Волчица и пергамент. Том 7

Исуна Хасэкура

ВОЛЧИЦА И ПЕРГАМЕНТ

Том 7

Перевод с японского на китайский — У Сунъянь, перевод с китайского — GOOGLE

Интерпретация перевода — О.М.Г.

Иллюстратор: Дзю Аякура

ПРОЛОГ

В этот день Коул взял камень размером в ладонь и принялся затачивать кинжал, который всегда носил с собой. Вдали от дома, посреди моря ему оставалось одно занятие. Для этого надо было сначала, умеряя нажим пальцев, чтобы не порезаться, заняться очень обыденным и нудным делом, быстро отвлекавшим от своих проблем. Если перестараться, лезвие слишком истончится, и любой кузнец с улицы сможет над ним поиздеваться.

Коул взял тряпку и вытер холодную сталь кинжала, его взгляд окинул кожаную чернильницу и три пера, разложенные на столе. Три мощных молочно-белых гусиных пера, длиной от локтя до кончиков пальцев, все три — маховые перья, их всего несколько в каждом гусином крыле, каждое неустанно трудилось когда-то по воле своего хозяина. Коул нередко безотчётно поглаживал такое перо, когда задумывался о чём-то.

У гуся два крыла, левое и правое, и перья на них изогнуты зеркально относительно друг друга. Спорам людей о том, которое направление изгиба удобнее, чтобы перо держать в правой руке, никогда не суждено закончиться. Коула этот вопрос не занимал, для него была важна лишь толщина пера — чем меньше, тем лучше. Он зажал перо левой рукой, заточенным кинжалом срезал наискосок кончик и лёгкими движениями стал править. Кончик подрезался до тех пор, пока срез не примет подходящий угол, но Коул всегда срезал очень много. Ему нравилось, когда перо тонкое, ему казалось, что это придаёт почерку какую-то торжественность, а кроме того, чем убористей почерк, тем больше текста помещается на лист бумаги, это позволяло сэкономить.

Правда, острое перо набирает в чернильнице меньше чернил и легче ломается, а для людей с крепкими руками такое перо вообще непригодно. Особенно для тех, сила плеч которых делает их почерк размашистым, с сильным наклоном вправо.

Коул чуть улыбнулся и в завершение прорезал в кончике пера канавку. В неё наберутся чернила, чтобы создать для него на бумаге целый мир. Затем зажёг свечу, чтобы при её свете удостовериться в результатах своих усилий, вытер перо и опустил в кожаную чернильницу.

Подумав о том, что все книги мира, практически вся мудрость мира созданы усилиями многих людей, слившихся в единый поток, Коул ощутил, что сам он тоже является частицей этой великой реки.

Он дотронулся пером до края чернильницы, давая стечь лишним чернилам, и поднёс его к бумаге.

Перо без сопротивления заскользило по бумаге, оставляя за собой вязь изящных изгибов.

Глава первая

Через две недели после того, как разрешилась, наконец, ситуация в торговом городе Рабон, в котором слухи о кораблях-призраках породили череду событий, завершившихся серьёзными волнениями, Коул и Миюри отправились обратно в Раусборн. В море, зажатом между берегами острова Уинфилд и большой земли, круглый год течение несёт воды на север, и перемены в погоде слабо на него влияют. Сейчас же погода стояла отличная, так что на верхней палубе под лучами солнца, светившего с бескрайнего голубого неба, было даже жарко.

Череда событий и волнения в Рабоне привели к тому, что Коула свалил с ног сильный жар, из-за которого пришлось несколько дней пробыть в постели, и сейчас для него было правильным погреться под горячим солнцем.

Глядя на пронзительно-голубое чистое небо, трудно поверить, что корабль-призрак действительно существует, ощущение было таким, что он растворился где-то высоко-высоко или остался в прошлом сном, навеянным лунным светом.

Золотое солнце сияло в безоблачном небе, и Коул, щурясь и глядя на ослабленный ресницами солнечный диск, поднял руку, чтобы заслонить его. Ему приходилось слышать, что некоторые моряки с хорошими глазами способны на противоположной от солнца стороне разглядеть днём не только бледную луну, но и тусклые звёзды.

После этих шумных событий Коул стал чаще смотреть в небо. Потому что небо всякий раз напоминало ему о той металлической сфере, которую он увидел в доме старого аристократа. В последнюю ночь той суматохи он из дома старого Нордстоуна посмотрел на небо в окно и увидел жемчужно-золотую луну, и сфера показалась ему похожей на ночное светило.

Когда-то в доме Нордстоуна жила женщина-алхимик, не страшившаяся запретов Церкви, было бы естественно предположить, что сфера подпадала под один из самых строгих из них.

Эта сфера отражает истинное лицо мира? — пробормотал Коул, схватившись за символ Церкви на груди. Есть немало причудливых представлений, вроде мира, поддерживаемого огромной черепахой, или обрыва, которым кончается море по другую его сторону, и об этом можно прочитать в древних книгах. Вся эта история походила на сказку, которой обманываются лишь дети, взрослые же верят уже во что-то иное, каждый во что-то своё, но, тем не менее, эта история обладала странной убедительностью. Та металлическая сфера, вероятно, отображала строение мира, исходя из извечного представления о сферичности мира.

По слухам, алхимик, жившая в доме Нордстоунов, много лет искала новую землю и однажды вдруг исчезла. Если она последовала за новой землёй, она должна была узнать, как устроен мир на той стороне моря на западе. Было бы нелепо пройти путь до другого края моря и упасть там с обрыва, угодив в огромный водопад.

Но если бы об этом узнала Церковь...

Есть то, о чём нельзя говорить никогда, то, что не может существовать. Вроде не-людей, понимавших человеческую речь и иногда способных принимать вид людей. Коулу было стыдно за Церковь, но сфера могла доставить немалые неприятности. Так что отсутствие сферы в доме во время второго посещения старого Нордстоуна, когда вся суматоха получала своё разрешение, можно было счесть большой удачей среди неудачных обстоятельств. Потом из-за жара у Коула не было возможности расспросить о сфере Нордстоуна, а её саму можно было принять за дурной сон или просто какую-то ошибку.

Забыть обо всём этом должен был верный служитель Бога, каким считал себя Коул. Но если всё же когда-нибудь придётся устремиться на поиски новой земли, это может оказаться затруднением, которое придётся разрешать. Что делать тогда, когда у него не найдётся ответа? Коул не мог себе представить, что бы он сделал, обнаружив факты, угрожавшие поставить содержимое Святого писания, в которое он всецело верил, с ног на голову.

Как бы то ни было, ему нужно себя духовно подготовить к любому результату, иначе он будет страшиться любой мелочи. И даже настроив себя подобным образом, Коул всё ещё не мог освободить свой разум от плотного тумана, ухватиться за какие-либо зацепки, отчего его желудок ощущал томление, напоминавшее морскую болезнь. И в тот момент, когда у Коула вопреки прекрасной погоде было пасмурно на душе, его из мрачной бездны его раздумий вырвали резкий крик альбатроса и девичий голос.

— Эй! Перестань метаться! Не... Всё хорошо! Не удирай!

Коул привычно вздохнул, ничуть не удивлённый непоседливости обладательницы знакомого голоса, и перевёл взгляд на Миюри, которая как раз поймала птицу, метавшуюся среди моряков на палубе.

— Мне нужны только перья! Эй, брат, брат! Где твои гусиные перья для образца?

Птицам не присуще то, что у людей называется "выражением лица", но у этого альбатроса соответствующая лицу часть головы явственно выражала ужас. Но Миюри, невинно улыбаясь, не обращала внимания на отчаянное сопротивление птицы.

— Эти перья называются маховыми... Если ты их вырвешь, она не сможет летать.

— Правда? — Миюри посмотрела на зажатую под мышкой птицу. — Если не сможешь летать, будет плохо. Тебя даже съесть нельзя.

Альбатрос, пролетающий над кораблём в море или над портом, выглядит красиво, но характер у них довольно скверный. Они даже иногда пикировали на Коула, пытаясь украсть у него еду. Судя по тому, как напугана эта птица, власть повелителя леса распространялась и на море.

— Бедняга... Знаешь, отпусти её. Нам же птицы много раз помогали, разве нет?

Последствия лихорадки Коул всё ещё ощущал во всём теле, но, благодаря суматохе, устроенной Миюри, ему удалось отвлечься от размышлений, связанных с алхимиком. Ощущая слабость, он поднялся, с некоторым усилием распрямил спину и сказал:

— Кстати, о перьях, кажется, ты мне сломала предыдущее? Которому я очинил кончик?

Миюри не без внутренней борьбы отпустила бедного альбатроса. Обычно они летят, неторопливо взмахивая крыльями, парят в воздушных потоках, с жалостью поглядывая сверху на нелетающих двуногих тварей, но этот лихорадочно забил крыльями, пища и щёлкая клювом, будто цыплёнок.

Миюри подняла выпавшее из крыла птицы перо:

— Это подойдёт?

— Ну, не то чтобы его нельзя было использовать, но для твоей руки оно всё же маловато.

Она попробовала перехватить перо, даже для руки юной девушки оно оказалось слишком коротким, чтобы им писать.

— А гусиные — не слишком большие и не слишком маленькие, поэтому их все применяют.

— Гусятина — это вкусно, — Миюри похлопала себя по животу. — Уже почти полдень, а я не знаю, что буду сегодня есть.

Она была неугомонной, словно маленькая девочка, Коул похлопал её по голове.

— Относись бережней к письменным принадлежностям.

— А я и так бережно! Я просто могу не уследить, когда сосредоточусь на чём-то.

Её аккуратность походила на перо, которое легко поломать.

За дни, прошедшие после волнений в Рабоне, стали заметны некоторые изменения в них двоих, если Коул стал чаще смотреть на небо, то Миюри начала засиживаться за столом с пером в руке.

— Ты слишком сильно надавила на перо.

— Я старалась получше написать!

Да, вполне возможно, что за последние несколько дней она написала больше слов, чем за всю свою жизнь прежде. Это при том, что Миюри прежде иногда приходилось привязывать к стулу, когда её учили писать, настолько ей не нравилось это занятие. Но однажды вечером после этих событий со старым Нордстоуном она с серьёзным видом и со всем необходимым для письма в руках предстала перед ошеломлённым Коулом, сказала, что ей надо кое-что написать, и попросила научить её хорошему письму.

Даже спустя годы Коул прекрасно помнил, какого труда стоило научить маленькую Миюри письму. И если честно, наверное, нет слов, чтобы описать чувство облегчения, испытанное Коулом после этой просьбы.

Столкнувшись с противоречащей учению Церкви идеей сферического устройства мира, отлежав после этого с жаром в постели, Коул тут же воспрянул духом и основательно принялся учить Миюри правильному написанию и грамматике. Излишне экспрессивные слова, многочисленные ошибки, неряшливый почерк — всё это одно за другим подвергалось исправлению. От природы умная девушка не могла позволить себе сдаться, когда был разожжён её боевой дух.

Коул как её старший брат был просто счастлив этому, а ещё его очень тронуло, когда Миюри назвала его широко распространившийся перевод Святого писания образцом письма. Коул столько раз представлял себе, как Миюри без пререканий читает Святые тексты и переписывает их. Убеждённость в вере и беглость письма — неотъемлемые качества будущей невесты. Миюри, с улыбкой сидящая за столом под ярким светом из окна, негромко читающая о жизни апостолов Святого учения, непременно очаровала бы любого.

Будучи тем, кто заботился о ней с самого рождения, он чувствовал, что, наконец, наставил её на путь истинный, отчего глаза Коула просто светились.

Однако продлилась его радость совсем недолго. Миюри выслушала его наставления два или три раза, потом ей это наскучило, и она стала отмахиваться — да ладно, действительность была похожа на морской отлив.

Собственно говоря, Коулу следовало раньше задаться вопросом, что же могло заставить эту девушку заинтересоваться улучшением своего письма. Миюри несколько дней просидела за столом с перепачканным чернилами лицом, сражаясь с текстом с помощью пера, к которому не часто прикасалась её рука. Более того, перевод Святого писания, сделанный её братом и взятый в качестве образца, был ею забыт в углу комнаты. И засыпая, она держала в руках уже не писание, а маленькую книжечку, обёрнутую потрёпанной бумагой и содержащую записи, обращённые отнюдь не к Богу.

— Брат, брат, есть ещё пару слов, которые я не знаю, как написать, — тянула Коула за рукав Миюри.

Прежде он о таком мог только мечтать. Но теперь с каждым разом его всё меньше интересовало, что она пишет.

— Как называются клещи, которыми вытаскивают острие стрелы из тела? А "кровавый цветок" правильно написано?

Всё, о чём она спрашивала, ничего общего не имело с интересами девушки, готовившейся к замужеству. Что собиралась написать, выучив эти слова, девушка-сорванец? В конце концов, Коул не выдержал и спросил её саму, в ответ Миюри сказала:

— Чем больше я думаю о том, чем кончилась эта заварушка в Рабоне, тем меньше мне это нравится.

Рыцарский герб, меч с выгравированным на нём волком озаряли её своим сиянием. Вот почему эта девушка взялась за перо, о чём обычный человек вроде Коула даже не задумался бы. Часто говорят, что человек сам творит свою судьбу.

Когда корабль из Рабона добрался до Раусборна, Лоуренс с Миюри, сойдя с корабля, наткнулись на Ив, обсуждавшую в порту какие-то дела. Миюри воспользовалась случаем и заказала у неё бумагу и перья, чтобы возместить то, что она истратила. Прежде чем она предупредила Ив не тратиться понапрасну, та просто записала заказ на вощёной дощечке и пожала сребровласой девушке руку в подтверждение договора. Потом Ив улыбнулась и спросила Миюри, зачем ей перья и бумага.

— Иногда можно переписать саму судьбу, вот для этого в буквальном смысле.

Когда Ив ответила радостной улыбкой, Коулу оставалось только вздохнуть. Заметив это, Ив почесала подбородок пером и, видимо, из жалости произнесла:

— Деньги на бумагу и перья... что ж, пойдёт в счёт новостей о Нордстоуне. Если я знаю заранее, что цена на пшеницу у них вырастет, значит, смогу заработать немало денег.

Маленькая рука Миюри была довольно сильной и не слишком красиво писала, зато почерк Ив отличался изысканностью во всём.

— О, ты стала, как и мечтала, рыцарем Предрассветного кардинала и теперь пишешь легенду о лучшем рыцаре? Воистину ты ненасытнее меня.

Похоже, Миюри восприняла слова Ив в качестве похвалы и с гордой улыбкой выпятила грудь. Она после бурных событий, связанных с Нордстоуном, попросила заново научить её письму и записала всю эту историю. В общем, тут ничего странного не было. Мир, двигаясь вперёд, оставлял без числа истории событий и приключений, каждый город вёл свои летописи, великие правители заставляли записывать их жизнеописания.

Волнения в Рабоне, свидетелями которых стали Коул и Миюри, корабль-призрак, полный человеческих костей, алхимик при землевладельце, который приносил коз в жертву при лунном свете ради урожая, юноша и девушка из благородных семей, которых свела вместе давно случившаяся война. Эта история, думал Коул, способна заставить людей грустить и волноваться, она ничем не уступала древним легендам.