазу. Ярик беспокойно заглядывал мне в лицо, посылая одну и ту же вопрошающую картинку: вот она я, сижу по-турецки, обняв подушку, и слезы дрожат на ресницах. Что? Я? Плачу?! С чего бы это... Хотя, если подумать, какой все это был обман, какое наваждение. Препротивнейшее чувство, будто сказочный, красивый сон оказался липкой цветастой оберткой, за ненадобностью выкинутой в корзину, будто побывал на дешевеньком шоу варьете, где все неприглядно бутафорское и так нахально бросается в глаза... Дэв ничего плохого мне не сделал, но зачем все это было нужно? Ведь он не понравился мне в начале, ведь что-то во мне отчаянно сопротивлялось нашему знакомству. И что в итоге? Как он вообще смог подобраться так близко, ведь еще немного и я бы... Я бы... Нет, об этом я промолчу... Если бы он только захотел, между нами могло бы быть все, что угодно... Боже, как стыдно.

Так я и металась до утра, бродила по квартире, несколько раз заваривала чай, в сердцах выключала телевизор и, пугаясь звенящей тишины, сразу же вновь включала. А утром вдруг позвонил он, тот, о ком я столько всего передумала.

— Мне необходимо было срочно уехать, — сказал Дэв, и я силой заставила себя проглотить слова, едва не сорвавшиеся с губ: 'И мне тоже, мне тоже...'. — Прости, aash`as, я ненадолго, совсем ненадолго. Звоню уже из аэропорта в Берне. Ты молчишь? Аврора, милая, я вернусь. Обещаю, что на Новый год мы будем вместе... Аврора?

Я молчала, уговаривая саму себя: 'чужой, чужой, чужой'. Но почему же мне так больно?

* * *

Швейцария. Кантон Берн. Тунское озеро

По серебрящейся росой траве лужайке стремглав несся сияющий ураган счастья. Длинные темно-рыжие волосы развихрились от быстрого бега, ленты улетели.

— Дэв! Дэв! Дэв! — ураган налетел и уткнулся в него носом, изо всех сил обхватив руками, прижавшись хрупким тельцем.

Он нерешительно обнял малышку и на мгновение замер, с изумлением рассматривая такое родное и такое незнакомое. А потом все-таки рассмеялся, радостно и облегченно, подхватил маленькое сокровище на руки. Напряжение, тисками давившее грудь на протяжении всей поездки, немного отпустило.

— Ну, давай знакомиться?

— Дэв, я так рада! Так рада! Ты вернулся! — с восторгом повторяла девочка, обнимая его за шею и прижавшись кудрявой головкой к щеке. Ласково гладя сестренку по мягким рыжим волосам, он подумал, что мама вот точно так же бросилась бы навстречу, обняла бы и целовала, а по щекам ее текли бы слезы радости. Если бы она была жива. Если бы все тогда сложилось по-другому... Он сильнее прижал ребенка к себе и немного развернул ее лицо. Как удивительно похожа на нее: такие же красивые глаза с пушистыми темными ресницами, и ямочки от улыбки на щеках — она будет редкой красавицей, когда подрастет.

— Мира! — он пробовал ее имя на вкус, и в душе что-то менялось, будто появилась еще одна новая конечность, целая новая часть его самого. 'Я так долго думал, что я один, совсем один, ослабленный, отбившийся от стаи, и вдруг оказалось, что меня много больше, и я сильнее, а моя родная кровь щедро вливается мне в вены, увеличивая мою мощь в сотни, нет, в миллионы раз'.

Продолжая держать девочку на руках, он стремительно шагал по просторной стеклянной оранжерее, утопающей в зелени экзотических растений. Какое все непривычное. Кажется все не на своих местах. Показалась впереди невысокая худощавая фигура. Мануэль? Встречает? Ну, конечно же! Бессменный секретарь отца, преданный друг. Умные глаза со слегка опущенными вниз уголками, хронические тени. Постарел и высох, как благородный пергамент. Открытое и обаятельное лицо трогательно скривилось в непривычной улыбке, и он тоже расцвел в ответ. Эту глубинную радость не удержать, не спрятать, да и скрывать не хочется.

— Я дома, старина. Я дома!

— Мой принц, — неуверенно сказал Мануэль, делая шаг навстречу, — неужели я имею радость видеть вас? Я не могу поверить такому счастью.

Он попытался было тяжело опуститься на колено, но Дэв подхватил его свободной рукой, крепко сжал за локоть: — Прости, друг мой. Прости за эти годы.

— Он ждет, мой принц. Приготовьтесь. Встреча будет, вероятно, тяжела для него.

Знакомый жемчужный кабинет отца, где он всегда любил проводить свое свободное время. Эта привычка не изменилась. Он и сейчас задумчиво сидел в кресле около огромного окна, сильные руки расслабленно опущены на подлокотники, на коленях позабытая книга. Усталый родной взгляд желтых глаз не зол, не разъярен. Почти угасший костер, лишь уголья кроваво тлеют под слоем пепла. — Iishvar`a, — Дэвиан глубоко вдохнул и бережно опустил сестренку на пол. Сделал шаг, другой, чувствуя, как невидимая грань разделяет тех, с кем он пришел и их с отцом. Сколько лет они не виделись, сколько нескончаемо-долгих лет. Для него они пронеслись единым мгновением, но отец... Как он постарел... И вина лишь на нем. Блудный сын. Отродье. — Я вернулся, pit`ar.

Можно ли свыкнуться с болью, не потерять самое себя и все идти и идти, сжав зубы, напролом. Вопреки всему. Отец был против его бредовой идеи, он всегда был против. Ибо как можно равнодушно смотреть на помрачение твоего единственного ребенка, на родство с презренным, отверженным родом. Тогда он был единственным. Избалованным. Испорченным. Мнилось, что все дары этого мира ничтоже сумняшеся падут к его ногам... Жизнь воздала ему все причитающиеся блага щедрыми пригоршнями. По деяниям, по заслугам.

— Мой наследник, — тяжелые слова падали, как гранитные валуны, впечатывая в землю, уничижая, — если бы я когда-либо мог подумать, что ты сможешь так сильно уязвить меня — я бы проклял день, когда ты появился на свет.

— Прости... за всё...

— Самая большая трата, какую только ты мог совершить — это столь бездарно тратить отпущенное тебе время! — этот взгляд, продирающий насквозь, выворачивающий наизнанку. Коронный взгляд властителя.

Дэв выпрямился, прямо посмотрел в глаза отцу. 'Мне нечего возразить. У тебя своя правда, у меня — своя'. Промолчал, а что тут скажешь.

— Ты был не одинок в своих бедах, — сир Регин жестко сжал деревянные поручни. Сминая их в труху, он начал подниматься. Львиная сущность проступала все сильнее: безудержная мощь, огненные штрихи гривы, зрачки сжались в лезвие бритвы. Боль, многолетняя обида душили, и он продолжал говорить и говорить, уже чувствуя, как неудержимый дух сминает грани реальности. — Тогда я потерял свою жену и твою мать. И все это случилось из-за тебя, из-за твоего безрассудства: ее подкосила не кровь, пролитая на твоей свадьбе, а твой исход. Понимаешь, сын? Ты разменял свою кровь на ничтожество и остался ни с чем. Ты принес зло в наш дом... Знаешь, зачем я искал тебя столько лет? — звериный рык клокотал в горле. Зверь с человеческим еще торсом стоял перед Дэвианом, скалился ему в лицо. — Чтобы сказать тебе в лицо, что проклинаю. Мне плевать, рок то вмешался или так несчастливо легли звезды — большего урона мне не причинял ни один из врагов. И твое счастье, что я не нашел тебя раньше — тогда я задушил бы тебя собственными руками.

— Iishvar`a... — Мужчина, стоявший сейчас перед сиром Регином был похож на его сына. Те же черты, та же фамильная мощь. Но взгляд, упрямый злой взгляд был другим. Вырос. Заматерел. Заледенел в своем одиночестве и вечном поиске. — Все мы в этой жизни должны нести свое бремя и принимать уготованный svargapatha[18]. Я однажды выбрал свой путь... В твоей воле принять меня ... и простить. Но я приму твою мудрость, pit`ar, что бы ты не решил.

— Ты говоришь, что примешь мою мудрость? — грозно рыча, начал было сир Регин, но вдруг замер, схватившись за грудь. Вновь обретая человеческие черты, мертвенно-бледный, он начал клониться набок, будто бы какой-то внутренний стержень вдруг выдернули из него.

ГЛАВА 4. УТРАЧЕННОЕ, НЕ ПОТЕРЯННОЕ. VARIATIO.

В кругосветье нет ничего постоянного, и каждый рассвет всегда внове, ибо видеть в чудесном чудесное — вот ключ ко всем тайнам...

Япония. Токио

Кеншин расстарался. Не представляю, каким образом ему это удалось, но уже к концу дня одна из страниц в загранпаспорте украсилась визой с цветками сакуры и моей же фотографией, что немного озадачило: зачем, в самом загранпаспорте ведь уже есть одна. Миновала еще одна ночь, в течение которой я проспала, как убитая. Пасмурное хмурое утро грозило разродиться снегопадом, и я, наверное, уже в пятый раз перетряхивая чемодан на предмет тщательной проверки 'не забыла ли чего туда положить?', нервно поглядывала в окно и переживала, что если вдруг поднимется ветер и начнется вьюга, то вылет, скорее всего, отменят. Погода для середины зимы стояла теплая — всего каких-то шесть-семь градусов мороза, однако же снег шел довольно часто. Как мне казалось, даже чаще, чем в предыдущие годы, и это было в общем то здорово. Свежевыпавший снег, укрывавший на какое-то время весь город белоснежным покрывалом, делал все вокруг сказочно-хрупким, искрящимся и нарядным и становилось очень жаль, когда он все же таял, обнажая серые стены зданий и асфальт.

За квартирой приглядят, пора ехать. Огромные, страдающие глаза Ярика так и стояли передо мной, когда я, скрепя сердце, передала чемодан Кеншину. В полном молчании мы спустились к такси. Регистрация на рейс прошла без заминок, хотя я почему-то отчаянно ждала чего-то такого. И вылет не отменили, поскольку снег так и не пошел. И вообще ничего больше не случилось — не сломался самолет, не закрыли аэропорт из-за каких-нибудь террористов, а я все не могла поверить, что все же делаю это.

Перелет на маленьком и некомфортном самолетике занял что-то около часа с небольшим, и вот, уже низкая туманная дымка приветствует нас в аэропорту Ниигаты — старого порта, находящегося на западном побережье острова Хонсю. Длинный серый коридор рукава и большой невероятно чистый зал паспортного контроля, забитый огромной толпой народа, мы прошли на удивление быстро. Бегло взглянув в документы, таможенники низко поклонились моему сопровождающему, не задавая никаких вопросов.

Кеншин оживился. Его миндалевидные, чуть вздернутые к вискам темные глаза весело щурились; прямые брови, будто силуэт птицы, распростершей крылья, взлетали вверх. Нас встречал незнакомый мне парень, ростом чуть ниже Кеншина, но намного выше меня, с забавным ершиком волос.

— Охаё, друг мой! Вот приятный сюрприз! — он покосился на меня, расцвел доброжелательной улыбкой, сразу безотчетно расположившей к нему.

— Яххо! Аврора-тян, познакомься, это Акира — мой друг еще со школьных времен, — и Кеншин весело подпихнул его.

— Авлола-сан, очень рад встрече! — картаво заявил его друг, не различая разницы между буквами 'р' и 'л'. Я радостно приветствовала его, и немного поправила произношение 'Аврора', понимая, что многие японцы не различают эти буквы, поскольку для них это один и тот же звук.

— Аврррорррра! — улыбаясь во весь рот, подтвердил Акира и мы вместе рассмеялись.

Мы уверенно проследовали к отдельно припаркованному лимузину, из которого при нашем приближении выскочил пожилой человек и, низко кланяясь Кеншину персонально и нам, в том числе, помог нам устроиться. Знать их обычаи — одно, но воочию наблюдать, как наш водитель продолжает кланяться, задом пятясь к своей двери, было очень и очень непривычно.

— А вещи? — запоздало спохватилась я.

— Не волнуйся, они уже в багажнике. — Какая все-таки обаятельная улыбка у Акиры.

— Ммм, и каковы дальнейшие действия? Мы едем на станцию и отправляемся в Киото?

— Ээээтоооо... Пусть это будет пока секретом, хорошо? Я хочу познакомить тебя с моей страной, — открытое лицо Кеншина стало загадочным, словно у сфинкса, и я прекратила расспросы: пусть будет сюрприз.

Ехали мы совсем недолго, и вскоре уже оказались на станции синкансен — железнодорожной системе скоростных экспрессов. Сам поезд по дизайну более всего напоминал 'Шаттл' и внутри было довольно таки удобно: расположившись на мягких сиденьях, мы следующие два, или чуть больше часа весело болтали и смеялись. Как вскоре выяснилось, приехали мы в Токио.

— Аврора-тян, — сказал мне Кеншин, сосредоточенно и смущенно нахмурив брови, — я подумал, что невозможно не посетить столицу, первый раз приезжая в Японию. Мы здесь побудем еще весь завтрашний день, а утром, 31 декабря отбудем в Киото. Новый год встретим у меня дома, там я познакомлю тебя с моей семьей!

Как странно, подумалось мне. Ведь вот только что, казалось бы, я и не предполагала, что нечаянно-негаданно окажусь в чужой стране с перспективой встретить праздник в незнакомой семье, по неизвестным мне традициям. А ведь могла бы быть вместе с совсем другим человеком... Таким ли уж чужим, как мне зло думалось недавно? Таким ли уж далеким?

Стоило выйти из синкансена, и меня поразил культурный шок. Каждую секунду на разных уровнях по какому-нибудь из путей с разной скоростью проезжали составы: метро, и электрички, и суперэкспрессы. Глаза просто не успевали следить за множеством одновременно перемещающихся объектов, как на железнодорожных путях, так и на перроне, а количество людей просто поражало. Мужчины, деловито проходившие по своим делам, в абсолютном большинстве своем были закованы в одинаковые черные костюмы, галстуки и ботинки — эдакие стандартно-унифицированные супер-солдаты научно-технической революции. Черные костюмы в незначительной степени были разбавлены мини-женщинами на больших платформах, и неформалами всевозможных цветов и оттенков. Радовали полосатые пиджаки, стратегически разорванные чулки, правильно обрезанные галстуки, широкополые ирокезы, солнечные очки с дворниками на солнечных же батарейках и прочие замечательные прикиды.

Сам город — строгий, противоречивый, как и его жители, и такой же неординарный. Громады небоскребов, возносящиеся к самому небу; правильные квадратики мерцающей рекламы; множество огромных экранов, закрывающих целые фасады зданий; футуристичного вида высоченные башни — трубы мусоросжигательных заводов; фешенебельные магазины. Шумный город будущего в потоке машин и безумстве красок, кокетливо украшенный к новогодним праздникам. Елки и Санта-клаусы отсутствовали — они уже убраны после рождества, как мне объяснили. Вместо этого везде замысловатые конструкции из сосны, бамбука, рисовой соломы и сливы. Новый год для японцев — празднование не середины, а конца зимы — и слива символизирует этот конец, а точнее начало весны.

День кончался, но мне не терпелось увидеть еще и еще, поэтому Кеншин устроил небольшую обзорную экскурсию. Мы побывали на О-Дайбе — искусственно созданном клочке суши из спрессованного мусора, рождающем более живое ощущение, чем самые зеленые, самые разукрашенные районы Токио. Прошлись по Гинзе — главной улице Токио, гигантской витрине, протянувшейся на 1200 метров, а затем на протяжении часа заседали в 'жемчужине национальной архитектуры' — театре 'Кабуки-дза', где мне, в общем-то, даже понравилось. Я честно пыталась проникнуться духом происходящего перед нами действа, однако высидеть там более четырех часов, а именно столько идет представление, было выше моих сил — и мы удрали, чтобы поужинать перед сном.

— 'Тот, кто развлекает, несёт земле мир, тот, кто правит, — порядок', — сказал про театр Кеншин, процитировав один из синтоистских постулатов. — Тайна мастерства в любом деле зависит от правильного соотношения инь-ян. Наше с тобой оживленное настроение — ян, Аврора-тян, могло бы быть уравновешено игрой инь, навевающей грусть, но просмотр комедии сегодня для нас с тобой — не более чем трата драгоценного времени.

Я не согласилась. Пусть лучше будет комедия, и я буду смеяться, пусть будут шоу и аттракционы, магазины и ночные клубы, где я буду танцевать до упаду, пусть... Но усталость уже брала свое и я украдкой подавила зевок.

Как начать разговор, чтобы не обидеть и не оскорбить утонченную щепетильность моего друга? Нет, я решительно не знала, как приступить к этому. Слова пришли сами, когда мы прощались на ночь, и, возможно, они были не самыми правильными.

— Я очень ценю все, что ты делаешь для меня. Действительно ценю, но... моя скромная персона совсем не стоит этого. Я могу только догадываться — чего тебе стоило все так чудесно организовать, поэтому позволь мне самой за все платить — это важно для меня!

Он смущенно посмотрел в ответ, полуприкрыв глаза тяжелыми веками.

— Аврора-тян, мне приятно заботиться о тебе, и мне жаль, что я заставил тебя почувствовать себя неловко. Прошу извинить меня. Деньги в данном случае не имеют никакого значения, потому что это ничего не стоит для меня. Ведь я делают приятно не только тебе, но и себе — я так давно не отдыхал, просто гуляя по городу. И мне еще столько хочется показать.

Решительно невозможно было понять, о чем он сейчас думает: смущение, безупречная вежливость, а на самом деле? Мне показалось, что он расстроился.

— Кеншин-сан, пожалуйста, позволь мне заплатить хотя бы за отель, — настойчиво убеждала я его, и видит бог — мне было очень тяжело это делать. Спокойствие пришло лишь после того, как я вручила ему деньги и, распрощавшись до утра, с чистой совестью отправилась спать.

Однако уснуть я смогла совсем не скоро. Новые впечатления не изгладили мутный осадок из памяти, лишь отодвинули в сторону. И сейчас, стоило мне только остаться одной, как воспоминания захватили с головой. Дэвиан всегда звонил утром — будил и желал удачного дня. Звонил он и вечером. 'Сны', — говорил он, — 'имеют обыкновение возвращать нас в былое, в то, что уже могло происходить с тобой раньше. В другом времени, и, быть может, даже в другой реальности. Ты могла бы поверить, что жила когда-то в одной из тех стран, о которых я тебе рассказывал? Ты могла бы поверить, что когда-то, возможно, знала и меня?'

Пронзительная трель сотового расколола тишину ночи. Еще не протянув руку к трубке, я лежала и слушала этот звонок, совершенно точно зная, кто звонит. Так как же к нему относиться?

— Аврора... Девочка моя, у тебя все в порядке? — Тревожный голос. — Я не звонил, прости. Возникли проблемы... Ты слушаешь?

— Да, — односложно сказала я, уже понимая, что отмолчаться не смогу. Да и не хочу.

— Аврора? — настороженно. — Что-то... странное, что происходит? У тебя точно все в порядке? — настойчиво спросил он. — Я чувствую, как сильно ты отдалилась...

Интуиция? Предвидение? Или он иносказательно? Ну да, конечно, о чем же еще, ведь в прошлый наш разговор я вообще глупо молчала.

— Я в Японии, Дэв. В Токио, — вот так вот сразу, пощечина наотмашь. Прости.

Ошеломленное молчание. Представив себе его лицо, я торопливо продолжила. — Извини, что заранее не предупредила. Так получилось. Неожиданно. Для меня самой неожиданно... — Молчание. И теперь уже я нервно звала его. — Дэв... Дэвиан, скажи хотя бы что-нибудь.

— А что бы ты хотела услышать? — глухо спросил он. — Что я радостно воспринял твое известие? — Опять молчание, раскалившее трубку так, что ее больно держать. И, наконец, вопрос: краеугольный камень моего спонтанного решения. — Это действительно было нужно?

— Наверное, да, — неуверенно сказала я. — Этот момент... мне необходимо было найти в себе силы вздохнуть полной грудью и ... подумать. Мне о многом нужно подумать. Вопросы... на которые пока нет ответов.

— Почему же ты не задала их мне, — слова жалят своей правдой, как змеиные укусы. — Почему предпочла убежать... уехать.

— Но ты ведь и сам уехал, — напомнила я, защищаясь. — Внезапно.

— Да..., — эхом отозвался он. Тусклая обреченность. Послышалось? Показалось? Мгновенно заломило виски. — Аврора, — уставший голос и... переживающий, — но как ты там? Одна... или нет?

— Не одна, — вздохнула я, непроизвольно начиная рассказывать ему все как на духу. — В гостях. Мой давний друг пригласил провести новогодние каникулы в его родном городе — Киото. Завтра утром мы туда уезжаем.

— Друг?

— Его зовут Кеншин. Кеншин Оймикадо. Мы когда-то познакомились в Японском центре

— У тебя точно все в порядке?

— Да, да, я очень рада, что поехала. Спонтанно, конечно... я ведь совсем и не планировала.

— Я тоже рад, — мрачно ответил он, так что я поежилась. — Только объясни, как у тебя это получилось? Сдается мне, что еще позавчера ты и думать не думала ни о каких поездках. Во всяком случае, мне ничего не говорила.

— Ооо..., — растерялась я, — ну знаешь, Кеншин все так быстро организовал... Кажется, у него какие-то связи в посольстве...

— Значит, у твоего друга очень редкие для рядового гражданина возможности, — последовал сухой ответ. — Подумай об этом.

Я уже думала об этом, как и о многом, многом другом. Где же были мои глаза раньше: Почему я ничего не замечала, или не желала замечать? А быть может здесь, ближе к своим истокам, ему проще было быть самим собой и вести себя более... уверенно? В магазинах и ресторане, в театре и в отеле, когда он небрежно протягивал одну из платиновых карт, отношение людей менялось. Вежливость сменялась чем? Не подобострастием, нет, не преувеличенным вниманием к власть имущим. Здесь было другое, совсем другое... Уважением, вот пожалуй, более точное определение, почтением... и даже... гордостью? Кеншин улыбался им в ответ, учтиво кланялся и покровительственно сопровождал меня дальше.

— Будь постоянно на связи, — говорил в это время Дэвиан. — Я прошу тебя, пиши при любой возможности, хоть пару фраз, чтобы я знал, что у тебя все благополучно. Звонить — будет слишком дорого для тебя, поэтому оставь мне свой телефон в отеле, в котором остановишься.

— Хорошо, — мне опять была приятна его забота. И даже чрезмерной она не казалась отчего-то.

— Aash`as, — он немного помедлил, — я безусловно принимаю твое желание... подумать. Но прошу, дай мне знать, когда просто хотя бы захочешь увидеть меня. Я приеду. Сразу же.

— Да, — послушно сказала я. Ну и что, что гигантское расстояние разделяет нас — мне казалось, что он совсем, совсем рядом. Стоит позвать и он войдет в комнату, присядет рядом.

И уже много позже, почти засыпая, вновь и вновь прокручивая в памяти этот разговор, я ловила себя на глупой безмятежной улыбке и до самого утра мне снились какие-то неземные, нереальные сны. Могучая и огромная, эфемерная, как грозовая туча, я легко летела среди звезд, сжимая расстояния в мерцающие точки. Я собирала эти точки в ладони, придумывая им чудные названия... Я нареку тебя атомом, я нареку тебя кварком... Ты перестанешь быть материальным и я спряду из тебя Путь. Такой странный сон...

* * *

Швейцария. Кантон Берн. Тунское озеро

Все было плохо. Мир рушился, дробился в пыль, неопровержимо, неумолимо, безнадежно, а он только и мог, что сосредоточившись, пытаться удержать ее. Мысли плавились, текли неохотно. Да, отец тяжело болен. Да, теперь он ответственен за судьбу всего рода... Но вновь потерять ее, едва лишь ощутив подобие былого? Однажды он уже предал доверие и обманул надежды, однажды он пошел на поводу у собственного дурного сердца, но теперь? Вправе ли он бросить все, вновь обретенное, бесконечно родное? Вправе ли он подозревать ее в чем-то... Разве они что-то обещали друг другу? Хотя — нет, обещали... Давно, в другой жизни. Для него та жизнь до сих пор реальность, но для нее она закончилась сто двадцать шесть лет тому назад. Вправе ли он, презрев все, вновь рваться к любимой, сходя с ума от возможных опасностей, угрожающих ей. Пока он был рядом, ее не трогали, но сейчас, в чужой стране...

Пытаясь успокоиться, Дэв текучими шагами мерил ставшие вдруг тесными границы комнаты. Здесь, посреди филигранной утонченной эстетики малахитового зала — тайного зала для совещаний, наиболее защищенного места в сердце родового поместья, стало темно и душно. Словно каменные своды вот-вот рухнут на его плечи, словно скоро грянет буря.

— Maatula, срочно на связь! — ментальный вызов по saMbandhaH [19] уместен лишь в час острой нужды. Боль отдачи на окольцованном запястье такова, что может не отпускать еще несколько дней. 'Прости, дядя ... Я знаю, каково терпеть это...'

Еще несколько мгновений кануло в вечность, пока он считал удары обезумевшего сердца. Наконец сигнал видеосвязи заморгал — над одним из кресел возникло голографическое изображение человека. Помятого спросонья и изрыгающего проклятья. Но первый же вопрос, который задал почтенный erlaucht Бану, был об отце.

— С ним все в порядке, — успокоил его Дэвиан. Ну, если так можно сказать. Комната отца более всего напоминала теперь стационарный госпиталь, со всем необходимым самым современным медицинским оборудованием, поскольку ложиться в больницу он категорически, наотрез отказался. Большую часть времени он пребывал в бессознательном состоянии, и экстренно привезенные к нему двое доверенных врачей — известнейших нейрохирургов мира, устраивали консилиум у его кровати.

— Тогда что случилось? — искренне удивился старик. — Ты знаешь, что в той дыре, в которой ты меня оставил, сейчас глубокая ночь? И какого черта, мой мальчик, ты прибег к этому изуверскому способу пробуждения? — Дифтонги на коже все еще вибрировали и он расстроено потирал дрожащую руку. Под вязью древних знаков вздулись и воспалились синеватые вены.

Дэв зло сжал зубы — это не имеет значения. Ничего в этом забытом богами мире не имеет значения, кроме...

— Вылетай в Японию, maatula. Немедленно. Необходимость в твоем пребывании в России уже отпала, — жестко сказал он, всматриваясь в расстроенное, морщинистое лицо. — Аврора завтра будет в Киото и я хочу, чтобы ты лично держал меня в курсе всех ее перемещений и круга общения.

— Но как же, — старик обеспокоенно заморгал, — как же она может быть там? Ведь еще накануне утром я лично проверял — она была дома. И потом... я оставлял парочку своих подручных для контроля... Не понимаю.

— Сподручных? — недоверчиво переспросил Дэв. — Так ты оставлял людей, я верно тебя понял? Мой старый опекун, кому я мог доверять в большей степени, поручив такое простое дело? — после недолгого молчания он добавил. — Как раз вчера она вылетела в Японию в сопровождении некоего Оймикадо. Я хочу, чтобы ты проверил, кто это.

— Ну да, — вконец расстроился маркграф. — Как же я мог предположить такой оборот событий, мой принц? Нелогичность действий людей порою приводит меня в замешательство... Однако могу уверить, что темных близ нее и следа не было. Мои сенсоры не выявили никаких возмущений, превышающих естественный фон в большом городе.

— Этот Оймикадо — человек, maatula. Просто человек. Тебе стоило быть более внимательным и не акцентировать внимание лишь на одном. — Дэв еле сдерживался. Короткие рубленые фразы сейчас лучший вариант. Хитромудрый дядюшка и сам понимает, что прошляпил дело. — А вот насколько он обычный — решать будешь на месте. Лично.

Щелкнув тумблером, он отключил связь. Старик, молча склонивший голову, исчез, не успев ничего ответить. Неважно. Лучше так, чем изливать на него свое негодующее раздражение.

— Суров ты, друже, не в меру, — заметили от входа, и Дэвиан резко развернулся, мгновенно напрягаясь для смещения реальности. Аляпистыми разводами поплыли перед глазами кипельно-зеленые стены, засветились, проступая четче и резче, прохладные прожилки камня. Слепящим потоком ударил по изменившимся глазам свет множества софитов. Фигуры вошедших укрупнились и придвинулись. Двое: мужчина и женщина. Ну, наконец-то!

— Сигвальд, бродяга чертов! — Он молнией метнулся к ним навстречу и радостно облапил лучшего друга. — Да где же тебя носило?!

— Э, нет, — хищно улыбаясь, возмутился Сиг. Не улыбка — страшный оскал. Иной бы и испугался, пожалуй. Но нет ничего лучше, чем вновь видеть это изуродованное лицо. Льдисто-голубые глаза весело щурятся и теплеют, изучая его. — Расскажи-ка мне лучше, где тебя носило все это время, заррраза ты эдакий?

— К чему поминать старое, — небрежно отмахнулся Дэв. — Я ведь здесь.

— Да, и это поистине удивительно, — саркастичная усмешка — Элла до сих пор злилась на него. Что ж, она имела для этого основания. — Сиг, поверишь, но его едва удалось убедить вернуться. И каково мне было меж двух огней все эти годы? Кто упрямее: отец или сын?

— Я бы сказал, что этот раунд остался за сиром Регином, — хмыкнул Сиг, — но, учитывая обстоятельства, скорее решу, что ситуация патовая. Ты как, не утонул еще в шквале семейных забот? — и он дружески подмигнул. — Видишь, мы примчались тебе на помощь.

Дэв невольно улыбнулся в ответ. Да, Мануэль теперь неустанно вводил его в курс всех дел, во многом изменившихся за время более чем столетнего отсутствия, а во многом столь знакомых и привычных. Система высшего менеджмента, в общем-то, классична. Но сама жизнь изменилась — ее течение теперь было стремительно, как бурный поток. Это в былые времена необходимо было содержать целый штат осведомителей и ищеек по всему миру, но свежие новости все равно не успевали поступать своевременно. Раньше бывало безумно жаль, что люди не могут пользоваться saMbandhaH, но зато теперь удалось реализовать множество технологий, решивших эту проблему. Теперь важнейшим стало максимально быстрое реагирование, и умение сортировать огромный объем ежечасно поступающих данных. Но разве это беспокоило его сейчас?

— Приемы, бесконечная череда приемов, — пожаловался он друзьям. — Все эти дипломатические заморочки и раньше были совершенно несносными, но теперь... Я рад, признаюсь, что столько времени избегал всего этого. — Сиг понимающе ухмыльнулся, Элла нахмурилась. — И если здесь я не вправе на вас рассчитывать, то есть еще одно дело...

— Это как-то связано с тем разговором, окончание которого мы слышали? — вкрадчиво уточнила Элла.

— Вы поможете? — с надеждой спросил он. — Ами... Аврора уже не там, где я оставил ее под присмотром Бану и необходимо срочно...

— Какого черта ты делаешь?! — разъяренно зашипела Элла, мгновенно все оценив. Не приняла, не поняла... А ведь могла бы. Дэв покосился на неподвижно застывшего рядом Сигвальда. — Ты послал старика вслед за ней? Ты разве не видишь, в каком состоянии девочка? Зачем ты так? Неужели сложно было предоставить событиям развиваться естественно? Неужели сложно отпустить, она ведь и так никуда не делась бы?

— Я не могу рисковать, — спокойно возразил Дэв. Ледяная невозмутимость на лице. Элла открыла было рот, но тут же замолчала. Словно с разгону налетела на препятствие, словно увидела в нем что-то, не терпящее возражений. Никаких. Ни от кого. — У меня нет времени на ошибки.

— Ну, понятно, — заметил Сиг — Твоя болезнь стала и вовсе неизлечимой и прогрессирует. Скажи, хотя бы, куда отправил erlaucht`a?

— В Японию, — холодно ответил Дэв. — Так все же? У меня нет возможности все бросить... И я обещал...

— Если только это не будет приказом, — Элла, не мигая, смотрела на него, — то мой ответ ты знаешь. Всегда знал.

— Нет, — во взгляде друга застыла обреченность.

Дэвиан еще несколько долгих мгновений молча следил за ними из-под полуопущенных ресниц. — Да пошли вы... — Он резко развернулся и вышел.

* * *

Япония. Киото

Итак, наступило хмурое утро последнего дня уходящего года. Сегодня меня ожидало мистическое обновление единственной ночи в году, когда прошлое встречается с будущим, сегодня меня ожидало знакомство с Киото. Настроение — ни к черту. Минувший день экскурсий по Токио, пролетевший, как в угаре и еще одно бессонное бдение приблизили меня к черте, когда вот еще немного и бросишь все, и сорвешься — скорее, скорее в аэропорт... Я ждала, что вновь услышу родной голос, утром ли, вечером, но этого не произошло. А сама позвонить не могла — спасибо за то Кеншину. Ну, или я сама была вчера виновата...

Конечно же, кому будет приятно, если в ответ на вдохновенные рассказы о всякоразных местечках, по которым мы бродили, собеседник будет недоуменно щуриться, отвечать невпопад и опять уходить в себя. В тот момент, когда терпение Кеншина лопнуло, мы как раз находились на знаменитой токийской телебашне — самом высоком искусственном сооружении в Японии, побывать на которой почитает своим долгом почти каждый вновь прибывший. Прозрачная бирюза аквариума, игрушечная панорама города — все это было, конечно, здорово. 'А выше можно? К облакам?', — неуверенно спросила я и вскоре мы уже поднимались на лифте, пробирались по каким-то безлюдным коридорам мимо офисных дверей без табличек. Еще двери, еще, и склонившийся в пол служитель поспешно их открыл. И, наконец, вот оно — безбрежное небо, простершееся вокруг небольшой открытой площадки в туманном кольце облаков. Из-за плотной дымки отсюда города почти не видно, зато дух захватило от потрясающего ощущения высоты и одиночества. Облака струились и вихрились, покачивая кудрявыми головами, как живые создания — как красиво.

— Аврора-тян, я все жду, окажусь ли достойным твоего доверия, — негромкий голос Кеншина, как вопиющее кощунство в этой тишине. Надо же, я опять успела замечтаться. — Но ты молчишь и продолжаешь грустить. А я не могу понять причины... Скажи, я что-то сделал не так?

— Ну что ты, — поспешно ответила я, — все просто замечательно. Но есть кое-что, что беспокоит меня и... я не могу не думать об этом.

— Chisha mo senryo ni isshitsu ari, — сказал Кеншин. — Отпусти свои мысли на свободу, пусть дурное развеется с западным ветром.

— И мудрец один раз на тысячу ошибается, — машинально сложила я слова пословицы. — Но нет, Кеншин-сан, все не так... Почему ты решил, что я ошибаюсь? Просто... Даже не знаю, как объяснить, но мне кажется я не здесь должна быть.

— Он звонил? — Темные глаза проницательно скользнули по моему лицу и заледенели, словно найдя подтверждение своим мыслям. Кеншин склонился над парапетом. — Один-единственный разговор и вот ты уже не замечаешь красоту этого мира.

Ну почему же, замечаю. Я смотрела, как он стоит напротив меня на самом краю бездны. Тонкие перила и царство облаков, сделай шаг и ты там...

— Во Владивостоке мне казалось, что тебе нужно время, чтобы разобраться в себе, в том, что происходит вокруг тебя, — задумчиво сказал он. — И знаешь, все, что ты описывала, кажется мне знакомым и оттого пугающим. Вот только я пока не уверен в своих предположениях и не имею права сеять сомнения, но все же... — Он пристально всмотрелся в мое лицо и замолчал.

— Что?

— Теперь я тем более считаю, что правильно поступил, уговорив тебя побывать в моей стране, — твердо сказал Кеншин, словно убеждая сам себя, и мне померещилось, что он не договаривает.

Сейчас, вспоминая этот разговор, я удивлялась своей доверчивой беспечности. В широком окне восходило солнце, впереди новый переезд и празднество, а на душе скребли кошки. Ну почему, почему я никогда не замечаю очевидного? Когда он спросил, понравился ли мне Токио и готова ли я к поездке, я оживилась, решив, что тема окончена. Такие расспросы ни к чему, только бередить тревоги и сомнения. Когда он предупредил, что в старом Хейане не действуют 'европейские' стандарты связи и попросил взглянуть на мой телефон — я тоже ничего не заподозрила. И даже манипуляции с трубкой, когда он стоял, небрежно облокотившись на хлипкий поручень, не зародили во мне сомнений. Да чего уж там, хотя бы осторожности... А потом — порыв ветра, неловкий всплеск руками и я, словно в замедленном кино, наблюдала, как телефон серебристой рыбкой порхал в воздухе.

Сказать, что я расстроилась, значит не сказать ничего. Все контакты, все, кому я планировала позвонить новогоднюю ночь, улетели в пропасть. И сколько из них я вспомню? Не его — точно... Из Швейцарии он звонил с незнакомого номера. Кеншин сконфуженно хмурился и уверял, что теперь совершенно точно знает, что подарить мне на праздник. Вот только было ли это действительно стечением обстоятельств или чем-то иным?

Переезд на синкасене занял не более трех часов. Всю дорогу мы летели с умопомрачительной скоростью — более трехсот километров в час, но скорость движения ощущалась только по молниеносно сменяющимся пейзажам за окном. Всю дорогу мы натянуто молчали. А на огромном, футуристичного вида вокзале нас уже встречали. Двухметровый детина, оказавшийся нашим водителем, постоянно кланяясь нам обоим, легонько поднял чемоданы и сопроводил к лимузину: точной копии своих близнецов в Ниигате и Токио. И Кеншин, наконец, соизволил заговорить.

— Аврора-тян, — подчеркнуто официально начал он, — я известил родных о нашем приезде, — он смущенно покосился на меня. Так-так, что-то замыслил, не иначе. Я выжидательно посмотрела на него и, не выдержав, улыбнулась. Темные глаза просияли в ответ. — Искренне надеюсь, что тебе приятнее будет остановиться у нас, чем жить в отеле совершенно одной. У нас на территории есть несколько гостевых домиков, и один из них уже подготовили для тебя. — Опередив мой ответ, он торопливо добавил. — Моя семья настаивает, чтобы ты приняла приглашение. Они будут очень рады показать, как в нашей стране встречают Новый год.

— А ты? — только и нашлась я, что спросить. — Ты бы хотел этого, Кеншин-сан? — И тут же торопливо поправилась, уже понимая, что он сейчас ответит. — Я ведь думала, что будут просто экскурсии и... знаешь, наверное, не совсем готова... эээ... обременять вас. То есть, я очень благодарна за приглашение, но... — Предложение оказалось для меня не только неожиданным, но и очень личным. Тонкая грань доверия и дружбы.

— Нет-нет, — он решительно покачал головой. — Возражения не принимаются, прошу меня извинить. И раз уж мое мнение важно для тебя, то отвечу так: один мудрый человек как-то сказал 'оказывай помощь только тому, кто не умеет внятно высказать свои заветные думы'. Прости, Аврора-тян, но в своих думах ты так и не определилась, ты бежишь от них... Так позволь мне решать, как наилучшим образом организовать твой отдых. Помнишь, я ведь пообещал тебе и себе праздник?

Я неуверенно кивнула в ответ. В самом деле, назвался груздем, хмм.

Город, названный 'Столицей мира и спокойствия' и на протяжении более чем тысячелетия являвшийся сердцем Японии, удивлял своим новогодним убранством: дома и учреждения, украшенные особым образом, чтобы изгнать зло и залучить добро в Новом году; во множестве вывешенные японские флаги; везде красуются лепешки с помпонами из мандаринов, так называемые кагами-мочи; не только дома, но и некоторые машины, увешаны хитро сплетенной рисовой соломой с золотыми нитями.

— Мы сейчас находимся в северо-восточной части города, у подножия горы Хигасияма, которая по духу ближе всего к идеальному образцу старой Японии, — объяснял мне Кеншин. — Район храмов здесь соседствует со старинным 'веселым кварталом' гейш — Гионом.

— Давай хотя бы немного пройдемся пешком? — попросила я, отчаянно стараясь оттянуть момент знакомства с японским семейством. Кеншин кивнул и тут же остановил водителя.

Мы неспешно побрели по недлинной уютной улочке, мощенной булыжником, с крутыми подъемами и спусками. Я крутила головой, изучая уникальную архитектуру традиционных зданий и сувенирных лавок, и в какой-то момент отметила, как мало здесь народу, причем несколько раз нам попадались, как мужчины, так и женщины в национальной одежде — кимоно, которой я очень восхищалась.

— О, Аврора-тян, — улыбнулся Кеншин, — это сегодня день такой особенный. Все заканчивают приготовления к Новому году, а самое распространенное в это время занятие — посещение бани! Потому-то никого и нет.

— Какая замечательная традиция! Знаешь, она и нам близка. В России даже есть всеми любимый фильм, который обязательно показывают 31 декабря, называется 'Ирония судьбы или с легким паром!'. Да-да, не смейся, там самое интересное начинается как раз после посещения главным героем этой самой бани!

— Да? И что же с ним происходит?

— Он встречает свою любовь, — веселилась я, припомнив смешные подробности из фильма.

Тем временем впереди показался изумительной красоты зеленый оазис. Сквозь кружевные просветы деревьев отчетливо просматривалась светлая, словно звездами унизанная солнечным сиянием, постройка.

— Ну как, узнаешь?

— Не совсем, — я заворожено любовалась на серебристое сияние на деревянной поверхности и тут меня осенило. — Это же...

— Да, да! — довольно улыбался Кеншин. — Я тебе как-то отправлял открытку с изображением Ginkaku-ji [20], помнишь? Я очень люблю здесь бывать, мы теперь совсем уже недалеко от моего дома.

Окружающий павильон парк совершенно меня очаровал: элементы сухого сада, чайный домик, переходящие один в другой небольшие прудики с мостиками, извилистые дорожки, и звенящая тишина вокруг. Кроме нас здесь не было никого, ни одного человека, лишь слышались иногда переклички каких-то птах.

— Дай, я угадаю. Это 'тропа философа'?! — мы набрели на аккуратную неширокую дорожку, мощенную квадратными камнями. Она протянулась вдоль обсаженного вишневыми деревьями канала, изящно петляя, следуя изгибам основания живописных гор Хигасияма (Восточных гор).

— Именно так, Аврора-тян, именно так. Здесь хорошо сейчас, потому что спокойно и тихо. Мне нравится тут бывать именно в это время года, когда совсем немноголюдно. А в сезоны цветения вишни и клена, люди со всего региона Кансай собираются, чтобы любоваться их красотой. Цветы не цветут постоянно, их жизнь быстротечна и длится всего несколько дней, и это кажется удивительным, необычайным, это восхищает: единство неизменного и изменчивого. С одной стороны, продолжается жизнь семени, с другой, каждый раз все цветёт по-новому...

— Вступая на эту тропу, видимо, сам немного становишься философом, — ответила я. — О цветах — это очень красиво...

— Не я подметил хрупкую красоту мгновения, это бусидо, из 'Сокрытого в листве'.

Гуляя по тропе, мы незаметно приблизились к сумеркам. По пути нам встречалось еще несколько храмов, которые в это время уже начинали закрываться. Так, заглядывая в некоторые из них, мы добрались до ее окончания. Далее простирался очень интересный жилой район Киото: небольшие, но современные дома с ухоженными подъездами и парковками перемежались с богатыми особняками, окруженными высокими заборами, за которыми лаяли собаки. Эти дома не граничили друг с другом вплотную, как в городе, а обособленно располагались среди живописной холмистой местности. У многих ворот, словно статуи в музеях, недвижно замерли охранники: сплошь сильные молодые люди в одинаковых черных костюмах, в стильных очках и с крайне самоуверенными физиономиями. Ну, вылитые 'люди в черном'.

В это время от одного из самых длинных местных ограждений, впечатляющего своей монолитностью и высотой, отделилось двое в неизменных черных костюмах, и рысцой направились в нашу сторону. Они замедлили шаг, лишь почти поравнявшись с нами, но кланяться начали еще издали, и выглядело это презабавно: кланяться, пытаясь одновременно бежать, наверное, было сложно и здесь чувствовалась изрядная сноровка.

— Кеншин-сама, оkaerinasai [21]. Вас уже ожидают! — и оба пристроились чуть позади нас, словно почетная служба эскорта. Да уж, решительно, все это становилось все более и более интересным.

Круг внушительной охраны у ворот, склонившейся при нашем появлении, пройден, и мы оказались внутри. Сказочный ландшафтный дизайн обширного внутреннего двора перенес меня в ту средневековую Японию, которая так знакома по прекрасным фильмам Курасавы, и которая представала передо мной до сих пор только в садах храмовых комплексов. Солидный трехэтажный каменный дом утопал в аккуратно подстриженной зелени, а по замысловато причесанной тропинке к нам торопливо шагала целая процессия во главе с женщиной в черном кимоно. Ее сопровождало еще несколько молчаливых женщин и две молодых, исключительно жизнерадостных девушки, примерно одного возраста, что-то около семнадцати-восемнадцати лет, пристально меня разглядывавших, и то и дело прыскавших в кулачки от смеха.

— Irrashaimase [22], Кеншин-сан! — церемонно обратилась к нам женщина в черном, изящная и хрупкая, будто выточенная из слоновой кости статуэтка. Ее бледное фарфоровое лицо носило следы очень преклонного возраста, но держалась она молодцом. Ясные, умные глаза цепко обежали нас, задержали мой взгляд, метнулись к слугам и те опрометью понеслись относить наши вещи. А вот и хозяйка, подумала я. Одета более чем скромно, никаких украшений, но все в доме вертится вокруг нее и по ее слову.

— Я дома, obaa-chan[23], — вежливо ответил Кеншин, склонив перед ней голову. — Познакомьтесь, а это Аврора-тян.

— Добро пожаловать в наш дом, — оbaa-chan улыбнулась, сложив перед собой руки. — Друзья нашего старшего сына, и моего внука, всегда желанные гости здесь!

* * *

— Кеншин-сан... можно? — женщина в черном осторожно сдвинула сёдзи в сторону, всматриваясь в полумрак комнаты. Ее внук сидел перед огромным, во всю стену, многоячеистым экраном за похожим на обычный стол устройством. Пальцы легко скользили по переливающейся, как ртуть поверхности и на экране с хаотичной быстротой сменяли друг друга файлы документов и вязь биржевых индексов, кадры из новостей и хроник и курсы различных валют.

— Кеншин-сан...

Маленький шажок, еще. Одетый в наушники, он ничего не слышал, и женщина продвинулась вперед, бережно удерживая в руках поднос со свежезаваренным зеленым чаем. Когда на экране веером замелькали фотографии чьих-то незнакомых лиц, чуждой европейской внешности, ей вдруг показалось, что мир покачнулся. Седой старик. Молодой мужчина и поразительной красоты девушка. Эта девушка... Женщина вздрогнула, и одна из прозрачных фарфоровых чашек, проскользнув край подноса, полетела к полу. Мгновенно взметнувшаяся смуглая рука аккуратно поставила ее перед собой на край стола, не расплескав ни единой капли.

— Yamero. Хватит. — Экран мигнул и погас, повинуясь голосу хозяина. — Спасибо за заботу, obaa-chan.

— К чему поручать такое дело слугам, если мне самой приятно поухаживать за тобой? — она присела с ним рядом, на самый край низкого диванчика, аккуратно расправила ладошками мельчайшие складки своего одеяния. — Я вижу, ты уже собран. Даже в праздничный вечер не хочешь оставить дела без внимания?

— Несколько вопросов потребовали немедленного решения. — Чуть прикрыв глаза, Кеншин с видимым удовольствием вдохнул свежий аромат жасмина и сделал глоток.

— Наша гостья уже готова? Пора идти?

— Готова, да, — кивнула женщина. — С нею сейчас твои сестры. Но не торопись. Я бы хотела немного поговорить...

— Я весь внимание, obaa-chan.

— Ответь мне лишь на один вопрос, — женщина внимательно искоса наблюдала за внуком. — Ее глаза... Ты ведь видел в них знак. Ты не мог не узнать его.

— Знак золотой хризантемы — kiba [24], — Кеншин утвердительно склонил голову. — И что с того? Ее память девственно чиста и я не отметил никаких способностей за несколько лет знакомства.

— Но зачем же ты привез в наш дом такую, как она? Ты подвергаешь всех нас опасности. И ты знаешь древний запрет... Духи синто могут наказать.

— Obaa-chan, — улыбнулся Кеншин, — ну о чем вы говорите? Наша страна давно уже не сокрыта от чужих глаз, ежедневно тысячи людей со всего света приезжают в один только Токио... Как возможно в этом потоке отследить иных? Да и кто будет этим заниматься? Все это из области суеверий... изживших себя сказок. Глупости.

— Кеншин-сан, прости, теперь я буду резкой... Сейчас ты рассуждаешь как ребенок, повязавший на голову оби и думающий, что стал невидимым. Утратив свое прошлое, она обречена в настоящем. Если она не знает тех, кто мог бы охранить ее смертную жизнь, не помнит свою истинную семью — ее уничтожат. Первый из них, кто найдет эту девочку, объявит ее своим законным трофеем, и я не хочу, чтобы моя семья попала под удар... А ты привел ее к нам...

— Она — мой друг.

— О чем ты только думал, поступая таким образом? Чужеземке не место здесь. В любом статусе, Кеншин-сан. Надеюсь, ты меня понимаешь...

— Правило ствола и ветвей священно, — Кеншин вежливо поклонился и встал, давая понять, что разговор окончен. — Я прекрасно понимаю ваше беспокойство, obaa-chan. Все будет в порядке.

Женщина в черном тоже поднялась, сдалал шаг к двери и вновь обернулась.

— Позволь последний вопрос Кеншин-сан?

— ?

— Я случайно увидела фото. Кто на них?

Он помолчал, обдумывая ответ. — Знакомые... Это не имеет значения.

Женщина поклонилась, собираясь удалиться. Но у самого выхода опять посмотрела на него. — Лицо девушки на фото... Знаешь, оно показалось мне знакомым. Я никак не могла сообразить почему, а теперь вспомнила. Просто мы зачастую не придаем значения чему-либо обыденному, привычному... Та уцелевшая после погромов Эдо картина Хокусая, что висит в нашем токонома, она не приходит тебе на ум, мой внук? Девушка удивительно похожа на богиню Каннон...

Створки сёдзи плотно закрыты и приглушенный перестук гэта давно затих, а Кеншин все продолжал стоять посреди комнаты, невидяще глядя на пустой экран. Вот он опять включил его, открыл нужный архив и внимательно всмотрелся в незнакомые лица. Высокий брюнет под руку со светловолосой девушкой, этот же брюнет в магазинах и кафе, на улицах и вновь с той же девушкой... старик... и очаровательная незнакомка, так поразившая его бабушку.

Чужаки... Нелюди... И разве мог он оставить ее ... с ними...

* * *

Празднование Нового года началось для меня с... чайной церемонии.

'Отец желает познакомиться', — сдержанно пояснил Кеншин, и мы в сопровождении его сестренок направились вглубь сада. Тропинка прихотливо вилась вокруг миниатюрных деревьев бонсай и изысканно-уточенного пруда с золотистыми рыбками. Перед небольшим чайным домиком 'тясицу', в свете старого фонаря виднелся камень-колодец 'цукубаи' — выдолбленное углубление, хранящее воду для омовения рук. Перед входом все разувались и низко склонившись, проходили через маленькую дверь, высотой не более метра. Хорошо, что Кеншин шепотом подсказывал мне, что и в какой последовательности следует делать.

Суровый на вид мужчина, сам глава рода — господин Оймикадо, приветствовал нас глубоким поклоном. Домочадцы замерли на татами в церемонных позах 'сэйдза', и мне тоже пришлось усесться на тонкую шелковую подушку, поджав под себя ноги. Не совсем удобно, но сидеть по-другому непозволительно. Если поначалу я и нервничала и чувствовала себя неуютно, то уже вскоре тишина и сумеречный свет, льющийся из маленького бокового окошка, журчание воды и потрескивание угля в жаровне, подействовали подобно успокоительному. Пожилая женщина в черном кимоно, словно настоящая волшебница, ворожила над кипящим чайником. Было что-то поистине завораживающее в удивительно красивом танце искусных рук, их пластике, исполненной грации и непринуждённости. Неспешный разговор, покой, доброжелательные улыбки окружающих людей, уже ставших близкими, и я невольно прониклась изречением старого дзэнского мастера: 'Ho-ho kore do:jo' [25]

Думаю, ни к чему подробно описывать застолье, последовавшее, когда мы перебрались в большой дом. Скажу только, что все радостно приветствовали церемониальный напиток о-тосо, приготовленный на основе сакэ и целебных трав. Мы с таким энтузиазмом воздавали ему должное, что чуть не пропустили момент, когда следовало идти в храм. Вот тогда то и началось настоящее веселье по-японски. Храмовая площадь была полным полна бодрого, смеющегося народа. Все старались протолкнуться поближе к ярко горевшим кострам, пританцовывали и подпрыгивали, чтобы согреться. Везде наливали и угощали друг друга пивом и сакэ. Наш эскорт в черном, похожий на деловитых пингвинов, частично выдвинулся вперед и стал прокладывать дорогу, а мы следовали за ними, успевая бросать монетки на большое белое полотнище (чтобы умилостивить богов); дергать за канатики с подвешенными к ним большими погремушки; хлопать в ладони, и приветственно здороваться с многочисленными знакомыми.

Наконец, около полуночи, настоятель храма молитвой открыл церемонию Джоя-но-кане -новогодний звон колокола. Загремело 108 ударов, очищающих души всех слушающих от грехов, согласно буддийским верованиям, а все окружающие, все это огромное волнующееся человеческое море, вдруг принялись смеяться и поздравлять друг друга и весело кричать 'Shinnen omedetou gozaimasu!' [26]. Затем все по очереди стали бить в колокол. Домочадцы Оймикадо звонили одними из первых, и я тоже с надеждой дернула бито, загадав желание.

И вновь поздравления, поздравления, поздравления. Ежеминутно подходили разные люди, уважительно желали всяческих благ семейству, и одновременно интересовались, а кто это тут у нас. Меня представляли как друга семьи и в конце концов, новые лица слились передо мной в один нескончаемый хоровод.

— Пойдем, купим Гомафуду! — Кеншин таинственно сощурил глаза и вытащил меня из толпы.

Я понятия не имела, что это такое, но поспешила незаметно испариться, пока меня опять не начали изучать, словно какую-нибудь диковинку. Оказалось, что это предсказание. Упитанный бритоголовый монах, сияющий, как новая монета, предложил нам вытянуть из кувшина бумажки с надписями. Затем он важно переписал эти тексты на маленькие деревянные дощечки и спрятал в шелковые 'кисетики'.

— Это пожелания в Новом году, — сказал Кеншин. — Хочешь — я прочту твое, потому что самим их открывать и читать не рекомендуется: может улетучиться и не сбыться.

— А вдруг оно будет плохим?

— Даже предсказание беды приносит благо, поскольку готовит тебя к встрече с грядущим. Знаешь, Ямамото Цунэтомо красиво сказал об этом: 'Попав под дождь, ты можешь извлечь из этого полезный урок. Если дождь начинается неожиданно, ты не хочешь намокнуть и поэтому бежишь по улице к своему дому. Но добежав до дома, ты замечаешь, что все равно промок. Если же ты с самого начала решишь не ускорять шаг, ты промокнешь, но зато не будешь суетиться. Так же нужно действовать в других схожих обстоятельствах'.

— Ладно, урок, значит, — вздохнула я. — Тогда прочитай мне...

Он ловко извлек дощечку на свет и всмотрелся в текст. Вот он удивленно вскинул брови и радостная улыбка осветила его лицо. — Слушай: 'Хоть близок срок, когда взмахнувши рукавами, они увидятся, забыв про целый свет, но все же переплыть реку — надежды нет, доколе осень не настанет!'[27]

Вскоре, вместе со всем семейством мы уже возвращались домой. Пора ложиться спать, совсем ненадолго, чтобы успеть встретить восходящую зарю. Заметно похолодало, но веселье было в самом разгаре. То тут¸ то там раздавались нестройные напевы, звенели смех и шутки. 'Будьте счастливы', — приветствовали нас из компаний, мимо которых мы проходили. — 'Будьте счастливы в Новом году'. Я шла и думала о непонятном смысле предсказания — причем тут осень? И кто с кем должен увидеться? На ум приходил только один человек. Но осень?

Уже вблизи от дома один из охранников вдруг припустил вперед бодрой трусцой и Кеншин весело подмигнул, поймав мой вопросительный взгляд. Мы прошли врата и бархатная ночь озарилась грохотом и искристым призрачным светом: в небо разом взмыли несколько десятков огненных цветов 'ханаби'. Бирюза и золото, кровь дракона и зелень весенних побегов — над нами расцветали гигантские астры, вихрились и ширились все больше, и больше... и осыпались мириадами сияющих искр. Одна из тающих звезд вдруг вновь начала расти и превратилась в сказочную бабочку, всю сотканную из света, невесомую, эфемерную и невыразимо прекрасную.

— Это лишь миг, позволяющий любоваться красотой, за которым следует новый мгновенный сполох или темень забвения. Но этот единственный миг прекрасен. — Кеншин стоял, запрокинув голову к небу. Там, сквозь равные облака и туман быстро уносимого ветерком дыма от ханаби, просматривалась неполная луна. Будто перехватив мой взгляд, он обернулся. — Настоящий Новый год придет с первым рассветом, Аврора-тян. Знаешь, в древности верили, что наши мечты и надежды материальны: они улетают в безбрежную даль будущего, определяя твой жизненный путь, и сбываются, если верить в них искренно, со всем жаром сердца. Я хочу пожелать тебе свершения истинных желаний.

С тем я и уснула. И во сне друг мой вот так же стоял на страже ночи, огромный, как гранитный великан, и такой же незыблемый, загадочный и непонятный, как учение бусидо.

А утром все поднялись, еще когда небо было цвета индиго, и лишь только начинало бледнеть на востоке. Минуты ожидания текли совершенно незаметно. Мы замерли в тишине, вглядываясь в далекую даль, где восходило юное новорожденное солнце, и только бодрящая утренняя прохлада изредка вынуждала кого-то зябко повести плечами. Ночные перистые облака постепенно исчезали, звезды блекли, лишь далеко на севере ясно видна была Полярная звезда, издревле указывавшая путь мореплавателям и путешественникам. Небо светлело и светлело, розовым пожаром заливая весь горизонт на востоке, и вот уже заиграли первые сияющие золотые лучи, обняв весь мир вокруг, даря ему жизнь и окрашивая в яркие, будто умытые свежим дождем, цвета. Мы опять смеялись, и поздравляли друг друга с Новым годом, дарили подарки и хлопали в ладоши по синтоистскому ритуалу 'касивадэ', а восходящее солнце заливало все вокруг нежно-прозрачным утренним светом, стирая туман и ночные тени, принося в души ожидание добра. Было что-то поистине мистическое в этом первом утреннем приветствии золотой звезды, согревающей нашу планету уже многие миллиарды лет, здесь, на самом краю земли, в стране Восходящего солнца.

Как и было обещано, Кеншин подарил мне новый телефон. Маленькое электронное чудо возлежало в изящной деревянной шкатулке, искусной рукой резчика превращенной в изысканный шедевр. И я сильно подозревала, что шкатулка стоила много дороже ее содержимого. Первое, что я сделала — обзвонила всех, чьи номера телефонов только смогла вспомнить. С Новым годом, бабуля! С новым годом, Макс...Жека... С Новым годом и тебя, мой далекий друг, моя призрачная мечта, жаль, что я не могу сейчас услышать твой голос...

И этот день, и последующие, пролетали незаметно. Казалось, что праздник просто удлинился, что веселье и замысловатые обряды длятся здесь с утра до вечера. Оbaa-chan учила меня 'заговаривать' воду и мы дружно шептали над родником: 'черпаем счастье, черпаем добродетель, заберем сейчас все богатство'. Мы заваривали 'чай счастья' 'фукутя' с маринованными сливами и пекли моти, играли в новогодние карты со стихами хякунин иссю и запускали воздушных змеев. В гостеприимный дом Оймикадо, словно многочисленные ручьи к озеру, стекались друзья, знакомые, соседи и деловые партнеры. Некоторые приходили целыми семьями, все с разнообразными подарками и хозяин дома всех приветливо принимал, для каждого находил доброе слово, всех одаривал в ответ, а за его плечами, в тени, всегда стояло двое телохранителей. А бродить по Киото? Бог ты мой, да весь этот город, с его нереально прямолинейной планировкой, от игрушечных старинных домиков на окраине до однообразных высоток в центре, таил в себе такое множество чудес, каким не мог похвастать и Эрмитаж. Всего лишь шаг в сторону и ты с головой погружаешься в средневековье: храмы и сады камней, журчащие ручьи и прудики с золотыми карпами, юные майко торопливо пробегают мимо, балансируя на чудовищно высоких деревянных гэта, а каменные морды древних божеств скалятся с пьедесталов. Так прошла неделя...

Когда Кеншин говорил "сюрприз", можно было ожидать чего-то необычного. Но, казалось бы, что необычного может быть в посещении ресторана? Небольшое здание, строго выдержанное в традиционном японском стиле: приглушенно-жемчужные тона интерьера, много дерева и шелка в светлом пространстве зала, поначалу меня не впечатлило. Однако сюрприз действительно был впереди. После того, как мы разместились в отдельной кабинке, а стол был уставлен великим множеством миниатюрных чашечек, заполненных разнообразнейшими соусами и тофу, нарезкой зелени и адзуки―мэси, перед нами торжественно поставили плоское квадратное блюдо с сашими — тонко нарезанными перламутровыми ломтиками сырой рыбы, искусно выложенными лепестками в виде танцующего журавля.

— В Хакагурэ сказано: 'в пределах одного вдоха нет места иллюзиям', — улыбнулся мой друг. — Что ты видишь перед собой?

— Сашими, — я пожала плечами. — Но выглядит заманчиво...

— Говорят, 'тот, кто ест фугу, — глупец, но тот, кто не ест, — тоже'...

Я застыла с протянутыми палочками. Что?! Да, слышать об этом доводилось, но чтобы вот так... неожиданно... Эдакое утонченное восточное коварство — притащить голодную девушку в ресторан и предложить ей отведать рыбки, яда которой хватит на то, чтобы убить 30-40 человек. Кеншин выжидательно смотрел на меня, ну прямо довольный кот над сметаной. Ну, ладно же...

За последний кусочек мы устроили бой палочками. Конечно же, я выиграла и торжественно отправила его в рот. Ммм, божественный вкус! И как раз на этой мысли я почувствовала, что руки не слушаются. Попыталась вскочить на ноги, и поняла, что вообще не могу пошевелиться. Чужое тело, непослушное, одеревеневшее, неподвижно замерло на татами, а я будто со стороны наблюдала, как ворочаются в глазницах расширившиеся от ужаса глаза. Они жили своей чудовищной жизнью на белом, как мел лице — беззвучный крик в пустоту, где никто не услышит. Кеншин сидел точно в такой же, видимо принужденной позе и со страхом смотрел на меня. И вот он — вожделенный эффект? Так это должно быть?! Неужели именно за эту жуткую возможность побывать на грани небытия, люди готовы платить?

Странное оцепенение не отпускало. Паника нарастала волнами, захлестывая с головой, а мы продолжали сидеть, подобно двум каменным буддам — такие же холодные, такие же бесстрастные... А потом... вперед выступила женщина. Маленькая и незаметная, она двигалась так бесшумно, пока обслуживала нас. Она и теперь бесшумно, уверенно подошла ко мне поближе, опустилась на колени и всмотрелась пристальным голодным взглядом сильно вытянутых к вискам черных глаз. Черных... Сердце болезненно кольнуло — радужки попросту не было, там плескалась тьма.

— Я чую твою породу, — хриплый голос, почти мужской. Длинный язык нетерпеливо метнулся по тонким губам. Потусторонняя жуть, а я только и могла, что, оледенев, в полном безмолвии смотреть, как она тянет ко мне руку. Бронзовый отлив на ржавых когтях... Скрюченный палец коснулся моей шеи и легко очертил дугу, оставляя глубокую борозду, тут же вскипевшую кровью. Моей собственной кровью... Я слышала, как заполошно бьется сердце, щедро выплескивая из меня жизнь. Жизнь стекала по груди и животу, собираясь пригоршнями в ложбинке между бедрами... Не пошевелиться... Не вздохнуть...

И не женщина уже — чудовищная тварь со мной рядом. Пепельная шерсть дыбится неряшливыми космами, длинный хвост нервно хлещет по впалым бокам. Она наклоняется и припадает к ране, опаляет все мое нутро сладкой тянущей болью. Словно по венам пропустили тысячи вольт, словно я бьюсь в экстазе и не могу остановиться. Это не страшно... Не страшно...

Исчезла комната, растворилась в ничто и нигде. Исчезло все... Я уходила... так далеко, как никогда еще в снах и теперь ясно видела самое себя... Я была непривычной: сильной, могучей, и такой слабой, я владела туманами и грезами тогда, я была ярко пламенеющим цветком — еще нераспустившимся бутоном. Наивная лисёнка с пушистым рыжим хвостом и глазами из расплавленного золота, я была огненно-рыжей, совсем еще молодой девушкой с озорной россыпью веснушек, разбегавшихся по тонким крыльям носа. И меня любили, меня так сильно любили! И тогда, и сейчас — любили, потому что я — это пока еще я, оставшаяся неизменной, сохранившей саму себя в скитаниях и изгнании, уже вплотную ушедшая к порогу вечности. Но все же, пока еще это была я...

Возвращаться было еще больнее, чем уходить. Я не хотела, но раскаленный воздух насильно врывался в легкие, вздымал грудь и заставлял вновь биться сердце. Мое умершее сердце... Сердце человека... Не хочу ничего вспоминать... Нет...Но кто-то отчаянно тормошил меня и звал по имени. И я плыла на волнах боли, постепенно возвращая свои чувства.

Слух — слышались звуки борьбы. Грохот, скрежет, заполошный крик — крик отчаяния и боли. Глухое рычание и чей-то стон совсем рядом.

Зрение — я увидела безумие в глазах Кеншина. Стиснув мое лицо в ладонях, он раскачивался, не замечая, что я пришла в себя. Стен не было. Все сметено и разгромлено. Опять рычание, в нем такая знакомая боль, что я попыталась подняться. Страшная слабость вновь пригнула к полу — я лежала на осколках, на обломках какой-то мебели. Кажется, это был стол...

— Аврора-тян, — меня прижали к груди, но я могла смотреть лишь на одно... Из глубины изуродованного зала к нам медленно шел Зверь. Спотыкался, но шел. Серебристый мех в кровавых потеках, изуродованная морда и нечеловеческий разум в угасающих желтых глазах. Мы уже встречались? Смутное воспоминание толкнулось в память и исчезло. Зверь упал.

— Аврора-тян, мы срочно должны уйти... Тварь еще может вернуться, — голос, словно из другого мира, а я не могла отвести взгляд. Не зверь — истерзанный человек лежал, невидящим взглядом уставившись в потолок. Старик... такой знакомый старик...

Кеншин насильно уводил меня прочь, поддерживая на руках: — Быстрее, быстрее, уходим. Аврора-тян, он спас нас, но ему уже ничто не поможет..., — а я все рвалась назад, отказываясь принять действительность. Маркграф Бану... дядюшка Дэвиана... Но, как же? Как?!

ГЛАВА 5. ЗМЕИНОЕ. Ostinato.

'Что есть истина?

В религии — это чудом сохранившаяся точка зрения.

В науке — это сенсация.

В искусстве — чье-то вчерашнее настроение'.

Оскар Уайлд

Швейцария. Кантон Берн. Тунское озеро

— Прости, мой iishvar`a..., — прозрачное, заострившееся лицо отца, словно выточено в камне, и столь же недвижно. Даже ресницы не дрогнули, но по экрану осциллографа помчались синие пульсирующие залпы. — Прости, я должен...

Ну, иди же вперед, и не думай, не чувствуй, не слушай... Дэвиан решительно шагал по длинной галерее, соединяющей поместье с вертолетной площадкой. И вновь неверное решение... какое по счету? И вновь его совесть нечиста... Сплошная черная дыра — не избыть, не стереть...

Сбивчивый сигнал пришел около часа назад — saMbandhaH до сих пор вибрировал, прогоняя по коже волны тревоги. Ничего конкретного, ничего внятного и он бесполезно вызывал старого наставника на связь... До тех пор, пока не позвонил один из людей маркграфа. 'Мы уладим все проблемы с посольством, сегодня же организуем перевоз тела...', — продолжал сбивчиво говорить человек, а Дэв уже настроился на его память, выуживая из нее по крупицам свежие воспоминания. Невысокое деревянное здание оцеплено полицией, светлая когда-то комната окроплена кровью. Кровь повсюду: на стенах, на обломках мебели и клочьях шелковых подушек. И посреди этого хаоса изломанное тело человека, когда-то впервые учившего его драться и побеждать.

Скорее... Скорее... Холодная пустота давила легкие, мешала дышать. Скорее в вертолет, рвануть упругие рычаги вверх. В Берн... Полчаса... час... Невыносимо. Реальность двоится перед глазами, вся его сущность рвется наружу. Но что в этом проку, да и опасно, на такой-то высоте... А ведь когда-то и его семья была причастна к древним знаниям, когда-то они были едины. Ныне же все досталось надменным гордецам, избравшим своей вотчиной другой континент, давно забывшим о былом родстве. И там, где они могут легко сдвинуть, подмять слои межреальности, переместившись куда угодно за считанные мгновения, Махесы должны ехать, лететь, ползти на подручных средствах... Черт, скорее же, стальная рухлядь... скорее...

Словарь (последовательность по тексту)

[1]

С.Ширанкова. Сборник стихов "Танцы на кончике иглы" использованы "Боже, храни карнавал" и "К вопросу о безумии"

[2]

Pit`ar — отец (санскрит)

[3]

Andha-kaara — мрак, тьма (санскрит)

[4]

Iishvar`a — господин, повелитель (санскрит)

[5]

Река Амур (Россия) — китайское название 'Хэйлунцзян' — река чёрного дракона

[6]

Svaagata — приветствие (санскрит)

[7]

Maatula — брат матери, дядя (санскрит)

[8]

С.Ширанкова. Танго семи лун

[9]

Старинное вино, изготавливаемое из особого сорта винограда 'неббиоло' ('неббиа' в переводе с итальянского означает 'туман')

[10]

Ежегодно разыгрываемое на фестивале действо, посвященное освобождению венецианских невест, похищенных пиратами из Истрии. По традиции 12 самых красивых девушек города участвуют в церемонии в качестве 'Марий'

[11]

С.Ширанкова. Гербарий

[12]

Илтон. Пестрые мысли

[13]

Мир, вселенная (санскрит)

[14]

1) надежда, ожидание 2) желание (санскрит)

[15]

С.Ширанкова. В поисках истины

[16]

А.С.Экзюпери. Цитадель.

[17]

Добрый вечер (япон.)

[18]

Небесный путь (санскрит)

[19]

Связь (санскрит)

[20]

Серебряный павильон (япон.)

[21]

С возвращением домой (япон.)

[22]

Добро пожаловать! (япон.)

[23]

Бабушка (япон.)

[24]

Солнце (япон.)

[25]

'Вся повседневная жизнь шаг за шагом — это и есть место тренировки духа' (япон.), дающее возможность что-то переосмыслить, взглянуть на себя и на свою жизнь под неожиданным углом зрения.

[26]

С Новым годом (япон.)

[27]

Яманоуэ-но Окура