От судьбы не убежать

ИВА

Занимался рассвет. Зорька только-только позолотила небосвод. Мир с радостью принимал новый день. Я же сидела на крылечке и помирала со скуки, не зная, чем занять руки. И ни души вокруг... А что вы думали, жизнь ведьмы — сахар? Вот и нет. Тоска смертная одной в лесу жить. И говорила же мне тетя. Нет, мне же самостоятельности захотелось. Вот теперь вкушаю плоды этой самой самостоятельности. Скажу по секрету, не очень вкусно. Но что поделаешь? Не возвращаться же. Вот и живу тихо и мирно. Мох культивирую, поганки с мухоморами скрещиваю и неприятностей на свою головушку не ищу. Они сами меня находят. Наследственность, блин. Все — наследственность виновата. А как еще объяснить, что девица девятнадцати лет отроду красоты неописуемой, ума недюжинного и излишней скромностью, не обремененная в лесу живет в качестве местной ведьмы.

Хотя, какой это лес? Полчаса на лошади и ты в столице. Но не суть важно. Главное призвание и независимость от докучливых родственничков. А то знаю я тетушку, заперла бы меня в самой высокой башне, чтобы я своими магическими фокусами народ не стращала, а выпускала бы только на смотрины. А я замуж не хочу. Что там делать? За пустоголового богатыря (а другими они и не бывают просто по определению) его проблемы решать. Нет уж, увольте. Если уж замуж, то только как мама с папой. По-любви! Хотя эта история и закончилась очень грустно... но ведь от судьбы не убежать — чему быть, того не миновать.

Итак, сижу я в зеркальце себя разглядываю. Ничего нового не нахожу. С красой неописуемой я, все же погорячилась. Внешность у меня, конечно, незаурядная. Наследственность. Куда ж без нее? Ведь у меня в роду кого только не было. И цари, и короли, и ведьмы с колдунами, и дриады с русалками. И это только по материнской линии. По отцовской были эльфы. Темные. Правда, у меня той эльфийской крови всего одна восьмая. Но оригинальная форма ушей и зеленый глазки мне все же достались. А еще, судя по всему, от них же и непоседливый и несколько буйный нрав. Ибо по характеру я копия отца. Меня мама его зеркальцем звала. Ну, а в плане внешности, получилось из меня нечто непонятное. Ни мама, ни папа, а вообще не пойми что. Вместо статной русоволосой лукоморки с карими глазами и россыпью веснушек, рыжее чудо, как все русалки, полтора метра ростом (дриадские корни) и типично эльфийские глаза и уши, ну и напоследок магия, тоже весьма своеобразная. Стихийная. Не в плане я стихиями (огнем, водой, землей, воздухом) управлять могу. Как раз не могу, просто мои способности официально дядей (он соответствующую грамотку отписал) причислены к стихийным бедствиям царства Лукоморского.

От созерцания себя любимой меня отвлек конский топот. А вот и неприятности пожаловали. На вороном коне мчалась к моей избушке богато одетая женщина. И не лень же ей полчаса в такую жару на коняшке своей трястись? Ведь могла же воспользоваться нестационарным телепортом (в смысле платочком вышитым махнула и уже тут стоит).

М-да... не к добру это. Не к добру. Если Василиса Премудрая собственной персоной, с утра пораньше в гости нагрянула — жди неприятностей, причем в особо крупных размерах.

— Здравствуй, Ивушка, — поприветствовала меня спешившая женщина.

— Здравствуй, тетушка, — кисло ответила я.

Ну, во-первых ей от меня явно что-то нужно. И нужно это Ей, а не мне. А во-вторых никакая я не Ивушка. Я Ива, ну если полностью, то Иветта. Это имя папа из-за моря привез. Уж очень ему эти цветочки понравились. Дядюшка всегда посмеивался, говоря, что другие из-за моря богатства везут, а он имя для дочки. На это тетушка отвечала, что с паршивой овцы — хоть шерсти клок. Надеюсь, никого не удивляет отсутствие у меня нежной и трепетной любви к родственничкам.

— Зачем ты ко мне пожаловала, царица Василиса? Аль беда какая в царстве Лукоморском приключилась? Али обидел кто?

— Ива, не паясничай. Дело есть, — перебила меня царица. — Мой Дурак, тьфу-ты, Иван невесту искать поехал.

Ну, это не новость. Двадцатилетний наследник престола, умница, красавец и до сих пор не женат. А советникам дядиным, у которых незамужних дочек хоть отбавляй, это не нравится. Такой экземпляр бесхозным ходит. Вот они и надоумили Царя-батюшку сына женить. А тот в свою очередь, чтобы и боярам своим угодить, и не обидеть никого, послал Иванушку искать себе невесту. Думал, что тому будет лень по соседним царствам-государствам разъезжать, и он какую-нибудь местную красну девицу выберет. Но братик у меня, как оказалось лентяем не был. Уже третий месяц по столицам союзных государств гуляет. Правда, от одного до другого не на верном коне ездит, ночуя в лесу, да чистом поле, а по стандартным телепортам прыгает. Но сам факт!

— И что? Нашел? — флегматично интересуюсь я.

— Да в том, то и дело, что нашел. Вбил в свою медную головушку, что без Любавы царя Птоломея дочки домой не вернется.

У меня отвисла челюсть. Ну, братик... это еще умудриться надо, так влюбиться. И было б в кого. Любава та — страховыдрина, каких поискать, зато гонору и спеси, будто она Елена Прекрасная. И это без макияжа. А при полном параде, вообще, нечто. Папа рассказывал, что есть далеко на юге дикое племя, так их вождь перед выходом на тропу войны, лицо разноцветными красками расписывает, чтобы враги от одного его вида разбегались. Так вот, Любку накрашенную даже этот самый вождь испугался бы.

— А это случаем не та, которая с черногорским князем сбежала? — уточняю я, а то мало ли.

— Та, но она не сбежала. Ее он увез против воли.

— Это официальная версия, — ехидно протянула я. — А на самом деле...

— А на самом деле, кто там скажет, как все было?

— Тетя, я, конечно, знала, что твой Дурак — дурак, но не думала, что настолько.

— Да кто ж думал? Весь в отца пошел. Богатырь. Сила есть — ума не надо. Ив, ну помоги ты ему.

— Как? Как я ему помогу? Это же безнадежный случай. Если мозгами обделен с рождения, то ничем никто уже не поможет. Тетя, во что ты меня втравливаешь? Князь же по рассказам очевидцев, мало того, что молодой энергичный правитель, интеллектом не обделенный, так еще и маг, неотягощенный моральными принципами. Да он меня в порошок сотрет.

— Не сотрет. Ведьма ты или кто?

— Так ты тоже ведьма.

— Ива, и как это будет выглядеть? Иван-Царевич с матушкой едет невесту из беды выручать. Издеваешься. После такого над нами все соседние государства еще двести лет потешаться будут. А так... Ну, в общем, благословляю тебя, дитя мое, на подвиг во славу царства Лукоморского. Я пошла.

Я аж задохнулась от такой наглости. А тетушка, благословив меня, враз засобиралась домой, смекнув, что пора и честь знать, и совесть иметь. А то я ведь могу начать возмущаться произволу монаршей особы. Так что надо исчезать, пока я молчу. Молчание, ведь, как известно знак согласия, которым надо бы пользоваться.

День по прежнему только занимался, но мысли мои теперь были заняты не чем бы себя занять, а как выступив против единовластного правителя Черногорья с таким довеском, как не обремененный интеллектом наследник престола, уберечь этого самого наследника, ну, и самой остаться целой и невредимой. О том, что мне еще ко всему этому царевну вытаскивать из родового замка колдуна вообще думать не хотелось. Посидев на крылечке в прострации часа два, я даже не заменила приближения своего 'горячо любимого' двоюродного братца Ивана-Дурака, тфу-ты Царевича, что в принципе одно и то же.

Лицезрение царственного лика, на котором крупными буквами был написан восторг по поводу ожидавшего его приключения, лично мне энтузиазма не прибавил. Скорее наоборот, идти с ним мне как-то резко перехотелось. Однако придется. Если не возьму его под свое крылышко, то в нашем славном царстве на одного наследника престола станет меньше. Но если возьму, то кто поручится, что меньше не станет на одну бестолковую ведьму?

— На ночь глядя я с тобой никуда не пойду. И пешком, тоже, не пойду! — заявляю я ему вместо приветствия.

И мелочь это, не заслуживающая внимания, что на дворе даже не день, а раннее утро. Пока братик коня напоит, пока сам с дорожки отдохнет, как раз вечер будет.

— Ну ты, Ива, и впрямь, ведьма. Я и слова молвить не успел, а ты...

— Ванечка, у меня тут твоя матушка была. В гости забегала. Догадайся, зачем?

— Соскучилась? — просиял Иван.

— Жди. За тобой просила присмотреть.

Братец сник и пробубнил:

— А я-то думал...

О! Иванушка, и думать? Даже не подозревала о том, что он умеет это делать. Но раз все же умеет, то может тогда он ответит мне на один животрепещущий вопрос.

— Ванечка, ты скажи, будь человеком, зачем тебе эта Любава? Других что ли девиц нет? Тебе именно невесту князя Черногорья подавай! Только ты учти, если он тебя не убьет, то я задушу своими же руками.

Правда особых иллюзий по поводу убиения братика я не питала. Шейка-то у него как вековой дуб. В общем, даже при желании, особого вреда этому...богатырю я причинить не смогу. И не будь он дурак, сообразил бы, что я безобидна (относительно, конечно, ведь все в этой жизни относительно). Но царевич свое прозвище оправдывал, поэтому испугался и впал в тоску великую. Думаете, повесив буйную головушку, сел рядышком и стал думу думать? Нет, зашел в дом и стал уничтожать съестные припасы. У него степень депрессии прямо пропорциональна голоду. Помнится в шестилетнем возрасте, когда у него деревянная коняшка сломалась, он с горя молочного поросенка съел, да тремя караваями закусил.

— Ваня, уйди с кухни, — подскочила я.

— Я не в кухне, — гулко донесся до меня ответ братика.

Ну, раз не в кухне, значит мой завтрак, хотя бы частично, цел. Слегка успокоившись, уже хотела было сесть обратно на крылечко, но тут меня пронзила догадка. И похолодев, дрожащим голосом вопросила:

— А где?

— В погребе.

— Вон из погреба! Там припасы на зиму! Тебе пять минут полакомиться, а мне всю зиму есть.

— Ну, чё ты, Ив, — невинно поинтересовался братик, вылезая из погреба, небрежно держа в одной руке свиной окорок (немаленький и, кстати, недешевый), а в другой... ой мамочки, синюю бутылочку. У меня аж сердце удар пропустило.

— Хорошее у тебя вино, Ива, — довольно улыбнулся этот Дурак.

— Вино? Вино?! Это не вино!!! Это зелье приворотное. Одна чайная ложка на среднюю тушку богатыря!

— Ив, я тебя люблю.

Что же сейчас будет? Он ведь полбутылки выпил.

— Ой, птичичка, я и тебя люблю. И тебя, букашечка, — затуманенный взор царевича, перейдя от меня к синице, сидящей на кустике, а затем к летающему над нашими головами шмелю, остановился на коне.

— Буян! Буян, друг ты мой верный. Родной ты мой!

Далее следовали полчаса безостановочного монолога на тему: 'Я вас люблю... за что и как долго'. За этим следовали еще полчаса нежных проявлений. Облобызал Ванечка бедного Буяна с ног до головы. Конь с видом великомученика стерпел все. Лишь его взгляд оскорбленной в лучших чувствах невинности говорил сам за себя. А я подумала, не отомстить ли братишке за то, что он на до мной в детстве издевался, послав в болото лягушек целовать. Но потом сжалилась, и даже решила напоить отворотным зельем. Он же не виноват, что дурак, ой, простите, богатырь. Опять же наследственность... Хотя слишком легко ему с рук сойдет опустошенный погреб, если я его сейчас расколдую. А я что не ведьма? Мне по законам жанра положено пакости добрым молодцам подстраивать. Итак...

— Ванечка, а ты дрова рубить любишь?

— Люблю! — последовал вполне ожидаемый ответ.

Результатом воспитательно-трудовых работ стали наколотые дрова наверное года на три вперед. Впервые за много лет я на родственничка налюбоваться не могла. Так бы и смотрела на него, так бы и смотрела. Дров наколол, воды наносил, крышу починил, двор подмел, сейчас забор красит. Может ему еще зелья дать? Ведь физический труд — первый шаг к самосовершенствованию. А неожиданно возросшую любовь к нему надо поощрять. Но поразмыслив, решила, что наглеть не буду. Пусть только забор докрасит, половики выбьет, пол в избе вымоет и в деревню за продуктами сбегает, так уж и быть сжалюсь и дам отворотного зелья.

Вот истинно, человек бесконечно может смотреть на три вещи: как светят звезды, как танцуют языки пламени, и как впахивает венценосная особа. Поэтому Царевич еще раз сбегал в деревню, узнать не нужны ли кому дрова. А что? И ему полезно, и я лошадкой обзавелась. Ну, не пешочком же мне до Черногорья добираться. А на Буяна я не сяду даже под угрозой арбалета.

День клонился к вечеру, а я снова сидела на крылечке. И снова одна. Ванечка без всяких зелий поспать любил. А тут такой насыщенный день. Мне было страшно. Страшно куда-либо ехать, страшно бросать вызов тому, кто заведомо сильнее меня. Ведь за всю свою жизнь я никуда далеко от дома не уезжала. И даже мой бунт по переезду в этот лесок был вызван не столько возросшей самостоятельностью, и тягой к независимости, а просто нежеланием выходить замуж по тетушкиной указке. Да, она, разыграв небольшое театрализованное представление с лягушачьей шкуркой, вышла за наследника престола Лукоморского, а мама — за вечного бродягу, грезившего морем, дальними странами, и лишь изредка бывавшего дома. Но я помню, как они смотрели друг на друга. Она говорила, что и один такой взгляд строит тысячи царств, и что никакие богатства не заменят любимого человека. Счастье ведь не измеряется в золоте. А любовь так вообще, бесценна. Но только кто-то не променяет ее и на все сокровища мира, а кто-то не даст за нее и медяшки.

Когда небо посеребрили россыпи звезд, я решила, что ни до чего путного я не додумаюсь, а утро вечера мудреней, и отправилась спать. Сон долго не шел, мне чудились, то какие-то странные звуки, то причудливые танцы теней. И тревожная мысль, что это последняя ночь, проведенная в этом доме, и если завтра я выйду на встречу нежданному и нежеланному приключению, то уже никогда не вернусь обратно, не отпускала до последней минуты пока, я не забылась тяжелым сном без сновидений.

* * *

СВЕТОЗАР

Полночь. Тишина. Замок — оплот княжества Черногорья мирно спит. А вот владыке его не спится. Бродит он серою тенью по коридорам, всеми силами избегая зеркал. Ибо смотреться в них он с тринадцати лет не может.

Думаете тут дело в страшном проклятии, насланном на юного отрока, или в его непривлекательности? А вот и нет. И если бы вы посмотрели на него сейчас, любые сомнения на данный счет были бы развеяны. Потому как князь Светозар одетый в тяжелый черный плащ, подбитый собольим мехом, в серебряном венце выглядел сногсшибательно. По крайней мере, незамужние девицы к его ногам мало того, что падали, так еще и штабелями укладывались. Но сам он их энтузиазма не разделял. И всякий раз глядя в зеркало думал: 'Ну, да... не урод. А очень даже симпатичный эльфенок, неопределенно-юного возраста'.

Вот в том-то было и дело. Как может быть князь Всея Черногорье — первый среди равных, хранитель традиций и устоев быть столь не каноничным? А еще имя носить Светозар — Свет Зарницы...

Остроухий тонкокостный блондин чувствовал себя скорее недоразумением, чем князем. Правда, подданным его сей факт был глубоко безразличен. Молодого правителя народ просто обожал.