Отсвет сна

Пока у меня в голове крутились такие вот мысли, флаг-полковник (не без моей помощи, разумеется) почувствовал позыв к откровенности.

— ...говоря прямо, положение на фронте — хуже не придумаешь.

— Но ведь мы наступаем!

— Именно, что наступаем. А какой ценой? Прорыв обороны противника при относительном паритете сил означает потерю трёх солдат атакующего против одного солдата обороняющегося. Это аксиома, вошедшая во все учебники. Причём если противник организовал эшелонированную оборону, соотношение потерь возрастает многократно! Как по-вашему, благородная дама, долго ли мы сможем наступать в таких условиях?

Вид у коменданта был мрачен. Куда там грозовым тучам. Я начала понемногу понимать, из каких соображений Дуннот Хорог и его офицеры заливают пожар своего ожесточения дрянным креплёным вином.

— Но ведь воинское искусство не исчерпывается лобовыми атаками на укрепления...

— Вы это знаете. Я это знаю. Все ветераны на собственной шкуре усвоили эту истину! Но вы попробуйте объяснить, как надо воевать, штабным задницам из свиты Командующего! У них на всё один ответ: раз мы наступаем, значит, дела идут отлично! Им нет никакого дела до потери невосполнимых резервов, пока они могут отправлять его величеству Благословенному реляции о своих славных победах, получая за это свои блестящие цацки и очередные чины. Если что нас и спасает — пока спасает, — так это равная, если не большая, тупость полководцев ночных.

Вот такие дела. Отпустив флаг-полковника, я крепко задумалась. Раньше я наивно считала, что вся мерзость стекается ко Двору. Ан нет: есть ещё немало мест, куда она может стекать. Увы, в отличие от обычных жидкостей, человеческая грязь почему-то стекает вверх. Если это такой закон природы, то, вне сомнения, один из самых гадких.

И что самое скверное — сделать с этим что-либо я не в силах. Да, был у меня слабый шанс изменить кое-что через принца, но и тот я упустила. Прошла мимо. Профукала.

Три тысячи и трижды тридцать проклятий!

Одиннадцатый день.

Прибыл мой багаж. Но теперь это меня уже не волнует.

Узнав о моей новой затее, флаг-полковник пытался меня отговорить. Чуть ли не домашним арестом грозил. Ругался. Шипел. Умолял. Но если я что-то решила, никакие уговоры не помогают. Я довольно упряма.

Что бы ни случилось, завтра я отправляюсь на передовую.

Некоторое время мне будет не до дневника.

Ночной Союз: Башня Лилтана в укрепрайоне Коград. Две недели спустя.

— Редкая пташка попала в наши сети.

— Улл-мастер, как вы собираетесь использовать эту... Карами Хеис Лугирр?

— Пока не знаю.

— Может, стоит её допросить?

— Не будь глупее, чем ты есть. Хоть она и из светлых, но она всё же мастер. В этом их Храме учат лучше, чем того хотелось бы нам всем. Стоит позволить ей прийти в себя настолько, чтобы она могла отвечать на вопросы...

— Я понял, улл-мастер, я понял. Опасная пташка, хе-хе...

— Верно. Очень опасная. Да и не знает она ничего такого, что могло бы пригодиться мне лично и всему Лилтану.

— Тогда, может быть, выкуп?

— Если наши агенты не лгут, эта идея тоже не самая лучшая. Её семья не из бедных, но папаша её — твердолобый тип, к тому же давно простившийся с намерением выгодно выдать замуж свою шипастую дочку. Как-никак, дочке уже сильно за сорок, хоть и выглядит она получше иных молодиц. Да... Если даже случится чудо и Лугирр-папа заплатит за её освобождение, пойдя на контакт с "проклятыми ночными", необходимые для операции затраты и риск не окупятся.

— Какая трудная задача, хе-хе. И не допросить, и не обменять, и не переманить... видно, она годна только как услада для Повелителей Боли. Редкая, ценная жертва — большая честь и весомая награда для вас, улл-мастер!

— Помолчи! Ты сбиваешь меня с мысли...

Некоторое время в почти не освещённой комнате клубилось молчание.

— Жертва — это хорошо. И награда Повелителей — тоже. Но положить её на Алый Алтарь я всегда успею... она сильна и вынослива, она будет умирать долго... сильна и вынослива... верно!

— Улл-мастер, вы что-то придумали?

— Клянусь тёмной радугой, да! О, какая чудная ирония! Наш злейший враг, мастер иного Пути, она против своей воли послужит умножению наших сил. Небольшому, но существенному.

— Вот как?

— Именно. Ведь эта гусыня — идеальная мать улл-воина!

Там же, десять с половиной месяцев спустя.

Карами Хеис Лугирр умирала. И знала это.

Даже если бы прямо сейчас свершилось великое чудо и в Башню омерзительного Лилтана ворвались воины Храма, ведя за собой лучших светлых целителей в мире, смерть Карами была бы неизбежна и страшна. Слишком много ядовитых зелий было влито в её вены и её горло, слишком чёрные заклинания читали над ней улл-мастера, слишком много сил отняла у неё затянутая сверх естества беременность. Карами должна была умереть. То, во что превращались матери улл-воинов к моменту родов, просто не могло жить дальше.

Но хуже телесных мук было знание, КОМУ она даст жизнь своей смертью.

Улл-мастера понимали, с кем они имеют дело. Наркотики, магия, артефакты, хирургически вживлённые в её плоть, и даже сама камера, где стояло её ложе — буквально всё было призвано зажать невидимыми тисками её дух, ограничить проявления её внутренней энергии. Улл-мастера очень хорошо умели отнимать у магов их власть и свободу. На месте Карами даже Великий Мастер едва ли смог бы поднять в воздух куриное пёрышко, не говоря уже о чём-то, требующем большего выплеска силы.

Но Карами не сдавалась. Ведь сила, позволяющая зажигать огонь, вызывать ветер, дробить камни и превращать воду в лёд — только одна сторона двуединой власти мага. Даже малая и очень малая сила, если её пустить в ход с толком, может дать впечатляющий результат. Карами никогда не была особенно сильна, она брала как раз искусством, тонкостью контроля. А её специализацией были превращения духа и контакты с Памятью Мира.

...и настал последний день. День рождения и смерти.

Впервые за минувшие месяцы в камере Карами — сумрачной, лишённой даже забранных решётками окон, постоянно освещаемой отдающими в сине-лиловое фиалами с алхимическим огнём — собралось сразу шесть улл-мастеров. Пятеро начали действо, по окончании которого вся сила матери должна была, преобразившись, влиться в сына. Шестой лишь наблюдал за их работой, почти не вмешиваясь. Но в решающий миг, когда последняя капля последней дозы магического зелья влилась в кровь Карами, а тело её, вскрытое торопливым скальпелем хирурга-акушера, забилось в быстро слабеющих судорогах, главный улл-мастер склонился и прошептал ей на ухо:

— Ты думала нас обмануть? Дура! Все твои потуги вмешаться в судьбу ребёнка бесполезны. Мы знали, что ты пытаешься сделать, и отслеживали каждый твой шаг...

Из дико оскаленного рта Карами потекла струйка комковатой бурой слизи. Улл-мастер снова выпрямился, глядя на свою жертву сверху вниз. Ему было интересно, какова будет реакция на его слова. Он хотел видеть все детали агонии. И он их увидел.

На лице женщины, умершей очень длинной, мучительной и некрасивой смертью, застыла яростная ухмылка победителя.

Обучение боли

В каком-то смысле улл-воины — элита. Лучшие из лучших, чемпионы от рождения.

Но в ещё большей степени мы — отверженные.

Около пятисот лет назад, незадолго до раскола Старого Империума на Светлую Державу Ри и Ночной Союз, некий маг Лилтана обратил внимание на серьёзную проблему. Был этот маг, конечно, не первым, но его решение оказалось одним из самых удачных.

Проблема заключалась в том, что среди бойцов высокого класса было очень мало таких, которые при этом достигли ещё и существенных успехов на Пути. Интенсивные занятия воинским искусством отнимали время, необходимое для медитаций и овладения новыми заклятиями. Кроме того, как бы ни был упорен и талантлив обычный человек, он просто физически не мог достичь запредельной скорости, силы и точности. Не мог именно потому, что для человека они лежали за пределом возможного. Ещё проблема: достигая пика формы годам к двадцати пяти, да и то, если обучение началось не позже, чем в пять лет, воин-профессионал мог держаться на пике ещё лет пятнадцать, ну, двадцать. Какое-то время накопленный опыт успешно компенсировал ухудшение физического состояния. На смену гибкости и силе молодости приходили не менее, а в чём-то и более важные качества: предвидение, точность, концентрация, умение экономить энергию. Но всё-таки старость есть старость. Нехорошо! — сказал сам себе тот маг. Надо продлить молодость воина и дать ему достаточную магическую силу, надо умножить его физическую силу в три, четыре, пять раз по сравнению с нормой; надо сделать его выносливым и устойчивым к боли, способным очень быстро и без заметных последствий исцелять раны, надо...

Погоди! — сказали магу другие маги, настроенные скептично. Ты что, хочешь создать расу суперсолдат? Да ещё и подарить им власть над внутренней энергией? Допустим, у тебя что-то получится, хотя задача не из лёгких; но потом, когда решение будет найдено, — как ты намерен контролировать настолько сильных и опасных существ?

Это как раз не сложно, — улыбнулся им податель идеи. Во-первых, эти существа не будут новой расой. Не так уж трудно сделать их изначально стерильными, чтобы они и в самом деле не размножились и не истребили нормальных людей. Ну а что касается контроля над их внутренней силой — это тоже задачка не из тупиковых. Достаточно отнять у них способность к высокой магии. Тогда мы, владеющие ею, сможем делать с ними всё, что угодно.

Как ты это сделаешь? Это же принципиально невозможно! Всякое разумное существо, если оно имеет дар и способно учиться, может овладеть высокой магией так же, как и низкой!

Тут маг улыбнулся коллегам и сказал: всё верно. Но многого ли достигнет на Пути самоучка, даже самый гениальный, если он не сможет заимствовать опыт великих учителей былых времён, а заодно — произносить сложные вербальные формулы? Много ли среди нас, мастеров Пути, немых от рождения? Ответ один: нет таких. Вот и мои идеальные воины-маги будут лишены речи. С рождения. А тем самым не смогут развить свой ум в опасной степени.

Ну что ж, в этом что-то есть, — сказали другие маги, поразмыслив над сказанным. И предоставили тому, первому магу, средства на реализацию его плана.

Да, мы, улл-воины — элита. Только вот элита чего?

Конечно, мы, в полном соответствии с техническими требованиями к нашей касте, очень сильны, быстры, выносливы и так далее. Скорость реакции у нас такова, что на седьмой-восьмой год нас перестают учить уклонению от стрел. Это становится слишком легко. Один улл-воин среднего уровня, пожалуй, стоит полусотни битых и тёртых ветеранов, каждый из которых выжил в десятках крупных сражений и множестве более мелких стычек. Но ни один из нас никогда не становился даже десятником, не говоря уже о более высоких армейских чинах. Немые не могут командовать войсками. Наша участь — малые тайные операции, разведка, диверсии, террор за линией фронта. Удар и бегство. Мы выполняем те задания для одиночек, которые требуют от бойцов невозможного. Это что касается боевого искусства.

А с искусством магии дела обстоят ещё хуже. Немые заклинатели... это ли не злая насмешка над Путём? Мы — просто жалкие, задолго до рождения изуродованные твари. Не люди, а рабы, лишённые почти всего человеческого ради абстрактной цели: как можно лучше и искуснее нести смерть врагам Ночного Союза. Бессловесные, не свободные... пугающе чужие для всех, кроме немногих изуродованных точно таким же способом. Что же до меня, я с самого начала был чужим и для других улл-воинов.

Одиночка — это не только разновидность тюремной камеры.

Это — разновидность судьбы.

Сколько я себя помню, меня всегда завораживала красота. Я умудрялся видеть её даже в тех вещах и действиях, которые кто другой назвал бы чудовищными. Специальных усилий к этому я не прилагал, всё получалось как бы само собой.

Например, по сию пору я люблю оба оттенка человеческой крови. Когда я вижу свежую кровь, мне на ум всегда приходят мысли о близости жизни и смерти. Если внимательно смотреть на эту яркую красную жидкость, начинаешь понимать, что и жизнь, и смерть, по сути, одно и то же. Они перетекают друг в друга, сливаются в круговороте вечных взаимопревращений, борются, вздымаются волнами, сталкиваются, расходятся — но никогда, нигде, ни в чём не могут обойтись одно без другого. Трава растёт под солнцем, черпая силу из земли и влагу из дождей; потом к ней приходит смерть в обличье какого-нибудь травоядного, срывающего зелёные ростки своими зубами, глотающего её, переваривающего, делающего траву частью себя. Но к травоядному уже подбирается хищник. Прыжок! Удар! Клыки, когти, кровавая голодная ярость! И вот уже тот, кто ел, сам становится пищей. А в свой черёд конец настигает и хищника. Кто знает, что именно станет причиной его гибели — голодная старость, болезнь, случайная загноившаяся рана, драка с более молодым и нахрапистым соперником? Какой бы ни была его смерть, хищника всё равно ждут падальщики и могильные черви. В итоге он лежит на земле, он гниёт замертво. Он уже больше не едок, а едомый... и в месте своего последнего успокоения он медленно, но верно становится удобрением. Его труп превращается в питание для травы, что тянется к солнцу до тех пор, пока не придёт кто-нибудь голодный и травоядный...

А теперь вложите всё сказанное выше в один-единственный немой образ: замкнутый, цельный, совершенный. Разве это не красиво?

Ещё одна захватывающе красивая вещь — боль. Возможно, красивее неё в мире нет ничего. И хотя я начал с самой простой, физической боли, причём своей собственной, я готов поспорить в этом вопросе с кем угодно. В чистом, рафинированном виде боль обретает абстрактное совершенство. Когда я был ещё маленьким мальчиком, едва способным убить взрослого мужчину одним ударом, я встречал с болью рассвет и закат; боль баюкала меня ночью и ласкала днём, она смотрела на меня из глаз наставников и танцевала на губах сверстников. По сию пору я не люблю маленьких детей, так как в детстве не понимал, зачем эти, неуклюжие, одного со мной роста, так много времени проводят, глядя на меня, шлёпая губами и издавая какие-то звуки...

Кстати, годам к пяти я начал понимать, что это за звуки и каково их предназначение. Но не подал вида. Я уже тогда хорошо сознавал, что все мои способности окружающим лучше не показывать. Я понял пользу скрытности. И это понимание тоже пришло ко мне с болью.

Боль была вратами моего мира. Она наполняла мою жизнь смыслом — ежечасно и ежедневно, шаг за шагом, выдох за вдохом.

Однажды в нескольких шагах от меня, разминающегося в "песочнице", остановились двое взрослых. Тёмные ниспадающие одежды и лишённые возраста лица выдавали в них магов высокого ранга. Но я понял бы, что они именно маги, даже если бы стоял к ним спиной. Потому что от обоих явственно тянуло сжавшейся внутри, в потаённой глубине, силой.

Они пахли властью, темнотой и опасностью.

— Вот этот зверёныш, — сказал тот маг, что был повыше ростом.