Одни вы не спасетесь

Одни вы — не спасётесь!"

Наступил вечер, за ним полночь. Пора было отправляться на боковую. Марина уже спала, она всегда ложилась рано, но сейчас, правда, поспав два три часа, просыпалась и "гуляла" еще часа три. Дальше был спокойный сон аж до утра. Он же с молодости ложился поздно, вставал тоже поздно, ну, если это сделать давали. Если не давали, то спал, сколько получалось. В пять-так в пять, в девять-так в девять. Раньше можно было и до одиннадцати, сейчас мешала спать гипертония— голова болит, если не принять таблетку. Примешь же— проснешься, пока встаешь, идешь, вынимаешь из блистера и так далее. Значит, не судьба.

Его бабушка к его возрасту спала только со снотворным, обычно, с этаминалом натрия. Спасибо. что спит сам, не всегда хорошо, но без таблеток, пусть даже не столь убойных.

Иван Иванович выключил лампу, отложил книгу на кресло и отправился в ванную. По дороге его траектория пересеклась с дао кота Васьки, который за три года жизни в доме не научился попадаться под ноги ночью. Иван Иванович сказал: "А провались это все!" и пошел туда, куда и шел. Кот-даос Васька после столкновения ускакал на кухню и больше не мешал.

А его хозяин вернулся в комнату, лег на свою сторону кровати и провалился в сон, долгий и интересный о том, как он, теперешний, оказался в своем теле в далеком. 1970 году. Старый, но в детском теле, второй шанс, так сказать. И "провалилось это все", как и было сказано.

Вот и читай, на ночь глядя, книгу о том, где "ГГ спас СССР", как написано в аннотации!

**

Поскольку Иван Иванович нынче, перед провалом в прошлое, пребывал в отпуске, то это была вторая книга, которую он прочел о спасении СССР. Может, до этого он тоже держал в руках подобную, но она явно следа с памяти не оставила. Скорее всего, так и было поскольку что-то припоминалось про попадание себя в прошлое, когда герой успешно начинал работать на свою славу и никого не спасал, кроме собственной внутренней жабы. Может, их было и много. Иногда дежурство бывает тихим, делать особо нечего, а в ординаторской коллеги забудут книгу, что читали. Когда "Марианну в огненном венце", когда "Последний шанс для Бешеного", когда что другое.

Ну вот тогда и можно почитать, если от текста не стошнит. Правда, чаще всего они быстро забываются.

Поскольку основным преимуществом инородного внедренца является послезнание, то есть знание о последовательности событий, неизвестная еще бывшим современникам, то и герою надо воспользоваться этим послезнанием, как впрямую, смотавшись из-под грядущего катаклизма или закупив пропавшие через год из свободного доступа вещи, так и косвенно — воспользовавшись будущим сейчас. То есть присвоив что-то из позднейшего как созданное им самим. Это, кстати, больше всего не нравилось Ивану Ивановичу в подобных книгах, точнее то, что занимающийся этим герой автором явно одобряется. Он был готов признать за ограниченно терпимое то, что голодный главный герой что-то съестное украл и съел, но, когда нет нужды воровать, то и не стал больше. Когда он начинал работать, частные врачи были очень большой редкостью и к наработкам каждого в лечении отношение было такое: разработал некто методику лечения или способ осуществления операции— любой другой вправе его повторять, но не вправе говорить, что это он придумал, а не автор. Был правда, момент, что когда ты что-то внедряешь и делаешь, то практически всегда изменяешь методику в соответствии со своими возможностями и пониманием. Тогда говорилось: "Методика Иованиссевича, но в собственной модификации". Собственная модификация иногда была обусловлена тем, что доктор просто плохо видел и не всегда мог попасть в вену, особенно если у пациента вены были "страхом божьим" Он и вводил лекарство под лопатку. Эффект был не хуже внутривенного, но с определенными особенностями, которые надо было учесть. Поскольку тогда лечение было бесплатным, то финансовый вопрос не возникал. Хотя и пациенты могли принести что-то вроде коньяка или конфет, но роялти автору не отливался в отдельную посуду. ВОИР существовало, и врачи не только разрабатывали, но и свои изобретения регистрировали, ну, если им было не лень это делать. Потом, конечно, многое изменилось, но Ивану Ивановичу перепевание шлягеров под своим именем, как автора— по-прежнему не нравилось.

Если бы герой нарисовал САМ популярную в будущем картину или снял фильм, написал роман, в котором при воспроизведении работы в прошлом нужно что-то восстановить или переделать самому, то тут был бы какой-то процент его участия. Ну, как у "литературных негров" что писали для Дюма-старшего, а он их слегка поправлял и издавал под своим именем— тут уже можно спросить, кто больше сделал, и что важнее, имя мэтра или написанных не-мэтром пятьсот страниц. Но, когда некто запомнил 12 строк песни и 4 припева и воспроизвел их на 20 лет раньше— каков его труд? Совершено незначительный, даже по сравнению с тем, что он же бы приложил, "написав" "Игру Престолов" за десять лет до Мартина и убрав разные натуралистические подробности (ведь раньше не всегда так откровенно писали).

Что касается более ранней модели внедренцев, когда они являлись к Сталину, Наполеону, в голову адмирала Рожественского перед Цусимой, то Иван Иванович воспринимал эти опусы как детское понятие о происходящем, выплеснутое на бумагу. И умного в модели только то, что если в мире действует какая-то система управления, то для изменения лучше использовать наличную и действующую систему. Если хочешь выиграть проигранное морское сражение— можно воздействовать на адмирала, на младшего флагмана, на командира корабля, но вряд ли это получится при воздействии на баталера, даже если он потом и писателем станет. На этом здравый смысл у авторов заканчивался и дальше шло использование того, что тамошний автор считал нужным и важным, а не то, что действительно надо было. Отчего так? Иван Иванович, хоть и не был знатоком истории, но догадывался, что прошлое сложнее, чем нам то представляется после того, как мы посмотрели кино об этом или прочитали книжку.

Вот как бы простой вопрос, как лучше входить в Японское море эскадре Рожественского (с внедренцем в адмирале): через Западный проход Корейского пролива или через Восточный? Писатель может посчитать, что лучше через Западный, раз уж через Восточный пошли и плохо кончилось, да и там земля ближе, поэтому подбитый корабль может и на берег выброситься, сохранив часть экипажа живыми из-за этого.

В то же время Восточный поход расширяется к северу, и в нем будет удобнее развертываться к бою, чем в Западном. Да, можно подстелить соломки и не так больно ушибиться, но ведь можно и вообще не падать? Раз уж у нас АИ-роман?

И вот так вылезают все новые детали, которые писателю не знакомы, а если их учесть, то получается из книги в лучшем случае сказка на тему. По этой причине Иван Иванович не читал книги о криминалитете или о медиках. которые провалились в прошлое и там кого-то лечили.

И понятно, почему: когда в рейсовом автобусе будешь оказывать помощь кому-то голыми руками-ну, что уж поделать, так тебе повезло. А постоянно работать так: "Господи, меня прости, я с этим подожду".

Однажды он подумал, а что было бы, коль он сам провалился в прошлое, что бы он делал и чем занимался? Правдивый ответ звучал бы так: если бы в очень давние времена, то то, что прикажет хозяин. Насколько Иван Иванович понимал, то тогда выживаемость человеку обеспечивало принадлежность к какой-то группе людей: племени, общине. полису, цеху, сословию. Если ты ничей, чужак-то тебя ничто не защищает, и ты добыча с тех пор, когда окружающие это поймут. Стало быть, самое лучшее, что случится-это рабство. Ну, разве что тебя примут за тихопомешанного. Древние греки считали буйнопомешанных подлежащими экстерминатусу, а тихих— любимцами богов. Может, даже кусок лепешки бы дали, а, может, и нет. Другие народы-ну, кто их знает. Кое-где домашние рабы считались как бы младшими членами семьи, но только кое-где. Поэтому-что прикажут, то и делаешь.

Конечно, чем дальше, тем люди и нравы мягчают, но снова есть проблемы, как укореняться в том прошлом, есть ли у тебя документы. И чем дальше, тем они нужнее. Вот, к примеру, внезапно он оказывается на улице... ну хоть в городе, где проходил интернатуру, но не в те годы. А раньше на год или два. Паспорта нет, диплома нет, жилья нет, и даже ни копейки в карманах.

Не пойдешь же к завотделением: "Здравствуйте, Михаил Иванович! Я ваш будущий интерн, который через два года к вам распределится, а вот сейчас почему-то угодил сюда невовремя! Можно у вас койку в отделении занять, пока все выясняется со мной? Сейчас лето, все равно половина палат пустует".

Если просто в тело Ивана Ивановича 23 лет попадет дух Ивана Ивановича 59 лет, а все остальное останется прежним, то как бы ничего. На первый взгляд, конечно, потому что многие словечки нынешнего времени и идеи так незаметно прилипнут, а скажешь их раньше-будет непонятно, а иногда и общественновозбудительно, и общество изменилось. и взгляды в нем. Да, конечно, можно половину слов держать при себе и говорить междометиями.

А затем при общении с девушкой выдашь что-то вроде:

"На большом воздушном шаре

Мандаринового цвета

Мы с тобой проводим это лето!

Мы с тобой возьмём мешков с песком побольше

Сбросим их на пляжи южных берегов!"

Одно извинит тебя, если примут за одуревшего от любви.

Или вот это:

"Нож я подарю тебе, ты выиграл, бери —

Теперь он вечно будет у тебя внутри."

Слава странного шутника при пении этих строчек обеспечена.

Тогда Иван Иванович так прикинул, что есть какой-то шанс удачно укорениться, попав в период войн или социальных катаклизмов. Тогда множество людей оказываются вдали от дома и семьи, без документов и вещей, и иногда себя странно ведут, не похоже на обычного человека. Термина ПТСР тогда не было, но то, что люди, пережившие, скажем, резню или извержение вулкана Мон-Пеле или землетрясение в Мессине, будут слегка не в себе— об этом многие догадывались.

Оттого внедренец, оказавшийся полезным и нужным, хоть и без документов и иногда странным, получает шанс на устройство. Время идет, он по-прежнему полезен и нужен, к нему привыкают и не видят в нем умалишенного или врага, и так он шаг за шагом укореняется. Да, в период катаклизмов и войн можно быть убитым или искалеченным, но...

Как-то он прочитал историю про бывшего военнопленного австро-венгерской армии. Он в 1916 году попал в русский плен, и при этом у него были ампутированы обе ноги (скорее всего, он ходить мог, раз при этом неоднократно ездил в столицу). Жил первое время в доме инвалидов, потом выучился сапожному ремеслу и 19 лет жил в городе Полтаве, был женат, хотя детей не имел. Работа ему находилась. Правда, он захотел стать польским гражданином, поскольку его родина отошла после Первой Мировой Польше, и туда отбыл в мае 1939 года. После чего в сентябре 1939 года его село перешло к СССР. Что было с самим безногим сапожником -сложно сказать, но тут явно история не хуже книжной— жил в иной стране, попал в плен, стал инвалидом, но не пропал, и приспособился к этой жизни. Может, даже жил не хуже своей прежней жизни в Австро-Венгрии. При этом он вообще мог не иметь никаких документов, кроме тех, что получал уже в новой жизни, в стране попадания. Да, с тем, чтобы стать начальником, иметь профессию, требующую образования— будут сложности, но не все же "молодые и амбициозные" и не везде такие требуются.

Так что вот живая история и заготовка романа о внедренце. Самому Ивану Ивановичу было бы сложнее. Он привык работать врачом и уйти накую-то другую работу-уже мог и не согласиться. А вот как бы он в том самом 1920м году попытался трудоустроится? Разумеется, если бы был помоложе?

Скорее всего, он бы искал работу фельдшера или санитара (в самом крайнем случае). Фельдшер тогда был одним из становых хребтов здравоохранения. В селе -хорошо, если вообще хоть один фельдшер находился, и даже не в совсем маленьком городе, как было написано в том ЖЖ, где изложена история безного сапожника, имелось 24 врача и 60 фельдшеров. Причем среди фельдшеров часть закончила фельдшерские училища, а часть трудилась в лазаретах и больницах санитарами. а потом сдала какие-то экзамены и стала фельдшерами. Так что дорога становилась ясной. Вот потом, с получением врачебного диплома, конечно, было бы сложно, все же еще шесть лет учиться. Или тогда еще пять? Хотя были в его группе ребята, выучившиеся в медучилище, поработавшие, отслужившие в армии, а потом пошедшие в институт. В итоге диплом они получали почти что в тридцать лет или чуть раньше, совсем чуть-чуть.

И — Иван Иванович занимался иглотерапией и су-джок. При том он ,проводя такое лечение, мог и дальше смело говорить, что это все-древнекитайская и корейская народная медицина, ему только по нее рассказали, а вообще не он всю ее придумал, а только отдельные в ней наработки, которые и вправду сам придумал. Про то, что иглотерапией китайцы пользуются, уже было известно, в России об этом писал, кажется, Чаруковский.

Так что даже никакого не будет присваивания несвоих заслуг. В то время, как если селянин быстрее разогнется при простреле от вонзания иглы в левую руку— всем будет хорошо, и Ване-фершалу кусочек сала или горшочек сметаны достанется. При нужде можно и запузырить ссылку на учение Павлова о рефлексах.

Так он однажды подумал, но сильно внимание на этом не заострил.

Конечно, Иван Иванович упускал многие моменты вроде тех, что он жил в менее опасные с точки зрения инфекций годы, то есть никогда в жизни не видел этих больных, а то, что говорили в институте про это -увы, забылось за ненадобностью. Ну и фармакопея тех лет сильно отличалась-это тоже.

Правда, не увидеть, что это незнакомая ему, но нередкая тогда холера-это куда опаснее, чем не помнить дозировку корня ипекакуаны, но надо же весело идти по тропинке бедствий, не зная, что это за тропинка под ногами!

Таков был его теоретический базис по этой проблеме.

**

И с этим базисом он открыл глаза, оттого, что свалился со своего диванчика. Не с двуспальной кровати, а диванчика, хотя он тоже был знакомым. У диванчика имелись две съемные детали, в семье именуемые "быльцами", на которые в поднятом виде было удобно опираться спиной при сидении, а вот, когда спать-лучше их вообще снять, тогда площадь для сна больше. Еще ими можно было удлинить диванчик, вставив их в его торцы, но с этим можно было и не спешить. Иногда Ваня ленился и не снимал их. Если же поленившийся сильно вертелся во сне, то мог и свалиться. Что и в очередной раз произошло, вместе с подушкой, и тканевым одеялом. Простыня частично избежала падения. Ваня не ушибся, но с досадой начал собирать упавшее. Время утреннее, приблизительно часов девять утра, с кухни доносится позвякивание посуды и приятные запахи.

Вроде как все хорошо, но что-то не так. А что?

А все не так, Мебель-та, что была когда-то в их квартире, когда им дали ее от завода, сейчас большая часть мебели уже вышла из строя, но часть еще украшает дачу, телевизор еще "Электрон". Правда, когда-то отец говорил, что это не "Электрон", а какой-то другой, но он вставил кинескоп и прочее в ящик от "Электрона", потому что ему отдали перегоревший телевизор. А он его разобрал и что мог, то и использовал. Да, погоревший "Электрон" был цветным, а этот, который вместо-черно-белым. И сам он не сегодняшний, а маленький, лет семи, наверное. Он померил себя по диванчику-да, перед школой он таким и был. Неужели он внедрился в прошлое? Или попал в него!