Финики

* * *

Жизнь в классе постепенно успокаивалась, как и тучи в пробитой черепушке неба. Понемногу они чёрным сальным галстуком затягивались вокруг сияющей синей проруби, в которой время от времени всё еще всплывала раскалённая задница солнца. Под-гнившим смрадом скромно обаяла осень, и увядание вступало в свои права. Я любил наблюдать за небом, но мне не с кем было разделить эту радость.

— Эй, прихлёбатель, ты что замер?

В крохотном продуктовом было пусто, и только я, неудачно припарковав свое задум-чивое тельце, одновременно умудрился закрыть и прилавок, и кассу.

— Извините, задумался.

Я был слишком неуверен в себе, чтобы посметь в одиночестве отстаивать свою честь.

— Извиняю.

Обернувшись, я увидел Славу в насилующих стопу берцах и прилипших к ногам джинсах. Только на широких плечах его была огромная, точно надутая насосом синяя куртка, отчего казалось, будто он съел какую-то поваренную книгу для бодибилдеров. Меня больше удивило не неожиданное появление фашиста, а отсутствие на его верхней одежде воротника. Лицо у новенького было такого ухмыляющегося оттенка, что казалось, это он его лично оторвал и сжевал.

— Ну, чего смотришь, прихлёбатель? Али никогда не видел своими глазами честного русского патриота?

— С какого это... фига я прихлёбатель, — несмело ответил я, — а ты вообще фашист.

— Прихлёбатель ты потому, что прихлёбываешь. А прихлёбываешь ты у Расульчика, всё, что эта гнида черножопая не наложит перед тобой. Так-то. А я не фашист, я — пат-риот. Понял?

Я не захотел отвечать и, быстро купив хлеб у продавщицы, ушёл из магазина. Не ус-пел я отойти и пяти метров от мигающего лампочками лабаза, как оттуда с вполне ве-сомыми, как утюги, матами, быстро вышел Слава и двинулся в мою сторону.

— Ну, ты не мог сразу сказать, что это кавказский магазин, а? Чуть было не отдал свои деньги оккупантам. Хорошо вовремя заметил черные усы продавщицы и сразу понял, что дело здесь не совсем славянское. Ну и усы у неё, прямо как у Будённого!

Я остановился на месте как выкопанный:

— Ты знаешь кто такой Будённый?

Он посмотрел на меня не менее странно:

— А ты разве не знаешь одного из главных насильников гореносной красной армии?

Подражая дереву, я всё больше врастал в землю:

— Почему это гореносной? Почему это насильник?

Паренек посмотрел на меня пристально, будто думая о том, а не похищали ли меня когда-нибудь инопланетяне, а затем ответил:

— Ну, всем известно, что когда первая конная армия врывалась в город, она не сильно стесняла себя высокими моральными принципами и рыцарскими идеалами.

Это было очень неожиданным. Я не привык к тому, что кто-то кроме учителей мог разделить мои убеждения. Не считая, конечно, разного рода ботаников, которые писались под парту и начинали от страха судорожно себя обнимать, когда я с кем-нибудь из них пытался заговорить. А тут передо мной на исторические темы распиналась карика-тура на человека, тупой фашист, зомбированный человек.

— Ты же фаши... патриот.

— И? Что, мне знать этого не положено?

— Ну, про вас говорят, что вы тупые очень. Родной истории не знаете. Ничего не знае-те, поэтому вами манипулируют.

Тут скинхед подскочил ко мне, выпучил свои огромные, как небо глаза и, нависая надо мной, с придыханием вопросил:

— Это кто такой нами манипулирует?

— Ну как... спецслужбы Запада. Ми-6 там, Моссад, ЦРУ. Чтобы вы Россию развалили.

Сначала я подумал, что он сошёл с ума, потому что Слава забегал вокруг меня, как озабоченная курица. Затем он побежал к помойке и, заглянув в пустующие, как бюджет, мусорные баки, вернулся ко мне. Он внимательно оглядел штрихи черно-белых берёз, и даже заподозрил небо в шпионаже, по крайней мере, сурово на него посмотрел.

— Ты вот серьёзно думаешь, что я — Слава Никитин, когда решил драться на ножах с вашим черножопым, находился под влиянием евреев из Моссада или евреев из Ми-6, а может евреев из ЦРУ?

Почему-то я спросил не то, что хотел:

— А почему везде евреи-то? Они же только в Моссаде...

Тут Слава торжествующе поднял указательный палец вверх, точно показывал на ка-кого-нибудь толстяка, парящего на воздушном шарике в вышине, и провозгласил:

— Запомни, евреи везде. Они правят миром. Именно они, евреи и хотят уничтожить Россию, а я её от них защищаю. Все разведки мира лишь филиалы ZOG-а.

— А что такое ЗОГ?

— Мировое сионистское оккупационное правительство.

Всё, крыть мне было больше нечем. Я даже задумался, почему мне на ум раньше не приходила такая убийственная аргументация, и я поспешил перевести разговор на дру-гую тему. Оказалось, что Слава теперь живет в нашем заплёванном районе и ещё толком не знает, где чего находится. За его шутовской маской оказался начитанный и от-точенный национализмом ум, который сразу же проткнул в моей вялой защите от этого ужасного явления множество кровоточащих дыр. Это злило, но, главное, я чуть ли не впервые встретил человека, с кем мог открыто поговорить и о роке, и о политике, и о фэнтези, а также спорить на исторические темы. Это было так неожиданно, что я мигом переварил какое-то нанесённое, будто придуманное не мной, чужое отвращение к этому шутливому, часто улыбающемуся пареньку. Пытаясь унять в груди паучьи лапки страха, я со смущением слушал его заливистую идеологию, которую он изрекал широко открытым сердцем. Нет, я не пленился ею, но он так красиво говорил! Напоследок, прежде чем нырнуть в харкающую осенними листьями подворотню, скинхед сказал мне:

— Запомни, Сенечка, никогда не покупай у чурок.

— Почему? — спросил я, — среди них полно нормальных людей. Ведь нет плохих национальностей, есть плохие люди.

Слава сумел сделать кривую ухмылку:

— Когда ты покупаешь у чурки, на самом деле чурка покупает тебя.

И, пнув высокими ботинками кучу дохлых листьев, поспешил удалиться. Ей-Богу, ни-когда бы не подумал, что нас с ним сведут вместе женские усы.

* * *

День не предвещал ничего особенного. Мой новый знакомый, казалось, забыл о ненависти к Расулу, который, к вящим сплетням девушек, начал встречаться с Нинкой. Да-да, с той самой Нинкой, которую после дискотеки обжимали, как оптоволокно. Азер подарил ей настолько дорогой телефон, что оставшаяся женская часть класса напустила себе в трусики, то ли от зависти, то ли от священности момента.

— Какой Расульчик милый, настоящий мужчина, — говорили кудлатые, жирненькие девушки, которых я не трахнул бы даже сарделькой из магазина, — ты вот никогда не по-даришь мне телефон. Ты не такой, как Расульчик.

И они почему-то тыкали марафеточным пальцем мне в грудь, как будто не хотели после такого преступления жить со мной на одной планете. Как всегда остроумный ответ у меня наклёвывался лишь через две-три минуты и всё, что мне оставалось, это покорно, как плебей, молчать. Слава с лёгким флёром наблюдал за переговорами будущих менеджеров и проституток, но было видно, что это не сильно его интересует. Его взгляд всё чаще упирался в лёгкую, почти невесомую фигурку Нинки, которую придавливала к земле разве что тонна штукатурки. Рот его, как ятаган, искривлялся в усмешке. Девушки, видя это, часто смеялись. Они вообще воспринимали Славу и его прикид, как постоянную мишень для шуток, но парень оставался холоден и спокоен. Он чего-то ждал.

Однажды, когда Нинка, запихав внутрь себя размалёванную корову, шла по проходу между эшафотами парт, Слава неожиданно выпростал руку и крепко схватил её за холённое запястье.

— Эй! — она дёрнулась, но не смогла вырваться из цепких рук, — те чё, жить надоело? К Гитлеру своему хочешь? Ща я Расульчику позвоню. Аа.... Блин, телефон отдал! БЫСТРО!

Слава не обратил внимания на её слова, но продолжал всматриваться в неё, будто пытаясь ввинтиться внутрь Нинки своими ласковыми синими буравчиками. А затем он спросил:

— Скажи мне, Нина, сколько ты стоишь?

— Да ты чё, охуел? — заорала она, но не посмела ударить наглого и спокойного парня, — я те чё, шлюха?

— Нет, ты не шлюха, — ответил Слава, — я просто хочу тебя купить.

— С чего ты взял, что я продаюсь? А?

Парень помолчал с пару секунд, словно вопрос девушки застал его врасплох, а затем с ожиданием уставился на дверь. Прямоугольник проёма вскоре пронёс через себя фи-гуру Расула. Тот застыл на месте, глядя на то, как его девушку одной рукой за запястье держит враг, а другой копается в её телефоне.

— А вот и покупатель, — сказал Слава, — дёшево же отдаётся русская девушка какому-то черножопому. Всего лишь за телефон. Если я тебе такой же куплю, может, и мне дашь?

— У тебя такого нет, — обиженно вспыхнула Нинка и вырвала руку из обмякших объятий парня, — и вообще ты фашист. Телефон отдал, быстро!

Я видел, как Расул испуганный застыл, не зная, подходить ли ему для кулачной дуэли или начать применять нехитрую дипломатию. Он отлично помнил про нож, но отступить сейчас было бы полным провалом. Положение альфа-самца обязывает на поступки, и он крикнул единственное, что пришло на ум:

— Эй, фашик, отпусти мою девку. Ты чё, не мужик чё ли?

Слава лениво повернул голову по направлению к азербайджанцу. Его едкая усмешка была полна горькой, стекающей по губам иронии:

— Расул, боюсь ты в безвыходном положении.

— В смысле?

— У меня твой телефон, который я, как храбрый викинг, взял в бою. Я могу им распо-ряжаться по собственному усмотрению, как восхочу. Или взалкаю. Понял, унтер?

Заявить подобные слова среднестатистическому российскому школьнику, то есть до-вольно посредственному гопнику, было равносильно тому, что ударить его молотком по голове. Пока никто ничего не успел переварить, Слава, быстро вскочив со стула, положил в требовательно разжатый кулачек Нинки её блестящий телефон. Он расхохотался:

— Ну, всё, теперь я тебя купил. А ты боялась. Теперь ты моя.

Я, притворившись подоконником, заметил, как загорелись сквозь косметику щеки де-вушки. Немного разбираясь в психологии, я знал, что такие девушки как Нинка, пред-почитают грубых и уверенных в себе самцов. За силу и защиту они были готовы платить. Девушки с вызывающим поведением часто предпочитают унижение в семейных отношениях. Природа самца — это трахать и умирать, а природа самки — давать и рожать. К сожалению, я не принадлежал к категории самцов, а был парнем, да и такие самки, как Нина мне не нравились. Я любил девушек.

Нинка смущённо произнесла:

— Чё? Не поняла...

А Слава уже сидел за своей последней партой правого ряда, и с наслаждением посасывал финик, извлечённый из запотевшего пакета. Тогда он ещё не знал, что всё кончится не так весело, как задумывалось.

* * *

Мы поджидали его после мертвецких занятий в пятницу, и когда звонок похоронной трелью отпел пару сотен заблудших душ, я понял, что ничуть не изменился. Чтобы за-сада удалась, кавказец заставил нас прогулять занятия и обосноваться невдалеке от школы за трясущимися от листопада деревьями. Когда Слава, проходя мимо, задумчиво пинал ворохи осенних листьев, словно в них спряталась вся мировая плутократия, Расул выступил вперёд и крикнул:

— Эй, скин. Иди сюда, разговор есть. Только без говна, как паца... как нормальные парни, без ножей поговорим.

Слава смерил чёрнокурточную фигуру презрительным взглядом и хмыкнул, когда его глаза запнулись о мою скромную личность. Мне стало неудобно, и я отодвинулся по-дальше в частокол стволов. Он подошёл, оценивая нас, как на рынке, и похоже мы оказались гнилым товаром, потому что парень без всякого интереса или злобы спросил у Расула:

— Ну и зачем ты, друг всякой четвероногой твари, позвал меня?

Бешенство сжало кулаки Расула и его смуглые костяшки побелели от злобы. Он ответил:

— Зачем ты скинхед? Вот со мной нормальные русские пацаны, но они же не скинхеды! Почему ты такой? Мой дед против Гитлера воевал вместе с их дедами, а ты ему поклоняешься. Получается ты против нас всех.

Расул изрядно подготовился к поединку, поэтому его логические построения оказались сложнее привычных: "Я твою маму ибал".

— Я поклоняюсь Гитлеру? — удивился Слава и повёл по сторонам головой, — разве ты видишь где-нибудь здесь алтарь?

— Чё? — не понял Расул, — ты значит за Гитлера, сука.

По тому уверенному тону, каким сказал это азербайджанец, парень выплюнул в сто-рону финиковую косточку, вытащил руки из плена джинсовых карманов и скинул на сухую траву ранец. С хрустом камнедробилки размял кулаки.

— Мой прадед сражался не за то, что происходит сейчас. Я хочу, чтобы здесь, в России, был такой же порядок, как тогда в Германии. Гитлер здесь не причём, это сознательная диверсия в вашем сознании ZOG-ом.

Чёрные сморчки, заменявшие Расулу зрачки, расширились и он, расхохотавшись, по-вернулся к нам, его верной свите:

— Не, вы слышали? Да он же больной! Его в психушку надо, диверсии, зок какой-то. Ты чё, больной что ли?? Тебя что, Гитлер изнасиловал?!?

Нам пришлось засмеяться этой бессвязности и разлепить рты в улыбке. И хотя мои друзья делали это искренне, считая Славу настоящим сумасшедшим, который перегрыз горло санитару, у меня пошлая шутка не вызвала брюшного хохота. Нет, я растянул губы в улыбке из-за страха... из-за того, что Расул как-то пристальнее, внимательнее, чем обычно посмотрел на меня. И пока Слава соображал, что ответить на эту очевидную глупость и не обращал внимания на повернувшегося к нам Расула, азербайджанец вдруг круто, по-борцовски обернулся и бросился к опешившему скинхеду.

— С-у-ука!

Мощный удар потряс ротовую полость Славы, словно она попробовала нового Орбита со вкусом апперкота. Парень, не отличающейся куриной субтильностью, отлетел к се-рому стволу дерева, которое выбило из его груди перебитый стон. Пространство мигом сцепилось рваными стежками-криками, как из-под рук неумелой швеи. С шумом нава-лилось на сердце смуглое небо, и мертвеющая под ногами трава потянулась к плечам. Мои одноклассники заорали, опьянённые чужой беззащитностью. Они часто так кричали, когда находили тех, кто не хочет защищать свою честь, и вместо того, чтобы пожалеть избиваемого, к которому я постепенно стал проникаться симпатией, я вдруг по-благодарил судьбу за то, что не стою на его месте.

— Сдохни!

Расул, как пощипанный коршун подлетел к согнувшемуся Славе и с ходу нанес мощнейший удар ногой ему в живот, отчего тот подпрыгнул и содрогнулся, как эпилептик. Мне на мгновение показалось, что в мощных колебаниях воздуха, вызванных ударом, отлетает Славина душа. Расул восторжествовал, повернулся к нам и широко улыбнулся. Высунув от побеждённого страха язык, он с вызовом смотрел на нас. Расул взял свидетелей лишь потому, что ему как лидеру, нужно было доказать пошатнувшееся первенство. Он — король, а мы — его свита, задолжавшая повелителю раболепные аплодисменты.

Но, хлопать оказалось рано.

Празднуя неоконченную победу в лучших традициях обезьяны, драчун был вдруг по-вален на землю, да так неуклюже, как подсечённое у комля дерево, что ударился подбородком о землю и, судя по неистовому воплю, прокусил зубами язык. Катаясь по земле от невыносимой боли, точно одержимый, он ждал своего Иисуса, и Слава, с по-багровевшим от боли лицом уже воссел на его животе. Возможно, от убийственного удара его спас обвисающий, как саван, бомбер, скрывший фигуру. Не медля, новенький провел обряд исцеления: начал наносить точные и быстрые удары кулаками, сбитыми до состояния белых костяных шаров.