Аромат лимонной мяты. Книга вторая

Но даже эти неприятности не были единственными. Лужайку перед домом Дурслей неожиданно полюбили змеи всех мастей. Заметив их в первый раз, Вернон в панике метался по всему Литтл Уингингу, не зная, что предпринять и кого вызвать: пожарных, полицейских или сотрудников Службы защиты животных. А может, ученых? Или существуют какие-нибудь частники? Соседи даже представить себе не могли, что корпулентный Вернон способен передвигаться с такой впечатляющей скоростью. С другой стороны, кто бы ни запаниковал, обнаружив перед домом целое семейство Vipera Berus(8), греющихся на нежарком мартовском солнце! Дурсли, до того дня с полным пофигизмом относящиеся к высоте травы на лужайке, стали рьяными фанатами газонокосилок. Теперь в их газоне, напоминающем стрижку новобранца морской пехоты, казалось, не смогла бы спрятаться и божья коровка.

Соседи с опаской поглядывали на дом четыре по Тисовой улице — этакий местный аналог Бермудского треугольника — и делали ставки, у кого первого сдадут нервы. У Вернона или у Петунии. Надо сказать, в тотализаторе с огромным отрывом лидировал Вернон. У полного краснолицего мужчины, по мнению окружающих, были все шансы заработать гипертонический криз. Однако банк сорвали Линда Купер и констебль Перкинс, поставившие по двадцатке на Петунию. И если мотивы Линды были ясны и прозрачны, то Майкл руководствовался совсем другими соображениями.

Петуния просто достала Перкинса, требуя начать, продолжить и активизировать поиски их с Верноном племянницы. Констебль же делать ничего не хотел, да и, по большому счету, не мог. Официально ни Вернон, ни Петуния опекунами Мелиссы Эванс не были. Девочку забрала родная мать, и если она ничего не сообщает ни о себе, ни о малышке, значит, не считает нужным. Это ее право. Законное право!

Петуния же словно не слышала доводов Майкла. Или просто не желала их слушать. В течение года она ежедневно звонила или возникала на пороге кабинета Перкинса, и с каждым днем ее состояние внушало ему все больше опасений: у нее все чаще появлялись на глазах слезы, срывался голос, дрожал подбородок и дергалась бровь, да и косметику она, похоже, с недавних пор накладывала в темноте. А глядя на ее руки, судорожно вцепившиеся в сумочку, констебль понимал, что отпусти она ее, они будут трястись похлеще, чем у больного Паркинсоном.

Нет, как честный человек, он предупредил Вернона, чтобы тот приглядывал за супругой, а еще лучше сводил ее к мозгоправу.

— Ты пойми, приятель, над ней и так уже все смеются! — говорил он вспыхнувшему от возмущения Дурслю. — А если, не ровен час, у твоей благоверной крыша окончательно отъедет, и она похитит первую попавшуюся черноволосую и черноглазую девочку подходящего возраста. Тогда под вопросом будет опека не только над племяшом твоим, но и над родным сыном.

В общем, по мнению констебля, нервный срыв Петунии был делом времени. И очень недолгого. Тем более что на Дурслей столько всего навалилось. И племянник, и племянница, и с домом черт знает что происходит. А вчера, вдобавок ко всему, еще и сын свалился с лестницы и переломал руки-ноги. Теперь пацану пару недель в больнице на растяжке отдыхать и пару месяцев восстанавливаться.

Именно поэтому Перкинс и сделал ставку на Петунию. И именно поэтому не удивился, когда на следующий день ему позвонили из одного из Лондонских полицейских управлений и сообщили, что Петунию Дурсль нашли в невменяемом состоянии. Она бродила по улицам Сити, недоуменно озиралась и приставала к прохожим с вопросом:

— Вы не знаете, что я здесь делаю? Я ведь точно помню, что мне куда-то нужно, но вот куда?

Звонок Дурслю не занял и минуты. А вечером, решив перед сном размять кости и подышать свежим воздухом — а самый свежий воздух был, разумеется, на Тисовой улице! — Перкинс наблюдал, как пепельно-бледный Вернон выгружает из своего пикапа как-то разом осунувшуюся жену.

— Ну, все, — пробормотал тогда Перкинс, заметив остановившийся взгляд Петунии. — Клиника!

В течение нескольких дней Дурслей не было ни видно, ни слышно. А потом, когда они снова вышли из дома, это были уже совсем другие люди. Словно постарев за одну неделю лет на двадцать, они полностью сменили манеру общения, привычки, распорядок дня и даже собственный гардероб. Во всяком случае, священник церкви Литтл Уингинга рассказывал приятелям за чашкой чая, что Петуния и Вернон приволокли ему для нуждающихся чуть ли не всю свою одежду и часть вещей Дадли.

Вернон, по которому теперь можно было буквально сверять часы, упаковал себя в классический, даже старомодный, костюм-тройку, темный, в тонкую полоску, и уже его не снимал. В зависимости от погоды и времени года менялась только верхняя одежда, тоже неизменно темных, приглушенных тонов, и появлялся или исчезал зонтик.

Соседи сначала посмеивались, полагая, что дрели — дело настолько невыгодное, а бесконечный ремонт так ударил Вернона по карману, что ему денег даже на второй костюм не хватает. Но как-то раз Берта Полкисс, выбирая галстук супругу в одном из лондонских магазинов готовой мужской одежды, столкнулась с Верноном. Он купил три абсолютно одинаковых костюма. Разумеется, темных в тонкую полоску.

Спустя несколько месяцев любопытство окружающих достигло критической массы, и Линда Купер, сунувшись было в гости к Дурслям, натолкнулась на несвойственные Петунии холодность и чопорность.

Да, ее пригласили войти. Да ее провели в гостиную, надо сказать, разительно переменившуюся: в комнате не осталось ни одного цветного пятна, стены были перекрашены в светло-бежевый, исчезли причудливые фарфоровые статуэтки, яркие гардины и диванные подушки. Да, ей даже предложили чая с печеньем. Но сидящая перед Линдой дама в строгом сером платье с гладкой, волосок к волоску, прической и полным отсутствием макияжа была лишь тенью прежней Петунии. От любящей яркие и красивые вещи двадцатипятилетней молодой женщины, с которой можно было посидеть на кухне, поджав под себя ногу, выпить бокал вина и посмеяться над какой-нибудь дурацкой историей или неприличным анекдотом, не осталось ничего.

И да, Петуния больше ни разу не побеспокоила констебля Перкинса, да и вообще ликвидировала все неформальные отношения с соседями. Впрочем, как и ее муж. А если в доме четыре по Тисовой улице по-прежнему происходили непонятные эксцессы, то их либо стало на порядок меньше, либо Вернон переквалифицировался в мастера на все руки, научившись справляться самостоятельно, поскольку ремонтники там хоть и появлялись, но уже не так часто. А потом и вовсе перестали. Как отрезало.

* * *

Если бы кому-нибудь из знакомых Вернона Дурсля вдруг сказали, что он ведет дневник, это стало бы шуткой года. Солидный бизнесмен, чуждый излишней сентиментальности, был похож на юную трепетную мисс, начинающую каждую запись словами 'Дорогой дневничок!', как еж на ужа. Но, тем не менее, факт оставался фактом: дневник он вел.

И хотя большой гроссбух в коричневом коленкоровом переплете внешне кардинально отличался от разрисованных цветочками и котятками розовых тетрадок, с которыми упомянутые юные мисс делятся своими сокровенными тайнами и мечтами о каком-нибудь особенном человеке, этот дневник тоже был посвящен конкретной персоне, а точнее, как выражался Вернон, 'бомбе замедленного действия'. Впрочем, у 'бомбы' было имя: Гарри Поттер.

Первую запись в дневник, самую длинную, Вернон сделал в ночь после того, когда ему позвонил Перкинс и сообщил, что Петуния в полиции.

За день до этого Дадли упал с лестницы. Ну, как упал? Прыгнул. Сам. Верхом на метелке для смахивания пыли. Эту метелку на один из Хеллоуинов подарила Петунии Мардж. Она была как две капли воды похожа на настоящую, ведьминскую. Так похожа, что некий трехлетний Гарри Поттер вспомнил, что на подобных метлах можно летать. И не просто вспомнил, а убедил некоего трехлетнего Дадли Дурсля попробовать. И Дадли попробовал: перелом руки и ноги со смещением.

После того, как в больнице Дадли пришел в себя и рассказал родителям, что произошло, Вернон в первый раз в жизни наорал на Гарри. Громко, от души. Перепуганный мальчишка выдал очередной магический выброс, а Петуния, обозрев гостиную, которая вновь превратилась в свалку из поломанных вещей, вылетела из дома со словами:

— Хватит! Нам нужна помощь, Вернон! Я в 'Дырявый котел'!

М-да, а ведь в тот день, когда Дурсли принесли найденного на пороге племянника в больницу Литтл Уингинга, они даже подумать не могли, что жить будут отныне в условиях, максимально приближенных к боевым.

Особенно в подобный расклад не смог бы тогда поверить Вернон. От ребенка-мага он подвоха не ждал абсолютно. От взрослого — да, ждал. А от ребенка — ни в коем разе. Жизнь в одном доме с Мелиссой наглядно доказала, что детское волшебство красиво и очаровательно. Что может быть милее, чем летающие конфеты и плюшевые медведи и куклы, кружащиеся в танце.

В жизни Петунии же, в отличие от Вернона, была не только любимая племянница-колдунья, но и Лили, развлекавшаяся на школьных каникулах тем, что запихивала в карманы платьев сестры лягушачью икру и превращала ее любимую чашку в крысу. Исходя из этого, оптимизм мужа Петуния не особо разделяла, но и не слишком боялась. Противно, да, но не опасно.

Теперь они оба могли в голос посмеяться над собственной наивностью. Не опасно? Ха! Три раза ха!

Вот уже почти десять лет они жили, как на полигоне, не зная, когда бомба по имени Гарри Поттер рванет в следующий момент. А взрывов за это время было предостаточно.

Первый произошел в той самой больнице. Гарри, очнувшийся в странном месте, среди незнакомых людей, которые сначала совали ему в рот какую-то стеклянную штуку, потом стучали по его ручкам и ножкам резиновым молоточком, а затем и вовсе собрались колоть его иголками, перепугался насмерть и закатил истерику. После которой ему и другим маленьким обитателям больничной палаты пришлось спешно оказывать медицинскую помощь и переводить в другое помещение. Ну, а что прикажете делать, если неожиданно произошел скачок напряжения и все лампы на потолке взорвались сами собой, засыпав все вокруг мелкими осколками?

Петуния, поняв, что мальчик довел себя до магического выброса, только мысленно перекрестилась, молясь, чтобы никто не связал это происшествие с ревущим, вырывающимся, красным от натуги мальчишкой. Как бы она ни относилась к Лили и Джеймсу, ей абсолютно не улыбалась открывающаяся перед ее племянником перспектива стать подопытным кроликом где-нибудь в секретной лаборатории. Или куда там обычно правительство запирает всяких телепатов, экстрасенсов, людей-магнитов и иже с ними?

Следующий выброс произошел в первую ночь Гарри на Тисовой улице. То ли Гарри не понравилось у Дурслей, то ли он был слишком смущен, но весь тот вечер он капризничал по полной программе: дичился, вырывался, когда его пытались взять на руки, отпихивал тарелку, отказываясь есть, не желал знакомиться и играть вместе с Дадли, а под конец просто разревелся.

В этот момент Дадли, который долгое время лишь наблюдал за концертом кузена, хмуря белесые бровки, опомнился и со вкусом присоединился. Дурсли, смертельно уставшие от беготни и нервотрепки последних дней, переглянулись и, молчаливо придя к выводу, что утро вечера мудренее и всем надо отдохнуть, уложили детей спать и мгновенно вырубились сами.

Проснулись они от грохота, звона стекла и двухголосного рева. Вскочив с кровати и не обращая внимания на разбитое окно в собственной спальне, Петуния и Вернон бросились в детскую, распахнули дверь и замерли на пороге.

В зеленоватом свете качающегося за окном мозаичного фонаря — того самого, изящного, под Тиффани! — картина, открывшаяся перед ними, вызвала оторопь. Задувающий сквозь разбитое стекло и покосившуюся раму ветер поднимал шторы и гонял по комнате вылетевшие из разорванных подушек перья. Комод был перевернут, настенное зеркало треснуло, а игрушки Дадли и его лошадка-качалка были разломаны в щепки.

Вернон пришел в себя первым, схватил орущего сына на руки и принялся лихорадочно его ощупывать, а Петуния бросилась к соседней кроватке. Гарри бился в истерике, тыча пальцем в фонарь за окном и крича на одной ноте что-то непонятное: 'Дада! Дада! Дада!'

Через секунду фонарь оборвался и рухнул на землю.

Естественно, что после ремонта в доме, вставшего в копеечку, мальчиков расселили по разным комнатам. Гарри выделили детскую Мелиссы, но спокойные дни канули в Лету. Почти месяц в доме никто не спал, Дадли постоянно капризничал, Петуния клевала носом на ходу, Вернон стал ездить на такси — боялся заснуть за рулем, а Гарри каждую ночь продолжал будить всех этим своим 'Дада! Дада!'

Разобраться в том, что творится с племянником, не было никакой возможности: говорил он еще очень и очень плохо. Дурсли могли лишь надеяться, что это пройдет, хотя и подозревали, что не в этой жизни. Именно поэтому, когда однажды они проснулись не в ночи и не от грохота и криков, а от солнечных лучей, скользящих по подушке, Петуния какое-то время молча лежала, прислушиваясь к гробовой тишине, царящей в доме, а потом задумчиво спросила:

— Кто из нас умер, Вернон? Мы или он?

Секунду они осмысливали эту фразу, а затем, не сговариваясь, бросились в комнату к Гарри. В кроватке его не было. Они перерыли весь дом и уже собирались звонить в полицию, когда Вернон по какому-то наитию открыл дверь гардероба. Гарри был там: мирно спал на зимнем пальто Петунии, сдернутым с вешалки.

— У него что, агорафобия? — удивился Вернон, сам понимая, как же это глупо: фобия у полуторагодовалого ребенка.

Однако с того дня, если у Дурслей вдруг выдавалась спокойная ночь, это означало, что Гарри вновь спал в шкафу. Или на полу под кроватью. В конце концов, Вернону надоела эта мебельно-половая жизнь племянника, и он, осмотрев внимательно собственный дом и заглянув в каждый уголок, решил, что чулан под лестницей вполне можно переоборудовать в нормальное спальное место. В конце концов, он куда больше шкафа! Сделать деревянный подиум, бросить хороший матрац, несколько подушек и одеяло — и вуаля! Только нужно сначала укрепить лестницу, обить ее ковровой дорожкой, а изнутри какой-нибудь плотной материей, чтобы на голову ничего не сыпалось. Да туда и электричество можно провести. И повесить несколько полочек с книжками. Да и вообще, Гарри же там только спать. А перерастет этот свой страх, так добро пожаловать на второй этаж. Комната от него никуда не убежит.

Тем не менее, если вопрос с ночным сном был более-менее решен, то вопрос с магическими выбросами оставался открытым. Всякий раз, когда мальчик испытывал сильные эмоции, не важно, положительные или отрицательные, происходила какая-нибудь чертовщина.

Не нравится новый свитер, который ему купила тетя, слишком колючий? Или костюмчик слишком яркий? Или картинка на рубашке не такая? Раз! И одежда не налезет и на кошку. Нравится мультфильм по телевизору? Два! И телевизор моргнул и приказал всем жить долго и счастливо. Не нравится новый золотистый цвет волос Петунии. Три! И она становится такой жгучей брюнеткой, что любой испанец удавится от зависти.