Замок Пастыря

Георгий одобрительно хмыкнул. Имевшийся в его собственной библиотеке экземпляр назывался 'Той иже одесную Диавола'. Липницкий принципиально не признавал старинных переводов и оригиналов, самостоятельно переводя на русский большинство попавших ему в руки рукописей. Большой нужды в том не было, ибо практически все маги обязаны были владеть европейскими языками, а также греческим и латынью. Но читать аккуратный текст на русском все же куда приятнее, чем уродливую готическую каллиграфию пятнадцатого-шестнадцатого века.

Конечно, магию в себе эти книги не несли. Ни один маг не стал бы делиться своей силой, распылять ее среди множества читателей. Но обогатить мир новым знанием считалось приличным, а авторские отчисления со списков и переводов давали и более приземленный стимул. Так что энциклопедический жанр среди Посвященных пользовался наибольшей популярностью. Редко, крайне редко случалось так, что какой-то чародей, движимый одному лишь ему понятными мотивами, раскрывал секреты своей магии, и тогда тайный мир содрогался.

Дальнейший осмотр корешков ничего не дал. Интересные труды Летичевы давно имели в своем распоряжении, а прочие либо были слишком просты и примитивны, либо относились к вещам от них далеким. Без особого интереса Георгий заглянул в фолиант, над которым корпел Липницкий до его прихода и замер.

'О Пастырях, их бытии и исходе'.

Трактат, вышедший из-под пера безумного сэра Кеннета МакФарлейна, приговоренного лондонскими Лордами к изъятию души и вечному заточению.

Не сошел ли престарелый книжник с ума? Это ведь уже даже не 'серьезно'. Это, простите, тянуло на 'ересь'. Трактат 'О Пастырях' был еще сто лет назад запрещен по всей Европе, а копии беспощадно уничтожались. И для драконовских мер существовали весомые причины.

Тема Пастырей являлась запретной. Само знание об этих кошмарных сущностях было тяжкой ношей, их старались лишний раз вообще не вспоминать. Но безумец МакФарлейн пошел дальше простого упоминания. Он зашел так далеко, как не осмеливался никто, ни до, ни после него. Он вел свои изыскания в затерянных уголках мира, общался с существами, являющимися анафемой людского рода — Апостолами, обитателями грез и прочими, чьими именами не стоит омрачать дневной свет. Он экспериментировал с заклинаниями Познания, и добился впечатляющих результатов... слишком впечатляющих. Его монументальный труд не просто раскрывал многие тайны Пастырей, но и указывал путь к ним. И, видит Космос, МакФарлейн получил по заслугам.

Можно предположить, что Липнцикому просто не хватило опыта, чтобы оценить опасность, исходящую от фолианта. Им двигало любопытство старателя, после долго просеивания пустой породы заметившего блеск самородка. Но какого черта он просто оставил этот ужас на видном месте?! И чем, во имя Христа, думал князь, когда дозволил своему арендатору подобное?!

— Простите за задержку, господин Летичев, — Липницкий вынырнул из-за стеллажей, таща стопку книг и журналов. — Вот, взгляните, свежее поступление, выписывал прямиком со Златой улицы.

— 'Ежегодный вестник 1906', — прочел Георгий название на тонком журнале. — В Праге до сих пор одержимы идеей держать под колпаком все, что восточнее Сены и западнее Днепра.

Он без интереса пролистнул несколько страниц. Содержание их напоминало обычную газету, только без рекламных полос, и посвящены они были различным событиям 1906-го года, случившимся в Европе — разумеется, в тех аспектах, что были интересны Посвященным. Некрологи, известия о заключенных браках, движения в промышленности и правящих кругах, даже какое-то подобие светской хроники. Практической пользы от этого сборника сплетен было немного. Но в Австро-Венгрии, Польше, Литве и прочих подобных краях, где потрясения ушедшего столетия привели к серьезному смещению баланса сил и появлению множества новых Посвященных, он наверняка пользовался спросом.

— Нет, таким не интересуюсь, — Георгий вернул журнал Липницкому. — Вот было бы что-то подобное про наши реалии.

— А я и собираюсь издавать! — пожилой маг гордо выпятил грудь. — За сей год уже подготовил материал.

— В таком случае, успехов вам. Оформлю подписку обязательно. В моей провинции бывает скучновато без столичных новостей, — он осмотрел остальные тома в стопке. — Но это все не то. Я пришел к вам, потому что предвидел, что найду здесь нечто... необычное.

— Ах, вот вы что имеет ввиду... надо было догадаться, с вашей-то специальностью, — Липницкий углубился обратно в стеллажи и вынырнул оттуда через минуту с потрепанной рукописью. — Лежит у меня уже пять полных лет. Много кому предлагал, но все только кривятся.

— 'Исследование равновесного противодействия', — прочел Георгий заголовок. — Ну, тогда не удивительно, что спроса нет. У большинства магов хватает ума не тревожить глобальные силы.

Он пролистнул несколько страниц.

— Минуточку, какой это язык?

— Исландский, причем довольно старинная форма.

— А название на русском.

— Переплетать самому пришлось. Понимаете, это оригинальный манускрипт. Я его получил... окольными путями. Полагаю, автора уже давно нет в живых.

— Если он действительно экспериментировал с Противосилой — не удивительно. Кстати, как его звали?

— Не знаю, увы. Никаких сведений найти не удалось.

— Вообще никаких? — Георгий с сомнением покачал головой, перевернул еще несколько страниц, и вопросительно взглянул на Липницкого. — Вы позволите?

— Только без всяких молний, пожалуйста, здесь же бумага кругом.

— Не волнуйтесь. Моя магия внешне не заметна.

Георгий коснулся пальцами страниц и приготовился терпеть боль. Та не заставила себя ждать. Зародившись напротив сердца, она в мгновение ока тысячами раскаленных терний оплела тело мага и принялась терзать — безжалостно, методично, в такт мысленно произносимым словам заклинания.

'К свету из тьмы протянись ручейком.

Гласом своим просвяти вопрошателя'.

Чары растравленной гончей скользнули в небытие, по незримому следу, оставленному рукописью в ткани мира. Они искали все, что было связано с этой книгой, и находили эхо тех, кто прикасался к ней прежде, и след пути, которым она попала в Россию, но Георгий, тихо шипя от боли, отбрасывал ненужные сведения. Ему нужно было хоть что-нибудь об авторе — имя, лицо, голос, хоть самый тусклый отсвет души — но небытие не сохранило даже такой малости.

— Да что же за чертовщина-то... — прошипел он, и для верности повторил заклинание.

Еще полминуты мучительной боли не принесли никакого результата, и маг изо всех сил старался не выдать недоумения. Это было полным нонсенсом. Узнать что-то о человеке по принадлежащему ему предмету вообще было несложным делом. Особенно имея целый манускрипт, написанный собственной рукой, в который вкладывалась душа. Особенно с теми возможностями, которые были в распоряжении мага его профиля. Но заклинания приносили лишь пустоту, будто все, связанное с автором книги, было кем-то вырезано из самого Космоса.

— Занятно, — пробормотал он. — Так сколько вы хотите за эту нечитаемую стопку бумаги?

— Сущую мелочь, господин Летичев. Сто двадцать рублей.

— Сто двадцать? — Георгий приподнял бровь. — Петр Аркадьевич, вы меня не боитесь, так Бога побойтесь! Сто двадцать рублей! Да я на перевод вдвое больше потом потрачу!

— Жадничаете, господин Летичев! Я-то вижу, что вы заинтересовались! Вы за сто двадцать не купите — другие купят!

— А сами-то жалуетесь, что такой труд — и уже сколько лет лежит, никому не интересный. Восемьдесят рублей — полновесными золотыми червонцами! От сердца отрываю.

— Вы надо мной смеетесь, позвольте поинтересоваться? Восемьдесят рублей! Ха! — Липницкий упер кулаки в бока и явно приготовился торговаться насмерть. — Я, между тем, сам могу ее перевести. И продавать перевод буду уже по полтыщи. Единственный в своем роде, прошу заметить. Так и быть, уступлю пять рублей по старой памяти. Я же вас еще мальчишкой безусым помню.

— Вот она — благодарность мещанского сословия честным офицерам! — иронично отозвался Георгий. — Пока мы, лучшие люди Империи, не щадя своих жизней проливали кровь в жестокой битве с азиатскими ордами, столичные лавочники копили барыши! А теперь наживаются на нас! Восемьдесят пять рублей, господин Липницкий! Пенсия штабс-капитана скудна, и мне теперь придется неделю питаться хлебом и водой, но вы-то, наверное, порадуетесь растущим богатствам.

— Если вы там так храбро сражались — отчего же проиграли войну-то, а? А сколько гонору поначалу было — мы, дескать, всех косоглазых одной левой, одними шапками закидаем! А потом ррраз, и оказывается, что у японцев — Того, а у нас — никого. И не надо мне тут сказки рассказывать, какое у вас мизерное жалование. Вам за только двух Станиславов с мечами двести рублей полагается(2). Сто десять.

— Двести рублей в год. Что в пересчете на месяцы меньше, чем жалование дворника. И вообще, горазды вы деньги в чужих карманах считать, я погляжу, да только об одних деньгах и думаете. А о истинной ценности и не помышляете. Эта книга будет лежать у вас мертвым грузом еще лет сто, пока не рассыплется в пыль от старости. А между тем в моих руках она поможет совершить что-нибудь великое и полезное. Девяносто.

Букинист набрал было воздуха, чтобы продолжить, но тут за его спиной задребезжал стоящий на окне телефон. Чертыхнувшись, он схватил его за ножку и поднес к уху наушник.

— Липницкий у аппарата! — прокричал он в трубку. — Да, он у меня! Хорошо, ваше сиятельство, немедленно.

'Не мог подождать несколько минут?', — раздраженно подумал Георгий и тут же затолкал эту мысль подальше. В личных владениях князя думать нужно было очень аккуратно.

— Господин Еропкин просит вас поскорее подняться к нему, — деловито сказал Липницкий, отставляя телефон в сторону.

— Ну, если поскорее... сто и по рукам?

— По рукам, по рукам, — вздохнул букинист. — Ох, разорите вы меня...

Георгий сложил книгу в саквояж, отдал букинисту десять десятирублевых ассигнаций и откланялся. На душе у него, однако, скребли кошки. Уж больно странной казалась книга, и странной оказалась судьба ее автора. Стереть память одному человеку легко. При должном мастерстве и силе можно заставить исчезнуть не только память о чем-то, но и сделанные рукой записи. Но просто взять и выдрать какое-то знание так, что магия, обращающаяся к концепции 'того, чего нет', оказывается бессильна... нет, это нельзя оставлять без внимания.

За такими размышлениями он снова вышел в вестибюль и принялся подниматься по центральной мраморной лестнице. Краем глаза он заметил уже откровенно скучающего камердинера, и махнул ему рукой — мол, скоро заканчиваем. Тот скорчил унылую физиономию, и вернулся к журналу, который читал до этого. Что у него там? Вроде, 'Сатирикон'. Балда осиновая, что с него взять. Лучше бы что-нибудь дельное почитал, чтобы потом глупых вопросов не задавать. Хотя... не стоит все-таки требовать от него слишком много. Платье он щеткой чистить умеет, чай заваривает как положено, да и стреляет недурно. И вообще, честнее человека Георгий в своей жизни не встречал. Ладно, пусть читает что хочет. Все одно бывшему крестьянину магическая наука впрок вряд ли пойдет.

Маг поднялся на второй этаж, немного поплутал по коридорам и остановился перед высоким порталом, обрамляющим двустворчатую дверь из красного дерева. На внутреннее убранство Ложи князь не скупился. Он занес было руку, чтобы постучать, но тут двери распахнулись сами.

Примечания к главе:

(1) — Сейчас это Российская Национальная Библиотека.

(2) — Имеются ввиду ордена Святого Святослава третьей и второй степеней; мечи указывают, что награда получена за боевые действия.

Глава 2: Предсказание

Князь Константин Еропкин поднял голову от бумаг.

— Входите, господин Летичев, я вас уже заждался.

'До назначенного времени еще пять минут'.

— Мое почтение, ваше сиятельство, — Георгий отвесил еле заметный поклон.

— Присаживайтесь. Вина?

— Буду весьма благодарен. В столичной сырости без лекарства никак.

— Какое вино предпочитаете в это время дня?

— Через десять секунд вы достанете бутылку крымской мадеры, потому что именно ее вы держите в ящике стола специально для посетителей, не вхожих в число особо важных.

— Не помню, чтобы вы у меня раньше были.

— Я и не был. Но я вижу это.

Князь усмехнулся в бороду и поставил на стол бутылку. Возникший как из воздуха лакей поставил на стол два бокала, наполнил оба и тут же отхлынул, как бы исчезнув из поля зрения.

— Ваше здоровье.

Теперь Георгий мог рассмотреть своего собеседника более внимательно. Князь Константин Еропкин внешне не выделялся. Был он среднего роста, средней внешности, среднего возраста, носил повседневный мундир гражданского чиновника без наград, с галунными петлицами тайного советника — но на этом посредственность заканчивалась. Родословная Еропкиных уходила вглубь веков, а в их магической традиции изящно сплеталось древнее ведовство, восходящее еще к временам живых богов, византийская чародейская школа и сравнительно новые европейские принципы управления материей. В Петербуржской ложе он считался первым среди равных, и обладал правом решающего голоса, взамен выполняя работу арбитра и надзирателя, и к его слову прислушивались. В самой осанке этого невзрачного мага чувствовалась сила — спокойная, уверенная, но при этом огромная. Георгий посмотрел в глаза князя, и отводить взгляд не торопился.

Он тоже должен был продемонстрировать силу.

— Наслышан о кончине вашего отца, — сказал Еропкин. — Примите мои соболезнования.

— Не о чем горевать, — Георгий только пожал плечами. — Он прожил долго и умер хорошей, спокойной смертью. Даже такая малость не каждому дана.

— Ну что же, тогда не будет откладывать дело в долгий ящик. В своем письме вы упоминали, что располагаете неким ценным предсказанием.

— Именно так.

— Вкратце — о чем?

— Будет война.

— Это не новость, — князь откинулся в кресле с бокалом в руке. — Войны были, есть, и будут. Пока есть, что и кому делить, они не прекратятся.

— Думаю, на словах будет не так наглядно, как на схеме, — Георгий достал из-за пазухи портсигар. — С вашего позволения...

Князь кивнул.

Георгий сунул в рот папиросу, кончик которой вспыхнул сам по себе, без жадности затянулся и выпустил изо рта дым тонкой струйкой. Тот, вместо того, чтобы разойтись по кабинету, тут же сгустился в несколько линий, в которых легко угадывались две координатные оси и ветвящийся график.

— Взгляните вот сюда, — Георгий указал кончиком папиросы на крайнюю левую точку. — Сейчас мы находимся вот здесь, в конце одна тысяча девятьсот седьмого года. Вот эта основная линия — условность, обозначающая, грубо говоря, 'судьбу России'. Ответвления от нее — различные гипотетические возможности, которые могут возникнуть из неопределенности. Как видите, есть несколько точек, в которых развитие событий в стране может измениться. Ближайшая отдалена от нас на год, а последняя находится в десяти годах. Все они, так или иначе, связаны с войной, которую уже давно предсказывают все, кто имеет навыки в этой области. Как несложно догадаться, судьба России — а вместе с ней судьба всех Посвященных, живущих тут, решается именно в этом промежутке.