Лис и листья

Дыхание близкого шторма оплетало скалы запахами моря и струйками цветастой листвы. Осень вступила в свои права, знаменуя смену сезонов парадом бурь, что скоро отрежут побережье надёжнее любых барьеров — не с утлыми людскими щепками соваться в этот пролив, не зря крупинку земли на горизонте именуют Страной Водоворотов. Два течения, с севера и с юга, сплетаются здесь так, что и летом-то не всякий корабль и не каждый знаток нинпо проведёт, а уж зимой и осенью... зато вид на буйство природы замечательный. Для того, кто в силах оное буйство пережить.

Тот, кто сейчас лежал в небольшой долинке рядом с водопадом, мог. Как мог и в любой момент, хоть посреди зимы, встать и перейти горы, в которых (он сам не раз видал) птицы легко замерзали на лету, даже призывные. А вот чтобы пересчитать других способных на такое, ему не понадобилось бы даже всех конечностей; учитывая же, что кроме мрачноватого, хотя и красивого вида, здесь не имелось ни ценных руд, ни редкой дичи, ни особых трав, сложно было ожидать, что его уединение кто-то нарушит. Не найдётся ещё в этом мире такой ду...рр-ра!!!

Невесть откуда (ну да, его козырем чуткость не была никогда, в отличие от силы) подкравшийся сине-голубой сполох соскочил со скалы на плечи отшельнику и начал драть ржаво-огненную шерсть.

— Ты! — взревел лежавший, взвиваясь на задние лапы и распушив хвосты. Нахалку, впрочем, это не проняло, как и яки, от которого заплывшая в пролив касатка чуть не рухнула в водоворот. Грациозно изогнувшись, она ушла из-под удара, так что два рыже-пламенных потока чуть не хлопнули её жертву по башке, и, скатившись огнистым клубком прямо под нос сородичу, насмешливо мявкнула.

— Мат-тян! В таких случаях надо говорить Мат-тян, в крайнем случае Мататаби. Так люди приветствуют родственников.

— И вовсе не так, — пробурчал гигантский лис, аккуратно укладывая меж камней девять хвостов и вбирая выпущенную было ядовитую чакру. — Опять чего-то не дослушала и выдумываешь.

— Тебе-то откуда знать, — фыркнула синяя в тёмных разводах кошка. — Сидишь тут как сыч... нет, как Санби! Только и делаешь, что на воду пялишься!

— Не только. Хотя это не твоё дело. Сама бы лучше от людишек подальше держалась, а то добром это не кончится.

— Да ладно, что они могут? А с остальными скучно — салочки я не люблю, зануд тоже, а Шукаку только и может, что ветры пускать... Что смешного?!

— А говоришь, я людей не знаю... и ты не права. Среди них уже появились те, чей объём чакры уже сопоставим если не с твоим, то с Песчаником. До Отца им, конечно, далеко, зато всяких печатей для контроля понапридумывали массу.

— Откуда ты... а, ну да, — понятливо кивнула Мататаби, проследив взгляд собеседника на горизонт. — За этими подсматриваешь. Но они нам не враги.

— Они — да. Но и не друзья, а ведь есть и другие, кто о нас вообще ничего не помнит. Зато видит силу, которая им не принадлежит. И хочет её либо забрать, либо...

— Можно подумать, они потянут, — совсем по-кошачьи фыркнула Двухвостая. Лис только тяжело дернул ухом и ничего не сказал. Не дождавшаяся более внятной реакции собеседница покрутилась на месте и свернулась клубком, тоже уставившись на океан. Рядом тяжело опустилась морда Кьюби, обдав огнистую шерстку знакомой теплой чакрой. — Хотя в чём-то ты прав. А помнишь, как было хорошо вначале? У нас были люди, с ними было весело...

— И чем всё кончилось? — вздохнул пылающий мрак рядом. — Да и не помнят они уже. Даже потомки Отца всё забыли... только силу и видят...

Некомата покосилась на друга и родича... и не стала переспрашивать, откуда вечно угрюмый одиночка это знает. Ведь вечно же ныкается по разным углам так, что даже она порой годами найти не может! А потом лежит вот так вот, и в яки вместо злости такая тоска... ну уж нет!! И нечего тут дергать всякими длинными — отрастил, понимаешь, ухи в пол-неё размером... и машет перед носом у честной кошки!!! Ну держись!..

Девятихвостый снова взревел, распугивая чаек со скал. Проплывай где-нибудь неподалёку отчаянный торговец, и морской фольклор пополнился бы сказочкой о тот, как кто-то из ками вздумал биджу на блесну ловить: очень уж сложно было разглядеть за мельтешением хвостов разбушевавшегося Кьюби милую пушистую кошечку. От этой мысли Мататаби одолел смешок и хватка ослабла... за что она тут же и поплатилась. Хитро вывернувшееся ухо вынесло её встречным курсом прямо в захват из трёх рыжих хвостов... а четвертый подло ударил! По... сзади!! Мря-яя!!!

...

— Эй! Ниби... Мататаби, ты что, обиделась? Мат-тя-ан?!

— Дурак! — не ответить явно сожалеющему Кураме она не смогла. Но и прощать вот так сразу не собиралась. — Кто ж так делает?

— Ну... люди твои любимые, — Лис никогда особо не ладил со словами, но выглядел при этом настолько мило! — Когда кто-то совсем не соображает, его воспитывают. Вот так.

— Так? Так детёнышей воспитывают! Маленьких, которые не соображают! — возмутилась Некомата, разворачиваясь к облегчённо оскалившемуся собеседнику.

— А ты большая, значит?

— Да! — Двухвостая приняла свои истинные размеры, глядя теперь сидящему Кураме-бака прямо в глаза. Да, она не такая здоровая, зато изящная!

— И взрослая?

— Ага, — кошка подобралась, заметив в вертикальных зрачках озорные искорки. Как она по ним скучала!

— Значит, и наказывать надо по-взрослому. Подставляй уши!

— Сперва поймай! Мя-а-у!!!

Как это всё-таки здорово, бежать по горам, перепрыгивая с утёса на скалу, задевая боками одинокие сосны, распугивая стаи птиц... а потом в небольшой долинке у ручья затеять шутливую возню, путая иллюзиями сильного, но такого толстокожего преследователя... и проиграть. И с боевым кличем ринуться мстить за невинно поруганный хвостик — а ведь обещался за ухо! Не смей, догоню!..

И снова, и снова. А потом прилечь под теплым пушистым боком и смотреть, как мокрую вредную воду сменяют пушистые хлопья, перекрашивая всё вокруг под её цвет... и задремать до весны...

* * *

— Ну и где она?

— Где-то здесь, точно. 'Синий огонь' в последний раз видели неподалёку к западу. А до того — ещё западнее.

— Крестьяне.

— Именно. У голоногих мозгов не хватит такое выдумать. Да ещё в пяти разных местах.

— И что она в этих скалах забыла?

— Тишина!

— Да, тайчо.

— И смотрите по сторонам. Не мы одни такие умные, чтобы вычислить срок.

— Зато остальные не дружат с 'оленями'...

— Кацу, харэ язык распускать!

— Ну почему же, я бы послушал.

— А...

— ...

Вот так бывает. Старая подруга что-то давненько не заглядывает, так что со скуки ты отправляешься её искать. А находишь... этих. И плевать, что когтями в рост человечишки пытать неудобно — жизненный опыт бывает разным, но никогда ненужным; а добрая порция яки и ядовитой чакры тоже годятся. По дороге он снёс ещё пару кучек двуногих. Можно было и больше, но важнее было пройти по знакомому, но такому слабому после возрождения запаху чакры. И успеть. Рыжая из ЭТИХ, что-то втиравшая неудачно засевшей на островке Двухвостой (и когда эти козявки научились держаться на горном потоке?), удачно подвернулась под лапу при приземлении. А остальные... с ними его не сдерживала память об Отце. И заготовленные свитки с печатями были никак не рассчитаны на Его ярость.

Свидетелей не осталось. Пяток Бомб так перебаламутил ветра и воды1, что даже белоглазые мальки ничего бы не нашли. А они ушли дальше вглубь гор... и свернули. Слишком близко находилась его лёжка к тем, кому больше не было веры. С забывшими былое Рыжими он разберётся потом, а пока... укромное место у него не одно. И там тоже красиво.

— Она говорила, я сама виновата, — Мататаби ... нет, Мат-тян молчала трое суток бега через пещеры и ущелья, не кривясь даже когда пушистые лапки с потускневшим узором ступали прямо в воду. И только теперь он вздохнул с облегчением.

— Больше верь. Люди обожают оправдывать свои действия, — буркнул он, прикидывая как лучше: свернуть ли к пронзающим облака пикам, где расположились очередные любители силы Отца, или же пройти краем территории железнобоких, а дальше пробежаться по морю? Конечно, там может оказаться случайный корабль, но вряд ли — напрямки из Страны Снега в Железо мало кто плавает, конкуренты они на рынке металла. Да и зима на дворе...

— Говорила, что я убивала и ела людей, — в голосе Двухвостой было что-то... Курама предпочёл отвлечься от размышлений и внимательно посмотреть на подругу.

— Правда, что ли?

— Я этого не делала!!!

— Тише, тише, — черно-рыжая морда легла Некомате на плечо, приглаживая искрящий чакрой мех. — Даже во сне?

— Да... а при чём здесь...

Курама вздохнул и поднял голову. Мататаби только недоумённо глазела на внезапно посерьёзневшего друга.

— Видишь ли... Ты последышей от того вздорного детёныша Отца помнишь? У которых глаза пятнистые?

— А, которые зыркнут, и в голове такой визг неприятный?

— Они самые. Этот визг, он не просто так. Они им других запутывают. Так что те видят, что им велят, или вообще теряют власть над собой.

— Других... людей? — Кошке вдруг стало страшно. Всегда такой уверенно-угрюмый, Лис словно спал наяву. Она... она была не уверена, с ней ли он ещё говорит!

— Не только. От силы зависит. Те, у кого в глазах не просто пятна, а рисунок, могут и на нас влиять. Перехватят контроль над чакрой — и всё. Ты словно спишь и видишь, что они твоим телом делают. Противно, только недолго, гляделки у них быстро устают; но на какой-нибудь городок хватает.

— Я не знала, — почему-то ей было... стыдно? Курама отрывисто мотнул ушами.

— Откуда? Они ж гордые, им сильнейших подавай. Подкрадутся, пока спишь, печатями завалят... трусы поганые. Потому и не держится поводок, что сами себя боятся, — на её недоверчивый взгляд Лис только хмыкнул. — Боятся, боятся. Изнутри это, знаешь ли, хорошо видно. Меня боятся, торопятся радоваться своей силе, пока та не кончилась. Себя боятся, что вот сейчас как сделают что хочется, а не что надо. И ненавидят. Себя, меня, тех, из-за кого в это ввязались.

— Отец говорил, страх и ненависть ходят рядом, — Мататаби сама не знала, зачем это говорит. Наверное, чтобы не пустить наружу колкий комок, ворочавшийся между желудком и горлом.

— Правду говорил, — хмыкнул сильнейший из них. — Они ж за мной ходят не потому даже, что сила нужна — им в кайф, что эта сила их, а не лесовиков. Бешеные, одно слово. Хотя с теми мы по своей воле ходили, и куда дольше... это кстати, и против глазастых помогает.

— Что?

— Завести своего человека. Ты тогда сразу в горы ушла, а я с Лесными пару их поколений пожил. Пока дичать не начали... Так вот, можно на человеке сделать такую печать, что за ней как бы пещера получается. Ты там можешь отдыхать спокойно, потому что любой, кто захочет влиять на тебя, сперва должен сломать твоего человека.

— Ага, а если он умрёт, то и тебе с нуля восстанавливаться, — комок почти вывалился из пасти, но Мататаби чудом сдержалась. Нельзя, нельзя, он же не знает...

— С чего бы? — удивление друга было неподдельным. Неужели... — Печать ведь дело добровольное, хочешь сиди, хочешь уйди. Тем более, если выскочил, можно и отомстить.

— Отомстить? За этих? — её всё же прорвало. Мат-тян вспыхнула неиллюзорным огнём. Образ Двухвостой задрожал, рассыпаясь переслаивающимися, неполными, распадающимися иллюзиями; такими же как льющиеся весенним ливнем слова.

О том, как она встретила человеческое поселение в горах. Как жила рядом, порой обнаруживая возле лежки то тушу оленя, то красиво пахнущие цветы. Как однажды заговорила с перепуганной девочкой в красно-белой одежде...

Она приходила и уходила... Иногда — если была рядом и в духе — исполняла мелкие просьбы, вроде отогнать шайку человечков с железками или сбежавшего призывного. Как-то даже сорняки пожгла — какой-то придурок достал из старых подземелий изменённое растение с повышенной урожайностью. Нет, плоды у него были вкусные и росли буквально на глазах, но оно ведь и жрало немеряно! Смотрела на фестивали, проводимые прямо под её любимой скалой... девочка, а потом женщина, а потом снова девочка, но уже другая... появлялась постоянно, точно ждала её.

А потом очередная красно-белая пригласила её в деревню. 'Будет подарок' — сказала она отвернувшись. И пахла неправильно. Так неправильно, что Кошка пошла просто из любопытства, что же там происходит...

Происходили люди. Чужие, несколько десятков с железками; и даже парочка таких, о каких её предупреждал Курама — чья чакра была пусть и ничтожна, но хотя бы измерима по её меркам, почти как у бесхвостых детей Отца. Так что сначала она даже обрадовалась... а потом стало поздно.

Бой она запомнила смутно. Зато очень хорошо — темную тесноту, постоянно тянущую из неё силу. Бесило невероятно, она жгла, рвала когтями, завешивала всё, что можно иллюзиями... последнее, как ни странно, оказалось самым действенным. Однажды теснота порвалась, и она почти вылезла сквозь одного из тех, кто был тогда 'подарком'. Но он был тесным и хрупким, так что вместо этого она упала вслед за ним в реку Сандзу2.

А когда воскресла, бросилась к своему старому лежбищу. Времени прошло не так много, она сможет спросить у той — зачем она её предала?.. Но спрашивать было не у кого. Деревня сгорела. Давно. И никто не похоронил мертвых. А разрубленные кости в бело-красном тряпье лежали у красивой конуры под её любимой скалой...

Мататаби там ждали. Темнота больше не была такой тесной, и устроена стала хитрее. Но и она теперь знала, что делать. Кошка не стала полагаться на случай, и в первый же раз, когда тот, снаружи, всерьёз потянулся за её силой, отдала полной мерой. Даже сразу обернула её огнём... и счастливо упала в темноту — в этот раз у неё был план...

Было трудно. Два возрождения подряд — не шутки даже для Хвостатых. Но она всё же сумела, дошла, добралась туда, где ей могли помочь. И он успел... но ПОЧЕМУ ТАК ДОЛГО?!?

...Она уже сама не понимала, что несёт, перескакивая с темы на тему, путая вопросы с ответами, благодаря и ругая всеми словами, какие успела выучить за эти жизни. Это было жалко и страшно, почему Курама ещё не бросил её?... мохнатая лапа вбила силуэт из зыбкого небесно-синего пламени в дёрн, окутывая тяжелой ржой чакры. Три тяжелых мохнатых потока обвили тело, а ещё один... ударил... да как он... МРЯЯЯ!!!

Это не была обычная весёлая возня. Это была не драка и не объятья. Всё вместе и что-то ещё, отчего тяжесть выплёскивалась из души с воем и мявом, а та ерунда, что мешала пробовать новенькое, бесследно ушла на перерождение. В какой-то момент чужая мохнатость скользнула по телу особенно остро, легко прикушенное ухо не вырвалось, а скользнуло на волю... и рассудок оставил свой пост. Пространство и время утратили смысл, осталось только стремление и любопытство, и вихри чужой чакры и плоти, скользящие вокруг и насквозь, везде, где надо — только не здесь! Бака... — и пламя лжецов, нераздельное с тяжелым рыжим ядом. И ветер, и после, которое, оказывается, тоже удовольствие, хотя и другое...