Немира. Колесо судьбы

Пролог

Много месяцев Призрачная банда грабила окрестные селения и города, много месяцев держала в страхе всю округу от Черных болот до самого стольного града Смедина. Справно были сложены ее ребятки, хитры, быстры да умом не обделены. Бугай, к примеру, одной рукой бегущего мерина укладывал. Ветряк с тройным наваром умудрялся сбыть награбленное да ни единого следа после себя не оставить. Репенья умел любой птицей пропеть, любым зверем прокричать, а уж человечий голос подделать — для этого и горла не напряжет. Бывает, дождется банда, пока богатый хозяин двор свой покинет, Репенья тут как тут. Сторожевых псов тихим лаем успокоит, а дальше: открывай, мол, женушка, вернулся я. Дура-баба сама и впустит подменного мужа. А когда глаза на лоб от вида десятка бандюг в сыромятных кожах на лоб полезут, а рот для крика распахнется, так поздно уже: кляп и веревка справно свое дело сделали. А если не устрашится детей под угрозу поставить и все ж таки попытается утаить о скарбе нажитом, тогда за дело любитель женских ласк Поята берется. Но то лишь с дозволения главаря — самого Лисицы, мастера темных дел, князя грабителей да воров. Вот уж кто на редкость смел да умом изощрен. Против него даже у десятка вышколенных воинов шансов было немного. Откуда пришел этот ухарь с медной кожей, по-восточному раскосыми глазами да ранней сединой на висках, где почерпнул столько страшных бойцовских умений да ухищрений, не знал никто. Да только селяне между собой шепотом поговаривали: здешний он, от насилья зачатый и рожденный, да матерью в услужение заезжему купцу проданный. Оттого и злобу с обидой на всех людей имел. Оттого его черное сердце желания жить по чести да правде принять было неспособно.

Долго мучились люди от нападок "прожорливых" налетчиков, что ни полудохлой коровой не гнушались, ни мешком муки, не раз в Смедин за помощью посылали. Да все ж изловить банду никак не удавалось. Грабители-кочевники быстро снимались с места и в один час на крепких жилистых конях пропадали из виду. Да так ладно пропадали, будто растворялись в воздухе или к самой Паляндре под землю спускались. Не зря ж их Призрачной бандой звали. Но, конечно, прятались они не в царстве страшной богини, а в диких лесах, что за Черными болотами расстилались, куда обычный человек и носа не показывал. Ведь всем известно, что чащобы те всякой нечистью, нежитью, ведьмами... да мало ли чем еще полнятся.

Но однажды настал момент, когда Лисица совсем одурел от жадности и безнаказанности. Вот тогда-то и была допущена роковая ошибка. Сдобренный хмелем главарь поддался уговорам новичка и повел своих не менее одурманенных брагой молодцев к ленивой полноводной Горыни. Там напали они на судно, что князю дань везло. Но и моргнуть не успели, как навстречу им выскочил десяток бывалых латников, да в один миг повязал разъярившихся больше, чем следовало для боя, грабителей, потерявших от крепкого напитка меткость и проворство. Только новичок и удрал.

Сыро. Холодно. В углу пищат крысы, дожирающие роскошный завтрак — полную миску драников с грибами да сметаной. Что-что, а кормили в Смедине знатно... приговоренных к казни. Лисица к пище так и не притронулся. Нет, не брезговал, да и крыс с детства не боялся. Пожелал бы — вмиг разогнал. Да только не хотел — желудок еще с вечера прочно прилепился к спине. Тут и маковой росинки не проглотить, не то, что с обильной снедью справиться. Лисица знал, слишком хорошо знал, что однажды настанет час расплаты за все те непотребства, что творила Призрачная банда. Вот только представлялось это совсем по-иному. Старая Юга искусной ведьмой была и попусту болтать не стала бы. А она совсем иную кончину главарю предсказала: в бою от меча. Никак не на дубовой плахе в окружении дюжины висельниц на Казинке, самой позорной, самой вонючей площади, которая располагалась в нижней части Смедина и была намеренно сконструирована так, чтобы все смрадные стоки города стекали сюда по затейливой системе рвов. Именно тут, как ее еще называли, на Смердящей площади, нечистоты замедляли свой бег, "раскрашивая" и без того несвежий воздух отходами людской жизни.

Казнь должна была состояться в полдень, дабы солнце, набравшее полную силу, могло своими яркими лучами осветить всю справедливость княжеской власти. И хотя с неба еще не сползли розово-лиловые рассветные всполохи, горожане уже подтягивались в предвкушении посмаковать славное действо в первых рядах. Самые умные заняли места еще с ночи. Целыми семьями дежурили. Еще бы! Такое представление. Вот уж где все взаправду, вот уж где реальность. Какой скоморох? Какой балаган? Когда чинно выйдет статный палач и занесет блестящий топор над склоненной головой... Стольный град, поди, и забыл уже, когда лишали жизней сразу тринадцать человек. Вернее, грабителей, насильников и убийц. Для купцов, дружины уже установили лестницу с пятью широкими ступенями. Укрыли расшитыми коврами, чтоб, не дай боги, никто не простудился. Осень, все ж. Лисица ненавистно сплюнул и снова поднял голову.

Крохотное окошко выходило прямо на место казни. Ни толстая проржавелая решетка, ни сгущающаяся толпа не мешали разглядеть дубовую плаху, в которой уже торчал топор, зловеще поблескивавший в лучах восходящего солнца, да пеньковые петли, покачивающиеся в унисон в зловещем ритме. Знал старый князь, как заставить заключенного хоть отчасти испытать то, что чувствовали его жертвы. Острог намеренно выстроили так, чтобы даже его нижние оконца, на полтора человечьих роста возвышались над землей. В Смедине тюремных ям не жаловали, как в других городах. Ибо в тех от сырости да собственных испражнений люд слишком быстро в калек превращался, а то и вовсе помирал. А это было отнюдь не в пользу казны. Смекалистый и умный был старый князь — много толковых указов составил. Среди них был и такой, согласно которому всем осужденным за хулиганство и прочие мелкие пакости надлежало не в ямах гнить, а приносить пользу по своим умениям (которые почему-то всегда обнаруживались в изобилии) в сухих тюремных комнатах с широкой лавкой, тюфяком да отхожим местом. И только на первых этажах был холодный земляной пол да крысы, дабы лишний раз напомнить, чего заслуживал за свои деяния осужденный на казнь.

Лисица несколько раз сжал-разжал озябшие пальцы, присел-встал в безуспешной попытке разогнать по телу тепло, но от оконца так и не отошел. И вроде можно было не глядеть, да ноги словно приросли к полу, а взгляд, как назло, не сосредотачивался ни на чем, кроме дюжины висельниц, плахи да топора. Крепко Паляндру ждут, коли такую казнь задумали. Это лелеяло черную душу ухаря. И страшило.

Рука опять потянулась к жбану, еще одной милости князя для приговоренных к смерти, но вовремя была одернута. Не час еще. Хмель до казни выветриться успеет, а ощущение реальности только четче станет. Не дело. Лучше перед самым выходом весь мед залпом выхлебать. Вот тогда навеселе и Паляндрушку привечать можно.

Появились ставщики. К ним сначала несмело, а потом все уверенней подтягивался народ. Конечно, и на этот счет имелся свой указ, но только кто устоит против легких денег? Даже стражники участвовали в ставках, оттого и смотрели на сие действо сквозь пальцы. Лисица криво усмехнулся, предположив возможные варианты: "С какого раза отрубит палач голову?", "Закричит ли осужденный?", "Повинится ли прилюдно в содеянном?"... В общем, все обыденно, без новшеств. Ведь не зря говорят, что самый короткий путь — тот, что знаешь. Так почему это нельзя отнести к деньгам? Проверенные ставки всегда приносили звонкую монету. Тем более на этот раз было, где развернуться. Не каждый день одновременно казнят тринадцать бандитов. Вернее не совсем одновременно. И тут князь постарался. Сначала одного за другим станут вешать подельников, а уж после дойдет очередь и до главаря...

Дневное светило перекатилось на середку лазурного неба слишком споро. Как ни старался Лисица, так и не сумел припомнить ни одного дня, что так стремительно несся к ночи. Топор блестел все ярче, петли качались сильнее. Алые, словно обагренные кровью знамена с изображением орла, несущего в когтях солнце, неистово трепетали. Вот уже и знать стала подтягиваться. А как явится князь, так и начнется... И он явился, не прошло и четверти часа. Никогда не опаздывал. Седой, в простоватом кафтане на лисьем меху, скрюченный (никак подагра совсем замучила) проковылял в центр лестницы, не глядя на протянутые руки дружинников, стремящихся поддержать, и тяжко опустился на золотой ковер. Ему давным-давно прочили смерть, да только Паляндра до сих пор не решалась подступиться. То ли любовь народа сдерживала кровожадность богини, то ли главный чародей Нежила Зимович отыскал источник бессмертия. Год от года князь не менялся, разве что голова становилась седее, а спина сильнее пригибалась к земле.

Лучники, как водится, дежурили на каждом выступе, балконе, крыше. Да и внизу спин в алой форме было не счесть. Стражники знатно несли службу, и только несведущий в воинском деле мог принять спокойствие на их лицах за скуку. На самом деле зоркие глаза реагировали на каждое движение, обращенное в сторону князя. Тут даже муха не пролетела бы без разрешения. Хотя особливой нужды в такой защите не было. Старого князя без памяти любил, что простой люд, что богатеи. Ибо на редкость он был справедлив и умен. Ну, а если бы в город ворвался враг, что само по себе почти невероятно — с таким-то укреплением — то подле князя всегда был верный охранитель, что владел хитрым видом боя и умел не то, что крепкий кулак отвести, стрелу на лету дланью отбить. Да еще меньшой брат, закаленный боями да каждодневными тренировками. Вон и сейчас, когда вся знать о предстоящей казни болтает, Гольш Всеволодович, младший княжич, хранит молчание. Да внимательным взором площадь обводит.

Лисица крутанул ступней, потом другой, разгоняя набежавших от онемелости мурашек и замер, готовый поклясться, что на нем задержались глаза молодого княжича. А завидев заигравшую на бледном лице улыбку, снова сплюнул от ненависти и бессилия. Глашатай объявил о начале казни. По спине главаря Призрачной банды снова побежали мурашки, только теперь не от холода и даже не от долгой недвижимости.

Первым на площадь вывели Пояту. Толпа загудела, заулюлюкала. Отовсюду в красивого юношу полетели плевки. Бабы завопили. Видимо, среди зрителей были не только горожанки. Но вместо злости или страха на лице осужденного заиграла плутоватая усмешка. А дальше Поята рассыпался в воздушных поцелуях и неприличных телодвижениях, предназначавшихся исключительно бабам. Прервал этот балаган точный удар в челюсть, а затем другой — по чинному месту, чтоб неповадно было выставлять. Очухался юноша уже в петле, но не успел толком расплыться в окровавленной улыбке, как палач выбил из-под ног опору. Следом повесили Ветряка, Сивого и Белку. С Бугаем пришлось повозиться. Хоть и тяжел тот был от роста да мускул, а слишком долго дергался в пеньковом обруче — невиданно могучая шея сыграла с хозяином злую шутку. Когда кто-то в толпе не выдержал и заверещал, а следом этот писк подхватили десятки взволнованных голосов, князь смилостивился и едва заметно кивнул — крепкий палач навалился Бугаю на плечи — и ухарь, наконец-то, издох.

Репенья устроил целое представление — мол, помирать, так с музыкой. Заливался иволгой, дроздом, ухал филином, кричал петухом, а когда разразился соловьиной трелью, так бабы уже плакали навзрыд и молили князя о пощаде. На предсмертном вздрагивании подельника Лисица обнаружил себя вцепившимся в металлическую решетку. Пальцы побелели, тело покрыла испарина. В этот момент он ненавидел всех и мечтал исчезнуть. А еще страшно желал остаться в живых.

Настал черед Вирша. Лисица похолодел еще больше — странное время настало — теперь жизнь исчислялась не в веснах, не в седмицах и даже не в часах, а в подельниках, ожидавших казни. Всего шестеро. Главарь, что было сил, рванул толстые прутья, но решетка даже не скрипнула, не шевельнулась. Будто намертво срослись металл и камень. На лице молодого княжича снова мелькнула довольная улыбка.

Пот ледяными струями катился за шиворот. Пятеро. Четверо. Топор блестел все ярче. Мокрая насквозь рубаха липла к телу, разгоряченные мысли метались в голове. Видимо, из-за балансирования на грани паники Лисица и не услыхал, как отодвинулся засов, визгнула и распахнулась дверь.

— Что, не хочется помирать?

Знакомый голос с трудом добрался до сознания. Главарь резко обернулся и едва удержался, чтобы не протереть глаза. На пороге стоял Новичок. Тот самый, что науськал податься к Горыни. Только сыромятные кожи сменили дорогие изумрудные одежды, без вычурности, однако такие не каждый корабейщик себе позволит.

Кулаки сжались сами собой. А в следующий миг Лисица уже стрелой летел на предателя. Но костяшки не задели даже зеленой ткани — из-за спины гостя выскользнул невысокий человек и одним движением ноги отправил нападавшего обратно к оконцу. Приземление оказалось довольно болезненным. Ярость от этого только разрослась, но Лисица сумел с ней совладать.

— Ну-ну, — снисходительно улыбнулся Новичок, потерев родинку в виде звездочки над губой, но даже не попятившись. Видимо, уверен был в мастерстве своего охранителя. — Я по делу.

Главарь нарочито отвернулся к оконцу, злобно поджав тонкие губы. Хуже все равно уже некуда, разве что пытки, но того в Смедине отродясь не бывало. К висельнице между тем подвели Заячью Губу. Осталось всего трое.

— Так вот, — дружелюбно продолжил предатель. — Умирать совсем не обязательно.

Лисица перестал дышать, но поворачиваться не спешил, взглядом провожая еще одного подельника.

— Есть человек заинтересованный сохранить твою жизнь.

— Что взамен? — взгляд метнулся к Гольшу и снова уперся в висельницу. Вид дергающегося в пеньковой гривне десятого подельника заставил поторопиться.

— Незыблемая печать.

— На что? — угрюмо отозвался Лисица и скривился, увидев, как Ясень то плачет, то хохочет, то поет — никак умом тронулся. Предатель тоже подошел к оконцу. Главарь с трудом удержался, чтобы не воспользоваться опасной близостью и не попробовать снова пустить в ход кулаки.

— Не все ли равно? Все лучше, чем на плахе сгинуть.

С этим трудно было поспорить.

— Решай, у тебя осталось совсем мало времени.

"Всего один", — пронеслось в голове главаря.

— Согласен.

— Вот и ладно, — новичок подал кому-то снаружи знак рукой.

Когда последний подельник отправился в распростертые объятия Паляндры, сердце Лисицы забилось как дикая птаха в клети. Воздуха вдруг стало не хватать. Гость хмыкнул и, напоследок бросив: "Скоро за тобой пожалуют", вместе со слугой покинул острог. Главарь судорожно сглотнул и, запоздало осознав двоякость услышанной фразы, уставился на дверь. Но ведь согласие на печать дано... Время текло, крепкая охранительница не шевелилась.

Вдруг Казинка взревела. Лисица кинулся к оконцу и тут же ощутил, как расширяются от увиденного глаза. К плахе вывели человека, статью да волосами здорово напоминающего его самого. А вот лицо... Похож или не похож — углядеть это в кровавой маске, на которую то походило, было невозможно (и это в Смедине, где дальше розг никогда не заходили!). Толпа неистовствовала. Бабы зашлись в непрерывном вое, мужики трясли кулаками, подначивая палача отвести черную душу в Навье. Подменный главарь крутил головой и пытался что-то сказать. Но когда толпа стихла — не пропадать же главной ставке — приговоренный промычал что-то нечленораздельное.