Замок Пастыря

'Замок Пастыря' by Demonheart

Первый обет магии: храни тайну.

Второй обет магии: убей того, кто раскрыл тайну.

Третий обет магии: помни о смерти за твоим плечом.

Невидимая надпись над вратами Тауэра

Когда звезды упали, когда моря вскипели, а земля запылала, моя вера не умерла. Тогда я начала верить.

Бог был реален, и он ненавидел нас.

Аарон Дембски-Боуден, 'Первый Еретик'

Глава 1: Георгий Летичев

Октябрь 1907 года, Санкт-Петербург

Невский проспект в Санкт-Петербурге — это особенная улица в особенном городе. Вычерченный на плане строительства державной дланью, он своей прямотой символизировал радикальные перемены, что должны были прийти в Россию, и превратить ее из дремучего самобытного царства в Империю. Не было больше места кривым улочкам и ремесленным слободам, им на смену приходил иной уклад жизни — непривычный и чуждый, но по-своему захватывающий. Он походил на диковинное лакомство, которое очаровывает своим вкусом, но от которого запросто с непривычки может прихватить живот.

Прошли годы, Санкт-Петербург разросся до масштабов, приличествующих столице, но Невский проспект словно задавал тон всему городу, напитывая его своим революционным духом, своей несгибаемой прямотой и яркими огнями. И кое-чем похуже.

Иной раз шептали, что когда идешь или едешь с извозчиком по Невскому, нельзя смотреть вперед. Что прямой тоннель из фасадов доходных домов и дворянских усадеб словно затягивает в себя взор, гипнотизирует. Что он крадет душу. И сам Петербург был таким же — за личиной благородного великолепия скрывалось нечто иное, темное и зловещее, напитанное страданиями тысяч людей, на чьих костях стоял город, разбуженное посмертными проклятиями шаманов. Он сводил с ума своих обитателей неестественной геометрией улиц, высасывал саму жизнь желтоватыми стенами домов и сыростью каналов, проникал в их тела вместе с чахоткой.

Не было ничего странного в том, что Санкт-Петербург привлекал к себе тех, кто жил в тени. Могучие энергии местных земель, близость к светской власти и удаленность от властей духовных стали благоприятнейшим сочетанием для них — для Посвященных.

Так назывались люди, и не только они, кого судьба так или иначе привела на путь тайного искусства. Они повелевали силами, находящимися за гранью человеческого понимания — или думали, что это они повелевают, а не наоборот. Некоторые из них перешагнули самую границу человечности... но так и не избавились от людских пороков. И усилиями Посвященных в Санкт-Петербурге появилось место, куда закрыт вход посторонним.

Речь, конечно же, идет не о конспиративных квартирах террористов и анархистов. И даже не о явках иностранных разведок, которыми столица Империи буквально кишела. Чем рассеивать внимание на мирские мелочи, давайте пройдемся по Невскому проспекту и присмотримся к зданию Императорской Публичной Библиотеки(1). Казалось бы, что может быть безобиднее библиотеки, где в тиши читальных залов множество людей прикасаются к знаниям? Но именно там сокрыта главная тайна России, и именно туда два человека прокладывают себе путь через толпу.

Первый из них — рослый тридцатилетний мужчина с офицерской выправкой. На нем шинель военного образца, плечи украшают погоны штабс-капитана, на левом боку висит сабля. Он идет, по привычке чеканя шаг, словно недавно шагал в строю. Выбивающиеся из-под фуражки темно-русые волосы слегка тронуты ранней сединой, серо-стальные глаза глядят прямо перед собой. Через всю левую щеку тянется заметный горизонтальный шрам, чуть оттеняемый аккуратными усами.

Второй — крупный детина с крестьянской физиономией. Он одет в обычные картуз и пальто, как большинство прохожих вокруг. Он значительно моложе своего спутника, но разница в возрасте скрадывается отпущенной бородой. В этом дуэте он явно на второй роли, и несет следом за офицером увесистый саквояж.

Эти двое имели вид совершенно непримечательный, и никому из многочисленных прохожих не пришло бы в голову в чем-то их подозревать. В бесконечном потоке рабочих, гимназистов, приказчиков, чиновников, жандармов, студентов и мещан они казались неразличимыми песчинками... на первый взгляд. Более внимательному глазу открылись бы детали, заставляющие насторожиться. Гордая осанка офицера принадлежала не военному, но человеку, не терпящему над собой вообще ничьей власти, а его глаза были исполнены спокойной уверенности. Его спутник, при ближайшем рассмотрении, имел вид настороженный и колючий, словно в любой момент ожидал дурного, а правую руку непрерывно держал в кармане.

Следовали эти двое не к главному входу, а к неприметной, невидимой для незваных гостей двери, располагавшейся с торца. На заре двадцатого века, спустя лишь два года после сокрушительного и позорного поражения в войне, спустя два года после расстрела безоружного шествия рабочих, и последовавших за ним волнений, власть с большим подозрением относилась к любым сборищам, особенно тайным. В лучшем случае этим людям грозила слежка, в худшем — арест, независимо от чинов и титулов. Грозила бы, не будь они теми, кому безразличны и сыщики из Охранного отделения, и жандармерия, и террористы всех мастей, и любые заграничные шпионы.

В тайных залах Императорской Библиотеки, переплетенных с основными помещениями, но не сообщающимися с ними, располагалась Петербуржская Тайная Ложа, и в ней, вдали от посторонних глаз, собирался цвет российского магического сообщества. Эти люди обладали немыслимой властью и дорожили ею превыше всего прочего. Они объединились в Ложу, и собирались в ней по давнему обычаю, чтобы поделиться известиями, обменяться тем, что имеет ценность, разрешить споры без кровопролития, или временно объединить усилия. Люди везде одинаковы, даже если они Посвященные.

Тем временем офицер со своим подручным уже пересек небольшой вестибюль, вход в который посторонний человек просто не смог бы увидеть, и толкнул тяжелые двери. В этот миг чары, которыми была напитано пространство, в очередной раз коснулись его, и тут же отхлынули, не обнаружив ничего подозрительного, а невидимые духи-стражи разочарованно покрутились вокруг и вернулись к своим гнездам. Оба беспрепятственно ступили в мраморный холл.

Сию же секунду к ним подскочил лакей и предложил принять верхнюю одежду. Офицер передал ему свою шинель и подал знак своему спутнику. Тот торопливо принялся стаскивать с себя пальто. Когда лакей ушел, детина немного наклонился и шепотом спросил:

— Вашбродие, а это же не маг, да?

— Лакей? Нет. Ты вот слышал, как полвека назад император Александр Освободитель крепостное право отменил?

— Слыхал, а то ж.

— А вот здесь не слышали. А если и слышали — наплевали. Видел у него клеймо на руке? Это не раб даже, а живая утварь, вроде утюга на ножках.

— Жуть-то какая...

— Жуть ты еще не видел, и если повезет — не увидишь. Это так, пустяки.

За стенами Ложи, в мире не ведающих о таящейся тьме людей, офицера звали Георгий Игоревич Летичев. Он был инфантерии штабс-капитаном в отставке, потомственным офицером, что бросил военную службу после позорного завершения русско-японской войны. Его отец, тоже бывший военный, имел дело в родном городе в Сибири, занимался перевалкой грузов и владел несколькими складами, однако недавно скончался, а его сын предпочел продать дело и два года колесил по России и Европе, ища возможности для выгодного вложения капитала. Такова была маска, под которой Георгий жил буквально с пеленок.

Настоящий Георгий Летичев являлся магом. Он был волен следовать своим путем до поры, но после смерти отца ответственность за дело многих поколений предков легла на его плечи тяжким грузом. Все накопленные богатства и знания оказались в его распоряжении, но вместе с ними пришли и обязательства, древние клятвы, опутывающие саму судьбу неразрывными цепями. И дело, что привело его в Санкт-Петербург, являлось именно таким — старинным обетом, что маги рода Летичевых хранили много лет.

Георгий прошел вглубь холла и огляделся. Он не был здесь уже несколько лет, но с тех пор не изменилось ничего. Как всегда, царила тишина. В резиденции редко когда можно было встретить больше полудюжины человек одновременно, только если не назначалось регулярное собрание корифеев или не происходило что-то действительно серьезное. Регулярно здесь обретался только формальный глава Ложи, князь Константин Еропкин, да несколько магов невысокого ранга, арендующих помещения под лаборатории.

Большинство из них просто не имели средств, чтобы пробрести собственную землю, и потому вынуждены были искать покровительства у князя. Ради этого им приходилось жертвовать не только деньгами, но и подробно отчитываться о своих делах. Унизительно, без сомнения, но такова цена за причастность к столичному обществу. Кроме того, будучи собранными в одном месте, арендаторы охотно брали на себя роли торговцев и посредников. Корифеи поглядывали на них свысока, но только глупцы игнорировали. К одному из таких торговцев Георгий и решил заглянуть перед тем, как подниматься наверх.

Велев камердинеру ожидать в вестибюле, он забрал у него саквояж, свернул у центральной лестницы направо и прошел вглубь по коридору. Остановился Георгий перед дверью, на вид непримечательной, и ничем от прочих не отличающейся. Это было объяснимо — кому надо, те сами знали, к кому идут. Он поднял руку и постучал.

— Разрешаю войти! — донеслось с той стороны.

Именно 'разрешаю войти'. Не 'можно войти', не 'заходите'. Лаборатория мага — его неприкосновенная собственность. Войти в нее без спросу означало нанести тяжелейшее оскорбление, и для Посвященных подобный поступок равнялся покушению на убийство. В этом заключалась еще одна причина, по которой арендаторы соглашались платить князю солидную ренту и не делать из своих изысканий секретов. Размещение лаборатории в его владениях гарантировало безопасность, которую недостаточно опытные, не успевшие скопить силу маги не могли обеспечить самостоятельно.

— Доброго дня, господин Липницкий, — сказал Георгий, открывая дверь.

— Аааа, господин Летичев! Здравствуйте, здравствуйте, помню вас, — из-за заваленного бумагами письменного стола поднялся невысокий пожилой человек. — Давненько вас тут не видать было. Где же вы пропадали столько лет?

Георгий испытующе посмотрел на торговца перед ним. В миру Петр Липнцикий слыл антикваром, заработавшим скромный капитал перепродажей диковинок и экспертными оценками. В своей тайной жизни он являлся магом в третьем поколении, то есть недалеко ушел от неофитов, сделавших первый робкий шаг на опаснейшем пути тайного искусства. Хотя он был намного старше Георгия, и по положению антиквар немногим отличался от штабс-капитана, разница в длине их родословных была несоизмерима. Пусть количество поколений предков-Посвященных не являлось единственным фактором, обозначающим статус мага и определяющим его могущество, оно играло крайне важную роль.

— Воевал. Путешествовал. Работал. Всего и не упомнишь. Нашлось время и к вам заглянуть, — Георгий решил не обращать внимания на излишнюю фамильярность. — Надеюсь, я не зря потратил время, и у вас найдется что-то стоящее.

— Обижаете! У меня как раз недавно было поступление, сейчас принесу.

Липницкий ушел вглубь мастерской, а Георгий осмотрелся по сторонам. Мастерская представляла собой довольно большой зал, разделенный несколькими книжными стеллажами. Деятельность Липницкого перекликалась с его обычными занятиями, как то нередко бывало. В своей лавке антиквар торговал старинными вещами и картинами, но больше всего разбирался в книгах. Не удивительно, что его лаборатория больше походила на библиотеку, и он уже успел приобрести репутацию недурную репутацию книжника.

Хотя в большинстве своем маги считали себя стоящими над обычными людьми, над смердами, но существовать обособленно не могли. Они были очень немногочисленным сословием, насчитывающим лишь несколько тысяч душ на всю Империю, считая западные своевольные провинции. И даже тем, кто обладает столь великими силами, нужно что-то есть, во что-то одеваться и где-то жить. Все посвященные обитали в тени — но почти все имели личины, под которыми также вели жизнь в обществе. Многие использовали свою силу, чтобы войти в круги аристократии, что добавляло к власти тайной также власть мирскую. Или же просто богатели с разнообразных промыслов, глядя на дворянские титулы снисходительно. Но иные вели жизнь скромную, скрываясь за масками обывателей. В большинстве своем потому, что еще не обрели сил достигнуть чего-то большего. Реже, они просто не нуждались в подкреплении своей силы чем-то еще.

Георгий подошел к стеллажу и принялся рассматривать книги. Большей частью это были простые пособия, посвященные самым основам устройства мира, скрытого от глаз смердов, которые имели в своем распоряжении практически все маги, начиная с первого-второго поколения. Использовались они в первую очередь для подготовки наследников, чтобы объяснить им, чего следует опасаться, и потому писались сравнительно простым языком и даже снабжались иллюстрациями.

Вот, к примеру, 'Трактатъ о Таинстве Осьмом, да об оружеборцахъ помазанниковыхъ' — нестареющая классика, подробно и понятно описывающая так называемую Гиблую Схиму, существующую отдельно от 'малой' и 'высшей', и тех, кто ее принимает вместе с Восьмым Таинством — иноках-воинах, убивающих с именем Христа на устах.

А рядом — 'Чертово племя и его потомки'. Эта работа довольно новая, датирована второй половиной 19-го века. На взгляд Георгия, там не хватало некоторых важных тонкостей, и он бы с радостью их добавил, но напроситься в соавторы к написавшему ее австрийцу было не легче, чем пролезть в игольное ушко. Проклятый сноб... Впрочем, общее представление о тех, кто нес в себе примесь нечеловеческой крови, эта книга все же давала.

Так, что у нас тут? 'Гадъ о трехъ главахъ'. Вопреки ожиданиям от названия, книга не о чудовищных трехглавых змеях, разорявших земли древней Руси, а о трех столпах европейского магического искусства — Лондоне, Праге и острове Гроф. Выставлены эти столпы там были в очень черном цвете, намного более черном, чем требовалось от простейшей энциклопедии. Справедливости ради, в реальности все обстояло еще хуже.

'Хм... вот это интересно, — маг подошел к стеллажу поближе. — 'Те, что одесную Дьявола'.

Это не пособие для юных магов, это уже серьезно. Оригинал книги был написан францисканским монахом еще в шестнадцатом веке, а один из послов Ивана Грозного, посещавший Европу в те времена, привез перевод на родину, где тот уже рукописными копиями разошелся по рукам. Посвящен этот старинный труд был... определенным сущностям. Одни из них когда-то были людьми, а другие — никогда не были. Какие-то из них появились в мире в недалеком прошлом, а какие-то были древнее человечества. Некоторые жили среди людей, а некоторые не имели даже зачатков разума. Объединяло эти сущности одно — все они без исключения были смертельно опасны и практически неуничтожимы. Тот факт, что из общего списка за триста пятьдесят лет не было вычеркнуто ни одной строки, только подтверждал предупреждение, выведенное автором на титульном листе: 'Бегите, если услышите о них'.

Георгий одобрительно хмыкнул. Имевшийся в его собственной библиотеке экземпляр назывался 'Той иже одесную Диавола'. Липницкий принципиально не признавал старинных переводов и оригиналов, самостоятельно переводя на русский большинство попавших ему в руки рукописей. Большой нужды в том не было, ибо практически все маги обязаны были владеть европейскими языками, а также греческим и латынью. Но читать аккуратный текст на русском все же куда приятнее, чем уродливую готическую каллиграфию пятнадцатого-шестнадцатого века.

Конечно, магию в себе эти книги не несли. Ни один маг не стал бы делиться своей силой, распылять ее среди множества читателей. Но обогатить мир новым знанием считалось приличным, а авторские отчисления со списков и переводов давали и более приземленный стимул. Так что энциклопедический жанр среди Посвященных пользовался наибольшей популярностью. Редко, крайне редко случалось так, что какой-то чародей, движимый одному лишь ему понятными мотивами, раскрывал секреты своей магии, и тогда тайный мир содрогался.

Дальнейший осмотр корешков ничего не дал. Интересные труды Летичевы давно имели в своем распоряжении, а прочие либо были слишком просты и примитивны, либо относились к вещам от них далеким. Без особого интереса Георгий заглянул в фолиант, над которым корпел Липницкий до его прихода и замер.

'О Пастырях, их бытии и исходе'.

Трактат, вышедший из-под пера безумного сэра Кеннета МакФарлейна, приговоренного лондонскими Лордами к изъятию души и вечному заточению.

Не сошел ли престарелый книжник с ума? Это ведь уже даже не 'серьезно'. Это, простите, тянуло на 'ересь'. Трактат 'О Пастырях' был еще сто лет назад запрещен по всей Европе, а копии беспощадно уничтожались. И для драконовских мер существовали весомые причины.

Тема Пастырей являлась запретной. Само знание об этих кошмарных сущностях было тяжкой ношей, их старались лишний раз вообще не вспоминать. Но безумец МакФарлейн пошел дальше простого упоминания. Он зашел так далеко, как не осмеливался никто, ни до, ни после него. Он вел свои изыскания в затерянных уголках мира, общался с существами, являющимися анафемой людского рода — Апостолами, обитателями грез и прочими, чьими именами не стоит омрачать дневной свет. Он экспериментировал с заклинаниями Познания, и добился впечатляющих результатов... слишком впечатляющих. Его монументальный труд не просто раскрывал многие тайны Пастырей, но и указывал путь к ним. И, видит Космос, МакФарлейн получил по заслугам.

Можно предположить, что Липнцикому просто не хватило опыта, чтобы оценить опасность, исходящую от фолианта. Им двигало любопытство старателя, после долго просеивания пустой породы заметившего блеск самородка. Но какого черта он просто оставил этот ужас на видном месте?! И чем, во имя Христа, думал князь, когда дозволил своему арендатору подобное?!

— Простите за задержку, господин Летичев, — Липницкий вынырнул из-за стеллажей, таща стопку книг и журналов. — Вот, взгляните, свежее поступление, выписывал прямиком со Златой улицы.

— 'Ежегодный вестник 1906', — прочел Георгий название на тонком журнале. — В Праге до сих пор одержимы идеей держать под колпаком все, что восточнее Сены и западнее Днепра.

Он без интереса пролистнул несколько страниц. Содержание их напоминало обычную газету, только без рекламных полос, и посвящены они были различным событиям 1906-го года, случившимся в Европе — разумеется, в тех аспектах, что были интересны Посвященным. Некрологи, известия о заключенных браках, движения в промышленности и правящих кругах, даже какое-то подобие светской хроники. Практической пользы от этого сборника сплетен было немного. Но в Австро-Венгрии, Польше, Литве и прочих подобных краях, где потрясения ушедшего столетия привели к серьезному смещению баланса сил и появлению множества новых Посвященных, он наверняка пользовался спросом.

— Нет, таким не интересуюсь, — Георгий вернул журнал Липницкому. — Вот было бы что-то подобное про наши реалии.

— А я и собираюсь издавать! — пожилой маг гордо выпятил грудь. — За сей год уже подготовил материал.

— В таком случае, успехов вам. Оформлю подписку обязательно. В моей провинции бывает скучновато без столичных новостей, — он осмотрел остальные тома в стопке. — Но это все не то. Я пришел к вам, потому что предвидел, что найду здесь нечто... необычное.

— Ах, вот вы что имеет ввиду... надо было догадаться, с вашей-то специальностью, — Липницкий углубился обратно в стеллажи и вынырнул оттуда через минуту с потрепанной рукописью. — Лежит у меня уже пять полных лет. Много кому предлагал, но все только кривятся.

— 'Исследование равновесного противодействия', — прочел Георгий заголовок. — Ну, тогда не удивительно, что спроса нет. У большинства магов хватает ума не тревожить глобальные силы.

Он пролистнул несколько страниц.

— Минуточку, какой это язык?

— Исландский, причем довольно старинная форма.

— А название на русском.

— Переплетать самому пришлось. Понимаете, это оригинальный манускрипт. Я его получил... окольными путями. Полагаю, автора уже давно нет в живых.

— Если он действительно экспериментировал с Противосилой — не удивительно. Кстати, как его звали?

— Не знаю, увы. Никаких сведений найти не удалось.

— Вообще никаких? — Георгий с сомнением покачал головой, перевернул еще несколько страниц, и вопросительно взглянул на Липницкого. — Вы позволите?

— Только без всяких молний, пожалуйста, здесь же бумага кругом.

— Не волнуйтесь. Моя магия внешне не заметна.

Георгий коснулся пальцами страниц и приготовился терпеть боль. Та не заставила себя ждать. Зародившись напротив сердца, она в мгновение ока тысячами раскаленных терний оплела тело мага и принялась терзать — безжалостно, методично, в такт мысленно произносимым словам заклинания.

'К свету из тьмы протянись ручейком.

Мудрости алчу превыше всего,

Жажду узнать, что скрываешь в себе.

Гласом своим просвяти вопрошателя'.

Чары растравленной гончей скользнули в небытие, по незримому следу, оставленному рукописью в ткани мира. Они искали все, что было связано с этой книгой, и находили эхо тех, кто прикасался к ней прежде, и след пути, которым она попала в Россию, но Георгий, тихо шипя от боли, отбрасывал ненужные сведения. Ему нужно было хоть что-нибудь об авторе — имя, лицо, голос, хоть самый тусклый отсвет души — но небытие не сохранило даже такой малости.

— Да что же за чертовщина-то... — прошипел он, и для верности повторил заклинание.

Еще полминуты мучительной боли не принесли никакого результата, и маг изо всех сил старался не выдать недоумения. Это было полным нонсенсом. Узнать что-то о человеке по принадлежащему ему предмету вообще было несложным делом. Особенно имея целый манускрипт, написанный собственной рукой, в который вкладывалась душа. Особенно с теми возможностями, которые были в распоряжении мага его профиля. Но заклинания приносили лишь пустоту, будто все, связанное с автором книги, было кем-то вырезано из самого Космоса.

— Занятно, — пробормотал он. — Так сколько вы хотите за эту нечитаемую стопку бумаги?

— Сущую мелочь, господин Летичев. Сто двадцать рублей.

— Сто двадцать? — Георгий приподнял бровь. — Петр Аркадьевич, вы меня не боитесь, так Бога побойтесь! Сто двадцать рублей! Да я на перевод вдвое больше потом потрачу!

— Жадничаете, господин Летичев! Я-то вижу, что вы заинтересовались! Вы за сто двадцать не купите — другие купят!

— А сами-то жалуетесь, что такой труд — и уже сколько лет лежит, никому не интересный. Восемьдесят рублей — полновесными золотыми червонцами! От сердца отрываю.

— Вы надо мной смеетесь, позвольте поинтересоваться? Восемьдесят рублей! Ха! — Липницкий упер кулаки в бока и явно приготовился торговаться насмерть. — Я, между тем, сам могу ее перевести. И продавать перевод буду уже по полтыщи. Единственный в своем роде, прошу заметить. Так и быть, уступлю пять рублей по старой памяти. Я же вас еще мальчишкой безусым помню.

— Вот она — благодарность мещанского сословия честным офицерам! — иронично отозвался Георгий. — Пока мы, лучшие люди Империи, не щадя своих жизней проливали кровь в жестокой битве с азиатскими ордами, столичные лавочники копили барыши! А теперь наживаются на нас! Восемьдесят пять рублей, господин Липницкий! Пенсия штабс-капитана скудна, и мне теперь придется неделю питаться хлебом и водой, но вы-то, наверное, порадуетесь растущим богатствам.

— Если вы там так храбро сражались — отчего же проиграли войну-то, а? А сколько гонору поначалу было — мы, дескать, всех косоглазых одной левой, одними шапками закидаем! А потом ррраз, и оказывается, что у японцев — Того, а у нас — никого. И не надо мне тут сказки рассказывать, какое у вас мизерное жалование. Вам за только двух Станиславов с мечами двести рублей полагается(2). Сто десять.

— Двести рублей в год. Что в пересчете на месяцы меньше, чем жалование дворника. И вообще, горазды вы деньги в чужих карманах считать, я погляжу, да только об одних деньгах и думаете. А о истинной ценности и не помышляете. Эта книга будет лежать у вас мертвым грузом еще лет сто, пока не рассыплется в пыль от старости. А между тем в моих руках она поможет совершить что-нибудь великое и полезное. Девяносто.

Букинист набрал было воздуха, чтобы продолжить, но тут за его спиной задребезжал стоящий на окне телефон. Чертыхнувшись, он схватил его за ножку и поднес к уху наушник.

— Липницкий у аппарата! — прокричал он в трубку. — Да, он у меня! Хорошо, ваше сиятельство, немедленно.

'Не мог подождать несколько минут?', — раздраженно подумал Георгий и тут же затолкал эту мысль подальше. В личных владениях князя думать нужно было очень аккуратно.

— Господин Еропкин просит вас поскорее подняться к нему, — деловито сказал Липницкий, отставляя телефон в сторону.

— Ну, если поскорее... сто и по рукам?

— По рукам, по рукам, — вздохнул букинист. — Ох, разорите вы меня...

Георгий сложил книгу в саквояж, отдал букинисту десять десятирублевых ассигнаций и откланялся. На душе у него, однако, скребли кошки. Уж больно странной казалась книга, и странной оказалась судьба ее автора. Стереть память одному человеку легко. При должном мастерстве и силе можно заставить исчезнуть не только память о чем-то, но и сделанные рукой записи. Но просто взять и выдрать какое-то знание так, что магия, обращающаяся к концепции 'того, чего нет', оказывается бессильна... нет, это нельзя оставлять без внимания.

За такими размышлениями он снова вышел в вестибюль и принялся подниматься по центральной мраморной лестнице. Краем глаза он заметил уже откровенно скучающего камердинера, и махнул ему рукой — мол, скоро заканчиваем. Тот скорчил унылую физиономию, и вернулся к журналу, который читал до этого. Что у него там? Вроде, 'Сатирикон'. Балда осиновая, что с него взять. Лучше бы что-нибудь дельное почитал, чтобы потом глупых вопросов не задавать. Хотя... не стоит все-таки требовать от него слишком много. Платье он щеткой чистить умеет, чай заваривает как положено, да и стреляет недурно. И вообще, честнее человека Георгий в своей жизни не встречал. Ладно, пусть читает что хочет. Все одно бывшему крестьянину магическая наука впрок вряд ли пойдет.

Маг поднялся на второй этаж, немного поплутал по коридорам и остановился перед высоким порталом, обрамляющим двустворчатую дверь из красного дерева. На внутреннее убранство Ложи князь не скупился. Он занес было руку, чтобы постучать, но тут двери распахнулись сами.

Примечания к главе:

(1) — Сейчас это Российская Национальная Библиотека.

(2) — Имеются ввиду ордена Святого Святослава третьей и второй степеней; мечи указывают, что награда получена за боевые действия.

Глава 2: Предсказание

Князь Константин Еропкин поднял голову от бумаг.

— Входите, господин Летичев, я вас уже заждался.

'До назначенного времени еще пять минут'.

— Мое почтение, ваше сиятельство, — Георгий отвесил еле заметный поклон.

— Присаживайтесь. Вина?

— Буду весьма благодарен. В столичной сырости без лекарства никак.

— Какое вино предпочитаете в это время дня?

— Через десять секунд вы достанете бутылку крымской мадеры, потому что именно ее вы держите в ящике стола специально для посетителей, не вхожих в число особо важных.

— Не помню, чтобы вы у меня раньше были.

— Я и не был. Но я вижу это.

Князь усмехнулся в бороду и поставил на стол бутылку. Возникший как из воздуха лакей поставил на стол два бокала, наполнил оба и тут же отхлынул, как бы исчезнув из поля зрения.

— Ваше здоровье.

Теперь Георгий мог рассмотреть своего собеседника более внимательно. Князь Константин Еропкин внешне не выделялся. Был он среднего роста, средней внешности, среднего возраста, носил повседневный мундир гражданского чиновника без наград, с галунными петлицами тайного советника — но на этом посредственность заканчивалась. Родословная Еропкиных уходила вглубь веков, а в их магической традиции изящно сплеталось древнее ведовство, восходящее еще к временам живых богов, византийская чародейская школа и сравнительно новые европейские принципы управления материей. В Петербуржской ложе он считался первым среди равных, и обладал правом решающего голоса, взамен выполняя работу арбитра и надзирателя, и к его слову прислушивались. В самой осанке этого невзрачного мага чувствовалась сила — спокойная, уверенная, но при этом огромная. Георгий посмотрел в глаза князя, и отводить взгляд не торопился.

Он тоже должен был продемонстрировать силу.

— Наслышан о кончине вашего отца, — сказал Еропкин. — Примите мои соболезнования.

— Не о чем горевать, — Георгий только пожал плечами. — Он прожил долго и умер хорошей, спокойной смертью. Даже такая малость не каждому дана.

— Ну что же, тогда не будет откладывать дело в долгий ящик. В своем письме вы упоминали, что располагаете неким ценным предсказанием.

— Именно так.

— Вкратце — о чем?

— Будет война.

— Это не новость, — князь откинулся в кресле с бокалом в руке. — Войны были, есть, и будут. Пока есть, что и кому делить, они не прекратятся.

— Думаю, на словах будет не так наглядно, как на схеме, — Георгий достал из-за пазухи портсигар. — С вашего позволения...

Князь кивнул.

Георгий сунул в рот папиросу, кончик которой вспыхнул сам по себе, без жадности затянулся и выпустил изо рта дым тонкой струйкой. Тот, вместо того, чтобы разойтись по кабинету, тут же сгустился в несколько линий, в которых легко угадывались две координатные оси и ветвящийся график.

— Взгляните вот сюда, — Георгий указал кончиком папиросы на крайнюю левую точку. — Сейчас мы находимся вот здесь, в конце одна тысяча девятьсот седьмого года. Вот эта основная линия — условность, обозначающая, грубо говоря, 'судьбу России'. Ответвления от нее — различные гипотетические возможности, которые могут возникнуть из неопределенности. Как видите, есть несколько точек, в которых развитие событий в стране может измениться. Ближайшая отдалена от нас на год, а последняя находится в десяти годах. Все они, так или иначе, связаны с войной, которую уже давно предсказывают все, кто имеет навыки в этой области. Как несложно догадаться, судьба России — а вместе с ней судьба всех Посвященных, живущих тут, решается именно в этом промежутке.

— Символические обозначения мне знакомы. Четырнадцатый год — это начало войны. Семнадцатый — это бедствие. А что за последовательность вероятностных вилок в левой части графика?

— Покушения на министра внутренних дел Столыпина.

— Что, так много?

— У этого человека поразительная воля к жизни, а его роль в грядущих событиях слишком значима. Его многие будут пытаться убить, и столь же многие — защитить. Точнее, уже пытаются. Я взял на себя смелость однажды отвести от него смерть, но больше вмешиваться не рискую, уж очень злой гадючий клубок вокруг него сплелся. Так или иначе, он способен удержать Россию от вступления в войну через семь лет, и в этом заключается его главная ценность. Или угроза — в зависимости от точки зрения. То же самое относится, к примеру, к императрице Александре. Есть и иные личности, чей индивидуальный вклад не столь значителен, но и их судьбы, при определенных стечениях обстоятельств, могут оказать влияние на итог. Война, впрочем, начнется в любом случае. Вопрос в том, когда именно Россия окажется в нее втянута, и на каких условиях.

— До меня доходили разные сведения, — задумчиво произнес князь. — Но ничего определенного. Я слышал, по меньшей мере, три предсказания до вас, и никто не мог сказать толком, кто и с кем будет воевать.

— Все будут воевать со всеми. Войн, подобной этой, мир еще не знал. Мировая Война — вот что нас ждет. Это не просто спор за территории, колонии или веру — это рождение в муках нового мира, настолько же отличного от нынешнего, как небо от земли. Если выражаться метафорически, то больше всего это походит на рождение осы из тела гусеницы, которую ее личинка пожрала изнутри.

Георгий на секунду прервался, чтобы убедиться, что его слушают. Князь слушал очень внимательно, его серые глаза, казалось, пытались просверлить в маге дыру. Верил или нет — другой разговор. Предсказатель разок затянулся папиросой, откашлялся и продолжил:

— И в этом заключаются наибольшие риски для нас. Вступит Россия в Мировую Войну, или избежит ее, потерпит очередной крах или будет праздновать победу, устоит монархия или же ее сменит республика — но потрясения произойдут неизбежно. Произойдет массовый распад или коренное изменение существующих государств, сместятся центры силы, агония миллионов умерших на поле боя разнесется по мировому эфиру. Нищета, опустошение, голод — вот что нас ждет. И Посвященным уже не доведется половить рыбку в мутной воде, как обычно, а придется полностью сосредоточиться на собственном выживании. Пули и бомбы не разбирают, кого убивают, и никакая магия не насытит, когда нечего есть.

— Но вы не предлагаете путей, которыми подобного развития событий можно избежать, не так ли?

— Их и нельзя избежать, но можно смягчить. Это то, чего я от вас и хочу — чтобы вы донесли информацию до корифеев, и выработали коллегиальное решение, которое устроит если не всех, то большинство, чтобы не возникло раздора. Ложе более чем по силам добиться от царя и его окружения именно тех действий, которые нужны.

— Господин Летичев, вы требуете слишком много, — князь немного повысил голос. — Я могу объявить собрание, и я его объявлю. Но вмешательство в политическую жизнь Империи это уже перебор. Мы — сами по себе, смерды — сами по себе. Так повелось с древнейших времен, что мы используем людей, когда потребуется, но не решаем за них, как им жить. И прежде случалось, что Посвященные пытались брать в руки бразды правления. Ничем хорошим это не заканчивалось.

— Мое дело — предупредить, ваше — действовать. Потому что если ничего не предпринять, если бросить все на самотек, то события будут развиваться по вот этой, по самой верхней линии, — Георгий провел кончиком папиросы. — Мировая война растянется на многие годы, ее невероятное кровопролитие породит ответную реакцию Противосилы — эпидемию настолько масштабную и смертоносную, что чума, оспа и тиф покажутся рядом с ней легкой простудой. Число ее жертв я оцениваю примерно в двадцать процентов всего населения мира, причем большая часть придется именно на Европу, Россию и Соединенные Штаты, но это еще цветочки.

— Что-то еще хуже, чем пандемия?

— Есть вероятность стократно хуже, хотя она не слишком велика. Речь идет о отродьях Молоха.

Еропкин напрягся, и было от чего. Древнее проклятое племя лишь сравнительно недавно оказалось на землях Империи, но уже успело неизлечимо отравить собой юго-западные ее окраины.

— Они что-то планируют?

— Проклятое племя всегда планирует. Но на этот раз они будут действовать без всякого плана, просто следуя своей природе. Империя в кризисе, это не секрет. Даже в мирное время многие ее институты еле-еле функционируют, а в случае вступления в затяжную войну грядет тотальный крах. Как только они почуют слабину, то вопьются в наши горла как голодные крысы, и если добьются своего, то у них в руках окажется достаточно ресурсов, чтобы начать разрушение остального мира. Это приведет к уничтожению всей современной цивилизации, к новым Темным Векам.

Георгий замолчал, машинально сбросил с пальцев на бокал пару заклинаний, нейтрализующих яды, и только после этого пригубил вино.

— Вы говорите скверные вещи, господин Летичев. Если бы моя семья не вела дел с вашим отцом и я сам не убедился в его умениях... был бы рад проигнорировать ваше предсказание, но увы. Значит, война... — пробормотал князь задумчиво.

— Доведите эту информацию до Ложи, распространите как можно шире, с вашими силами это не составит труда. Чем более подготовленными мы вступим в эпоху потрясений, тем лучше будет для всех. Говоря 'мы' я имею ввиду не только узкий круг корифеев, но вообще каждого Посвященного, живущего в Империи.

— Не думал, что вы сторонник равноправия. Так вы отказались выступить на собрании, потому что не любите столичную аристократию?

— Да какая у вас тут аристократия, смех один. Насчитали двести лет родословной, на стену размалеванную коронами да зверьем всяким доску повесили — и уже индюками надутыми ходят, будто лично в Константинополь учиться ездили, когда над ним еще был крест, а не полумесяц.

— Это попытка оскорбления? — уточнил князь, и воздух в комнате потемнел и слегка сгустился.

— Не в ваш адрес, господин Еропкин. Я знаю, что ваша династия как магов началась еще при Софье Палеолог. Я говорю о всяких нуворишах, которыми полон Петербург. Например о том, что войдет в эту дверь через десять минут, — он ткнул большим пальцем за спину.

— И сколько же поколений в вашей родословной, если вы позволяете себе такие высказывания? — поинтересовался князь.

— Достаточно, чтобы претендовать на власть. Но нам также достает мудрости не желать ее.

— Это весьма любопытно. Весьма. Я всегда считал, что знаю все достойные упоминания фамилии, пока не встретился с вашим отцом. И только что понял, что не знаю о нем ничего, кроме имени.

— Наш род никогда не любил публичности, признаю, — Георгий слегка склонил голову, но глаз не опустил.

— Не любите показываться на виду, живете в сибирской глуши, не пытаетесь занять место повыше... — князь холодно усмехнулся. — А не святые ли вы часом?

— Я уважаю ваши тайны, господин Еропкин, — с той же прохладцей ответил Георгий. — Уважьте и вы мои.

— Вы в моих владения, господин Летичев. Я могу вырвать из вас признание силой, — что тон, что лицо князя не изменились ни на йоту. Казалось, речь шла о том, какую газету читать утром, или с чем подавать чай. Казалось бы, не будь Еропкин полностью серьезен.

— Но стоит ли того риск? В схватке с вами, начнись она сейчас, я погибну в девятнадцати исходах из двадцати. Но не спешите радоваться, вы гибнете с шансом шестнадцать из двадцати. Я либо успею забрать вас с собой, либо смогу сбежать, и поверьте, скрываться я умею как никто. Но это все гимнастика для ума, потому что схватки не будет. Вы бы, может, и пошли на риск — но ради чего? Точно не ради удовлетворения праздного любопытства. Через три минуты наш разговор будет закончен, я выйду отсюда, и не вернусь еще очень долго. Напоследок же скажу, что вероятность сохранения монархии во всех вероятностных ветках невелика. Так что советую подумать о временах, когда титулы и гербы пойдут прахом. На деньги не надейтесь — они тоже станут прахом, когда в разгар войны инфляция не оставит от них ничего.

— А как собираетесь пережить этот кризис вы?

— А мне не о чем беспокоиться. Как говорится, кому война, а кому мать родна. Когда оборонял Порт-Артур, и крыс приходилось жареных кушать, и чаек, да только пальчики облизывал.

— Вас послушать, вам ничего не страшно.

— Недалеко от истины. Вы можете чего-то страшиться, потому что вас пугает неизвестность. А я уже видел все, что может и не может случиться, — Георгий залпом допил вино и поставил на стол пустой бокал. — Благодарю за внимание. Оповестите всех, кого сможете — это очень важно. На этом у меня все.

Георгий провел по воздуху рукой, и дымная схема сжалась на его ладони в маленький плотный шарик. Он передал его Еропкину, который тут же спрятал его в ящик стола.

— И все же я чувствую, что вы рассказали мне далеко не все. Ваш график обрывался на семнадцатом году. Что же вы утаили?

— Великое знание порождает великую скорбь, — Георгий только усмехнулся. — Меня с детства удивляло, как все кругом хотят знать будущее, но начинают злиться, когда оно оказывается не таким, какое хотелось. И пока не забыл... это нормально, что у вас один из арендаторов занимается изучением Пастырей?

— Вы про Липницкого? Он просто безобидный теоретик, вдобавок всего лишь третье поколение. Свою тисофию(1) он недавно передал наследнице, так что пусть балуется.

— Трактат 'О пастырях' вы тоже считаете баловством?

— Я склоняюсь к мнению, что знание само по себе не несет ни опасности, ни соблазнов. Оно есть сила, но бесцветная и бесцельная. Окраску и направленность знанию придает только тот, к кому оно попало.

— Есть вещи, которые развращают даже самого честного и благоразумного человека. И творение МакФарлейна из таких. Его труд потрясает, я не спорю, он сам по себе очаровывает без капли магии. Но он указывает дорогу к Пастырям, и туда, откуда эти... сущности явились. Нас там не ждут, поверьте. А если и ждут, то отнюдь не с распростертыми объятиями.

— Возможно. Но разве это не его дело? Магу, как гласит Третий обет, всегда должно помнить о смерти за плечом.

— Что же, тогда прошу меня извинить, — Георгий, раздавил окурок в пепельнице, встал и направился к дверям. — Я совсем засиделся в провинциальной глуши, забыл о правилах поведения в приличном обществе. Прощайте.

И так, дело сделано. Князь, при всех своих манерах важного чиновника, не дурак, отмахиваться от предсказания не станет. Конечно же, он оповестит тех, кто имеет среди Посвященных уважение и авторитет. И конечно же, как и любой человек, руководствующийся предсказанием, он своими действиями приведет к тому, чтобы оно сбылось. Желание князя сохранить статус-кво и удержать магов от активного участия в жизни России приведет лишь к эскалации. Эскалация создаст неопределенность, а неопределенность сделает самые явные и самые худшие пути будущего туманными и зыбками.

Дальнейшие действия Герогий еще не продумывал, как и не погружался в 'будущее-которого-нет' достаточно глубоко, чтобы наметить четкий путь. Но этим предстоит заняться дома, сейчас все это не важно. Важно было то, что сейчас скисшего от скуки камердинера придется отправить за билетами до Москвы, а самому идти в гостиницу и хоть немного поработать перед отъездом. Сейчас у нас половина третьего пополудни, то есть...

Именно в этот миг Георгий допустил непростительную для практикующего предсказателя ошибку. Магам вроде него прощали периодические ошибки и нигилистическое отношение ко всем вокруг. Но никогда, ни один предсказатель не позволил бы себе сослепу налететь на другого человека, неожиданно вышедшего из-за угла. Что Летичев и сделал, засмотревшись на часы.

— Черт побери!

Пытаясь удержать равновесие, Георгий чертыхнулся и резко отпрянул назад. О своей оплошности он догадался, однако сделать ничего не успел. Ощущение надвигающейся смерти обдало его со спины как чан ледяной воды. Ощущение было мощным и ярким, косым разрезом пересекающим его от правого плеча до левого бока. На войне маг привык реагировать моментально, и так же поступил сейчас, опережая даже собственную мысль. В следующий миг он уже выронил саквояж, отскочил на сажень в сторону и стиснул рукоять сабли, готовый мгновенно вырвать ее из ножен. Глазами он еще ничего перед собой не видел, но внутренним зрением, чувствами мага, ощущал нечто чудовищное и чуждое.

Прошла изнурительно долгая доля секунды, за которую предсказатель пытался выхватить из укрывающей будущее дымки тропу, ведущую к его гибели, и сойти с нее. Вражеского удара не следовало, и спустя эту долю секунды Георгий, наконец, увидел глазами, кто перед ним стоит. То был огромного роста верзила, смуглолицый, черноглазый, с короткими седеющими волосами — то ли араб, то ли турок. В глаза бросались непропорционально длинные руки, а еще практически неподвижное, будто мертвое, высушенное лицо. На верзилу был натянут офицерский мундир с погонами штабс-капитана — такой же, как у самого Георгия, но без орденов. Именно что натянут, потому что сидела форма на нем как на обезьяне, она явно не была повседневной одеждой. Рука верзилы лежала на рукояти тяжелой сабли и, без сомнения, он бы выхватил ее в мгновение ока, но по-настоящему пугало не это. Верзила не был человеком. Он мог быть кем угодно, чем угодно, но человеческого в нем не ощущалось ни на грамм. Кто это? Кукла? Гомункул? Нет, он появился у Георгия за спиной неслышимым и невидимым. Маг? Точно нет. Призрак? Нет, он материален. Апостол? Ложа слишком хорошо защищена от этих существ, его бы сожгло еще на входе...

— Вы совсем по сторонам не смотрите?! — раздался рядом гневный возглас.

Боковым зрением предсказатель заметил того, с кем, собственно, столкнулся. Это был тощий и длинный человек, чем-то похожий на богомола. Его седые волосы беспорядочно торчали в разные стороны, а половину лица скрывали массивные черные очки. Одет он был в простой серый костюм-тройку, а затянутыми в черные перчатки руками цеплялся за тросточку, с помощью которой удерживал равновесие после столкновения.

— Ну! — 'богомол' сорвал с себя очки и вперил свирепый взгляд в предсказателя. Чертыхаться он уже прекратил, и теперь говорил угрожающе, но спокойно. — Я жду ваших искренних извинений!

— Сначала прикажите вашему цепному псу спрятать зубы, — тихо ответил Георгий, не сводя глаз с верзилы. — Или дело может плохо кончиться.

— То есть ВЫ смеете МНЕ указывать? — маг надвинулся на него, и было заметно, что его щека дергается от гнева. — Вы вообще в курсе, кто я такой? Очевидно, что нет, если позволяете себе подобное.

— Я в курсе кто вы, барон Бладберг. Отзовите телохранителя, — Георгий уже приготовился к боли от горящей на костях тисофии. — Мне бы не хотелось раздувать ссору из-за ерунды.

Барон Серафим Карлович Бладберг, собственной персоной. В миру — известный фабрикант, имеющий отношение к металлургической промышленности и оружейному производству. В тени — чародей-кукольник, представитель сравнительно нового и перспективного направления в магической науке, ставящего во главу угла механику. В обеих ипостасях — поклонник бренди и кокаина, делавших его вспыльчивый характер совсем уж несносным. Неприятная личность и еще более неприятный оппонент.

— Из-за ерунды? — ледяным тоном уточнил барон, но его прервали.

'Извлечь саблю из ножен и этим же движением атаковать 'араба' в правую руку. Затем разворот и очередь барона...'

— О, господи. Серафим, что вы тут вытворяете? — послышался сзади женский голос и приглушенный ковром стук каблуков. — Вы тоже... простите, не знаю вашего имени.

Напряжение немного спало. Кем бы не была эта незнакомка, Бладберг к ее мнению прислушивался и отступил назад. А следом за хозяином и жуткий верзила убрал руку с оружия. Георгий, потратив полсекунды на проверку будущего, последовал его примеру. Смерть ему уже не грозила. Точнее, пока не грозила.

— Меня зовут Георгий Летичев, — представился он, оборачиваясь и выпрямляясь. — Это моя вина, я отвлекся и чуть не сбил с ног их благородие. Позвольте принести свои извинения.

— Летичев... Летичев? — переспросила незнакомка. — Я не помню такой фамилии. Откуда вы родом?

Есть на свете люди, которых можно всей душой ненавидеть, а можно боготворить, но никогда не получится остаться равнодушными к ним. Эта женщина явно была из таких. Георгий, стараясь не выпускать из поля зрения баронского телохранителя, все же позволил себе роскошь рассмотреть ее. Красивая. Очень красивая. На вид — двадцать пять, тридцать, никак не больше... но есть в чертах лица что-то неуловимое, приходящее лишь с возрастом. Платье и изящная шляпка черные, но не траурные. И глаза, эти потрясающие, невообразимые глаза, два бездонных изумрудных колодца в которые хочется окунуться с головой, и радостно утонуть в них навечно... спохватившись, Георгий проклял себя вторично, и отработанным движением мысли возвел вокруг своего разума непроницаемый для внушений щит. Впрочем, излучаемого незнакомкой губительного очарования это не ослабило. И, с другой стороны, почему 'незнакомкой'? Про нее предсказатель тоже кое-что знал.

Графиня Августина Базилевская, в узких кругах носящая прозвище 'Стальная ведьма'. И подобные прозвища не даются за одну лишь красоту глаз.

— В глубине сибирских руд, как писал Пушкин, — Георгий слегка поклонился и постарался дружелюбно улыбнуться. — Мы происходим из Томской губернии, там же и живем большую часть времени. До столицы выбираемся редко.

— На вас военный мундир... вы армейский офицер, — графиня подошла поближе. — Что же привело вас в Петербург? Вы здесь по службе или по иным мотивам?

— Я ушел со службы после войны, с сохранением права на ношение формы, — Георгий коснулся красно-золотого ордена на своей шее. — Так что последнее время путешествую, да занимаюсь приобретениями.

Базилевская приблизилась еще на шаг.

— И кажется, ваши путешествия привели вас к князю Еропкину? Коридор за вашей спиной оканчивается только одной дверью. Может, вы обсуждали поставки меда и соболиных шкурок?

Это все больше походило на форменный допрос, да, по сути, им и являлось. Пальцы Георгию пока не резали, и кипятком не обваривали, но взгляд Стальной ведьмы действовал не хуже. По-хорошему, ему следовало немедленно опустить глаза, продемонстрировать слабость, и таким образом избавиться от излишнего внимания. Но изумрудные колодцы манили к себе, раззадоривали гордость. Пусть и не обещали ничего хорошего.

— Долго рассказывать, ваше сиятельство, а коридор — не лучшее место для бесед.

— О, это не беда. Так уж вышло, что завтра вечером я устраиваю прием в своей резиденции. Будет много гостей, не только из Петербурга. Буду очень рада, если вы составите мне компанию.

— Звучит заманчиво, но меня зовут различные дела, так что...

— Я настаиваю. Вы ведь не откажете даме?

За столь милую улыбку графини многие мужчины, наверное, отдали бы палец. Увы, Георгий слишком хорошо понимал подлинный смысл приглашения: 'Только попробуйте отказаться, и живым город не покинете'. Уйти он, при желании, мог, но не горел желанием заиметь во врагах одного из сильнейших магов России.

— В таком случае, почту за честь присутствовать, — Георгий повернулся к барону Бладбергу. — Еще раз приношу извинения за этот досадный инцидент. До встречи.

— Каменный остров, к шести часам вечера, — добавила графиня. — Моя резиденция на Западной аллее, не пропустите.

Предсказатель уже скрылся за поворотом. Бладберг и Базилевская какое-то время молчали, напряженно размышляя, после чего барон первым высказал общее мнение.

— Он не отвел глаза.

В мире есть множество простых и логичных правил, соблюдение которых облегчает жизнь и спасает от многих неприятностей. Если схватить рукой раскаленную кочергу то, скорее всего, обожжёшься. Если глубоко порезать ножом руку — пойдет кровь. Если глотнешь из бутылочки с надписью 'яд' — вскоре почувствуешь себя неважно.

Если не смог выдержать взгляд другого мага — не вздумай затевать с ним вражду, ведь и так ясно, что тебе недостанет сил.

— Если бы только это, Серафим, — графиня покачала головой. — Я действительно не знаю фамилии 'Летичевы'. И вы, наверняка, тоже. А между тем, его принимал у себя князь. Сильные маги с неба не падают, а этот юноша искусство начал изучать явно не вчера.

— Вы так считаете?

— Вот видите, вы даже не заметили. Он творил магию с того момента, как ваш слуга материализовался у него за спиной, и до того, как я вас разняла.

— Я не просил вас вмешиваться, Августина! Аль-Маут уничтожил бы его, вздумай он достать оружие.

— Это вполне вероятно. Дожили бы вы до этого момента — другой вопрос. Ничего, завтра будет возможность поглядеть на него вблизи, — графиня напряженно поджала губы. — Летичев... обождите, что-то припоминаю.

— Вы его знаете?!

— Не уверена, проверю отцовские записи. Кажется, он сталкивался с магом этой фамилии, но еще в Крымскую войну, или сразу после нее, еще до моего рождения. В любом случае, завтра я точно выясню, что за темная лошадка к нам прискакала.

Между тем Георгий Летичев спустился в вестибюль, жестом приказал камердинеру следовать за ним и принял из рук лакея шинель. Не проронив больше ни слова, он сунул в руки слуги саквояж и торопливо вышел на улицу. После разговора с Базилевской и Бладбергом его до сих пор била нервная дрожь, и было от чего.

Невозможно стать сильным магом, не переступив через свою человечность. Это аксиома, и за тысячи лет, что существует магическое искусство, еще никто не смог делом доказать обратное. Те, с кем он сегодня говорил, были сильны. Невероятно сильны. Если в русском языке было слово, которое бы дало им точное определение, то этим словом было 'чудовища'. Георгий остановился, достал из кармана портсигар и снова закурил папиросу. Скосил глаза на лужу, оставшуюся после утреннего дождя, и заметил в ней свое отражение.

'Легко звать чудовищами других, пока не взглянешь на себя'.

Маг направился прочь, и камердинер поспешил следом.

— Ну как, вашбродие? — спросил он, чуть не обгоняя его. — Все ладно, все хорошо?

Георгий покосился на него. Тихон Кудрявцев был у него на службе недавно, всего два года. Познакомились волей случая — или провидения — когда после падения крепости Порт-Артур оба предпочли позорному плену рискованный побег. Они наткнулись друг на друга среди заснеженных сопок Манчжурии, пешком пробираясь на север, к своим. Георгий тогда совершенно обессилел от голода и холода, и даже не опасайся быть обнаруженным, не смог бы применить сильную магию — настолько был истощен несколькими месяцами непрерывных жестоких боев. Случайная встреча с тогда еще рядовым Кудрявцевым для него стала настоящим спасением, а возможность вернуть долг жизни представилась очень скоро — когда они, по дороге к Мукдену, наткнулись на занятую японцами китайскую деревеньку. Так что Тихону можно было доверять. И, что было куда важнее, Тихон тоже принадлежал к числу Посвященных. Пусть он не являлся полноценным магом, но по праву рождения и крови был берендеем, объединяющим в себе сущность человека и медведя.

— Лет через десять увидим, был ли толк от того, что мы сюда приехали. Люди обычно туго соображают, когда их предупреждают о чем-то неприятном.

— Вот балбесы! — в сердцах ругнулся Тихон на глупых магов, но тут же просветлел.— Теперь домой?

— Не сразу. Меня пригласили в гости, и от такого предложения отказываться не только опасно, но и глупо. Задержимся еще немного, а там в Москву и с пересадкой уже домой. — Георгий прикрыл глаза, прокручивая перед ними видения грядущего, — Там нас ждет неожиданная, но важная встреча.

— С кем?

— Пока не знаю. Увидим. Лучше скажи — ты нашел здесь место, где подают нормальный чай, а не такое пойло, как в прошлый раз?

— Никак нет, ваше благородие. Одни кофейни кругом, а там только кофий.

— Тьфу... тогда сейчас марш до Елисеевского, там найдешь хороший черный чай, не дешевле двух рублей за фунт. Возьми сразу на десять рублей. Потом на Николаевский вокзал, там возьмешь два билета в первый класс на понедельник до Москвы. Я буду в гостинице.

— Извините, а спросить можно?

— Спрашивай.

— А чем вам так кофий не нравится?

Георгий с великолепной выдержкой подавил гримасу отвращения.

— Кофе, Тихон, это напиток томных институток и напудренных московских педерастов. Настоящие мужчины пьют чай. Крепкий, как клятва на кресте, и черный, как душа еврея.

Камердинер кивнул, взял деньги и скрылся в толпе. Георгий затянулся папиросой и пошел к набережной, где толпились извозчики. По дороге он кинул монетку мальчишке-газетчику и поймал брошенный в ответ номер 'Нового времени'. Усевшись в первую попавшуюся коляску, он велел ехать до Фонтанки, а сам развернул газету. Пробежался взглядом по первой полосе — на ней была новость о том, что во Владивостоке провокаторы проникли на борт миноносцев 'Скорый', 'Сердитый' и 'Тревожный' и подняли бунт. На двух судах порядок был быстро восстановлен, однако третий миноносец вышел в бухту и открыл огонь из главного калибра по городу. От снарядов погибла одна женщина и был ранен один мужчина. После этого другие военные корабли взяли мятежный миноносец на абордаж, и к часу дня порядок удалось полностью восстановить.

Георгий вздохнул. Вот, еще один вестник грядущего. Где это видано, чтобы собственная армия поднимала бунт, стихийный, бессмысленный? Убивала невинных людей, которых присягнула защищать? И главное, матросы не сами дошли до этого бунта. Там действовали агитаторы, которые зажгли команду, заставили ее поверить, что убийствами случайных они чего-то добьются. Добились они только каторги для себя. И еще капли безумия в чашу, которая однажды переполнится. И если бы только армия...

Приближающийся хаос сквозил буквально во всем. Его источала спина извозчика, погонявшего кобылу, он мелькал в беспокойных глазах мещан и хмурых лицах рабочих. В нервозности барона Бладберга и тщательно скрываемом страхе князя Еропкина. В пронзительном взгляде опального монаха-еретика, обласканного императорской семьей. О подлинной личности Григория Распутина Ложа, разумеется, знала, и восторгов по этому поводу не испытывала. Однако убирать ставленника Тайного Синода было чревато ненужным конфликтом. Да и мощь наложенных на него защитных таинств, отбивавших любое проклятие на подлете, давала ясно понять, что Распутин — фигура далеко не последняя, и связываться с ним себе дороже.

Георгий перевернул несколько листов, скользя взглядом по заголовкам. Отдельно задержался на разделе городских происшествий, но ничего подозрительного не заметил. Ладно, это просто привычка. Санкт-Петербург был для него чужой землей, и решать местные проблемы должны те, кто тут живет. Город большой, магов здесь живет много, если что случится — разберутся сами.

Коляска подкатила к гостинице. Извозчик ловко поймал брошенный ему двугривенник(2) и укатил. Георгий поправил форменную фуражку и вошел внутрь. По дороге он кивнул портье, тот встрепенулся и окликнул его:

— Ваше благородие, вам телеграмма.

— Вот как? Давай сюда.

Портье протянул ему телеграфный бланк, Георгий расписался в получении и, не читая, спрятал телеграмму за пазуху. Это потом, когда он будет в сравнительной безопасности. Он поднялся на второй этаж и остановился перед дверью своего номера. Огляделся — в коридоре никого. Провел ладонью над ручкой, всего за секунду окатив ее тремя чарами-ищейками. Ничего. Вытащил из кобуры револьвер, взвел курок и плавно втек внутрь. Принюхался. Тоже ничего.

Георгий шевельнул пальцами, и расплетенные по всему номеру тончайшие серебряные нити отозвались на его зов. Они оплели его пальцы и впились в кожу множеством кончиков. Волна резкой боли поднялась по руке в основание шеи, а оттуда распространилась по всему позвоночнику и вгрызлась в затылок. Георгий к этой боли был привычен с малых лет, и на его лице не дрогнул ни один мускул. Зато он теперь точно знал, что в его отсутствие в номере никого не было — ни человека, ни духа, ни иной твари, способной навредить ему или шпионить за ним.

Тщательно проверяя каждую мелочь, отставной штабс-капитан не боялся показаться себе странным или смешным. Он был магом, а быть магом — значит ходить со смертью за плечом. Всегда, непрерывно, с пеленок и до гроба. Его семья просуществовала столько веков только потому, что никогда не недооценивала угрозу, и отвечала на нее всей силой.

Убедившись, что номер не обыскивали, Георгий бросил на спинку стула мундир с ремень с кобурой и принялся за внутреннюю защиту. Одну за другой он прочел несколько коротких арий, каждая из которых возводила свой охранный периметр. Когда было произнесено последнее заклинание, номер оказался наглухо закрыт от взгляда извне, хоть обычного, хоть магического. Маг прищурился, оценивая на глаз выставленные чары, и принялся за телеграмму. Отпечатанный на бланке текст гласил:

'ВСТРЕЧА НЕВОЗМОЖНА БУДУ ЗАВТРА ПЕТЕРБУРГЕ БАЗИЛЕВСКОЙ ГОРЫНОВ'.

Георгий только раздосадовано зашипел. Значит, договориться через Горынова о визите к арбитру Московской Ложи не удалось. И он был готов руку дать на отсечение, что если бы он сначала нанес визит в Москву, его бы отказались слушать здесь. Две столицы, древняя и новая, друг друга терпеть не могли, и маги, отнюдь не к их чести, перенимали это поведение. Он еще раз перечитал телеграмму. На самом деле, не так все страшно. Его отказался слушать арбитр Ложи, но он — это еще далеко не вся Ложа. Зато один из ее главных членов к диалогу был всегда открыт, и как раз завтра будет в Петербурге, да еще на том же самом приеме. Удачно, удачно... А если на прием приедет Горынов — там же наверняка будет и Стрешнев. Уже достаточно, чтобы не жалеть о вечере, потраченном на светские пустословия среди сплетшихся змей.

Кукушка в часах на стене прокуковала три раза. Уже три часа дня. Тихон раньше четырех никак не обернется, потому как путь от Николаевского вокзала неблизкий. Все что нужно, Георгий уже приобрел, с кем надо побеседовал. К приему можно подготовиться и завтра. Значит, есть пока свободное время.

Он сел в кресло, раскрыл манускрипт Липницкого и погрузился в изучение символов. Языков, как живых, так и мертвых, Георгий знал немало, но старо-исландский в их список не входил, и действовать приходилось с помощью магии. Тонкой, сложной, на самом пределе его понимания. Магии, требовавшей не только огромного вложения силы, но и предельной собранности, позволявшей увидеть за начертанными на плотном пергаменте символами не просто перевод, но их подлинный смысл, оставивший след в самой материи Космоса.

Предсказатель снял рубашку, под которой оказалось изрезанное шрамами тело. Хотя раны давно зажили, и сами шрамы стали почти невидимыми, зоркий глаз смог бы различить загадочные символы, причудливые переплетения линий и даже целые фразы на церковнославянском языке. На первый взгляд их расположение казалось хаотичным, но присмотревшись можно было заметить, что к двум самым большим элементам остальные словно тянулись со всех сторон. На груди, прямо напротив сердца, был вырезан круг, в центре которого находился череп с отходящими от него дугами(3). По краю круга шла надпись на византийском диалекте греческого языка. На спине же, тоже напротив сердца, глубокие шрамы образовывали сигилу архангела Михаила. На фоне этих жутких узоров болтающийся на шее мага обычный серебряный крестик смотрелся дико.

Георгий закрыл глаза, одну руку положил на страницы, а пальцами другой коснулся сомкнутых век. Это было одно из самых сложных, могущественных и опасных заклятий Познания в его арсенале — не из-за своего эффекта, а из-за принципов, на которых оно основывалось. Применить его без надлежащих мер защиты значило подписать себе смертный приговор. Мир очень не любил, когда его начинали тыкать палочкой в бок, и еще больше не любил, когда это делали маги — сами по себе существа противоестественные, идущие наперекор своей человеческой природе.

Боль зародилась в груди. В тех самых узорах, густой сетью покрывавших кожу, в самом центре круга с черепом и змеями. Шрамы набухли, налились сначала краснотой, а потом и вовсе начали еле заметно люменисцировать в полумраке гостиничного номера, и боль росла с каждым мгновением.

Маг терпел. Боль оплетала его как раскаленная проволока, вгрызлась в затылок, сдавила тисками голову, а потом расплавленным металлом потекла вниз по позвоночнику, терзая своими когтями каждый позвонок и нерв. Но маг терпел. Боль означала лишь то, что все идет как надо.

Человеческое тело никогда не предназначалось для направления и преобразования мирового эфира, пронизывающего все сущее. Для людского рода магия была противоестественна, а овладение ею взимало с чародея огромную плату. Сгоревшие нервы, вскипевшая прямо в жилах кровь, рассыпавшиеся в пыль кости — вот лишь малая толика бед, поджидавшая тех, кому недостало воли удержать яростные мировые энергии в узде. Но когда люди останавливались перед чем-то, обещающим власть? Бездари и слабаки погибали в мучениях, умные и сильные продолжали жить и передавали силу своим потомкам.

Но одной человеческой жизни ни за что не хватило бы для овладения истинным могуществом, слишком обширны были секреты магии. Зато могло хватить двух. Или десяти. И для того, чтобы потомки продолжали их дело, маги изобрели тисофии -сосредоточения всех накопленных знаний и сил, что каждый маг создавал на закате жизни. Он брал часть собственной плоти, вырывал часть собственной души, и творил из них квинтессенцию своей силы. А потом вплавлял ее в тело своего наследника. Сказать, что процесс был мучителен, значит не сказать ничего. И все же маги с готовностью платили эту цену, и заставляли платить своих детей, ведь их цель стоила того. Во всяком случае, они так считали.

Так же и Георгий терпел боль, которую причиняло ему наследие его предков. Он творил заклинание без вербальных формул или сложения рук в различные знаки, без применения материальных концентраторов эфира — кругов, кристаллов и тому подобного. Заклинание было старым, отшлифованным за века, ему не требовались костыли. Оно соединяло его собственный разум с книгой — не с листами пергамента, переплетенными плотным многослойным картоном, а с самой ее сущностью, позволяя воспринимать заложенную в нее знания напрямую.

Написано рукой мага <...... .........>, тринадцатого в роду своем, в месяце листопада, в году <. . . . .> от Рождества Христова.

В этот день я начинаю эксперимент, призванный пролить свет на феномен равновесного противодействия, каковой далее будет именовать просто Противосилой. Моя конечная цель звучит просто — я намереваюсь понять механизмы, приводящие в действие эту титаническую стихию, и определить условия, при которых ее пробуждение удастся обойти. Я оставляю эти записи на случай, если мои изыскания завершатся гибелью тела или души, чтобы они стали достоянием всех Посвященных — как предупреждение или спасение.

Согласно принятым в современном магическом сообществе теориям, Противосила в широком смысле есть космическая система равновесных динамических процессов, благодаря которым любое субъективное действие порождает объективную реакцию, причем сила реакции прямо пропорциональна силе действия. Однако данное определение, разумеется, требует уточнения. Прежде всего, Противосил существует две.

Первая из них, та, которую мы обычно и подразумеваем, порождена самим нашим миром. В прошлом многие теории, пытавшиеся приписать планете, на которой мы обитаем, свойства разумного существа, потерпели крах, но это не существенно. Воля и разум существуют отдельно, и наличие одного отнюдь не подразумевает наличие второго.

Другая же Противосила порождена нами. Это хор, число голосов в котором равно числу всех живущих людей. Она не знает никаких различий — будь то раса, вера, имущество или сословие. Она есть апофеоз человечества — всепоглощающее желание СУЩЕСТВОВАТЬ, вопреки всему. И как несложно догадаться, она находится в постоянном конфликте с первой Противосилой.

Так или иначе, Противосила является одним из главных препятствий перед развитием магического искусства и достижением им конечной сверхцели — а именно открытие пути к гипотетическому Миру Идей. Вероятно, она является единственным препятствием, если рассматривать все прочие как его следствия.

Поскольку никто еще не смог изучать эффект Противосилы в подходящих для наблюдения условиях, о ее свойствах можно судить лишь по свидетельствам выживших очевидцев и логическим умозаключениям. Несмотря на скудость сведений, с высокой степеню достоверности можно сделать следующие выводы о свойствах предмета моего исследования:

Первое: Противосила может принимать как обезличенные, так и воплощенные формы. В первом случае она проявляется себя как случайную цепь событий, которые в конечном счете неотвратимо приводят к нейтрализации фактора нестабильности. При этом невольными сподвижниками Противосилы могут выступать неодушевленные предметы, стихийные явления, животные любого рода, и даже люди и нелюди. В число последних, по понятным причинам, не могут входить те, кто не принадлежит нашему миру. Если же этих мер оказывается недостаточно, то противодействие, предположительно, проявляется в форме некоего вещественного явления, о сути которого сложно судить, но не подлежит сомнению его разрушительная сила. В пример такого явления можно привести уничтожение древних городов Содома и Гоморры.

Второе: Противосила существует вне времени. Это сложно понять и тем более объяснить, однако данный вывод напрашивается сам собой. Основанием для него является тот факт, что события-реакции могут начинаться задолго до того, как события-катализаторы приобретут угрожающий масштаб.

Третье: эффект Противосилы можно экранировать или ослабить. Это утверждение является следствием первого, ведь если бы эта сила была неотвратима и непреодолима, то не было бы необходимости в воплощенной ее форме, которая не сводит дестабилизирующие события на нет, а уничтожает все на своем пути.

Таким образом, от общей цели можно перейти к частным задачам, как то: создать условия для обеспечения моей безопасности в ходе эксперимента, спровоцировать вмешательство Противосилы и обеспечить наблюдение всеми возможными методами...

Георгий открыл глаза и медленно выдохнул сквозь зубы. Его кожа покрылась обильным холодным потом, а тело онемело настолько, что боль от пылающей тисофии он ощущал с трудом. Верный признак, что нужно немедленно заканчивать.

Он усмирил потоки энергий, бьющиеся в номере внутри возведенных барьеров, развеял собственное заклинание и после этого позволил себе расслабленно обмякнуть в кресле.

Ответов не прибавилось, даже наоборот. Самое могущественное заклятие Познания оказалось бессильно против того, что настигло неизвестного исландского мага. Это можно было объяснить лишь тем, что он не просто погиб или изменил свою природу, но был уничтожен на концептуальном уровне. Какими именно прегрешениями этот маг заслужил столь ужасную судьбу, еще предстояло выяснить, но виновный теперь был известен. Исландец пошел против самого мира — и призвал на свою голову кару.

Ну что же, маг должен помнить о смерти за плечом. Так гласит Третий обет.

Но не придется ли ему самому повторить ту же судьбу... маг вернулся воспоминаниями на два года назад, к редутам Порт-Артура, которые он оборонял вместе с сорока тысячами солдат и офицеров, будучи одним из них. Его штабс-капитанские погоны, его ордена — все было честно заслужено потом и кровью там, в шестимесячной бойне. И все же Порт-Артур пал, а предательство коменданта Анатолия Стесселя лишь немного приблизило неизбежный конец. Маг среди защитников крепости не смог ее спасти, ибо конец был предопределен еще до начала войны.

Он вспоминал залпы огромных береговых пушек, непрерывный грохот десятков батарей, заставлявших воздух кипеть. Вспоминал, как сотни, тысячи людей умирали в считанные минуты, и к его горлу подкатывала тошнота. Людская технология уже поставила себе на службу силы, с которыми способна сравниться разве что самая могучая и изощренная магия. А полгода назад он совершил ритуал прорицания, заглянул в будущее и ужаснулся увиденному.

...облака зеленоватого дыма устилают траншеи...

...солдаты бьются в предсмертных судорогах, хватаясь за горло...

...исполинский огненный шторм пожирает некогда прекрасный город...

...над пустыней светят два солнца, настоящее и рукотворное...

Георгий попытался дотянуться до портсигара, но не хватило сил, и он просто уронил руку. Как предсказатель, он физически ощущал надвигающиеся события, и они казались ему чудовищным катком, который стремится раздавить все, что он знал, и что ему было дорого. Он него нельзя было убежать, его тяжесть невозможно было выдержать. Только беспомощно ждать конца... или попытаться если не отвратить катастрофу, то смягчить ее последствия.

Сидел в полумраке он довольно долго. Вернулся Тихон, нагруженный жестяными коробками с чаем и билетами на поезд, начало темнеть. Георгий, наконец, нашел в себе волю, чтобы встать и одеться, а потом отправиться в гостиничный ресторан, подкрепить истощившиеся силы.

На приеме у графини Базилевской они понадобятся.

Примечания к главе:

(1) — Образовано от слов тисаврос (греч. 'сокровище') и софиа (греч. 'мудрость').

(2) — Мелкая серебряная монета, номиналом в 20 копеек — в начале века средняя цена услуг извозчика за поездку по городу.

(3) — Древне-византийский защитный символ, 'змеевик'. Злая сила 'запечатывалась' внутри круга в образе головы Горгоны, а с обратной стороны амулета чеканилось изображение святого, архангелов или Христа. 'Змеевики' носились на шее как повседневный аксессуар.

Глава 3: Бал у Стальной Ведьмы

Георгий улыбнулся.

— Не похоже, — камердинер Тихон сметливо сощурился, будто приценивался на рынке к четверти окорока. — Не верю. Если б я так на улице улыбнулся, меня б тот час же любой городовой за шкирку схватил и в отделение повел — потому как вылитый убивец или бомбист.

Маг посмотрел на себя в зеркало и был вынужден признать правоту слуги. Вежливым светским улыбкам ему раньше учиться не было нужды, а сейчас уже оказалось поздно. Знал бы заранее — озаботился бы, конечно, да только на каждый чих не напредсказываешься.

— Где наша не пропадала. Будем и дальше строить из себя бывалого вояку и грубого солдафона.

— Вашбродие, так вы ж и есть бывалый вояка.

— Угу. Удобно, правда? И вот еще что. Пока меня не будет — из номера ни ногой. Ясно? Меня на этот вечер пригласили не из вежливости, и отправляюсь я не к друзьям. Тебя могут схватить просто чтобы выпытать какие-нибудь сведения обо мне. А нашему брату, сам понимаешь, лучше живым не попадаться.

— Понял, понял.

Тихон если и испугался, то виду не подавал. Было ли то проявлением его медвежьей натуры, или же просто флегматичностью, но даже открытые проявления магии он воспринимал, как что-то само собой разумеющееся. Глубоко копаться в мыслях слуги магу не хотелось, да и необходимости он не видел.

Сам Георгий дорого бы дал за такое безмятежное спокойствие. В образах неслучившегося будущего отчетливо угадывалась дуэль. Но не ясно было, с кем и с каким исходом. В том, что ее подстроят с целью провокации, сомневаться не приходилось — ведь кровных врагов у него не было, а разругаться с кем-то насмерть всего за один вечер сложно. Значит... значит надо не только победить, но и сделать это не раскрывая всех карт.

Маг хмуро оглядел разложенный на письменном столе арсенал. В путешествие он брал только самое необходимое — опять же, чтобы не давать лишних намеков, и теперь корил себя за непростительную наивность. При себе Георгий сейчас имел лишь несколько слитков живого серебра, но его нельзя было пускать в ход. Возможности живого серебра были слишком велики, оно бы неизбежно привлекло самое пристальное внимание, ибо это не та вещь, которой мог бы владеть провинциальный маг из сибирской глуши. Значит, рассчитывать придется только на обычные средства.

В ножны на поясе легла сабля. Старый трофей, привезенный еще прадедом с Кавказской войны. Очень легкая, идеально сбалансированная, острее любой битвы, и при этом не способная сломаться. Простые, но добротные заклинания были впаяны в прямо в металл, и потому со временем не рассеивались, а лишь крепли. Как этот шедевр попал в руки грязным дикарям, оставалось загадкой, но то было и неважно, ведь сабля сменила прежнего владельца на более достойного.

В кобуре на правом боку устроился револьвер системы 'Смит-Вессон Русский'. Армия в свое время от него отказалась из-за избыточной мощности и непомерного веса, но Георгий готов был с ними мириться, ведь крупные и массивные металлические детали отлично подходили для нанесения чар.

В специальной локтевой кобуре примостился однозарядный крупнокалиберный дерринджер. Полнейший примитив, из которого с десяти шагов попасть можно разве что в стену. Зато с трех шагов с легкостью отрывал руку, ногу или голову.

И не стоило смеяться над тем, как маг столь основательно вооружался. Остальные гости будут при оружии не менее смертоносном. С древнейших времен одним из главнейших назначений магии было причинение вреда, так что ее адепты за тысячелетия успели поднатореть в науке истребления себе подобных.

Как ни странно, именно убийственная мощь магии не позволяла Посвященным истребить друг друга. Ведь если оставить людей совсем безоружными, они будут устраивать свары на ровном месте, не опасаясь серьезных последствий. Если вооружены будут только некоторые, они установят диктат над остальными. Но если вооружены будут все, то им волей-неволей придется вести себя осмотрительно, и считаться с мнением окружающих, что сделает конфликты редкими и нежелательными.

Это был один из столпов чародейского сословия — можно все, абсолютно все. Никакой закон, земной или небесный, не указ тому, кто практикует тайное искусство. Но и ответственность за свои действия он должен понести сполна, особенно если сам лезет на рожон.

Именно последним Георгий, к своему вящему неудовольствию, и намеревался заняться. Собравшись, он в последний раз проверил упеленывающие гостиничный номер охранные заклятия, и вышел на улицу.

В лицо сразу дыхнула сырость. Чего-то иного от стоящего на болотах города ожидать было сложно, но к заурядным запахам плесени, крыс и плещущейся в каналах речной воды примешивались ноты намного менее заметные и намного более беспокойные. Магу здесь было неуютно — слишком много смерти под ногами от закатанных в фундаменты и под мостовые трупов. Слишком сильно было напряжение, накопленное в стенах дворянских и купеческих особняков. Казалось бы, городу было всего двести лет, но алчность, властолюбие, разврат, страх скопились здесь стремительно, как гной под нарывом. Иной раз страшно было сделать единственный шаг — как бы исполинский фурункул не лопнул от него.

От гостиницы 'Англетер' до Каменного острова добираться нужно было несколько верст и о том, чтобы идти пешком, не было и речи. Выбрав одного из толпящихся на Исакиевской площади извозчиков, маг отправился на прием. На счет самого вечера он не беспокоился. Гадючник, конечно, но и выгоду можно извлечь. Как минимум, присмотреться к сливкам столичного общества поближе. Ох, только черта помяни...

Коляску, на которой ехал Георгий, обогнал роскошный экипаж, оставивший после себя ощутимое послевкусие магической ауры.

'Стоп, не экипаж! Автомобиль! Новейший автомобиль с бензиновым мотором и закрытым со всех сторон салоном!'

Не удержавшись, маг присвистнул. Как правило, маги не жаловали плоды прогресса. Не только из консерватизма, но и потому, что механизмы, произведенные промышленным способом, очень плохо впитывали чары, в отличие от изделий ручной работы. Не ломались, как правило, но принципы большинства практикуемых систем — византийской, римской, североевропейской рунической, классического ведовства, каббалы — не позволяли воспринимать технические устройства, не хранящие тепло рук мастера, как единое целое. Особенно новодел. Исключением из правила были разве что часы, которые собирались вручную, их чародеи очень уважали. Но часы часами, а автомобиль дело совсем иное. В уме Георгий сделал пометку: попытаться познакомиться с владельцем.

Тем временем коляска миновала Николаевский и Тучковы мосты и теперь петляла по тесным улочкам, набитыми людьми — заводскими рабочими, мещанами, студентами, проститутками, мелкими лавочниками. Всеми теми, кто и составляет огромный организм, называющийся 'город'.

Для царской власти они были подданными.

Для Посвященных: ресурсами, топливом, разменными фигурами.

Для кого-то — просто пищей.

В лучшем случае — безликие массы, бесполезно, но и безвредно копошащиеся среди коробок доходных домов и пролетарских общежитий.

Плутать в итоге пришлось недолго. Базилевские обосновались в Петербурге полтора столетия назад, и берег реки Малой Навки в те времена был отдаленной окраиной, но уже тогда аристократия выстраивалась в очередь за царским разрешением построить тут дачу. Так что старый, отстроенный в британском стиле и обнесенный плотной металлической оградой, перевитой шиповником, особняк в одиночестве себя не ощущал, тем более что графия была не единственной обитательницей острова, причастной к скрытому миру. Георгий соскочил на землю, придерживая саблю у бедра, и принюхался к воздуху. К сырости примешивался тяжелый, неощутимый для постороннего запах концентрированного эфира. Резиденция Базилевских была отстроена на совесть, и словно губка впитывала энергию со всей округи.

Изящные ворота из вороненого чугуна были приоткрыты ровно настолько, чтобы в них свободно прошел один человек. Ступив под их свод, Георгий машинально отметил первые слои защиты.

'На наружной решетке оттиснуты отводы глаз — от случайных любопытствующих. Сама ограда своими частями уходит глубоко под землю, соединена с проходящей внизу духовной жилой. Просто и надежно рассеивает нацеленную извне магию, если она не слишком сильна. Шиповник тоже не прост — единая корневая система у сотен кустов, и какое-то ведовское заклятие сродства. Стоит надломить хоть один листочек — внутри тут же будут знать об этом. Похоже, способен хватать жертву и выделять на колючках яд. Нет, даже не яд, материализованные летаргические чары. И ведь это только наружный круг...'.

Тонкости магической защиты, оберегавшей усадьбу, можно было без преувеличения разбирать неделями, настолько плотной и запутанной была сеть чар, пронизывающих воздух и землю. Присыпанная гранитной крошкой дорожка шла через сад, опоясывала небольшой круглый пруд и упиралась прямиком в мраморное крыльцо. Когда Георгий уже собирался подняться по ступеням, в спину ему послышалось оглушительное карканье.

Он обернулся.

Только теперь он заметил, что по краям пруда установлено несколько небольших цветочных тумб. И на некоторых из них сидели вороны — всего пять штук. Птицы вели себя как-то странно, они все смотрели в одном направлении, то есть на мага, были почти неподвижны и только каркали во весь голос. Это тоже были стражи? Георгий пригляделся повнимательнее и понял, что ошибся. Все было стократ хуже.

Вороны были людьми. Когда-то были. Значит, слухи о тех несчастных, что в свое время переходили дорогу чудовищу среди чудовищ Варфоломею Базилевскому, отцу нынешней графини Августины Базилевской, были правдой. Он не убивал своих недругов, но убийство было бы милосерднее. Те невезучие маги были обращены в ворон, и намертво скованны заклятиями, не позволяющими им покинуть этот сад.

Живое и наглядное напоминание о том, что не стоит бросать вызов хозяевам усадьбы, и за десятилетия актуальность этого напоминания не иссякла. Хотя бы потому, что со своим отцом Августина, уже по другим слухам, без труда расправилась еще в юные девичьи годы.

'Надо было Тихона с собой прихватить, — подумал Георгий, берясь за дверное кольцо. — Хоть поглядел бы, как настоящая 'жуть' выглядит'.

Он три раза с силой постучал, и сразу после третьего удара дверь распахнулась. Перед ним стояли прислужники в однотонных ливреях, мужчина и женщина, оба тут же склонились в поклонах. На их запястьях серебрились гербовые клейма, обозначавшие их как собственность, но лица у обоих были живыми. Графине служили полноценные личности, не 'утюги на ножках'.

— Приветствуем вас, уважаемый господин. Я — Пчела, позвольте принять вашу шинель, — проговорила женщина.

— Я — Клещ, позвольте проводить вас к гостям, — мужчина жестом пригласил следовать за собой. — Как вас представить?

— Георгий Летичев, шестой в роду своем, — маг передал служанке одежду, отметив про себя, что нормальных имен слугам в этом доме не полагалось, только клички.

— Идемте за мной, уже собрались многие.

Слуга провел его через коридор, увешанный портретами. На них были изображены только женщины, мало друг на друга похожие, но с одинаково волевыми глазами цвета изумруда. Георгий невольно поежился. Он вспомнил, что ведовское искусство в своей высшей форме передается не обычным путем — через обучение и инкрустацию тисофии, а напрямую, по праву рождения. И только от матери к дочери. Злополучному Варфоломею, при всей его силе, отводилась всего лишь роль пестуна.

'Здесь портреты с шестнадцатого века. То есть уже триста лет назад Базилевские были очень сильны'.

Тем временем слуга отворил массивные створки портала, громко провозгласил имя и поколение гостя, и отошел в сторону, уступая дорогу.

Три десятка пар глаз тут же впились в мага.

Три десятка скорпионьих жал нацелились на добычу.

Георгий с трудом удержался от того, чтобы нервно сглотнуть, и согласно этикету приветственно кивнул. Надо было получше поработать над легендой. Сибирь стала активно развиваться только сто лет назад, шестое поколение могло просто не успеть зародиться естественным путем, что могли заметить особенно дотошные личности. В крайнем случае, конечно, всегда можно сбежать... он на всякий случай повторил в уме нужную арию, но с облегчением заметил, что интерес к нему теряется.

— Приветствую, господин Летичев, — графиня появилась рядом как из воздуха. — Вы добрались без происшествий?

— Доброго вечера, ваше сиятельство, — Георгий склонился, целуя протянутую руку. — Нет, все благополучно.

Она была прекрасна той совершенной, смертоносной красотой, которую воплощает в себе клинковое оружие. Ее длинные черные волосы были собраны в сложный шиньон, а черно-белое платье изящно облегало фигуру. Шею графини охватывало тонкое серебряное ожерелье, а малахитовые серьги подчеркивали глаза. Августина Базилевская одевалась скромно для своего статуса, но это лишь придавало ей внушающее трепет очарование. В ней не было ничего, что казалось бы излишеством, она не пудрила лицо — ведовская магия хранила ее молодость и красоту лучше любой косметики.

И при этом она обладала огромной властью, и знала об этом. В ней не чувствовалось ни капли жалости или слабости. Лишь мимолетный ее взгляд мог бы сломать кого-то более впечатлительного или слабовольного.

— Рада слышать. Надеюсь, вы не будете себя чувствовать неуютно лишь потому, что я пригласила вас последний момент.

— Не стоит беспокойства, скоро прибудут кое-кто из моих московских знакомых, — Георгий оглядел зал. — Но компанию вы подобрали и впрямь пеструю. Я думал, что тут будет больше местных фигур.

— Ах, господин Летичев, вы не представляете, насколько скучны собрания корифеев. Слишком много официоза, протоколов заседаний, регламентов. Не умаляю заслуг князя и прочих, поддерживающих работу Ложи, но они слишком много тащат в нее бюрократии, к которой привыкли на мирских должностях. Нет, я люблю более простую атмосферу. Как в кругу друзей.

'С такими друзьями никаких врагов не надо', — скептически подумал Георгий, но тут же раздробил мысль на бессвязные образы.

— В любом случае, благодарю за приглашение. Заранее прошу извинить за неотесанность и дурные манеры — в казармах да окопах весь изученный этикет имеет свойство выветриваться, — Георгий чуть отклонился в сторону и резко вскинул руку, перехватив опускавшуюся на его плечо ладонь. — А вас, Юрий Несторович, я приветствую, и прошу впредь меня по левому плечу не хлопать. Оно пулей прострелено, побаливает до сих пор.

Он обернулся. Перед ним стоял коренастый черноволосый мужчина с бородой-эспаньолкой, одетый в светло-серый костюм из дорогого сукна с шелковым галстуком.

— Юрий Горынов, двадцать первый в роду своем, — громко объявил слуга графини.

Московский купец второй гильдии Юрий Горынов широко улыбнулся и протянул Георгию руку.

— Ба, что за неожиданная встреча! Летичев изволили выбраться из своих болот в свет! Завтра у нас конец мироздания?

— И я рад вас видеть, — Георгий ответил на рукопожатие и чуть не охнул — силы Горынов был немеряной. — Нет, завтра конца мироздания не будет. И послезавтра, и даже через неделю.

Купец изобразил озабоченность.

— Точно-точно? Прогноз достоверный? Это же просто превосходно! Значит, мы еще успеем расписать пульку-другую! Ваше сиятельство, — обратился он к графине, — я, конечно, понимаю, что мой друг видный кавалер, но позвольте-ка я у вас его украду. Этому царю тайги еще предстоит объясниться, куда он пропал без известий аж на пять лет.

— Все в порядке, меня ждут и другие гости, — Георгий был готов поклясться, что она стрельнула глазами. — Не скучайте.

Оба ухватили с подноса проходившего мимо лакея по фужеру с шампанским и двинулись через зал к игорному столу, что прятался за декоративными вазами и мраморной скульптурой, изображающей крылатого змея с петушиной головой. Такое же существо украшало собой гербовую доску, что висела на одной из стен. За столом уже сидел, неспешно тасуя карточную колоду, долговязый, чисто выбритый человек в простом чиновничьем мундире — коллежский асессор при министерстве финансов Владимир Стрешнев.

— Доброго вечера, — поздоровался он, не поднимая головы. — Надеюсь, ваш визит к Еропкину был удачен?

— Доброго. Довольно неплохо, у меня уже был некоторый кредит доверия. Мой отец с его семьей пересекался в девяносто первом году, когда подробно расписал позапрошлогоднюю войну и ее итоги.

С точки зрения Георгия, решение было довольно спорное. Пользуясь точнейшим прогнозом, Еропкины тогда неплохо заработали на строительстве и благоустройстве города Дальнего и вовремя свернули дела аккурат перед войной. Сам же Игорь Летичев получил сразу тысячу серебряных рублей авансом и намного больше в виде процентов в последующие годы. Семейное финансовое положение это поправило, бесспорно. И позволило приобрести репутацию, что ценнее любых денег. Но ради этих благ пришлось выйти на свет, а именно публичности Летичевы уже давно старались избегать. Георгий полагал, что отец поступил тогда крайне опрометчиво, даже более опрометчиво, когда решил, уже не имея тисофии, поговорить с... не важно, с кем, не стоит упоминать эти имена к ночи. Лет ему тогда было мало, права голоса он еще не имел, и теперь был вынужден расхлебывать последствия старых решений.

Он сел в свободное кресло, выбрав то, которое стояло спинкой к залу. И, следуя усвоенным с детства урокам, 'исчез'. Слился мысленно с кожаной обивкой и подлокотниками, потерялся на фоне украшающего стену гипсового барельефа. Подстроил движения под ритм собеседников, чтобы не выделяться на их фоне. В зал он смотреть избегал, и наблюдал за гостями через отражение в бокале.

— По какому случаю шабаш? — спросил Георгий. — Что-то тут больно много люда с Запада.

— В Европе идет передел власти, — ответил Стрешнев. — Хватка Тауэра начала слабеть после затяжной кампании в Индии и оттока многих молодых кланов в Америку. Он все еще является гегемоном за счет старых линий, но на Златой улице и на острове Грофт чувствуют слабину, запускают свои ручонки в их сферы влияния. В ту же Францию, к примеру, в Испанию, Египет. Если бы они объединили усилия, то перетянули бы их под себя без труда, но раньше собака с кошкой договорится. Не говоря уже о политических игрищах в светских правительствах, где и черт ногу сломит.

— И Базилевская ищет в этом выгоду?

— Она всегда ищет выгоду, всегда и во всем. И зачастую даже находит. Вы бы, Георгий Игоревич, поосторожнее с ней. Иначе моргнуть не успеете, как окажетесь в лучшем случае под каблуком.

— А в худшем?

— На тумбе у пруда, — хохотнул Горынов. — Раз уж вспомнили про мировую обстановку, не поделитесь с нами своим видением будущего? И, Владимир Тимофеевич, не томите, сдавайте карты.

— Вам как, выжимку, аль с подробностями?

— Ну, мы ведь не торопимся.

— Ну хорошо, начнем издалека. Скажите, как бы вы охарактеризовали последние... ну, предположим, лет сто?

— Бардак! — в один голос ответили москвичи.

— Прогресс! — Георгий поучительно поднял палец. — Начиная с телеграфного сообщения и паровозов, и заканчивая электрическим освещением и жестяными консервами.

— И пулеметами, — добавил Стрешнев.

— И пулеметами, — согласился Георгий. — Не вижу поводов для иронии. Пулемет — отличная вещь, хочу себе один такой для коллекции.

— Отличная вещь для опустошения казны, — коллежский асессор поджал губы. — Я слышал, один пулемет за день боев может израсходовать столько же патронов, сколько потратит целый полк!

— Давайте посмотрим правде в глаза и поймем, что казну опустошают не пулеметы, а казнокрады. И в итоге балерина Матильда Ксешинская с бриллиантами, а армия и флот — без снарядов. Но мы отклонились от темы. Ворье — проблема локальная, а прогресс — глобальная. Именно проблема, потому что прогресс, как акт утверждения человеком власти над природой, неизбежно порождает ответную реакцию. Поэтому главная беда в будущие годы, господа, придет не со стороны иностранных держав или внутренних террористов. Причиной их станет Противосила.

Стрешнев закончил раздачу, и отложил в сторону прикуп.

— Мои познания в этой области не так велики, но разве война сама по себе не должна способствовать восстановлению равновесия? — уточнил он, изучая пришедшую руку. — Просто по самой логике вещей. Массовое кровопролитие, неизбежное опустошение... Заказываю восемь.

— Пас, — коротко сказал Горынов.

— Вы не понимаете сути грядущей войны. Она отличается от тех, которые гремели последние столетия. Честно говоря, я сам не очень хорошо понимаю, но мне она представляется не просто бойней, а родовыми схватками. Человечество переживет ее, пройдет через страдания и кровь — и ринется ввысь с небывалой доселе силой. Сбросив, так сказать, старую скорлупу. Заказываю шесть.

— Но есть вероятность не пережить? — спросил Стрешнев. — А козырями будут трефы.

— Вист, — подтвердил Георгий. — Или не пережить, или пережить, но не справиться с наступившими переменами. Князю я рассказал про пандемию, что должна охватить мир в восемнадцатом или девятнадцатом году. Но это лишь одна из множества вероятностей, которые приведут к краху цивилизации. Я видел целые страны, вымершие от голода, потому что дым закрыл солнечный свет, и земля не родила. Видел заваленные истлевшими костями города, где среди руин продолжал клубиться ядовитый газ. Видел лужу расплавленного камня, оставшуюся на месте Санкт-Петербурга, и я ума не приложу, как подобное можно совершить. Видел, как порождения Молоха на площадях обезглавливают ученых и художников, и своей тиранией превращают людей в подобие животных, существующих с единственной целью раболепного служения этому проклятому племени.

Игроки сделали первый ход, и Стрешнев с довольным видом забрал взятку себе.

— Но существует ли возможность этого избежать?

— Должна существовать, но она ускользает от меня. Я потратил недели на анализ, и как только мне начинало казаться, что я нашел приемлемый путь развития событий, как он тут же превращался в подлинное светопреставление.

— Здорово же вас это напугало, что вы соизволили покинуть общество волков и лосей, и явиться в столицу, — невесело усмехнулся Горынов. — Думаете, Еропкин найдет выход там, где его не нашел сильнейший провидец России?

— Ах, если бы сильнейший... опять же, одна голова хорошо, а сотня — лучше. Я надеюсь, угроза со стороны Противосилы станет достаточным стимулом для действия.

— Как бы нам ни поиметь неприятностей стократно хуже, — усмехнулся Стрешнев, забирая очередную взятку. — Вы мало вращались в кругу корифеев, и плохо представляете, что за люди и нелюди тут собрались. Вон, видите того коротышку, возле камина, который разговаривает с хозяйкой?

— Угу, — Георгий подвинул бокал так, чтобы видеть отражение.

— Вполне показательный пример. Лучше с ним не спорьте, и лишний раз в его сторону не дышите. Это Фруалард Теаиалла Гергбу.

— Порох, а не человек, — подтвердил Горынов. — На Грофе его знают как Гергбу Тихий Ужас.

— Судя по имени, он ирландец. А как его тогда зовут в Лондоне?

В ответ Горынов выдал довольно длинную фразу на английском, от которой даже Георгий, несколько лет проведший среди солдат и матросов, озадаченно вскинул бровь.

— Полагаю, это неординарная личность.

— Базилевская к себе кого попало не приглашает. Или вот, например, вон у той стены, молодой человек в черном сюртуке, и в высоком цилиндре с траурной лентой.

— Это не человек, — заметил Стрешнев. — Это Апостол.

Георгий, в этот момент делавший глоток из бокала, поперхнулся шампанским.

— Что?! Чем графиня думала, что притащила сюда ЭТО?!

— Кто ее знает... женщина же.

— А из какого он выводка?

— Вам знакомо имя Йорис ван дер Мер?

— Знакомо, к несчастью. Я полагал, его упокоили.

— Такого упокоишь... это его первенец, Мацерин Рафелет. Сам Йорис большую часть времени проводит в спячке, так что Рафелет управляет всеми его делами.

— Раз уж мы стали оглядываться на гостей, я не наблюдаю что-то барона Бладберга...

— Опаздывает, наверное. Уж его-то точно должны были пригласить. А чем он вам приглянулся?

— Он сам тип неприятный, но не более. Но вот слуга его меня насторожил.

— Что с ним не так?— пробормотал Горынов, задумчиво глядя на последние две карты.

— Пахнет он не как человек. Даже не как живое существо. Скорее, как ведро с песком.

— Когда это вы нашли время его обнюхивать?

— Мы не разминулись в узком коридоре.

— Говорят, он нашел его где-то в Турции, во время войны семьдесят четвертого года. Только на турка не больно-то похож, — Стрешнев перевернул карты прикупа и еле заметно поморщился. — Тип лица определенно персидский. А почему какой-то слуга интересует вас больше, чем сам барон?

— Он мог меня убить, — коротко ответил Георгий и выдвинул последнюю карту в центр стола. — Господа, эта взятка моя.

— Юрий Несторович, вы не видите канделябр потяжелее? Мне кажется, кто-то опять пользуется предвидением, чтобы знать прикуп.

— Вот только давайте без инсинуаций. Я так делаю только в игре против слишком наглых шулеров. Смысл играть, если не можешь проиграть?

— А мы значит уже не шулеры? — весело удивился Горынов. — Колода-то, Владимир Тимофеевич, ваша. И насквозь крапленая.

— Да я уже не помню, какая крапа что значит.

— Кажется, я слишком отстал от жизни. Мы играем в преферанс или соревнуемся в жульничестве?

— А одно другому мешает?

— Я принимаю вызов, — Георгий хрустнул костяшками пальцев и взял колоду. — Готовьтесь отправляться домой в подштанниках.

Ради справедливости, его угроза вряд ли бы сбылась. Все трое уже не стеснялись, но негласных рамок приличия не преступали. Любая магия творилась так, чтобы это было заметно хозяйке дома — а значит, в ход шли самые слабые и простые чары, позволяющие повлиять на расклад или узнать карты оппонента. При равенстве возможностей ключевую роль начинало играть мастерство, но и в этом игроки были на равных, имея весьма обширную практику. В итоге первая пуля завершилась почти ничьей. Горынов катал на пальцах одинокую рублевую монету, Стрешнев застегивал кошелек, похудевший на ту же монету, Летичев же остался при своих. Откинувшись в кресле, он потягивал успевшее согреться шампанское и разглядывал своих... товарищей? Нет, не совсем. Для товарищества нужно иметь общую цель. Но все же их объединяло нечто общее: они все принадлежали к родам достаточно древним, чтобы претендовать на значительную власть, но правом этим, по различным причинам, не пользовались.

Юрий Горынов имел ногайские корни. Множество поколений смешанных браков осветлили его кожу и придали благородный профиль, но черные как нефть волосы оставались неизменной чертой. Происходили Горыновы из очень богатого рода, когда-то обитавшего на северном побережье Каспийского моря. Предполагалось, что свое золото они скопили на набегах и работорговле, но с момента захвата Астрахани Иваном Грозным неожиданно охотно влились в российское государство, и с тех пор ни словом, ни делом никогда не вредили ему. Причину такого резкого поворота знали немногие даже среди Посвященных, а кто знал — помалкивал.

Горыновы были не совсем людьми. И в родных землях их за это, мягко говоря, не любили.

В жилах этого рода текла кровь чудовищных крылатых змеев, что в забытой древности разоряли земли на сотни верст вокруг и умели принимать человеческий облик. Она даровала огромную физическую силу, неуемную страсть к золоту и почти сверхъестественное умение это золото добывать. Ну и фамилия, куда же без нее. По слухам, когда чудовищная кровь становилась особенно сильна, Горыновы навсегда теряли человеческий облик, полностью обращаясь в подобие своих древних предков, но подобные инциденты если и имели место, то за пределы семьи не выходили. Так или иначе, Горыновы держались в стороне от политики — как светской, так и магической, торговлю явно предпочитали колдовству и, в общем-то, жили мирно. До тех пор, пока кто-нибудь не пытался наложить руки на их золото.

С Юрием Георгий познакомился тринадцать лет назад, когда сразу после гимназии приехал в Москву поступать в юнкерское училище. У провинциального абитуриента и представителя 'золотой молодежи' не было ничего общего. У двух магов общего оказалось настолько много, что поначалу дело чуть не обернулось дуэлью. К счастью, до того как прозвучали заклинания а оружие покинуло ножны, оба поняли, что проклятая кровь — тоже кровь, и слишком легко льется. Под звон пивных кружек они провозгласили мир, каковой успешно поддерживали до сих пор.

С Владимиром Стрешневым история вышла еще более курьезная. Георгий уже учился на втором курсе училища, и изо всех сил старался не упустить ни дня беззаботной студенческой жизни. И вот однажды ночью, покидая под покровом темноты территорию женского пансиона, он из озорства перемахнул одним прыжком через забор.

Вот только в темноте перепутал направление, и приземлился не на улице, а в соседнем с пансионом дворе гинекологической клиники.

И не на землю, а прямиком на спину Стрешнева, откапывавшего для чародейских нужд свежий абортный материал, и ради скрытности фонарь не зажигавшего.

На следующий день московские газеты в один голос подняли гвалт, что социалисты перешли на новую ступень жестокости, начав террор не только против представителей власти, но и против лечебных учреждений. На первых полосах мелькали фотографии развороченной взрывами кирпичной стены, но к удивлению прибывших следователей Охранного отделения, нигде не осталось ни следа гари, даже наоборот — земля была насквозь проморожена, как посреди лютой зимы. Люди в охранке работали не слишком умные, безынициативные и начисто лишенные фантазии, так что решили не придавать этому значения, а поскольку на месте обнаружился окровавленный картуз, то пришли к выводу, что бомбист подорвал сам себя, и потеряли к делу интерес.

К счастью, в последнем они ошибались.

Чудом ли, удачей или божественным провидением, но Георгий и Владимир ухитрились не только не поубивать друг друга, но и в какой-то момент поинтересоваться друг у друга, а что вообще происходит. Прозвучавшие ответы оказались настолько обескураживающими, что битва угасла сама собой, а незадачливые молодые маги до рассвета лечили ромом душевные и телесные раны. О произошедшем поклялись на вспоминать — обоим было слишком стыдно.

Так и свела судьба Георгия со Стрешневыми — семьей древней, берущей начало во времена Василия III, но небогатой и без притязаний. На них накладывала отпечаток их магия, тонкая и специфическая. Во всей России невозможно было сыскать магов более искушенных в тайнах смерти и посмертия. Она отчасти перекликалась с тем зловещим искусством, что практиковали Летичевы, и хотя друзьями в привычном понимании эти двое стать не могли, но признавали друг в друге нечто родственное.

Стрешневы были мертвы при жизни. Летичевы просто не существовали.

Теперь все трое сидели за картами, и это было больше, чем игрой и встречей старых знакомых. Это была демонстрация. Смотрите, сейчас мы соперничаем, но легко можем объединиться. Подумайте трижды, прежде чем замышлять против нас.

— Ну что, еще пульку? — спросил Горынов.

— Позже, — сказал Георгий и поднялся из кресла. — Ноги что-то затекли, разомнусь немножко.

Он по-прежнему старался не привлекать излишнего внимания, и шел по заполненному гостевому залу с легкостью тени. Маг не вторгался ни в чье личное пространство, не смотрел никому в глаза. Будущая дуэль стала более отчетливой, и маг пытался определить, кто может стать его противником. Он взял еще один бокал, и прислонился к стене, где была тень поглубже.

Первым вероятным оппонентом оказался какой-то полноватый блондин. Незнакомый. Георгий присмотрелся к нему, поднеся поближе к лицу бокал. Очень светлые глаза, широкие, почти монгольские скулы, череп сужается к низу, но при этом несколько угловат... латыш, либо литвин. Литвин скорее. Чего-то неодолимого ожидать не стоит, но и недооценивать нельзя. Особенно потому, что внимательному взгляду открывается тончайшая вязь чар, облепившая блондина, словно обрывки паутины. Настолько тонкая и незаметная, что не всякий сильный маг увидел бы ее, если бы не знал, что искать. Летичев знал — и хотя в ведовских хитростях разбирался неважно, но предположил, что чары действуют на уровне эмоций. Делают жертву более чуткой и обидчивой.

Другая же вероятность обдала Георгия смертным холодом. За этим человеком он следил боковым зрением, не решаясь даже повернуть головы. Тот был мужчина огромного роста, с пышными черными усами и густой шевелюрой. Довольно смуглая кожа выдавала в нем южанина, но определить этнос не получалось. Вдобавок, когда Георгий подошел чуть ближе, то различил в его речи польский акцент. Потомок сарматов, шляхтич? Если так, то он может принадлежать к очень старому роду. Следовало выяснить больше.

Аккуратно лавируя между гостями, Георгий направился к графине.

— О, это вы, — ее улыбка со стороны могла показаться искренней. — Как вам вечер?

— Достойное общество, прекрасное шампанское, жаль только музыкантов не хватает.

— Боюсь, это невозможно, некоторые из моих гостей музыки не выносят. Видела вашу игру. Вы, похоже, давно знакомы с этими господами из Москвы?

— Да, мы много общались, пока были студентами.

— Это довольно необычно. Простите за откровенность, но вы не выглядите птицей их полета.

— Как видите, быть друзьями намного проще, когда нечего делить.

— Вы не предполагали, что вас просто используют?

— Меня? Хорошая шутка. Меня невозможно использовать, потому что с меня нечего взять. Я небогат, не имею особых связей или талантов, а прогноз от меня и так может получить кто угодно за скромную цену.

— Не стоит быть таким категоричным, господин Летичев. Вы уверены, что видя будущее, способны просчитать любые интриги?

— Прошу вас... я не могу посчитать в уме, сколько нужно заплатить за маковый калач в булочной. Последствия контузии-с. Снаряд взорвался всего в десяти метрах от меня. Что мне какие-то интриги?

— И правда, — громыхнул рядом низкий голос. — Что вам какие-то интриги?

Душа ушла в пятки — это меньшее, что можно было сказать сейчас про Георгия. Слегка обернувшись, он встретился глазами с усатым великаном и надеялся, что ему удалось не выказать страха. От этого поляка (поляка ли?) веяло смертью настолько сильно, что сердце готово было попросту остановиться.

— Господин Летичев, позвольте представить вам господина Яцека Томашевского, — графиня из образа радушной хозяйки не выходила ни на миг. — Пан Томашевский — это Георгий Летичев, предсказатель.

— Летичев... — медленно проговорил Яцек, словно пробуя слово на языке, и протянул руку. — Рад знакомству. Вы кого-то мне напоминаете.

— Это немудрено, офицерский мундир в Петербурге не редкость.

— Нет-нет, я говорю об одном давнем знакомом... хотя, наверное, я что-то путаю. Простите, еще раз, как ваша фамилия?

— Летичев.

— Вы родом случайно не из Владимирской губернии?

— Нет, из Томской.

— Тогда прошу меня извинить, я действительно ошибся.

— Не стоит. Мир велик, людей в нем много. Немудрено перепутать.

С каждой фразой и вежливой улыбкой Георгий все яснее понимал, что очень скоро Яцек его убьет. Из небытия постепенно проступало будущее, в котором его разорванный на куски труп украшает собой дорогой паркет. Но в чем причина? Он сказал, что Георгий напоминает какого-то давнего знакомого... Но маг был готов поклясться, что видел этого человека впервые в жизни. Игорь Летичев тоже не упоминал о конфликте с ним, хотя подробно описывал, кому успел за свою жизнь насолить, чтобы сын знал, от кого ждать проблем.

— Вероятно, вас смущают такие расспросы, — Томашевский добродушно рассмеялся. — Я родом из Кракова, шляхтич. Мои предки начали изучать тайное искусство шесть поколений назад.

'Ложь, — решил Георгий. — От начала и до конца — ложь'.

Маг седьмого поколения не мог быть настолько опасен. Представлять угрозу — возможно. Быть неизбежной смертью — нет.

— Можно ли чем-то смутить или удивить предсказателя? — риторически вопросил он, удерживая на лице легкую улыбку. — Вы никогда не задумывались, почему так редко маги выбирают эту стезю, несмотря на все соблазны, которые она несет?

— Не задумывался, если честно, — Томашевский был сама деликатность. — Поделитесь своими соображениями?

— Предсказатель постоянно контактирует с тем, что еще не случилось, но случится. И это знание слишком тяжело выносить. Многие пытаются предотвратить предсказанное будущее, но своими действиями только помогают его осуществлению. Других охватывает апатия, ведь будущее наступит независимо от их действий.

— Но вы, как я вижу, все еще в здравом уме.

— Думаю, мне до сих пор везло.

— Везение... мне казалось, предсказатель не должен оперировать такими понятиями. Или же ваше искусство настолько... ослабло?

— Простите, не понимаю, о чем вы говорите.

Томашевский снисходительно улыбнулся. Графиня успела отойти по своим делам, и около камина они остались вдвоем. Георгий на пару миллиметров потянулся к кобуре с револьвером, и в то же мгновение предчувствие смерти заставило его отшатнуться. Он немедленно отдернул руку и Яцек только торжествующе сверкнул белыми зубами.

— Вот уж не думал, что спустя столько веков мне вновь доведется встретиться с отродьем Льета Кровожора, — прошептал он. — В прошлый раз я имел дело с вашими предками... дайте-ка вспомнить... ровно триста лет назад.

Если до этого Георгию просто было страшно, то теперь страх превратился в ужас. Яцек не просто был абсурдно силен, не просто мог убить его одним жестом. Он знал самую охраняемую, самую жуткую тайну Летичевых, которая и заставила их бежать в Сибирь. И говорил об этом, как о чем-то забавном.

— Три сотни лет, — Томашевский сверлил мага черными глазами. — Словно три дня прошло. Как думаете, господин Летич, какие ощущения испытывает тот, чьи труды разрушили, чьих детей убили, а его самого обратили в горсть пепла?

'Плохо! Плохо! Плохо! Если сейчас он плюнет мне в лицо, у меня не останется иного выхода, как вызвать его самому. И тогда мне конец'.

В том, что провокация последует, он не сомневался. Яцек продолжал улыбаться, но излучаемая им жажда убийства не оставляла иного толкования. Нужно было что-то делать. Не остановить удар, нет, но ускользнуть из-под него. Боковым зрением Георгий глянул в зал. Где же этот литвин?!

— Я думаю, это было не слишком приятно, — ответил он как можно спокойнее. — Но оказалось недостаточно, чтобы более не приходить незваным и под чужой личиной. Я не знаю, кто вы такой, и чем вам лично я не угодил, но раз вы осведомлены о некоторых интимных подробностях моей семьи, позвольте кое-что вам прояснить. Тот, кто видит свою смерть, может сойти с ее пути. А тот, кто видит смерть других, может к ней их привести.

Чары, сотворенные Георгием, были невидимы и действовали неуловимо. Они скользили через небытие, прокладывая путь из настоящего к желаемому будущему, по которому маг мог пройти сам или же через который притянуть события к себе, как пойманную на удочку рыбу. Подобное надругательство над пространством и временем неизбежно оплачивалось немедленной болью и совершенно непредсказуемыми последствиями в будущем, но Георгию было все равно. Ему любой ценой требовалось изменить свою судьбу, сойтись в поединке не с древним чудовищем, но с посильным противником.

Литвин незаметно для себя ускорил шаг и подошел совсем близко к камину. Георгий только этого и ждал, и в нужный момент сместился в сторону так, чтобы литвин своим локтем задел бокал в его руке, содержимое которого немедленно выплеснулось на офицерский мундир.

— Осторожнее! — рявкнул на него Георгий. — Чтоб черти вас побрали!

И принялся яростно отряхиваться. Блондин обернулся и насупился. В любой другой день он бы просто извинился, и на этом инцидент был исчерпан. Но под действием тонких ведовских заклятий он стал гораздо агрессивнее реагировать на выпады в свой адрес.

Графиня Базилевская незаметно сделала его своим разведчиком, который должен был помочь ей проникнуть тайны неизвестного ей мага, вызвать его на дуэль и вынудить раскрыть свои силы. Вместо этого она, сама того не желая, принесла Георгию спасительную ниточку.

— Что вы сказали?! — спросил литвин, багровея. — Это вы ломитесь куда глаза глядят!

— Я просто стоял на месте и беседовал с этим уважаемым господином, а вы налетели на меня, точно паровоз! Я думал, в приличном-то месте обойдется без всяких лабусов!

Выпалив эту фразу, он был готов провалиться сквозь землю. Второй раз за вечер оказаться в центре внимания — что может быть хуже? Только бой с Яцеком Томашевским с заведомо печальным результатом. Наверное.

— Я не желаю слышать подобных слов от безродного проходимца и тупого солдафона!

— Просто объясните мне, господа, что тут делает литвинская крыса?! — Георгий повысил голос, не обращаясь ни кому конкретно.

— Вы пьяны, — яростно прошипел блондин. — И не контролируете собственный язык. Немедленно возьмите свои слова назад или я...

— Я трезв как орел, и не собираюсь извиняться перед личной шлюхой Совета Златой улицы. Всегда считал, что вас надо было выжечь всех до единого, еще сто лет назад (2). Вечными шлюхами были тысячу лет, шлюхами и сдохнете. Это мое предсказание — специально для вас.

Движение руки он заметил еще до того, как блондин подумал об этом. Заметил, но не шевельнулся, позволив брошенной перчатке хлопнуть его по правой щеке.

— Предсказание? — ледяным тоном уточнил литвин. — Значит, вы плохо знаете свое дело. Но не волнуйтесь, это ненадолго. Через несколько минут слуги выметут вас отсюда веником. Это уже мое предсказание.

— Жертва инцеста смеет мне угрожать! — Георгий поднял перчатку с пола и швырнул ее обратно. — Вы еще будете таким смелым, когда я порублю вас как капусту?

Блондин не удостоил его ответом, обошелся испепеляющим взглядом, но обратился к все еще стоящему поблизости Яцеку с просьбой быть его секундантом. Тот согласно кивнул и многозначительно глянул на Георгия — дескать, не думайте, что так просто отвертелись.

Тем временем Георгий уже спешил к картежному столу. Два московских мага, все видевшие и слышавшие, встретили его озадаченными выражениями лиц. Хотя они понимали, что это было не пьяное оскорбление или бретерство, но причина, по которой Летичев, не выносивший публичных выступлений, устроил такую сцену, оставалась для них загадкой.

— Георгий Игоревич, вы не изволите объяснить... — начал было Стрешнев.

— Позже. Объясню — но позже. Если встречу рассвет живым. Вы будете моим секундантом?

— Могу но, черт побери, чем вам не угодил Климайтис?

— Это имя такое?

— Фамилия. Имя — Валдас.

— Язык сломать можно... Ладно, не важно. Я предвидел, если бы не спровоцировал этого Климали... Климайтиса, сейчас бы предстояло драться с тем здоровенным поляком, и это было бы последнее, что я сделал в жизни.

— Томашевский что ли? — Горынов обеспокоенно выудил из нагрудного кармана пиджака пенсне и водрузил их на нос. — Шило на мыло сменяли. Чем он вас так напугал?

— Не знаю, но он бы меня прикончил как муху. Что можете сказать про Климайтиса?

— Немного. Только то, что он седьмое поколение. Георгий Игоревич! Вы постарайтесь его не убить, мне с ним еще завтра контракт на Бирже подписывать!

— Вроде, в тех краях сохранилась малочисленная, но неплохая школа рун, еще со времен шведского правления, — Стрешнев спрятал колоду карт в карман и подхватил прислоненную к креслу трость. — А вы, Юрий Несторович, еще ехать не хотели, говорили — скука сплошная. Вот, уже не зря вечер прошел.

Примечания к главе:

(1) — Георгий намекает на раздел Речи Посполитой, частью которой являлось Великое Княжество Литовское.

Глава 4: Без претензий

О развитии магических методов смертоубийства можно было написать много толстых книг. Долгий и извилистый путь тянулся от самых первых проклятий, которые древние шаманы насылали, посылая служащих им слабых духов по следу жертвы, до могучих ритуалов, способных сотрясать мироздание и опустошать целые регионы. Но в столкновениях между собой и существами, отличными от людей, быстро родилось понимание, что заклинание бесполезно, если не успеваешь его произнести. В силу чего исход поединка зачастую решался еще до его начала — побеждал тот, кто лучше подготовился. Выученная до совершенства магия выжигалась прямо в душе — так появились тисофии. Сложные чары запечатывались в подручных предметах — украшениях, холодном оружии, одежде, предметах обихода, и это были первые инсигнии.

Искусство фехтования же зачастую игнорировалось, и тому были причины. Во-первых, оно требовало много сил и времени для освоения, которые можно было употребить на изучение и составление чар. Во-вторых, магия позволяла поразить врага на большом расстоянии, намного точнее лука, пращи или дротика. Зато появившееся в последние полвека нарезное огнестрельное оружие вызвало среди чародейского сословия живейший интерес. Кто-то плевался от отвращения при виде механизма смердов, посягающего на мощь тайного искусства, кто-то был в восторге, но никто не недооценивал новую силу.

Летичев и Стрешнев вышли в центр зала, где уже ожидала вторая пара. Прочие гости, до этого с интересом наблюдавшие за свершавшимся действом, теперь отхлынули к стенам, давая пространство для бойцов. Поединок был одной из древнейших традиций, уходящей корнями в самые допотопные времена, сложившиеся за тысячелетия правила соблюдались неукоснительно, и их нарушения было достаточно, чтобы настроить против себя весь скрытый мир. Вызов в теории мог получить кто угодно, и у барьера всем хотелось быть уверенными, что по отношению к ним обычаи будут соблюдены. На этом стояли все немногочисленные законы магов, которые они установили для себя — на всеобщем осознании их необходимости.

Стрешнев и Томашевский обменялись несколькими короткими фразами, после чего разошлись в стороны. Обычай первый — дерутся только двое. Никто не вправе вмешаться в поединок, прямо или опосредованно.

Секунданты положили в центре зала брошенную перчатку и отмерили от нее одиннадцать шагов в каждую сторону. Начальное расстояние менялось с течением времени, но последние три века двадцать два шага считались самыми справедливыми.

Валдас и Георгий встали туда, куда указали секунданты, но пока ничего больше не делали. Пока не дан знак к бою, они не будут раскрывать своих карт. Обычай второй — разрешено любое оружие, любая магия и любые действия. Единственный запрет — полное уничтожение тела противника. Должна остаться хотя бы половина.

Стрешнев подбросил монетку и кивнул Томашевскому — ему предстояло давать команду к началу боя. Поляк встал в стороне, чтобы быть от каждого от дуэлянтов на равном расстоянии.

— Сражаются Валдас Климайтис, седьмой в роду своем, и Георгий Летичев, шестой в роду своем, — прогремел он. — Их обиды умрут вместе с одним из них. Дуэлянты — подтвердите ваши намерения!

— Не имею претензий к вашей семье, — холодно произнес Валдас.

— Не имею претензий к вашей семье, — эхом повторил Георгий.

Обычай третий — причина поединка уходит в землю вместе с кровью. Ритуальный отказ от претензий, произнесенный при свидетелях, служил клятвой, что победитель удовлетворится смертью противника, и не станет преследовать его семью, и что ему не придется опасаться мести со стороны родни проигравшего, а сами семьи не будут держать зла друг на друга. Это правило действительно соблюдалось... но только если дуэль оканчивалась смертью одного из участников.

Томашевский поднял руку.

— Приготовились!

Дуэлянты напряглись. Каждый читал противника, продумывая свои действия.

Георгий облизнул губы. Здесь не будет неожиданностей. Он уже видел всю битву от начала и до конца одновременно. Каждое ее мгновение, каждый ход противника, и каждое собственное движение. Он увидел несуществующее пока будущее — то, в котором он стоит над поверженным оппонентом — и нащупал путь к нему. Тисофия грызла его тело, причиняя дикую боль, но именно эта боль позволяла ступить на путь через небытие, и пройти по нему, не сбив шаг.

Сердце забилось чаще, стало жарко.

Предвкушение схватки будило в Георгии то, что было худшим проклятием всего его рода, и его величайшей силой. Архистратиговы путы, что покрывали кожу сетью шрамов, удерживали его от падения, не давали зверю вырваться из заточения. Казалось, прошедшая война должна была сполна утолить его врожденную жажду крови, но легче было бы вычерпать океан ведром. Существа, с которыми Георгия связывали родственные узы, стояли выше людей в пищевой цепочке.

Он проглотил невольно выступившую слюну и краем глаза глянул на Яцека. Тот смотрел понимающе, будто прекрасно знал, что сейчас Георгий борется с желанием разорвать оппонента на куски зубами. Хотя, почему 'как будто'? Если он знал имя Льета Кровожора, то проклятая кровь его потомков точно не была для него секретом.

'Ну смотри, пока есть, чем смотреть, — подумал Георгий с яростью. — Потому что рано или поздно я до тебя доберусь, и вырву тебе буркалы'.

— Начали! — рявкнул Томашевский и рубанул рукой воздух.

Сабля выпорхнула из ножен.

Пока дуэлянты готовились, среди гостей уже кипели споры и заключались пари. Графиня Базилевская проверила пронизывающие резиденцию чары, которые сформировали защитный круг для бойцов, не позволяющий им случайно задеть кого-то из присутствующих. Она мысленно корила себя за то, что не выгнала поединщиков во двор, но понадеялась на то, что маги невеликой силы не смогут учить серьезных разрушений. Сама Августина не рискнула бы сражаться с кем-то ближе десяти верст от города. Она подманила к себе одного из секундантов, который деловито подкручивал золотой брегет.

— Господин Стрешнев...

— Да, ваше сиятельство?

— Я вижу, вы знакомы с господином Летичевым?

— Сложно сказать. Я знаю его с юности, но известно мне немногим больше вашего.

— Это не вы познакомили его с Еропкиным?

— Нет. Моими связями он никогда не пользовался. Не думаю, что ему это надо.

— Вот как... — Августина окинула коллежского асессора цепким взглядом. — Как вы думаете, кто победит?

— Да тут никакой интриги нет, — Стрешнев пожал плечами. — Если бы с Летичевым дрался я, была бы интрига. Хотя, думаю, в итоге все свелось бы к пату. А Климайтис... ему повезет, если отделается отрезанными ушами. Не по Сеньке шапка, как говорят в народе.

— Вы это серьезно? — графиня поправила выбившийся локон. Тон московского мага подсказывал ей, что он не шутит.

Стрешнев кивнул.

— Когда мы встретились впервые, я сам поразился тому, что он мог сражаться со мной на равных. Я не могу рассказать больше, ибо связан Обетом Молчания, но лучше бы Летичевым и дальше сидеть в своей глуши, а нам — не давать им повода вылезать оттуда, — некромант усмехнулся. — Лучше смотрите поединок, и лучше не моргайте, а то все пропустите.

Августина переключила внимание на круг, и вовремя. Томашевский дал команду.

Моргать действительно было некогда.

Климайтис молниеносным движением вырвал из-за пазухи автоматический пистолет и тут же выстрелил. По точности и скорости движений было видно, что он много упражнялся со своим оружием, и его выстрел должна была попасть точно в цель, опережая любое возможное заклинание.

Летичев остался невредимым. Когда прозвучал возглас Томашевского, он не шевельнулся, и начал двигаться только тогда, когда литвин уже нажимал на спуск. Его сабля вылетела из ножен с умопомрачительной скоростью прямо навстречу пистолету. Казалось, итог должен быть предрешен, но брызнули искры, а защитный барьер замерцал.

Пуля отрикошетила.

Климайтис успел разрядить половину обоймы, прежде чем понял бесполезность этих попыток. Летичев просто шел через зал, и на каждый выстрел отвечал лишь взмахом сабли. Его противник стрелял метко, о чем красноречиво говорили взблески искр, но ни одна пуля не достигла цели.

Гости затаили дыхание, да и сама Августина тоже. Она бы не удивилась изощренной магии, схватке грубых сил или тонких концепций. Но подобное зрелище поневоле завораживало. Ни один человек не способен отбить летящую пулю, будь он тысячу раз магом, он просто не увидит ее. Можно остановить пулю или отклонить ее магией, но для этого нужно, как минимум, сотворить чары.

Августина сосредоточилась на своих заклятиях. В стенах собственного дома для нее не существовало секретов, и действия обоих противников для нее были как на ладони. Климайтис использовал обычный пистолет, лишь с легкими вспомогательными чарами, но вот пули были куда серьезнее. Они состояли не из свинца, а из чего-то, хорошо удерживающего эфир. Магия, которая наполняла каждую из них, при контакте с живой плотью должна была запустить процесс, схожий с ростом побега из семечка. Заглубившись в тело, каждая пуля выбросила бы множество острых отростков, которые причинили бы страшные раны и вдобавок нарушили бы движение эфира в теле жертвы, помешали творить чары. Серьезное оружие, которое могло доставить проблем даже намного более сильному магу.

Магия Летичева была куда слабее и тоньше. Она струилась вокруг него, заполняла собой пространство дуэльного круга, словно... словно паутина. Каждое движение Климайтиса, каждый вздох и удар сердца вызывали колебания в раскинутой сети. Большую часть из них Летичев игнорировал, но стоило литвину начать жать на спуск, как рука отставного штабс-капитана тут же начинала движение, сводя клинок сабли и пистолетную пулю в одной точке.

'Впечатляет...'

Уважение вызывали даже не сами чары или принцип их построения, известный многим магам, нет. Стальную Ведьму нельзя было удивить такой малостью. Невольно залюбоваться поединком ее заставили сосредоточенность и мастерство, которые требовались для столь искусного применения, в целом, несложной магии.

Тем временем Климайтис выпустил пистолет из руки, позволив ему начать падать на паркет. В его пальцах словно сам собой оказался кусочек янтаря, который он, выкрикнув единственное слово на литовском языке, бросил в оппонента. Попытался бросить. В тот момент, когда он только бросил пистолет, Летичев вдруг перебросил саблю в левую руку, и к началу броска выхватил револьвер. Его выстрел и заклинание литовца грянули одновременно. Графиня не успела понять, какую именно силу таила в себе янтарная капля, но точно немалую. Потому что взрыв, полыхнувший прямо перед лицом Климайтиса, отбросил его назад и чуть не сбил с ног.

Этот ход ей не понравился. Слишком быстрый, слишком меткий выстрел. С двенадцати шагов можно попасть в человека — но не в янтарную бусину. Значит, тоже магия, и графиню раздражало, что она не смогла ее понять. Дело не в пуле и не в оружии, такое не спрячешь, чтобы ничего не просачивалось вовне.

'Очень интересно...'

Седьмое поколение есть седьмое поколение. Больше двух столетий поиска и борьбы не проходят даром. Род литовца не продолжался бы так долго, не овладей его предки искусством резни. Он замедлился лишь на долю секунды, восстанавливая равновесие. И просто резко махнул рукой. Без использования инсигний или словесных формул. Только грязно-зеленые отсветы, пробивавшиеся через одежду, говорили, что это творится магия. Сошедшая с его ладони невидимая волна обладала достаточной мощью, чтобы заставить защитный круг Августины угрожающе затрепетать. Но только вот встретила она лишь круг — и больше ничего. За мгновение до того, как чары высвободились, Летичев резко бросился на пол и кувыркнулся через плечо в сторону.

Климайтис не растерялся и сделал другой жест, словно огораживающий его полукольцом. Его тисофия снова вспыхнула под одеждой, но сотворить заклинание он не успел. Летичев еще не успел закончить кувыров, как выстрелил практически в упор. Литвин сложился пополам. Нет, одной пули было недостаточно, чтобы убить мага, во всяком случае, если не в голову. Но ее было достаточно, чтобы остановить его на пару секунд. Чем Летичев и воспользовался, когда вскочил на ноги и поднял саблю.

Первый взмах пришелся на правое запястье Климайтиса. Блестящий клинок сделал одно невесомое касание, на месте которого словно распустился диковинный алый цветок — так густо брызнула кровь. Летичев снова обернулся вокруг себя, и одновременно обходя противника, и второй взмах был продолжением первого — он подсек левое колено.

'Сейчас...'

Августине уже было ясно, что сейчас произойдет. Сабля продолжит свой танец, и попавшая под ее очередной пируэт шея Климайтиса распрощается с головой. Это было очевидно для любого из присутствующих, именно так полагалось заканчиваться битве магов — уйти живым должен один....

Раздался громкий бьющийся звон.

Литовский маг бесформенным кулем повалился на пол, и вставать не торопился — потерял сознание.

Летичев стоял над ним, с револьвером в правой руке. Его сабля валялась рядом. А в правой руке у него была... Августина пригляделась, и тайком ущипнула себя за руку. Нет, ей не показалось. Он перевела взгляд на Климайтиса.

— One second, gentlemen! Why his head's still on its place?(1) — громко озвучил общий вопрос Фруалард Гергбу.

'Ваза, — подумала графиня. — Старинный китайский фарфор эпохи Мин'.

Летичев же, ничуть не смущаясь, бросил на пол остатки несчастной вазы, подобрал саблю и пинком перевернул бессознательного противника на спину. Замер на мгновение и двумя резкими взмахами сделал пару неглубоких, но заметных надрезов рядом с ушами. И только после этого объявил:

— Дамы и господа. Мой противник более не в состоянии сражаться. На этом наш бой предлагаю считать законченным.

Августина погасила круг, и гости потянулись ближе к центру зала. Графиня опередила всех, встав рядом поверженным литвином. Как хозяйка территории, она должна была обеспечить его безопасность до момента, пока за ним кто-то не явится или он сам не очнется. Перевязывать, однако, она его не собиралась, этим маг должен был озаботиться сам, зато мысленным зовом кликнула слуг — убрать кровь, пока не успела въесться. Тем временем Томашевский тряхнул Климайтиса за плечо и тот со стоном приоткрыл глаза.

— Suudas... — прохрипел он, пытаясь встать. — Suudas... чертов... циркач... (2)

— Вы злитесь из-за поражения? Почему бы вам не порадоваться, что остались живы? — пробасил поляк по-русски. — Вы везучий человек, господин Климайтис. Невероятно везучий.

— В каком... смысле?!

— У вас всего лишь несколько порезов и два ушиба на груди. Всего лишь. Вы дрались с чудовищем, но пострадала только ваша гордость. Взгляните сами, — он ткнул пальцем на живот литвина. — Пуля попала в пуговицу. Сантиметр в любую сторону — и у вас бы были перебиты пара артерий и позвоночник, а с такими ранами мало шансов выжить. Нет, кто бы мог подумать...

— Вы что-то знаете про Летичева? — насторожилась графиня.

— Я вижу его впервые, — Томашевский выпрямился во весь исполинский рост. — Хотя, признаться, я помню только одного человека, столь же ловко обращавшегося с клинком. Давняя история.

Он мечтательно закатил глаза и удалился. Климайтис выдал в пространство еще пару непереводимых литовских проклятий и занялся своими ранами. Летичев, тем временем протирал саблю платком и скромно принимал поздравления. Сухие, вежливые, формальные. Никто не желал ему победы или поражения, просто констатировали свершившийся факт. Он выжил — но вместе с тем подал всем прочим недвусмысленный сигнал: 'Я силен, я могу быть опасен для вас'. Августина поискала в толпе барона Бладберга. Тот стоял поодаль, напряженно поджав губы. Его можно было понять — было ясно, что ввяжись он вчера в Ложе в стычку, вполне мог распрощаться с жизнью. Она оживила в памяти прошедший бой, мысленно прошлась по нему. Что-то ей казалось неправильным, что-то портило стройную картину. Она подошла к предсказателю. Тот о чем-то в полголоса переговаривался со Стрешневым, но при ее приближении оба умолкли.

— Прошу прощения, господин Летичеd, — она заставила себя улыбнуться. — Можно вас на пару слов?

— Конечно. Владимир Тимофеевич, благодарю за вашу поддержку. Меня можете не дожидаться, это надолго, — он вложил саблю в ножны и повернулся к графине. — Извините за вазу. Из той позиции я не мог иным способом вывести противника из строя, не убив его.

Августина чуть вздернула бровь.

— А я уж подумала, вам просто нравится портить дорогой антиквариат.

Она повела в воздухе рукой, пробуждая в рассыпанных по полу осколках память о том, чем они недавно были. Возрожденная ваза, покачнувшись, встала на место.

— Идемте за мной. Не волнуйтесь, это просто разговор.

— Да я и не боюсь...

Оставив гостей, она принялась подниматься по лестнице на второй этаж. Летичев следовал за ней, будто нарочно громко скрипя сапогами. Притворяться он не умел, это было видно невооруженным глазом. То есть, как минимум в одном он действительно не лгал — родился и вырос в глухой провинции, не ныряя в банку со скорпионами, которую представляло собой магическое сообщество. Иначе бы вел себя осмотрительнее.

Толстый ковер приглушал стук шагов. Заглушил бы он и звук падающего тела. Августина обдумывала этот вариант, и на секунду почти даже решилась. Летаргическое проклятие она бы сотворила в мгновение ока. Нужно было только направить его. Она почти решилась воззвать к сторожевым чарам резиденции, но в последний момент передумала.

Все еще было слишком много неизвестных. Конечно, проклятие бы сработало мгновенно, в стенах собственного дома она могла сделать его неотразимым. Но графиня хватало ума и возраста понимать, что из-под палки люди действуют намного хуже, чем добровольно.

Дойдя до своих покоев, она легонько коснулась дверной ручки. Тяжелые трехпудовые створки бесшумно растворились сами по себе. Пройдя внутрь, Августина зажгла газовый рожок и молча указала на один из стульев возле большого стола у окна. Сама она уселась в тяжелое кресло, оставшееся еще от отца и вдавила в Летичева тяжелый взгляд. Пожелай она уничтожить его, сейчас это можно было сделать без труда. Но возможные перспективы... заполучить в свою колоду такой козырь было слишком заманчиво, чтобы просто от него избавляться. Летичев никак не участвовал ни в петербуржских, ни тем паче в европейских интригах, а это само по себе было большой редкостью.

— Ну что же... — проговорила она задумчиво. — Давайте начистоту.

— Кто я такой? Формулируйте вопрос точнее. Потому что я могу всегда сказать, что, согласно Платону, я существо без перьев с плоскими ногтями.

— Вы сейчас не в том положении, чтобы шутить. Вероятно, вы не осознаете серьезности ситуации, в которой оказались.

— Осознаю. Вы буквально толкнули этого литовского бедолагу мне под ноги, чтобы он заставил меня раскрыться. Честно говоря, я вообще не хотел сюда идти, но никак не мог отказать столь прекрасной леди.

— Льстите вы ужасно. Не желай вы привлекать внимания, в Петербурге бы и ноги вашей не было. Но вы здесь, и неизбежно оказались на виду у множества сил. И я делаю вывод: либо вы плохой предсказатель, который не увидел такую малость, либо вы знали, и сознательно пошли на риск. Но ради чего?

— На следующей неделе в Ложе состоится собрание. Князь все расскажет, — он похлопал себя по карманам. — Вы не против, если я закурю?

Августина молча подтолкнула к нему тяжелую бронзовую пепельницу. Летичев выудил из внутреннего кармана портсигар, чиркнул спичкой и выдохнул вверх колечко дыма.

— Я не против немного о себе рассказать. Но взамен также хочу кое-что узнать.

— При условии, что ваших ответов будет достаточно, чтобы окупить мои слова.

— Неужели вам будет недостаточно моих вопросов? Правильно заданный вопрос сам по себе стоит недешево.

— Что же это за вопросы?

— Весьма серьезные. Но как бы ни был велик соблазн, я уступаю первый выстрел даме.

— Ну что же... несколько минут назад вы чуть не освежевали мага седьмого поколения, не получив при этом ни царапины. На основании чего я делаю вывод, что вы нагло врали либо на счет вашей собственной родословной, сильно ее занизив, либо вовсе не принадлежите к нашему кругу. Тайный Синод? Или их римские коллеги из Дома Резни?

— Вы погорячились на счет 'ни царапины', кажется, я растянул сухожилия на лодыжке. Такие вензеля крутить не каждый день вертеть приходится, да и мне уже не шестнадцать лет. Что до другой части ваших претензий, то моя победа говорит лишь об одном — я кое-что смыслю в поединках.

— То есть возразить вам нечего, — кивнула графиня. — Так кто же вы на самом деле?

— Я тот, кем и представился вам изначально: Георгий Летичев, отставной инфантерии штабс-капитан. По совместительству — маг, немного умеющий заглядывать в будущее. И, конечно же, великолепный фехтовальщик, в чем вы сами имели честь убедиться. Кстати, вы уже задали целых два вопроса, тогда как мы договаривались о равном обмене.

Августина несколько секунд раздумывала, стоит ли принимать условия. Все козыри по-прежнему были у нее на руках, при желании, она могла вырвать любые ответы из дерзкого мага силой. Но самое главное в большой силе — это уметь ею не пользоваться, и графиня это умела. Летичев, даром что сам без имени и репутации, но вел дела с князем, и имел довольно серьезные связи в Москве. Не опасно, конечно, но может несколько осложнить жизнь в будущем.

— Спрашивайте.

— Я заметил, что у вас сегодня множество гостей со всей Европы. Как широко известные личности, так и те, кто на виду показывается редко — как я к примеру. Однако все они пришли не таясь, не пользуясь личинами или ложными именами. Так они выказали вам свое уважение. Но один из них заставил меня усомниться в своей искренности. И вот мой вопрос: вы можете быть уверены, что Яцек Томашевский тот, за кого себя выдает?

Неожиданный удар, и пришедшийся в чувствительное место. Томашевского Августина приглашала не после личного знакомства, а по рекомендации. Рекомендация исходила от Фредерика Рюйша, двухсотлетнего обрусевшего голландца, что по сей день оставался единственным истинным владельцем Кунсткамеры и поставщиком экспонатов для нее. А о многочисленных связях Рюйша среди Апостолов не знал только ленивый. А если копнуть глубже... Рюйш на протяжении многих лет был лично знаком с сэром Кеннетом МакФарлейном. Этому редко придавали значение, но сейчас в голове графини звенел не просто тревожный колокольчик, а целый набат. Острая интуиция и способность делать правильные выводы из обрывочных сведений всегда была ее сильной стороной, и случайный на первый взгляд вопрос Летичева оказался первым камушком лавины.

Если предположить, что Томашевский чист, то это вполне укладывается в имеющиеся факты. Рюйш часто бывал в Польше, даже задолго до ее завоевания Россией. Мог случайно встретить кого-то, кого счел достаточно сильным для диалога и роли возможного союзника. Больше поляков на приеме не было, как и вообще в Петербурге. Никто не мог опровергнуть слова Томашевского. Как и подтвердить.

Если же допустить, что этот усатый великан лжет, то сразу всплывают малоприметные, но неприятные мелочи сегодняшнего вечера. Например, оброненные им слова об очень давней встрече с человеком, равным по мастерству Летичеву. Или страх самого Летичева, который тот на краткий миг, но все же явил при его виде.

Августина подняла глаза на собеседника и произнесла всего одно слово:

— Нет.

Тот удовлетворенно кивнул.

— Этот человек — если это человек — обладает знаниями обо мне и моей семье большими, чем мы обычно дозволяем. Я бы убил его за одно лишь обладание этим знанием, если бы смог с ним справиться. Но Томашевский мне не по зубам, в отличие от вас. Если вы так жаждете подробностей, можете вытрясти их из него.

В сердце графини на миг вспыхнуло желание немедленно сорваться с места и бежать вниз. Схватить этого чертового поляка за шкирку, выпытать, кто он и откуда взялся, а потом превратить в курительную трубку или вазочку для десерта. Но миг прошел, а в свои годы Августина умела не пороть горячку. Она достала из ящика стола портсигар и длинный тонкий мундштук. Выразительно посмотрела на Летичева. Тот намек понял и зажег еще одну спичку, поделившись огнем. Дым от папиросы 'Зефир' смешался с дымом дорогой американской сигареты.

— Благодарю за совет, обязательно приму его к сведению, — сухо ответила она. — Теперь мой черед. Вы действительно недурно владеете саблей, а на вашем мундире я вижу ордена с мечами. Ваша семья, наверное, участвовала во многих войнах?

— Во всех, — поправил ее Летичев, слегка улыбнувшись. — Когда бы и с кем бы ни вела войну Россия — мы были на острие. А если выдавалось мирное время, то искали битв на чужбине, под чужими знаменами. Войны — это одна из немногих вещей, что наполняет наши жизни смыслом и радостью. Я даже рад, что порт-артурская мясорубка была так ужасна — иначе бы я слишком скучал по ней.

— Странный образ жизни для Посвященного. Крайне странный.

— А что еще остается? — предсказатель развел руками. — Вы живете так, словно на вашей голове корона. Верите в свою исключительность и право диктовать свою волю. А теперь представьте, что с кого-то подобного вам корону сбили — жестоко и бесцеремонно. И этот кто-то обнаружил, что не умеет больше ничего, как рубить головы.

— Вы намекаете на...

— Да ни на что я не намекаю. Факты — упрямые вещи, и факт в том, что я штабс-капитан Летичев в несколько большей степени, чем маг Летичев, — он стряхнул пепел с папиросы. — Я тоже хочу вас кое о чем спросить. Портреты на первом этаже принадлежат вашим предкам — все по женской линии. Ваша сила — это сила ведовства, произрастающая из иных граней бытия. На вашем фамильном гербе изображен василиск, да и фамилия намекает. Мой вопрос: откуда вы на самом деле родом?

— Наш род берет начало в Византии, — спокойно ответила графиня. — Однако в силу определенных причин основателю пришлось бежать в Рим, и в последующие века не раз менять дом. В России мы обосновались недавно, при царе Петре Великом.

— Основателю? Им был мужчина? — маг удивленно приподнял бровь.

— Это уже лишние вопросы, теперь моя очередь. Ответьте мне, ради чего вы стали отшельниками?

Летичев снова улыбнулся, и теперь его улыбка казалась горькой.

— Решили сменить обстановку. На старом месте стало неуютно, — он потушил папиросу. — Если мы слишком задержимся, гости будут волноваться.

— Еще немножко они подождут, — холодно отозвалась Августина, одновременно приказывая паутине сторожевых чар расступиться. — Что вы намерены дальше делать?

— Вернусь домой, до следующей войны. А пока она не началась, надо бы крышу починить, забор покрасить...

— Это пустая трата ваших умений. Если бы...

— ...я присоединился к вам, вы нашли бы им достойное применение. Но этого не случится. Вам нечего мне предложить, и нечем угрожать.

— Возможно, я могла бы помочь в деле, которое заставило вас покинуть уединение.

Предсказатель тихо рассмеялся.

— Мое дело здесь закончено. И, кроме того, никакая помощь, которую вы могли бы оказать, не будет стоить того, что вы от меня потребуете взамен.

Когда за спиной Летичева закрылась дверь, Августина раздосадовано затушила сигарету в пепельнице. На душе оставалось неприятное послевкусие — не каждый день приходится разговаривать с тем, кто предвидит каждую твою следующую реплику. Она перевела взгляд на стену, где в окружении разнообразного холодного оружия висел фамильный герб. 'Достойно жертв стремление к короне' гласила надпись, шедшая по нижней ленте. Фамильный девиз — и кредо всей жизни. Графиня попыталась представить, что могло бы заставить ее отказаться от всех притязаний, от борьбы за власть и честолюбивых замыслов. Это было невозможно, точно не при ее жизни.

Августина вышла из кабинета и спустилась вниз. Поискала взглядом Томашевского, но того и след простыл. Очевидно, дал деру сразу же, как только она взяла Летичева в оборот, не дожидаясь, пока поместье превратится в наглухо запертую ловушку. Ну, ничего, теперь уже никуда не денется. Не успеет встать Солнце, как Петербург станет для него одной огромной ловчей сетью... размышления ее прервал появившийся рядом Бладберг.

— Вы что-нибудь узнали про этого наглеца? — спросил он без обиняков.

— Немного, но достаточно. Он из перегоревшего рода. Пустышка без цели и смысла. Опасен не больше камня, о который можно споткнуться.

— Вздор! — Бладберег скрипнул зубами. — Пустышки ТАК не дерутся! Этот офицеришка сел вам на уши! Аль-Маут!(3) — кликнул он своего слугу-телохранителя.

— Отправляйся за тем человеком. Следи за каждым его шагом следующие... ммм... семь дней. Этого будет достаточно. Но если выкинет что-то необычное — немедленно возвращайся ко мне.

Слуга кивнул и моментально исчез. Только внезапное дуновение ветра свидетельствовало о его уходе.

— Думаете, отсылать, Смерть-что-настигает-с-тысячи-шагов было оправдано?

— Вот это и узнаем.

Через два часа Георгий, еще с трудом веря в свою удачу, выбрался на Западную аллею. Вечер выдался утомительный, и вдобавок заставивший кошелек полегчать почти на двадцать рублей, когда карты отвернулись от него. Он с нетерпением предвкушал момент, когда, наконец, заберется в горячую ванну, а потом уснет под накрахмаленными простынями. Пришла пора подвести итоги.

Во-первых, привлек излишнее внимание. Эта проблема разрешится, как только удастся добраться до дома, но переоценивать ритуал Небытия не следует. Слишком могущественная и сложная магия, с которой у Георгия всегда были проблемы. Вряд ли он подействует в полную силу.

Во-вторых, нажил смертельного врага в лице Валдаса Климайтиса. В иных условиях могли бы сотрудничать, но ему просто не повезло попасться под ругу, спасибо графине. Он едва ли будет опасен в будущем, но нужно иметь ввиду.

В-третьих, упал в глазах Августины. Почему-то неприятно...

Ну и, наконец, в-четвертых, повстречал неведомую тварь, отчего-то желающую выпустить ему кишки. О, только черта помяни...

Яцек Томашевский стоял сразу за витыми чугунными воротами, прислонившись спиной к урчащему мотором автомобилю. Фонари вокруг него не горели и в густой тени глаза поляка отчетливо отливали алым. Не дожидаясь нападения, Георгий разжег тисофию.

— Ты сможешь убегать вечно, отродье Кровожора, — почти добродушно произнес Томашевский. — Тебе некуда бежать. Твои предтечи так и не поняли этого.

— Да неужели? — иронично вопросил Георгий и нырнул в тень.

В прямом смысле.

Поляк — а поляк ли? — только раздраженно дернул щекой.

Георгий же в то же мгновение появился прямо в своем гостиничном номере и схватился за живот. За все века, что Летичевы овладели искусством ходить в тенях, они так и не смогли сделать процесс менее тошнотворным. Огромный бурый медведь, дремавший прямо на ковре, проснулся и настороженно поднял треугольную башку, но Георгий только отмахнулся — мол, спи дальше. Бросив шинель прямо на кресло, он направился в ванную.

Горячую воду камердинер добросовестно набрал заранее.

____________________________________________________________________________

(1) — 'Одну секунду, джентльмены! Почему его голова все еще на месте?' (англ.)

(2) — 'Дерьмо' (литв.)

(3) — 'Смерть' (араб.)

Глава 5: Судьбоносная встреча

Москва, 19 октября

Москва у Георгия со студенческих лет стойко ассоциировалась с двумя вещами. Во-первых, вокзал и перрон. Во-вторых, грязь на перроне и вокзале. Если бы его кто-то попросил назвать самую вонючую помойку на свете, он бы без колебаний назвал Курский вокзал, и душой не покривил. Царившее повсюду вавилонское столпотворение, стук колес составов, паровозные гудки, нанесенная тысячами ботинок грязь, дым и сажа от десятков локомотивов, запахи торгуемой вразнос снеди, тел пассажиров и носильщиков, машинного масла и конского навоза — все это бурлило в воздухе, как в огромном ведьмином котле, и казалось, что еще чуть-чуть, и все пространство просто взорвется. Однако же оно не взрывалось, и непостижимым образом продолжало балансировать в этом состоянии детонационного равновесия.

'Цивилизация', — подумал Георгий.

Плоды прогресса надежно входили в жизнь даже традиционно консервативного чародейского сословия. Его дед, к примеру, и помыслить не мог, что для путешествия из Томска в Москву не нужно будет неделями трястись в возке или мерзнуть на санях, не придется костенеть в неподвижности, оседлав вызванного из глубин грез летучего скакуна. Ни к чему больше рисковать потерей себя, преодолевая версты вместе с ветром и тенями. К чему все эти мучения, если есть теплое купе с мягкими сиденьями, поданный проводником горячий чай и гренки с яйцами-пашот в вагоне-ресторане?

Прибыли они с Тихоном в Москву в половине двенадцатого, и дальше поезд 'Санкт-Петербург — Иркутск' отправлялся только в два пополудни. Георгий закашлялся от дыма, который выпустил отправляющийся с соседнего пути паровоз, махнул камердинеру рукой и они пошли к зданию вокзала. Впереди было еще два часа вынужденного безделья

Петербург и Ложа остались позади, и после нескольких маскирующих заклятий, можно было немного расслабиться. Георгий с облегчением надел привычную личину отставного офицера. Честно говоря, он никогда не воспринимал необходимость скрываться как что-то обременительное, даже наоборот. Мирская жизнь казалась ему насыщеннее, интереснее и, чего греха таить, намного безопаснее, чем жизнь Посвященного.

Тем не менее, скрытность была именно что необходима, и относиться к ней следовало с предельной ответственностью. Вся сила чародеев последнюю тысячу лет держалась на концепции Таинства. Другими словами, чем меньше людей было посвящено в тайну существования магии и умели ее направлять, тем большей мощью она обладала. А посему последователям Искусства было дозволено все, кроме одной вещи.

Нельзя раскрывать тайну.

Если смердов, случайно или целенаправленно узнавших что-то о скрытом мире, ждала всего лишь смерть разной степени болезненности, допустившим нарушение Таинства магам приходилось еще хуже. Виновник мгновенно становился преследуемым изгоем, на которого ополчались буквально все, для него не оставалось безопасного места. Гнев Посвященных, оберегающих свою власть, мог быть поистине ужасен, а жестокая выдумка — неистощима.

Именно поддержание Таинства не давало магам создавать сколько-нибудь устойчивые союзы и организации. Именно Таинство дробило их общество на множество одиночек, заставляло с подозрением относиться даже к тем, кто мог бы считаться другом, и не раскрывать своих умений при посторонних. Тень предательства сквозила везде и всюду, заставляя магов изобретать бесчисленные способы обезопасить себя и оставить себе возможности для действия.

Не раз и не два в чьи-то светлые головы приходила мысль истребить всех магов на земле, оставшись единственным — и самым могущественным. Законы современной магии, вписанные в структуру мироздания грандиозным ритуалом тысячу лет назад, были устроены так, что последний живой маг приобрел бы силу практически божественную, достаточную чтобы перекроить мир как угодно. К счастью или нет, но на таких деятельных личностей быстро находилась управа. Может потому, что перед лицом гибели даже разрозненные Посвященные находили благоразумие объединиться. А может потому, что всех до чертиков пугал тот мир, который мог возникнуть на месте старого.

Рядом раздался сдавленный вопль.

Георгий обернулся и увидел согнувшегося в три погибели невысокого человека с неприятным лицом. Он прижимал к груди вывернутую под неестественным углом кисть, и тихонько подвывал, от боли не способный произнести ни слова. Тихон только брезгливо вытер ладонь об пальто.

— А неча лапы свои загребущие по карманам чужим сувать! — пояснил он в ответ на немой вопрос.

Георгий кликнул городового, тот же без церемоний схватил карманника за шиворот и поволок за собой. Люди кругом зашептались, кто-то тыкал пальцами. Вот и прибавилось историй, которые будут рассказываться в вагонах и дома за чашкой чая. Пусть. Это не нарушает Таинства, даже наоборот. Говорить ведь будут об отставном офицере и его бдительном камердинере, а не о маге и его помощнике.

Багаж оставили в купе, но саквояж с исландским манускриптом Георгий предпочел держать при себе. На скорую руку вывел на боку отводящий глаза символ. От воришек вокзальных хватит, а если кто посерьезнее объявится — тут уж придется самому защищаться. Хотя... вряд ли кто-то будет атаковать среди такой толпы. Таинство было свято для всех — даже для тех, кто человеком быть давно перестал, а то и вовсе никогда им не был.

Тихон отпросился сходить до рынка, на что Георгий строго наказал ему явиться не позднее половины первого, а сам спустился в ресторан. Там он заказал черный чай и, попробовав принесенный напиток, проклял того, кто его заваривал. В переносном смысле, конечно, потому что даже самый дурной чай — это не повод накладывать настоящее проклятие. Развернул перед собой утреннюю газету, и принялся делать вид, что читает. Мысли же его были далеко, и крутились отнюдь не вокруг еврейских бесчинств в Одессе или ограбления купца Крупенникова в городе Симбирске.

Думал Георгий преимущественно о том, в какой переплет он умудрился угодить на этот раз. В том, что Яцек Томашевский — Апостол, он уже не сомневался. Если на приеме у Базилевской это была лишь одна из возможностей, то под фонарем на улице все сомнения развеялись. Запах отказывающейся умирать мертвечины Георгий бы ни с чем не перепутал. Густо пронизанная эфирными каналами сетчатка глаз, создающая видимость красного свечения зрачков, только была лишним подтверждением. Как и то, что Томашевский упомянул Кровожора — того, про кого вообще ни одна живая или мертвая душа знать не должна.

А в Петербурге остались Бладберг и Стальная Ведьма, и если от последнего спасет расстояние и ритуал Небытия, то вторая... если хотя бы половина того, что про нее рассказывают, правда, от этой дамы и на Луне не спрячешься. Остается только надеяться, что он произвел правильное впечатление, отведя от себя любые подозрения. Но это дело не столь важное. Важно то, что он как-то ухитрился перейти дорогу древнему и крайне сильному кровососу, который сохранял инкогнито даже в сердце чужого поместья. И тут возникает риторический вопрос...

'Что толку от умения видеть будущее, если предсказуемые проблемы просто сменяются непредсказуемыми?'

Георгий задал себе этот вопрос, но ответа не нашел. Отпил гадкого чая, перелистнул газету, и погнал прочь все экзистенциальные мысли. С каждым годом они возникали все чаще, и каждый раз ему почему-то хотелось спалить к чертям магические книги, сломать об колено зачарованный клинок — и просто забыть обо всем. Провалиться в счастливое неведение, в котором пребывали окружающие люди, ничего не подозревать о накатывающейся на мир волне ужаса. Забыть обо всем, что он видел в своих пророческих грезах.

Вот он идет по городу. Городу, где старинные улицы полны мертвецов. Он видит перед собой кого-то и останавливается. Это девочка, лет десяти-двенадцати. Она замотана в какое-то драное тряпье, лицо — одни кости.

— Хлеба... — шепчет она, протягивая похожую на птичью лапу ладонь. — Хлеба...

Свист подлетающего снаряда прерывает ее фразу. Близкий взрыв щедро осыпает осколками. Девочка падает на землю, одна ее рука наполовину оторвана, из рваных ран на теле хлещет кровь...

Вот он идет по полю. Полю, устеленному трупами. Трупы лежат везде, насколько хватает глаз, и вид этой недоступной пониманию бойни вгоняет в трепет. Он бежит со всех ног, кидаясь из стороны в стороны.

— Кто живой?! — кричит он в ужасе. — Есть кто-нибудь живой? Хоть кто-нибудь?!

Он замечает движение и радостно несется к нему. Один человек, кажется, еще жив. Одет в незнакомую военную форму, серую, с эмблемой в виде орла и гаммадиона, но это сейчас и не важно. Он падает рядом с раненным на колени, протягивает к нему руки, шепча заклинание. Его сила приходит в движение, высвобождается... но магия бессильна. Глаза раненного закатываются, из его перебитого горла последним конвульсивным толчком выплескивается кровь...

Вот он стоит на крыше. Внизу беснуется толпа. Улицы перегорожены, толпа напирает. Слышны крики. Вопли. Мольбы. Люди орут от боли, когда ломаются их кости под напором десятков тысяч тел, они кричат, когда сотни ног топчут их тела в сплошное месиво из плоти и костей. Они умоляют солдат отодвинуть заграждение, но те непреклонны и угрожающе передергивают затворы винтовок — крики умирающих в давке их не трогают, зато ужас перед собственными командирами они испытывают неподдельный. Под их сапогами ручейками течет кровь...

Вот он держит в одной руке мастерок, а в другой — кирпич. Он должен как можно скорее начать работу, чтобы успеть построить стену до того, как станет слишком поздно. Только эта стена послужит спасением, только на нее вся надежда. Подгоняемый необходимостью, он пытается зачерпнуть из корыта, но мастерок лишь шкрябает по дну — нет цементного раствора.

Ноздри щекотнул запах духов. Нет, 'щекотнул' — слишком мягко сказано. Скорее, ударил в нос с размаху, не хуже заправского боцмана, перебив собой все прочие запахи вокзала, и даже запах не успевшего остыть чая. Георгий отвлекся от газеты и собственного самоедства, и прислушался к аромату.

'Гортензия, клевер и самшит. Крайне странное сочетание, такие духи наверняка делались на заказ. Но зато ни с чем не спутаешь, даже не имея звериного нюха'.

Запах усилился еще сильнее, предвещая появления своей обладательницы. Стук каблуков по плотному деревянному полу резвый — значит, возраст невелик. Рядом шаги ног в сапогах — более тяжелые, мужские. Слышатся чуть дальше — значит прислуга, не сопровождающие. Подводя итог, барышня молодая, небедная, путешествующая в сопровождении нескольких слуг — а значит еще и эксцентричная. Занятное сочетание...

— Простите, офицер, могу я присесть?

У Георгия на загривке встала дыбом шерсть. Пока еще образно. Он приспустил край газеты.

'В десятку'.

На вид ей было лет двадцать или чуть больше, очень светлые волосы, голубые глаза. Платье — какого-то новомодного покроя, облегающее фигуру. За спиной — не то камердинеры, не то лакеи, в одинаковых костюмах, держат массивные чемоданы. Как-то странно они их держат... пустые что ли?

— А что, больше нигде... — он на всякий случай огляделся, и закончил уже утвердительно, — нет свободных мест. Нет, не возражаю. Если конечно вы не против общества грубого солдафона.

— Благодарю вас, — незнакомка ловко устроилась на стуле и подняла пальчик, подзывая официанта.

— Не заказывайте тут чай, — посоветовал Георгий. — Он просто ужасен.

— Насколько ужасен? — деланно удивилась та.

— Как жизнь бедняка.

— Но вы его пьете.

— Не хочу привыкать к нежностям.

Незнакомка тихо рассмеялась. Мага передернуло вторично.

'Польский акцент. Второй раз за сутки — польский акцент. Такая доза поляков для меня слишком велика'.

— Простите, я не представился. Георгий Летичев, инфантерии штабс-капитан, в отставке.

— Мария Вишневская. Кажется, в отставке вы уже давно.

— Почему вы так решили?

— Вы сначала назвали имя, а потом уже звание. А положено наоборот.

— А вы разбираетесь в таких тонкостях?

— У меня папенька в жандармских чинах, тонкостями с малых лет все уши прожужжал.

'Жандармская дочка, путешествующая с несколькими слугами и носящая самые модные наряды? Видимо, папенька не в последних чинах и бюджет ведомства считает собственным кошельком. Как обычно'.

— Вы не из Варшавы случайно?

— Нет, из Москвы. А почему вы спрашиваете?

— У вас мягкий акцент, похожий на польский.

— Правда? — Мария удивленно вскинула тонкую бровь. — Мне казалось, тут так все говорят.

— Может быть, мне просто показалось.

— Зато вы точно не местный.

— Как вы догадались?

— Сидите на вокзале с багажом — значит, собираетесь ехать. Багажа у вас мало — значит там, куда вы едете, у вас и так все есть. А раз вы в отставке — значит, не в казарме будете жить. Ну как, я угадала?

— Я восхищен вашей прозорливостью.

Обычный разговор ни о чем, просто чтобы скоротать время ожидания, заставлял Георгия нервничать все больше и больше. Факты говорили о том, что перед ним просто миловидная дворянка, тревожный же звоночек интуиции больше походил на соборный колокол. На всякий случай маг бегло проверил возможные ветки событий. Опасность нигде не просматривалась даже на двое суток вперед. Но мягкий акцент, польская фамилия... Томашевский, кем бы он ни был на самом деле, не стал бы подсылать за ним кого-то из своего выводка под такой броской личиной, перед этим появившись лично. Это было бы слишком очевидно. Он сам идиот или считает идиотом Георгия? Оба варианта исключаются, не та порода. Апостолы не доживают до таких лет, совершая примитивные ошибки. А Томашевскому никак не меньше пятисот лет.

Блеф? Попытка сыграть примитивно именно потому, что это неожиданно? Чушь, предсказателя на такой финт не поймаешь. Кроме того, если Томашевский знает, кто такие Летичевы, то должен понимать, что посылать одного детеныша, даже первенца, рискованно. Слишком велики шансы вместо трупа неугодного мага получить упокоенный молодняк.

'Зазнался ты, братец. Да кому ты нужен? Не разводи паранойю'.

Старый кровосос опознал потомка в каком-то там поколении одного из своих старых недругов и решил пошутить. Чувство юмора у древней мертвечины специфическое, это да. Но тратить силы просто, чтобы поквитаться за стычку, которая была минимум триста лет назад? Нет, это идиотство — а Яцек кто угодно, не идиот. Получается, Мария Вишневская — это просто Мария Вишневская?

— Собрались в Европу? — спросил он, просто чтобы поддержать беседу.

— Нет, что вы. Там совершенно нечего делать осенью. Вот на Рождество — другое дело, — Вишневская мечтательно закатила глаза. — Вы когда-нибудь проводили Рождество в Париже?

— Ну, как бы сказать...

Обстоятельства сложились так, что Рождество в декабре 1905-го года Георгий действительно застал в Париже. Только вот на круассаны, любование фейерверками и прогулки по набережной Орфевр времени не было. То было время сразу после войны, в России кипели революционные настроения — а Георгий, только-только уволившийся из армии, вороном кружил по континенту, встревая везде, где была возможность сорвать куш. В Париже он был проездом, возвращаясь из Монако с пятьюдесятью тысячами франков.

Чемодан с которыми у него сперли прямо из под носа.

В итоге рождественские каникулы превратились в довольно утомительные поиски вора, способного обойти охранные чары, каковым оказался один обитатель парижских трущоб — юрод, приспособивший свои врожденные сверхъестественные силы для воровства. Деньги он спустить не успел, так что Георгий, по внезапному капризу, пощадил его, наказав не попадаться на глаза. А на следующий день пошел в банк, чтобы обменять франки на рубли. И обнаружил в кармане на месте зажигалки только насмешливую записку, советующую не хлопать ушами.

В тот день маг сделал для себя три вывода. Во-первых, ушами хлопать действительно не стоит. Во-вторых, отложенные проклятия — не блажь, а необходимость. В-третьих, спички дешевле и не портят вкус сигарет бензином.

— Ах, простите. Наверное, у вас было не такое большое жалование.

'А вот это уже жестоко'.

— Ну почему, я там бывал. Правда, не на отдых ездил, а по делам. И еще позвольте поаплодировать. Вы так ловко ушли от ответа, куда направляетесь. Это такая тайна?

— Нет, не тайна. Я просто путешествую. Сейчас планирую пересечь всю Россию из конца в конец по Транссибирской магистрали, сяду в поезд здесь и сойду во Владивостоке. А потом, думаю, в Соединенные Штаты.

— Необычные у вас интересы, для юной леди.

— Мир вообще удивителен и прекрасен, если однажды дать себе осмотреться. Я, например, начала замечать столько новых вещей, о существовании которых раньше и не подозревала. Вы знаете историю этого вокзала?

'Господи, да откуда мне это знать?'

— Простите, нет.

— Первоначально он располагался не здесь, а у Покровской заставы(1), но одиннадцать лет назад железнодорожную линию в этой местности выкупило государство, а архитектор Николай Орлов построил новое здание.

— То есть, вы стараетесь расширить кругозор?

— Ну... — Мария задумчиво возвела глаза к потолку. — Не только. Мне очень нравится подмечать детали. Например, за то время, что мы разговариваем, вы ни разу не перелистнули свою газету, а когда я подошла, она была открыта на колонке объявлений. Вам так интересны средства для отращивания усов и калоши марки 'Треугольник'?

Она беззвучно хихикнула в ладошку. Георгий, стараясь не потерять самообладания, сложил газету и отложил на край столика. Выдержка у него имелась, но не железная, а эта чертовка определено вознамерилась вывести его из себя.

— Не вижу ничего дурного в средствах для отращивания усов, — с достоинством заметил он, пригладив собственные усы. — Знаете, турки так говорят: 'Мужчина без усов — все равно, что женщина с усами'. А без калош в нашей провинции нельзя. Чай не столица, о брусчатке только мечтать приходится.

— Ага, проигрывать вы не любите... а как ловко ушли от ответа, зачем закрылись газетой. Или это такая тайна?

— Вовсе не тайна. Просто когда я вспоминаю оборону Порт-Артура, эти заваленные тысячами трупов склоны, запах горелой плоти и разорванных кишок, отчаянные вопли смертельно раненых — то начинаю либо глупо хихикать, либо впадаю в прострацию. А окружающих это порой... смущает.

Эта отповедь должна была вызвать естественное отторжение и, как минимум, свести разговор на нет. Эффект получился прямо противоположным. Мария чуть не подскочила на стуле, и восхищенно прикрыла рот руками.

— Вы... вы правда участвовали в сражениях?! — почти благоговейно прошептала она. — Пожалуйста, расскажите побольше!

'Какая... разносторонняя леди. Ладно, бывало и хуже'.

— Кхм. Извольте. Вспоминается мне тут один забавный случай, когда перепутали эшелоны со снарядами, и флотские отправили на крепостные батареи, а сухопутные, соответственно, эскадре...

Несколько часов спустя

'...Этап теоретических изысканий завершен. Я готов приступить к практической части эксперимента.

Нет.

Не так.

Практическая часть началась еще до того, как я впервые взял в руки перо и карту, чтобы выбрать самый перспективный вулкан. Она началась в тот миг, когда я впервые принял решение о начале эксперимента. Именно с этого момента я начал фиксировать все, что происходит как вокруг меня, так и со мной.

Противосила существует вне времени. Это значит, что его реакция может последовать задолго до того, как наступит решающий момент. Если Противосила, эта слепая Фемида, решит меня устранить, она может проявить себя через кажущиеся случайными события, которые не дадут мне довести дело до конца.

Во-первых, уединение. Я не могу допустить, чтобы рядом со мной находился хотя бы один человек, способный стать агентом Противосилы. Мне пришлось уволить прислугу. Готовить еду и прибираться приходится самостоятельно. Это на удивление тяжело и отнимает довольно много времени, но чего я стою как маг, если не смогу справиться с подобным испытанием?

Во-вторых, изоляция, что не тождественно уединению. Я сделал запасы, значительные запасы. Консервы — это благословенный дар технического прогресса. Будучи правильно обработанными и упакованными, они способны не портиться годами. Я тщательно проверил каждый ящик. Ледник обеспечивает меня неисчерпаемым запасом пресной воды. Несколько канистр лимонного сока уберегут меня от цинги. Я понимаю, что это перестраховка, ведь мой эксперимент рассчитан всего на несколько месяцев. Но я имею дело с Противосилой. Ничего нельзя упускать.

Наконец, я обратился к земле, на которой стоит мой дом. Мне нужно было убедиться, что в мощном скальном основании не появилось трещин, что мне самому не придется стать жертвой катаклизма, который я намерен спровоцировать.

Оборудование. Мои магические инструменты и инсигнии. Одежда. Я изучил все на самом тонком уровне, чтобы не упустить ни одной мелочи, которая хотя бы в теории может стать фатальной. Я заглянул вглубь собственной души, связал ее с куском хрусталя, чтобы через изменение цвета кристалла сразу распознать изменения в самом себе. Немного перестроив свою тисофию и оставив в ней образ своего тела в его нынешнем состоянии, я уберег себя от внезапных травм или болезней, которые не смог бы распознать сам. Даже в случае внезапного сердечного приступа или апоплексического удара, я не только выживу, но и в скором времени встану на ноги

Я уверен, что предусмотрел все. И эта уверенность вызывает у меня наибольшие сомнения. Если бы Противосилу было так легко обмануть, она бы не была настолько всемогущей. Хочется верить, что я предусмотрел хотя бы 'случайности', и объекту моего исследования придется проявить себя более наглядно

И все же одна мысль не дает мне покоя.

Что, если все уже предопределено?

Что, если я собственными действиями, направленными на свое спасение, рою себе могилу?

У меня нет ответа на эти вопросы, и не будет до тех пор, пока я не приведу свой план в исполнение...'.

Георгий захлопнул рукопись и с шипением зажмурил глаза. Адскую боль, начинающуюся внутри глазного яблока и отдающую по зрительным нервам в затылок, более терпеть не было никакой возможности. Ближайшие полдня ему следовало по-хорошему проспать, а следующие трое суток — ничего не читать и не выходить на яркий свет. Заклятия Познания предоставляли обширные возможности, но и плату требовали немалую. Маг прикинул толщину манускрипта и пришел к неутешительному выводу, что такими темпами на полноценный русский перевод уйдет не меньше трех месяцев.

'Ну, хоть будет чем зиму скоротать'.

Да, надо хотя бы несколько месяцев провести дома. Отдохнуть от разъездов, напитаться силой от родной земли. Принести символические дары духам лесов и болот в обмен на клятвы верности, обновить корневую сеть чар, опутывающую город. При мысли о проверке корневой сети Георгий мысленно вздохнул. Делать это было необходимо регулярно, хотя бы раз в пятнадцать-двадцать лет, чтобы сохранять контроль над территорией. Однако занять это должно было несколько недель, и почти все время — на морозе, от которого порой птицы налету застывали.

Георгий отодвинул внутреннюю перегородку и заглянул в соседнее купе. Экономии ради, путешествовал он вторым классом, но селить прислугу в одном купе все же не собирался.

Господин Кудрявцев изволили кушать. Расстелив на столике газету вместо скатерти, Тихон вдумчиво, без суеты поглощал холодные пирожки, что успел купить на рынке, и запивал морсом из термоса. Револьвер лежал рядом с ним так, что он мог одним движением схватить его и нацелить на того, кто войдет в купе. Георгий одобрительно кивнул. Крестьянским происхождением и косноязычием его камердинера обманываться не стоило. Тихон Кудрявцев пережил те же полгода порт-артурской гекатомбы, что и его хозяин, и даже не думал ломаться. Георгию иногда казалось, что тот вообще не способен испытывать страх или волнение — с таким великолепным фатализмом Тихон воспринимал новый для него мир. Он жестом отказался от предложенного ему немудреного ужина и вытащил из-под полки свой чемодан. Отложил в сторону сменную одежду, и извлек на свет небольшой холщовый сверток, в котором что-то металлически гремело.

'А надо ли? — подумал он, колеблясь. — А хотя пес с ним, до дома четыре дня пути осталось, и пусть хоть одна паскуда попробует их испортить'.

Георгий развернул ткань, и осмотрел содержимое свертка. То было несколько небольших слитков серебра. Блестящих, не тронутых чернотой, идеально правильной формы — но без клейм. Он провел над ними ладонью, вливая в металл эфир, и слитки задрожали, а потом и вовсе потекли жидкостью, оставаясь неизменно холодными. Сначала они слились в единое целое, а затем разделились на три текучих змейки, которые ожили и скользнули к магу. Две из них заползли под манжеты, охватили запястья на манер браслетов. Третья же проникла под рубаху, где сплющилась и обернулась вокруг торса будто ременная портупея. Маг для пробы несколько раз глубоко вдохнул — не затрудняет ли дыхание, встряхнул руками — не заметны ли браслеты снаружи. Вроде бы, все в порядке.

— Тихон, помнишь, я тебе показывал, как руну чертить?

— Мф-м? — вопросительно промычал тот с набитым ртом. — Которую? Это которая вот такая?

Он пальцем вывел по воздуху довольно правильную 'альгиз'.

— Да, именно эту. Если будет нужно выйти из купе — нанеси ее на висок или лоб. И не чернилами, а выцарапай прямо на коже, чтобы нельзя было стереть. Еще помнишь, для чего она?

— 'Руна Альгиз именуемая есьмь знамение защиты. В составе слова ли, одиноко ли начертанная, обозначает она сбережение того, что внутри, сиречь охрану от всяческих невзгод, — процитировал камердинер учебник после некоторого усилия. — А ежели начертать ее на коже, то оградит от чар и ворожбы, прямо наведенных'.

— И для чего ее наносить именно на голову?

— Шобы глаза не отвели, вашбродие.

— Правильно. Сделай, перед тем как выйти из купе. И смотри линии не перепутай. Не на бумаге чертишь, а на себе, нужно чтобы как зеркале отражалось.

Конечно, от серьезного мага кое-как начерченным альгизом не спастись, но это сделает невозможным незаметное подчинение. С одной стороны, нападать на прислугу считалось дурным тоном, чем-то сродни мелкому пакостничеству, с другой же лучше перебдеть.

— Я на ужин. А ты как доешь, доставай бумагу, чернила и начинай упражняться в чистописании. Приду — проверю.

Вагон-ресторан располагался ближе к концу состава, чтобы пассажирам из 'мягких' вагонов было не так далеко идти. Самые дорогие места в поезде были в самом хвосте — чтобы состоятельным господам не мешала чадящая паровозная топка. Георгию же пришлось пройти почти полсостава. Вредный голосок на краю сознания заметил, что в кошельке осталось всего пятьдесят рублей, что пенсия штабс-капитана без полной выслуги лет, даже со всеми прибавками за ордена, весьма невелика и что в следующий раз пополнить бюджет получится не скоро.

'Посчитаем. Проезд в два конца вторым классом на двоих — двести шестьдесят рублей. Проживание в 'Англетере' — пятнадцать рублей за три дня. Сто отдал Липницкому. Плюс по мелочи — на питание и извозчиков. Итого — почти четыреста рублей в уплату за полные портки неприятностей'.

Лет пятнадцать назад собственная контора ямского извоза приносила его семье достаточную прибыль, причем все дела можно было вести дома. Но уже тогда железную дорогу решено было пустить мимо Томска, и с этим промыслом пришлось распрощаться, а оставшиеся склады прибыль приносили скромную. Тогда Игорь Летичев и принял решение раскрыться. Одними предсказаниями, однако, особо не заработаешь — редко подворачивается подходящий случай. Трат в ближайшие годы предстоит немало, и нужно изыскать иной источник дохода, а прямо сейчас просто не до разносолов.

— На полтора рубля? — спросил маг у подковылявшего официанта.

У того под заискивающей улыбкой мелькнуло презрение — опознал небогатого пассажира.

— Суп жульен, салат огурцовый.

— Сойдет. Вода?

— 'Нарзан' да 'Ессентуки'.

Он даже не попытался предложить более дорогие заграничные 'Эвиан' и 'Сан Пеллегрино'.

— Ессентуки давай.

'Они на пять копеек дешевле'.

Официант отошел, но вернулся почти сразу же — питие по новомодным веяниям французской ресторации полагалось подавать первым. Георгий взял бутылку и задумчиво посмотрел сквозь нее на свет. Потом оглянулся — в вагоне людей еще почти не было, четверть шестого для ужина рановато. Тогда он сотворил магию — примитивнейшую, даже не заклинание, а базисное действие слияния.

Теперь откупорить бутылку мог только кто-то с поистине богатырской силой.

В Апостолах в принципе было мало приятного. Силой и ловкостью они превосходили людей на порядок, ибо концепция 'человек' умирала в них почти сразу же. Они не чувствовали боли и обладали неуязвимостью к большинству ядов, их почти невозможно было свести с ума больше, чем они сходили сами за века своей не-жизни. Их застывшие во времени тела сами собой восстанавливались из любого состояния — простреленные, разрубленные, сожженные.

И было бы все неплохо, и многие маги бы отдали левый глаз в обмен на становление Апостолом, но сама земля содрогалась от омерзения, когда эти твари ступали по ней, и била в ответ. Не живые и не мертвые, они все же истлевали со временем, и чем дольше существовали, тем быстрее шел распад их тел и душ. Каковой утолить могла только плоть, кровь и души. Только человеческие, ибо лишенный возможности пожирать людей, и перешедший на диету из животных, Апостол довольно быстро сам терял свой облик и разум, теперь уже окончательно.

Конечно, их было немного, ведь в силу входили считанные единицы их тех, на кого падало проклятие, но и этого хватало, чтобы люди даже построив мощную цивилизацию, сотворив мир вокруг себя по своему образу и подобию, продолжали бояться темноты.

Начиналось все просто и трагично — невезучий человек, зачастую ничего не знающий о скрытом мире, становился жертвой Апостола. Если ему везло, он просто умирал, и на этом его злоключения заканчивались. Но поскольку он был невезучим, то проходило время — дни, недели, иногда и многие месяцы — и его полусгнившее тело вновь обретало способность двигаться, а от разума оставалась еле заметная искра, движущая телом, точно амебой. Тварь, восставшая из могилы или выбравшаяся из укромного места, лишалась даже животных инстинктов, движимая лишь двумя стремлениями — поглощать пищу и прятаться от опасности.

Для славян они были упырями, для греков — эмпусами, для римлян — лемурами, для арабов и тюрков — гулями, и видит Космос, Ближний Восток пострадал от чудовищ больше всего. Так или иначе, эти существа должны были регулярно насыщаться человечиной, для чего сошли бы и трупы, прятаться от солнца, ибо концепция 'дарования жизни' была смертельна для беспокойных мертвецов, и спастись от тех, кто желал их истребить — а таких всегда находилось немало желающих. В иных глухих местах с этим справлялись даже обычные люди, догадавшиеся пробить упырю сердце — умереть он от этого не умрет, но пригвожденный к земле, уже не сможет кормиться, и быстро околеет.

Но те, кому в течение пяти-десяти лет удавалось скрываться и питаться, что особенно часто происходило в периоды войн и эпидемий, постепенно набирали силу и самое страшное — начинали восстанавливать свой разум и личность. Эти уже не могли пробавляться падалью, их голод могли утолить только отнятые жизни. Они все еще были зверями — но зверями умными и хитрыми, умеющими устраивать ловушки и заметать следы. С такими уже могла справиться только большая организованная группа, причем знающая, что делать. Или же один Посвященный. Солнце и огонь были лучшими друзьями смердов, арсенал ведунов и ведьм с древних времен был обширен, разнясь в зависимости от местности и того, что было под рукой.

Шли годы, множились жертвы. Примерно к сорока-пятидесяти годам c момента смерти, безмозглая полугнилая тварь внешне почти полностью превращалась в ту личность, которой когда-то была. Она могла связно говорить, назвать себя и даже факты из прежней биографии, но горе тому, кто принял бы ее за человека. Они все еще опасались прямого солнечного света, но умело его избегали, в большинстве своем вливались в людское общество, чтобы иметь постоянный доступ к пище, и даже могли непродолжительное время сдерживать свой голод. Они уже обладали большой силой, значительно превосходящей человеческую, и это был последний этап, на котором их сравнительно легко можно было уничтожить. Ну, как легко. Один достаточно сильный маг или несколько послабее могли уничтожить врага заклинаниями, но скорее всего, погибли бы, дойди дело до рукопашной. Воины-монахи Тайного Синода изрубили бы кровососа своими устрашающими бердышами, сковали цепями и прочли свои молитвы, что выбили бы из упыря его омерзительное подобие жизни. Если бы смогли найти.

Что-что, а скрываться полувековые упыри умели, иначе бы не доживали до своих лет. Что еще хуже, еще на второй стадии они начинали чувствовать связь с тем, кто одарил их проклятием, с альфой. Так формировался выводок, способный к организованным действиям, да еще под управлением старого и сильного чудовища.

Право зваться Апостолом немертвое существо получало тогда, когда набирало достаточную силу, чтобы воспротивиться прямому приказу альфы. К счастью, сами альфы нередко убивали таких бунтарей, но иные сбрасывали контроль вне досягаемости, или же их щадили, оставляя подле себя не как покорных рабов, но как слуг и помощников, обладающих огромным опытом и острым умом. Это гнусное подобие семейных уз отличалось поразительной надежностью, и не удивительно.

Окруженные со всех сторон врагами, живущие только за счет отнятых жизней, Апостолы очень дорого ценили тех, кто способен прийти им на помощь.

Конечно, они продолжали убивать и набирать силу. Почти все Апостолы владели магией. Среди Посвященных давно шли споры, что является причиной а что следствием, но главное было то, что проживший уже пару-тройку веков упырь мог сравниться с силой с магом седьмого-восьмого поколения, что уж говорить про действительно древних кровососов.

С этими стариками, где-то от полутысячи лет, почти невозможно было справиться. Даже самые сильные заклинания, уничтожившие тело без следа, могли только отложить возрождение твари на несколько лет или десятилетий. В редких случаях ценой больших жертв их удавалось сковать, запечатать. Увы, заморить голодом их уже не удавалось. Отсутствие пищи причиняло им мучения, лишало рассудка, но не силы. В своем трактате 'О Пастырях' МакФарлейн писал, что материальная плоть соотносится с истинной сущностью Апостола так же, как отражение в воде — с настоящим предметом. Обычно с ними просто старались не связываться и по возможности поддерживать мир. При такой силе становится простительна даже постоянная потребность в человеческой плоти и крови. По счастью, обладая прочными связями внутри выводка, между собой Апостолы были разобщены еще больше, чем маги. Объединись они — и на магах можно было бы ставить крест.

Самым худшим было то, что Апостолы имели многовековой жизненный опыт, полный борьбы за существование, и поистине дьявольский интеллект. Ловушки и хитрости, на которые бы гарантированно повелся человек, кровосос видел насквозь. Если Вишневская действительно Апостол и путешествует в сопровождении трех слуг из собственного выводка — их Георгий видел при посадке, — то ей никак не меньше трех веков.

'Мне все еще нужно доказательство, которое убедит меня самого. Если бы Мария смогла открыть эту бутылку, то я бы его получил. Но она не купится на трюк с припаянной пробкой. Это слишком просто'.

Вот именно! Слишком просто и очевидно. Почему он зациклился именно на Вишневской? Потому что женским вниманием в последние годы избалован не был, а она посмела не только первой с ним заговорить, но и собой заинтересовать и запасть в память. Для очистки мыслей Георгий выудил из тисофии пару заклятий, обнаруживающих яд, сбросил их на салат, ожидаемо ничего не нашел и взялся наконец за вилку.

В другом конце вагона скользнула в сторону дверь.

'Так...'.

Вошедшего он узнал. Это был тот же слуга Вишневской, что и носил за ней чемоданы. Выглядит никак старше двадцати лет, скорее всего даже меньше, семнадцать-восемнадцать. Черноволос, кудряв, черты лица немного неправильные, но кожа довольно светлая... румын или молдаванин, скорее всего. Оружия не видно, но это не значит, что его нет. Сложение не астеническое, но и силачом не выглядит. Стоп! Багаж тот был объемным, да и весил наверняка немало...

— Эй! — Георгий махнул рукой. — Подойди сюда.

На мгновение — всего лишь на мгновение — слуга откатил его ледяным взглядом, но тут же взял себя в руки и приблизился.

'Идет, будто стелется. Идеальная координация движений. Походка как у опытного танцора... или фехтовальщика, по себе знаю'.

— Это ты же на вокзале вчера с госпожой Вишневской был?

— Да, я служу у их сиятельства.

— А чего она сама не пришла?

— Их сиятельство велели принести ужин.

— А, вот как. Она в каком вагоне едет?

— Я не могу сказать. Их сиятельство не любят, когда им надоедают.

'Строит предложения слишком правильно, избегает жаргонизмов. Он хорошо знает русский язык, но он для него не родной'.

— Зато она надоедать любит. Говори давай, я же все равно узнаю.

— Их сиятельство находятся в тридцать восьмом вагоне, в самом конце, — ответил слуга немного, помедлив.

— А, ну отлично, заглянем в гости, то есть. Дорога долгая, хоть время скоротаем, — Георгий снова переключил внимание на салат.

'Крайне сдержан. Для лакея необычно. С теми, кто рангом ниже их хозяев, они обычно ведут себя хамски, — маг посмотрел в спину слуги, набиравшего на поднос снедь. — Подсунуть ему бутылку сейчас? Нет, проигнорирует. А если апостольский птенец — еще и поймет, что его проверяли'.

Он прислушался к оставшемуся запаху, но все тонкие ноты были перебиты мощным ароматом одеколона.

Тревожный звоночек в голове Георгия тренькнул разок, но не уверенно. Апостолы обычно старательно перебивают запах своих тел, из-за которого их легко отличают животные. Но, с другой стороны, кто нынче не пользуется одеколоном? Хотя, если подумать, у Вишневской тоже духи только что в knock out не отправляли.

Вяло шевеля вилкой, маг доел салат, вдруг потерявший всякий вкус. В этот момент он с тоской вспомнил осаду Порт-Артура. Пусть была дерьмовая еда, орды клопов, шинель вместо постели, негде помыться и постоянная канонада. Зато все было просто и понятно — вот эти хотят тебя убить, а вот эти нет. Можно было всегда увидеть, откуда и когда придет смерть в облике пули или осколка, и в руках было оружие, которое встает между тобой и смертью. А как воевать здесь, где враг буквально везде, а оружие едва ли не опаснее самого врага?

Он коснулся висящего крестика на шее.

Четыре Апостола. Четыре Апостола из одного выводка — альфа и детеныши, по сути, части единого целого. Печатными словами это не описать. С одним Георгий справился бы. С двумя — сложно, но можно хотя бы попытаться. От троих можно только бежать. Четверо не дадут даже спастись бегством.

Если только не снять крестик. Но если так поступить, обратной дороги не будет. Архистратиговы путы спадут, выпустив на свет божий кое-что похуже четырех кровососов. Два оборота — вот предел. Ослабить цепочку на два оборота, и тогда появится шанс вернуться потом в человеческий облик.

Но горячку пороть нельзя. Только выяснив все наверняка, можно бить со всей силы, потому что только с железными доказательствами на руках можно откреститься от разрушений, которые непременно последуют. А если Вишневская окажется просто генеральской дочкой, а ее спутники просто слугами, то за такое нарушение Таинства спросят с Георгия очень, очень строго.

С другой стороны, если пустить все на самотек, то его могут застать неподготовленным в любой момент, и тогда шансы живым добраться до дома резко уходят в ноль.

И что самое худшее, в будущем он по-прежнему не видел ничего. Что же... придется идти на провокацию.

Примечания к главе:

1) В наше время — улица Нижегородская.

Глава 6: Провокация

На следующий день

Ночной сон не принес ни облегчения, ни отдыха. Казалось, прошло только мгновение с того момента, как маг смежил веки и до того, как он с тихим воплем вскочил с койки, вырывая из кобуры револьвер. Нацелился на дверь купе, на окно...

Нет.

Это сон.

Но и не сон.

Тяжело дыша и все еще стискивая вспотевшей ладонью оружие, Георгий принялся ощупывать себя левой рукой. Просто чтобы убедиться, что его голова все еще закреплена на шее, и что кишки не вываливаются из вспоротого живота.

— Что случилось? — проснувшийся от шума Тихон просунул голову через купейную перегородку и испуганно захлопал глазами.

— Тихо! — зашипел Георгий. — Револьвер наготове держи.

Что в Тихоне было хорошего — ему не надо было дважды повторять. Он тут же кивнул и в его руке появился 'Смит-Вессон'. Георгий для верности убедился, что сплетенные заклятия-обереги действуют как надо, и медленно опустился на место.

Сны были материей эфемерной, зыбкой — и от того Летичевым близкой. Снам нельзя было доверять безоглядно, но смертельно опасно было ими пренебрегать. Они не давали точного знания, но указывали направление.

'Смерть близко. Настолько близко, что можно рукой коснуться'.

За окном уже расцветало. Карманные часы показывали половину седьмого утра — значит, через пять часов поезд прибудет в Вятку. Четверть пути, считай, уже отмахали. Еще четыре дня — и вот он, дом. Дожить бы еще.

Георгий отложил в сторону револьвер. Ночь прошла спокойно — если не считать вещих кошмаров. Никто не пытался взломать раскинутую вокруг купе сеть сторожевых чар или проскользнуть мимо них. И, насколько он мог судить, этой ночью никто в поезде не умер.

Маг тряхнул головой и поплелся в умывальник. Привычная рутина возвращала разум к реальности, вкус зубного порошка перебивал кровавое послевкусие сна. Он плеснул в лицо ледяной водой из рукомойника и с минуту просто стоял, оперевшись на раковину. Паническое биение сердца сбавляло темп, и отступал голод. Дремучий, страшный голод, жаждущий теплой крови и трепещущей плоти под зубами, который порой настигал его в глубинах грез.

Цепочка с крестиком ощутимо нагрелась. Не настолько, чтобы обжечь, но сигнал посылала отчетливый.

И так, еще раз. Не было смертей. Не было нападений. Достаточно ли этого, чтобы снять подозрения с Вишневской? Определенно нет. Во-первых, Апостолы могут и потерпеть, если не хотят привлекать внимания. Cмерть или исчезновение пассажира в Сибирском поезде — дело из ряда вон выходящее. Это может привлечь внимание Тайного Синода, который пустит по следу своих воинов, и тогда Апостолам несдобровать. Зато стоянка в Вятке будет длительной, около часа, за это время они вполне успеют подыскать себе жертв из местных.

Во-вторых, скорее всего, они не знают о его присутствии. С каждым часом он ближе к своей земле, а значит и сильнее. Конечно, между тремя тысячами верст удаленности и сотней разница не особо велика, но на собственной территории Георгий бы не побоялся потягаться со всеми четырьмя кровососами одновременно. Имей они целью расправу над ним, то не давали бы такого преимущества.

И это наводит на интересные мысли. Выводок Апостолов — очень серьезная сила, сравнимая с небольшой армией. Такие силы не приводятся в движение, если на кону не стоит что-то действительно важное. То есть путешествует Вишневская и ее свита с какой-то миссией, и ее интерес находится где-то на Востоке. Не в США, нет. Там вряд ли можно найти что-то стоящее, и добраться до Америки куда проще через Атлантику, нежели несколько недель тащиться на поезде и еще столько же — пароходом через Тихий океан.

Что делать в такой ситуации по уму? Дождаться остановки в Вятке, а там разослать телеграммы во все крупные города по пути, от Перми до Омска, известить Тайный Синод и предоставить им почетное право сражаться с чудовищами.

Но это означало выпустить контроль над ситуацией из своих рук, что совершенно неприемлемо для мага. Гордость требовала выяснить, с чем именно пожаловала Вишневская, и по возможности, разобраться со всем самостоятельно, тем более что раз отправлялась предполагаемый Апостол на восток, то могла оказаться и на его территории. Настоящему магу следовало взять на себя риски, но и выгодой, буде таковая случится, не делиться ни с кем. Ну или, как минимум, не опозориться, поднимая ложную тревогу.

'Вот только для этого нужно справиться с целым выводком, хе-хе'.

Он в последний раз поплескал водой в лицо и пошел обратно в купе.

Под сапогами заскрипел песок.

Песок устилал собой буквально весь пол вагона. Не иначе, нанесли сапогами пассажиры во время ночной остановки. Георгий укоризненно поджал губы. Конечно, второй класс — не первый, но нельзя же свинарник устраивать! Он дошел до каморки проводника и указал на пол.

К его удивлению, бородатый проводник не взял послушно под козырек, не принял молча к сведению и даже не возмутился тому, что его тыкают носом в грязь. Вместо этого он с каким-то отчаянным ожесточением схватил веник с совком и принялся яростно сгребать рассыпанный песок.

— Да откуда он берется-то... — шипел он сквозь зубы. — Только вчерась за вечер трижды выметал и опять вот...

'Трижды?'

Георгий насторожился. Это многовато даже для осенней грязи. Тем более что грязи на выскобленном полу как раз не наблюдалось, а песка немало. Какое-то следящее заклятие? Или это та самая вещь, что сковывала его предвидение? Он подобрал щепотку песка и рассмотрел поближе, но не уловил ни малейшего проблеска магии. На всякий случай он завязал немного песка в носовой платок и спрятал за пазуху.

'Что-то мне происходящее нравится все меньше...'

Георгий вернулся в купе и уселся на койке по-турецки. До Вятки еще пять часов, значит времени на подготовку достаточно. Он вытянул левую руку к столику и отправил мысленный приказ браслету живого серебра, что плотно охватывал кисть. Под воздействием эфира субстанция потеряла твердость и перешла в сверхпластичное состояние, в котором могла почти мгновенно принимать любую форму по желанию заклинателя.

От браслета отделилась небольшая капля и стекла на столик, где приняла вид сферы, слегка подрагивающей в такт стуку колес. Георгий на минуту задумался, какой облик лучше подойдет для лазутчика, после чего остановился на помеси клеща и осьминога. Серебряный шарик тут же сплющился и выпустил в стороны несколько цепких ножек.

Но мало придать форму, нужно еще и оживить конструкт. В более подходящих условиях Георгий бы поместил в него душу крысы или вороны, которые в изобилии водились повсюду. Он тоскливо посмотрел в окно на пролетающие мимо поля. До остановки пять часов, и до этого времени фамилиар уже должен быть готов.

— Тихон! — позвал он.

— Да, вашбродие! — слуга немедленно засунул голову в купе.

— Ночью собачонка какая-то тявкала или мне показалось?

— Не показалось. Через купе барыня едет, а с ней мелкий такой кутенок. Меньше кошки, а морду будто об стену расплющили.

— Мопс это. Вот тебе задание — добудь мне эту собачонку. Сейчас. И так чтобы тихо.

— Эээ... — Тихон, обычно расторопный, начинал напряженно думать, когда речь шла о чем-то не слишком приличном или просто преступном. — А зачем?

— Надо.

— А без этого никак?

— Никак, — железным голосом отрезал Георгий.

— Эээ... ладно, сейчас...

Все еще недоумевающий слуга вышел наружу, а маг достал из саквояжа карандаш и прямо на столике принялся чертить два круга, соединенных между собой линиями-каналами. Кровь невинных дев, свечи из жира некрещеных младенцев и прочие неаппетитные ингредиенты практиковались исключительно адептами ведовства и весьма нечасто. Отчасти от того, что найти невинную деву было той еще проблемой.

Отчасти потому, что Тайный Синод к использованию людей в качестве сырья относился нервно, и с пустившегося во все тяжкие мага с великим удовольствием содрал бы кожу. Конечно, если бы это раньше не сделали его коллеги, за подставленное под угрозу Таинство.

Тихон вернулся через пять минут, держа собачонку под мышкой. Та тихо и злобно рычала, но не лаяла, поскольку была слишком занята тем, что грызла палец слуги. Георгий сомневался, что она своими мелкими зубами сможет хотя бы прокусить кожу, но от Кудрявцева пахло медведем в той же мере, что и человеком, и собаки его очень не любили.

— Вашбродие, добыл.

— Угу, клади сюда, — маг указал на левый от себя круг.

— Не отцепляется, — пожаловался Тихон и в подтверждение слов тряхнул рукой. Мопс так и остался висеть, впившись в палец как петербуржский чиновник — в свое кресло.

— Ты клади, клади.

Георгий взял мопса за тело и заглянул ему в маленькие, злобные глазенки. Карикатурная пародия на нормальную собаку жалобно всхлипнула, выпустила многострадальный тихонов палец и принялась еле слышно, жалобно подвывать. Она съежилась на поверхности стола, будто пыталась слиться с ней, и даже не пыталась удрать. Георгия собаки тоже не любили. Точнее, боялись до ужаса. Настолько, что от его соседей на три улицы в каждую сторону они удирали с привязи в первую же неделю.

— Садись сюда, смотри внимательно. Видишь, два круга?

— Ага.

— Скажи, для чего они?

— Эммм... — Тихон напряженно задумался и принялся водить пальцем по контуру. — Ага, вижу, вот стрелочки вовнутрь смотрят. Они чтобы наружу ничего не просочилось.

— Верно. А вот эти линии между ними для чего?

— Не знаю. Не видел таких еще.

— Попробуй сообразить.

— Эммм... не, не знаю.

— И даже ничего знакомого не замечаешь?

— Эммм... о, вот эти стрелочки на линиях — они как на кругах, только в одну сторону направлены. То есть, чтобы только в одну сторону текло, да?

— Правильно. А именно, из правого в левый. И вот справа у нас будет вот эта псина, а слева — мой паучок.

— Ой... — лицо Тихона приобрело беспокойное выражение. — Вот это ведь... кутенка этого...

— Ага, — флегматично согласился Георгий. — Именно это.

Он заклинанием замкнул контур из двух сообщающихся кругов, и привычным движением свернул мопсу шею. Блеклая, слабенькая душа животного, вместо того, чтобы впустую рассеяться в пространстве, оказалась заперта в круге, очерченном не карандашным грифелем, но волей мага. Второе заклинание причинило ей боль, заставило метаться в поисках выхода, и единственный путь вел через обозначенные каналы в соседний круг. Там ее уже поджидала заготовленная оболочка. Третье заклятие связало их воедино, порождая новую сущность.

— О, душа беспокойная,

Новосозданный облик прими,

Своему повелителю службу

Сослужи и покой обретешь.

Руки обожгло болью, будто Георгий погрузил их в ведро с кипятком. Серебряный паучок зашевелился, неуверенно поднялся на ножки и принялся топтаться на одном месте.

— Вот так вот, — пояснил маг. — Если где-то прибыло, то где-то убыло, по-другому никак. Можно одну вещь в другую превратить, но никак нельзя создать что-то из ничего. И если хочешь дать чему-то жизнь, то сначала ее нужно отнять.

— А оно точно надо было, кутенка душить? — хмуро отозвался Тихон.

— Вчера пироги кушал, так по поросятам не горевал, — Георгий взял мертвого мопса, открыл окно и выкинул трупик наружу. — И когда в Манчжурии японцев рвал, тоже не раздумывал.

— Так это другое. Поросенка на убой для того и кормят. А япошки — то враги были.

— Сейчас я тоже пытаюсь одолеть врага, куда более опасного, чем все японцы вместе взятые. Или ты бы предпочел, чтобы я задушил в этом круге случайного человека?

Тихон не нашелся что возразить, только неуверенно переминался с ноги на ногу.

— В сущности, нет разницы, с какой целью отнимается жизнь, — продолжил Георгий. — Враг, не враг, специально, не специально — это все ложь, обман, и игра словами. Важен сам факт того, что ты забрал чье-то право жить, чтобы присвоить его себе или отдать кому-то. Ты мог думать что угодно, пока жил обычной жизнью, но теперь ты Посвященный. Учись видеть мир в правильном свете.

— А с кем сейчас воюем?

— С Апостолами. Я тебе про них рассказывал.

— Это которые кровь пьют?

— И не только.

— Да не волнуйтесь, не оплошаю, — Тихон похлопал себя по боку, где под полой скрывался крупнокалиберный револьвер.

— Не сомневаюсь, — усмехнулся Георгий. — Потому что если трусишь в последний момент, нам обоим конец, а с нами и еще сотням людей. Ладно, карауль пока. Мне тут еще долго.

Тихон ушел в свое купе, а маг принялся за дело. Сотворить фамилиара было мало, его следовало обучить.

* * *

Несколько часов спустя

После могильной затхлости Санкт-Петербурга и хаотичной суетливости Москвы, атмосфера Вятки, не смотря на мощный аромат лошадиного навоза, действовала умиротворяюще. Казалось, что местный провинциальный вокзал не стоял на месте, как положено зданиям, а тихонько поджидал где-то в сторонке, когда же подойдет поезд. А когда на перрон высыпали алчущие кипятка и обедов пассажиры, то подбоченился и вразвалочку подошел ближе с той нагловатой удалью, которая свойственна только торговкам-разносчицам на бесчисленных станциях и полустанках российских железных дорог.

— Пироги! Пироги горячие! Пять копеек штука!

— Чай из самовара! Чай из самовара!

— Черничка, клюква моченая!

Пассажиры, особенно едущие третьим классом, морщились от непомерно задранных цен. Торговки философски пожимали плечами и ухмылялись — дескать, куда вы денетесь. Кто посостоятельнее, те тонкой вереницей тянулись к вокзальному буфету, где немудреные и без усердия приготовленные блюда ценой соперничали со столичными ресторанами. Неподалеку несколько боевитых торговок с крупными бутылями мутноватой жидкости яростно спорили с группой воспитанного вида мужчин — судя по жестяным значкам на лацканах, членов Общества трезвости.

Георгий, хотя и рад был возможности размяться, бдительности не ослаблял. Его фамилиар ждал своего часа, прицепившись к днищу вагона, в котором ехала Вишневская. Но прежде чем внедрять его в купе, магу нужно было убедиться, что и она, и ее спутники покинули поезд.

Через несколько минут поисков он заметил на краю перрона двоих сопровождающих Вишневской — встреченного вчера в вагоне-ресторане молдаванина и крепкого русоволосого бородача. Оба стояли, облокотившись на ограждение, и молча курили дешевые вонючие папиросы. Курильщиками оба были заядлыми, даже издалека Георгий обратил внимание на пожелтевшие от табака пальцы. Он не удивился тому, что эти двое не пытались что-нибудь купить или пойти в буфет. Точно напротив них на рельсах стоял вагон первого класса — их вагон. И Георгий бы поставил сто рублей на то, что они стерегут именно то окно, которое ведет в купе их хозяйки. Ну что же... если потребовалась наружная охрана, значит внутри никого.

Он тоже для отвода глаз сунул в рот папиросу и послал мысленный приказ фамилиару. Серебряный паучок, которому душа мопса временно придала подобие самостоятельной жизни, заструился между деталей вагона. Он сплющивался в тончайшую фольгу, когда требовалось протиснуться через щели, и восстанавливал исходный облик, если нужно было карабкаться. Конечно, наткнись он на любое защитное заклинание, ему бы тут же пришел конец. Те охранные завесы, что возводили вокруг себя маги везде, где бы они ни оказывались дольше, чем на день, гарантированно уничтожали фамилиаров. Встреться на пути паучка что-то подобное, и расследование можно было считать успешным.

Но защиты не было.

Паучок протек внутрь и распластался у самого пола под койкой. Его тельце сплющилось до толщины папиросной бумаги, а ножки вытянулись так, что оплели все купе. Ничего. Пусто.

Это был нонсенс. Немыслимо. Никогда, ни один адепт тайного искусства не оставит свое пристанище, даже временное, без защиты. Георгий представил, смог бы он оставить свое купе открытым всем взглядам, и невольно содрогнулся.

'Неужели ошибся?!'

Нет, еще не факт. В отсутствии защиты тоже был смысл. Само наличие охранных чар говорило о том, что тут есть, что охранять. Кажется, подобной хитростью пользовались некоторые купцы, которые ставили в конторе надежный, но пустой сейф, а кассу хранили под половицей или за тумбочкой.

Несколько секунд Георгий соображал, что делать, после чего велел фамилиару закрепиться под оконной рамой, оставив от своего тельца самую малость, а всю прочую массу вытянуть в тончайшую нить, которая бы тянулась через половину состава — до вагона, в котором ехал маг со слугой. Вряд ли с его помощью удастся подслушать что-то важное. Если Апостолы настолько хитры, что скрываются на виду у всех, то даже наедине между собой говорят шифрами, или вовсе не ведут никаких компрометирующих бесед. Однако само наличие слежки может заставить их занервничать.

Георгий затушил папиросу и отправился в буфет. Слежка слежкой, но он ничего не ел со вчерашнего дня. От Тихона, которому было велено принюхиваться к воздуху на предмет запаха крови, пока вестей не было так что... о, легка на помине.

— Простите, леди, могу я присесть?

— О, господин Летичев? — Мария Вишневская расцвела радостной улыбкой, или очень правдоподобно ее изобразила. — Я думала, вы заглянете раньше.

— Хорошего понемножку, а то разнежусь, — Георгий сел за стол напротив нее, демонстративно проигнорировав ее третьего сопровождающего, крупного светловолосого мужчину средних лет, и немедленно прогнал подскочившего официанта за блинами. — Вы знаете, когда я последний раз был в Вятке, меня попытались ограбить в двадцати шагах не более чем в пяти шагах от вокзала.

— Какой ужас, — Вишневская покачала головой. — Но ведь только 'попытались' а не ограбили?

— Вас послушать, так мог быть иной исход, — Георгий подпустил в голос толику обиды. — Нет, будь это просто рабочие, пошедшие на лихое дело от нищеты, я бы их отпустил, и подал по червонцу на душу... но это были экспроприаторы!

— Неужели террористы?!

— Они самые! В общем, пришлось немного поработать револьвером, а потом еще тащить всех четверых в участок.

Тут Георгий лукавил. Во-первых, последний раз в Вятке он был на прошлой неделе, тогда как описываемые им события случились полтора года назад, когда революционные бунты охватили всю страну, и на волне столкновений граждан с полицией и казаками немало революционеров, социал-демократов и просто бандитов решили поживиться. Во-вторых, грабили не его, а винную лавку, в противном случае невезучих грабителей, прежде чем волочь в полицию, пришлось бы смести веником в совочек. В-третьих, револьвер в тот раз он оставил в купе, и давать отпор террористам пришлось с помощью двух бутылок грузинского вина, одного стула и фунта ветчины.

И все бы обошлось благополучно, в том числе для экспроприаторов, но один из них не то по глупости, не то со страху, достал ручную гранату. От взрыва магу пришлось закрываться щитом из живого серебра, и речи о том, чтобы оставить нападавших в живых, уже не шло. Приказчика лавки, к счастью, нашелся повод пощадить, поскольку он в первые же секунды ограбления упал за прилавок, зажмурился и заткнул уши, и потому Таинства не нарушал, а больше покупателей перед самым закрытием не случилось.

— Я одного не понимаю, — Мария мило наморщила лоб, — а почему террористы напали на винную лавку? Вот в июне этого года газеты писали про ограбление казначейства в Тифлисе. Там понятно, там перевозились крупные суммы. А тут?

Георгий снисходительно улыбнулся.

— Госпожа Вишневская, вы поверьте мне на слово. В рядовой винной лавке к закрытию касса немногим меньше, чем в ином банке, а то и поболее. Вон, сами гляньте, — он кивнул на окно, за которым скандал между торговками и Обществом трезвости продолжал накаляться и уже привлекал на обе стороны зевак. Трезвенники явно оказывались в меньшинстве. — Пьянство в России настолько повально, что это даже бедствием назвать сложно. Четверть доходов императорской казны — доходы с торговли вином и водкой. Иной раз по улице десяти шагов пройти нельзя, чтобы не споткнуться о пьяного.

— Это ужасно, — Мария поджала губки. — Но ведь Общества трезвости работают! Я знаю, что и в Москве такие есть.

— Работать они работают, а толку? Бороться нужно с причиной проблемы, а не раздавать десяток книжек в месяц, и считать, что этого достаточно. Вот вы столько знаете разных фактов из географии. А вы знаете причину, по которой люди пьянствуют?

Вишневская выдержала паузу, чуть длиннее, чем следовало, и предположила:

— От низости нравов? От невежества? Может быть от лености?

— От отчаяния, — ответил Георгий. — Водка, особенно дешевая и плохая, очень быстро вводит в состояние беспамятства. Пьяному все безразлично, а особенно ему безразлична собственная беспросветная жизнь. И ваше непонимание этого — главная причина, по которой Россия в нынешнем виде недолго проживет.

— Мое? — Вишневская удивленно вздернула бровь.

— Высшего сословия, — пояснил Летичев. — Вы живете в разных вселенных, дышите разным воздухом. Вы не сидели ни с кем из них в одной траншее, не делили последний кусок полусгнившего хлеба. Вы ничего не знаете о людях, не понимаете их, хотя существуете за их счет. Посмотрите, что едят они, и что подано к вашему столу. Но они не будут терпеть вечно, уж поверьте, те беспорядки, что длились последние два года, были лишь прелюдией. Настанет время, и к вам придет расплата.

Вишневская молчала. Слишком долго, не меньше двух секунд. Ее лицо застыло, словно статуя, и не выражало ничего, только глаза на миг сощурились в две хищные щелки.

А потом она отвесила ему пощечину.

— Я была о вас лучшего мнения, офицер, — холодно произнесла она. — Но теперь прошу вас избавить меня от вашего общества.

— С радостью, — бросил Георгий через плечо, и пересел за другой стол. — Батюшка-то наворовал из казны... вся ваша порода такая, только подпусти к деньгам... а потом войну выиграть пытаются вагоном икон.

Вишневская более не удостоила его ни словом, ни взглядом. Георгий торопливо проглотил блины и чуть ли не бегом кинулся на вокзальный телеграф, откуда отправил телеграмму в Омскую епархию Тайного Синода.

ЧЕРЕЗ ТРИ ДНЯ НОЧЬ ПОЕЗД ПРИБЫВАЮТ ГОСТИ ИЗ ПОЛЬШИ ВОЛЧЬИ ШУБЫ НУЖНА ВСТРЕЧА НЕ МЕНЬШЕ ТРИ ПО ТРИ ЖДУ ОТВЕТА ЕКАТЕРИНБУРГЕ ЛЕТИЧЕВ

Фраза 'волчьи шубы' была паролем, обозначающим Апостолов, 'встреча три по три' — запросом на отправку трех боевых троек. Если повезет, экзарх отнесется к посланию серьезно, и приведет воинов в боевую готовность. Трех дней достаточно, чтобы стянуть подкрепления из соседних губерний, если собственные тройки не могут прибыть по первому зову. Если же не повезет... придется справляться своими силами.

Вернувшись в купе, Георгий устало выдохнул. После остановки в Вятке от его сомнений не осталось и следа. С одной стороны, оказаться правым было приятно, но с другой, правота эта предвещала большие беды.

Следующие трое суток были для Георгия худшими в его жизни. По крайней мере, на данный ее момент. Неведомая завеса все еще застилала будущее от его взора, и при планировании пришлось положиться только на собственный ум и удачу. Вдвоем с Тихоном они разработали легенду, согласно которой ночью поезд должен был подвергнуться ограблению. От слуги не было проку в бою против таких противников, но ему отводилась роль прикрытия. Он должен был поднять панику, устроить стрельбу, после чего уйти из виду, а чуть позже — распространить легенду среди растерянных пассажиров, которые бы пересказали ее полиции и жандармам. Дать бой предполагалось ночью, когда поезд начнет сбавлять скорость при приближении к Омску, близ моста через Иртыш. Прямой звездный свет Апостолов усиливал, но октябрьское небо было затянуто тучами, а вот сумерки, и тем паче ночная темнота давала преимущество уже самому магу. Вдобавок, текущая рядом река могла стать решающим преимуществом.

Апостолы пока не появлялись. Первые сутки Георгий вообще не сомкнул глаз, опасаясь, что перегнул с провокацией, и что Вишневская раскрыла его сущность. Но она либо оставалась в неведении, либо, что вероятнее и хуже, готовила собственный ход. Но какой? И с какой целью? Этого Георгий не знал, и неведение выматывало его сильнее всего. Он теперь не покидал купе более чем на пять минут, отсылая Тихона по всем делам.

Но все равно заметил, что песок в коридоре вагона так и лежит.

На исходе третьего дня зашло солнце. Потом сгустилась темнота.

Пока еще было тихо, но напряжение продолжало нарастать, и даже сквозь неведомую завесу все отчетливее проглядывались угрожающие тени.

Наступила полночь.

Георгий прервал транс и в последний раз проверил оружие. Он намеревался выжидать до середины ночи. Именно в этот момент открывалось идеальное окно для контратаки.

Расплетенные по нескольким соседним вагонам нити живого серебра уловили движение.

'Наконец-то'.

— Тихон, пора.

Камердинер, до этого дремавший с кулаком под головой, открыл глаза и подскочил с полки. Шустро нахлобучил картуз, проверил барабан револьвера. Маг чувствовал его страх — пока еще контролируемый, но уже сильный.

'Он сможет выполнить свою роль — но только если не столкнется с Апостолами лицом к лицу'.

— Часы возьми, — Георгий протянул ему свои. — Начинай действовать ровно через двадцать три минуты.

У Тихона было несколько амулетов-змеевиков, которые Георгий смастерил буквально на коленке, из картонных коробочек из-под пастилы. Их требовалось раскидать во всех вагонах, до самого локомотива, чтобы усыпить пассажиров беспробудным сном. Топорная работа, но выбирать особо не приходится. Оставалось надеяться, что Тайный Синод поможет с последствиями. Но до этого еще нужно дожить. Ответной телеграммы в Екатеринбурге он не дождался.

Тихон ушел, и Георгий выудил из-за пазухи крестик.

При ближайшем рассмотрении, он выглядел не совсем обычно — не подвешивался за петлю в вертикальной поперечине, а с помощью миниатюрного штырька с резьбой вкручивался в патрон, который уже крепился к цепочке. Маг взялся за крестик... Это действие требовало от него куда большего мужества, чем даже участие в штыковой атаке. Потому что в штыковой атаке враг перед тобой. А когда ослабнут Архистратиговы Путы, своим страшнейшим врагом станет он сам.

'Ну же. Не трусь, это же совсем не больно'.

Это не больно. Это безумно приятно. Ни с чем несравнимое чувство свободы и блаженства. Ощущение себя целостным, а не расколотым надвое.

'Всего два оборота, ну же! После такого еще можно вернуться!'

Трое. Идут сюда. Вооружены. Будут здесь меньше чем через три минуты, и смерть следует за ними. Ну же...

Онемевшей рукой маг вывернул крестик из патрона на один оборот.

Потом еще на один...

Апостолы прекрасно видели в темноте, намного лучше, чем днем. Они вошли в вагон, где скрывалась их цель, и были уверены в преимуществе неожиданности. Их действия были четко спланированы — использовать сковывающие заклинания, сделать жертву беспомощной, и доставить хозяйке. Но стоило им ступить внутрь нужного вагона, в их глаза ударила даже не ночная темнота, а тьма — густая, почти вещественная, которую не могли пронзить даже их глаза. И в темноте сияли два янтаря.

— Доброй ночи, господа, — порывом ветра прошелестела тьма. — Добро пожаловать на мой пир.

Глава 7: Риастрад

Если можно что-то сказать о Тихоне Кудрявцеве, то, прежде всего, он был человеком невпечатлительным. Еще бабка Аксинья говаривала в детстве, что хоть кол на голове теши — все одно бы бровью не повел. Плохо это или хорошо, Тихон не знал, да и не задумывался об этом особо. С одной стороны, мало что его пугало или раздражало. С другой — очевидные остальным вещи казались ему странными или вовсе непонятными. Почему нужно кланяться попу в местной церквушке или волостному старшине? Они ведь ничего особенного из себя не представляют. За это Тихон в детстве частенько получал хворостиной по спине, до тех пор, пока не заучил на память, что и когда нужно делать. В глубине души, однако, так и оставаясь в непонимании.

До двадцати одного года он жил обычной жизнью крестьянина, состоявшей в основном из работы в поле, и так бы, наверное, и состарился, да начался в губернии призыв на военную службу. Комиссия в его волости забраковала половину — кто-то слишком тощий, кто-то ростом не вышел, у кого-то болезнь странную нашли, а дьячий сын иначе отвертелся: заявил, что в город поедет учиться. В общем, сменил Тихон плуг на винтовку, а тулуп на шинель. И тоже этому не впечатлился, ибо мало ли кому какая судьба выпадет? Да и не один он такой, эвон сколько народу в одном полку.

Тянулись месяцы службы, минул год, потом еще один. А потом грянула война с Японией, и вместо долгожданного возвращения домой отправился Тихон Кудрявцев на восток. Не сказать, что он тому удивился. Зато разозлился однозначно. И твердо решил, что домой вернется, причем на обеих ногах.

Войну он пережил без единой царапины. И даже сумел сбежать из плена, обернувшись ночью медведем и разорвав часовых. Неизвестно только, смог бы пробраться через заснеженную Манчжурию, кишащую японцами, да повстречался он в дороге со штабс-капитаном Летичевым, который тоже бежал из плана, и тоже оказался не совсем тем, за кого себя выдавал.

Тот момент Тихон запомнил на всю жизнь. Потому что тогда впервые оказался по-настоящему поражен. Всякого он в жизни повидал, но и представить себе не мог, что ясный день может по одному лишь слову вмиг превратиться в кромешную тьму.

И кстати о тьме... Камердинер вытащил из кармана спички и пачку папирос. Сунул одну в рот, чиркнул спичкой. Язычок пламени осветил тамбур, разогнал темноту. От сердца немного отлегло. Он тут был один, в темноте ничего не скрывалось.

Тихон затянулся папиросой. К куреву он пристрастился уже на новой службе. Думал, что это придает ему солидности. Так оно или не так — неизвестно, но этой ночью он обнаружил, что папиросой можно занять руки, а табачный дым позволяет немного успокоиться. А успокоиться было необходимо.

К рефлексии он не был склонен, да и слова-то такого не знал — в церковно-приходской школе словесности не учили. Жил Тихон сегодняшним днем, о том, на что не мог повлиять лично, не волновался и был, наверное, одним из самых счастливых людей в России. К своему древнему дару, способности обращаться зверем, камердинер мага относился философски — судьба такая. Так же легко он примирился с существованием магии и ее адептов — есть и есть, значит, промысел божий таков.

Да вот только в последние дни Тихон впервые увидел мага испуганным, и страх передался ему, как заразная болезнь. Камердинера не слишком напугали простые объяснения о том, кто такие Апостолы. То, что они живые мертвецы, поддерживающие себя плотью и кровью людей, звучало жутко, но ведь если они мертвецы — значит, один раз уже умерли, так чего бы во второй не умереть? Но страх, стоявший в глазах господина Летичева, говорил сам за себя. Тихон не мог себе представить, чтобы этот человек хоть чего-то боялся.

Пули японских 'арисак' пробивали его шкуру, рвали мускулы, дробили кости. В медвежьем облике он был крупнее и сильнее любого настоящего медведя, но все же оставался зверем из плоти и крови, уязвимым для стали и свинца. Он рвал их зубами, ломал ударами могучих лап, а японские солдаты, застигнутые за мародерством, с перепугу много мазали, но все же одна за другой пули впивались в его тело, и кровь лилась на мерзлую землю.

Лапы его подкосились, не в силах больше держать тяжесть.

Он еще успел подумать, что глупо получилось. Всю осаду Порт-Артура выдержал, а теперь тут помирать. И из-за чего главное? Китайцев-то чего жалеть вдруг взялся? Ну детишки, ну бабы, все одно рожи басурманские. Но нет же...

И вдруг стало темно. Сначала подумал он, что в глазах померкло, но тут японцы так заголосили, так завизжали от страха, что и не поверишь, что человек может так кричать, пока сам не услышишь. Видел он одним глазом, как темнота вокруг будто в миллион клыкастых пастей превратилась, и принялась пожирать врагов. Кто-то стрелять пытался, кто-то штыком колол, кто-то убегал — да куда там! Несколько ударов сердца прошло, и никого в деревушке не осталось, как не было. Только пятна крови то тут, то там.

А потом офицер, с которым он повстречался во время побега через сопки, склонился рядом, раны осмотрел, да и спросил:

— Жить хочешь?

Казалось бы.

Ведь кто угодно выберет между жизнью и смертью первое. Но господин Летичев так не считал, и не раз говорил, что иной раз умереть честно лучше, чем продолжать жить, потеряв себя. Тогда, в Манчжурии, Тихон не понимал, о чем шла речь, но в темном тамбуре, среди папиросного дыма, мысли начинали течь иначе, и ему казалось, что Апостолов их благородие не любили именно потому, что те умереть честно не смогли — восстали из мертвых и никак не улягутся, вдобавок людей жрут.

В этом дело? Или в чем-то еще?

Тихон бросил окурок на пол, затоптал, и тут же достал новую папиросу. На часах было без четверти час. Ему нужно было пережить еще десять минут, прежде чем настанет его черед действовать.

Он должен отправиться к голове поезда, по дороге раскидывая картонки с чарами. При этом побольше стрелять в разные стороны, так чтобы в стенах вагонов остались дыры от пуль, и вывалить стрелянные гильзы прямо на пол. Потом по ситуации — либо растормошить машиниста и рассказать ему условленную историю, либо спрыгнуть с поезда, и в зверином обличье бежать впереди него. В любом случае — добраться до железнодорожного вокзала Омска, и там поднять тревогу, сообщить о нападении революционеров-экспроприаторов. Затем, если получится, отправить телеграмму-молнию в местную епархию с заученным текстом. Если не получится, то сразу бегом бежать на мост.

Все просто. Очень просто. От того и плохо. Звериное чутье, которое Тихон отчасти сохранял и в людском обличье, во весь голос кричало ему, что нужно бежать — как можно дальше. Что воздух несет запах не только поезда и пассажиров, но и чего-то настолько жуткого, чему и названия нет. И то были не Апостолы, которые должны были пахнуть мерзко, но понятно — как засохшие трупы. Нет, то было что-то древнее, дремучее. Что-то такое, от чего в страхе таращишься в темноту, и пытаешься разглядеть хоть какое-то движение. Дрожащими пальцами Тихон достал спичку, и зажег ее.

Язычок пламени разогнал мрак, и снова позволил убедиться, что в тамбуре нет никого. Камердинер облегченно выдохнул и нащупал подмышкой тяжелый 'Смит-Вессон'. Чего ему бояться, в самом-то деле? Вот и револьвер есть, нож и засапожный. На щеке давеча бритвой руну волшебную вырезал, хоть и потом повязку пришлось наложить, чтобы не видно было. Их благородие, дай бог им здоровья, колдовству понемногу учили, хоть талантов у Тихона и не водилось. А ведь, балда такой, еще и отнекивался, думал — не пригодится. А сейчас бы поколдовать, чтобы невидимкой стать. Или маленьким, как муравей. Или просто светло сделать, чтобы темнота эта не давила, потому как...

Тихон зажег еще одну спичку. Умом он понимал, что в тамбуре нет ничего опасного, но поди ж ты себе это объясни, когда поджилки трясутся. И ведь не самой темноты он страшился, и не Апостолов. Нюхом он чуял, что там, за кругом света от крохотного огонька, рыщет что-то такое, что никаким Апостолам и не снилось.

Спичка догорела и погасла.

И в тот же миг, еле различимый за стуком колес, послышался не то рык, не то вой, не то крик. И не зверь, и не человек, а будто что-то среднее.

Он с изумлением смотрел, как раны на его теле исчезают. Не зарастают, а исчезают без следа, будто их и не было. Он вернулся к человеческому облику, и попытался сесть, ожидая боли в расстрелянном и исколотом штыками теле, но чувствовал себя прекрасно. И тогда он посмотрел в глаза своему спасителю:

— Если честно, вы кто?

— Я — маг Георгий Летичев, тот, кто ходит со смертью за плечом. И твоя жизнь отныне принадлежит мне.

Если нужно сказать что-то о Тихоне Кудрявцеве, то довольно будет и того, что ему хотелось провалиться сквозь землю.

* * *

— Добро пожаловать на мой пир, — произнесла темнота.

Рассчитанная фраза, которая должна продемонстрировать уверенность в своих силах и вызвать страх у противника.

Не вызвала.

Пугать Апостолов стоило чем-то посущественнее. В темноте блеснуло сразу три клинка — Апостолы обнажили шпаги. Не потому что боялись кого-то разбудить. В этом вагоне никто не проснется, пока им не позволят. Просто в руках нежити шпаги были смертоноснее револьверов.

'Самое главное правило меча: атакуешь вторым, бьешь первым'.

Никто не может реагировать мгновенно. Контратака это и так игра в салочки со смертью, когда между ударами сердца проходит вечность. За ничтожные доли секунды происходит очень много событий, которые сознание просто не успеет воспринять, нужны затверженные до автоматизма рефлексы. Среагировать же на саму контратаку практически невозможно.

Апостолы действовали в узком проходе с непостижимой синхронностью, словно были пальцами одной руки. Они атаковали одновременно, не толкаясь и не мешая друг другу, а наоборот, прикрывая, не оставляя ни единой возможности для парирования или уклонения. Три шпаги вылетели вперед немногим медленнее пуль.

Чтобы встретить пустоту.

В тот же миг левая рука одного из Апостолов, что стоял чуть сзади остальных, с хрустом отделилась от тела. Удар был нанесен снизу верх, и рассек кость, словно траву. Два янтаря уже сияли с другого конца вагона, небрежно выставив перед собой саблю. Кровососы не растерялись, и не замерли в изумлении. Они просто поняли, что на этого противника придется потратить больше сил и применить иную тактику. Их враг способен оседлать тени и искусен в бою — но их трое, а узкий коридор ограничивает его технику. И, кроме того...

Все трое Апостолов синхронно подняли оружие в блок. Враг беспокойно дернулся, готовый снова нырнуть в тень, но это бы его и не спасло. Апостолы знали, за кем шли. И хозяйка передала им именно те чары, которые бы поразили именно эту цель.

— Genua coram Deus! Deus vult!

Магия христианской школы... Могучее оружие людей против нелюдей, сотворенное одним из величайших гениев от тайного искусства за всю историю человечества. Это заклятие срывало любые покровы противоестественной природы. Оно не ломало силу силой, а на уровне концепции повергало тварей из тени пред очи Господа, наделяло их смертной плотью, которую можно рубить и жечь.

Какая ирония, что сейчас его применили именно такие твари.

Заклинание мгновенно набрало силу и сокрушающим потоком растеклось по вагону. Непроглядная тьма рассеялась, уступив место обычной и почти не страшной ночной темноте. Она сжалась в одной точке и сгинула, оставив после себя только человека в офицерском мундире, скалящегося от боли.

Но вместе с ним прямо между противникам вдруг из ниоткуда возникла еще одна фигура. То был огромного роста верзила, смуглый, с седыми космами и несоразмерно длинными руками, лицом похожий на араба. С одного боку на поясе у него висела массивная сабля, с другой — длинный прямой кинжал. Он тоже на миг оказался ошеломлен, и торопливо бегал глазами, пытаясь уследить за обеими концами вагона.

Все планы, которые присутствущие пытались строить в последние дни, уверенно катились к черту.

Апостолы вскинули шпаги, между которыми замерцали красноватые молнии.

'Араб' одним движением вырвал из ножен кинжал.

Офицер перехватил саблю обратным хватом, и тьма укутала половину его тела. Правая оставалась обычной, человеческой, и правый глаз сохранил серый цвет. Левая превратилась в сплошной струящийся сгусток мрака, левый глаз мерцал хищным желтым светом и смотрел на мир тремя блуждающими зрачками.

Время замерло на бесконечно краткое мгновение, а потом воздух взорвался вихрем стали.

* * *

Клинки сталкиваются, и выбивают искры.

Кровь кипит в жилах так, что кажется еще миг — она раскаленным паром вырвется прямо через поры.

Тело легкое, как пушинка, но ни одна пушинка не может быть такой быстрой и сильной.

Вражеские чары причиняют боль — но даже боль приятна, ведь она позволяет ощутить вкус жизни в полной мере.

Смерть расставила свои тенета, и нужна вся ловкость и хитрость, чтобы не угодить в них.

Восторг наполняет все существо и хочется, чтобы ночь не кончалась.

Это счастье быть собой, счастье быть единым целым.

Это риастрад.

Смуглого верзилу Георгий узнал сразу — внешность у телохранителя барона Бладберга была приметная. Это его не обеспокоило. Просто нужно убить не только Апостолов, но и его. С разбегу он нанес тому в лицо обманный удар рукояткой сабли, и тут же сделал поворот вокруг себя, превращая прямой выпад в режущий скользящий — по глазам. Тут же, не сбавляя хода, припал к земле и сделал кувырок назад, проскальзывая мимо Апостолов. Те, не мешкая, попытались достать его ударами в подставленную спину, но защитный корсет из живого серебра уберег. Вскочил на ноги, делая парирующий финт, и тут же встал в глухую защитную стойку. Апостолы атаковать не спешили — у них появились свои проблемы.

Кем на самом деле был 'араб', оставалось только гадать. Но драться он умел. Георгий успел разглядеть, как он скупыми движениями отбил один выпад шпаги, одновременно уходя от второго, и тут же вцепился пальцами в лицо Апостола — рослого русоволосого бородача. Всех деталей маг не разглядел но, похоже, 'араб' попросту выдавил своему противнику глаза, одновременно используя его в качестве щита. При это он ни на секунду не переставал работать кинжалом, нанося точные удары по крупным мышцам и сухожилиям, чтобы хотя бы на краткое время лишить Апостола подвижности.

Все это заняло буквально секунду.

Целую вечность по меркам тех, кто сражался в вагоне Сибирского поезда.

'Постойте, разве я не ослепил его?'

Два Апостола сориентировались мгновенно. Первый, давешний молдаванин, атаковал 'араба', чтобы высвободить своего сородича. Другой, светловолосый, средних лет на вид, встал напротив Георгия, но не переходил в атаку, ограничившись обороной. Его отрубленная рука успела прирасти на место — и это говорило о том, что затягивать бой нельзя. Георгий взял саблю наизготовку.

'Мне нужен размах — ему нет'.

Его звериный глаз вспыхнул ярче прежнего от накачки эфиром. Маг прозревал будущее, ища путь к смерти своего противника и в обход собственной гибели.

Исход боя решается до его начала. Оппоненты вооружаются, тренируются, обретают мотивацию, закаляют характер, приходят в нужное место. Так сходится воедино все, что и определяет результат. Но тот, кто умеет видеть, тот может разглядеть причинно-следственные связи, которые приведут к тому или иному итогу. И откорректировать начальные переменные.

'Атака и защита у шпаги сочетаются, у сабли — исключаются. Он попытается реализовать преимущество. Да, я вижу...'.

Если бы не треклятое святое заклятие, он бы прошел сквозь зону поражения шпаги как по бульвару. Но чары все еще впивались в его плоть и душу словно сотня рыболовных крючьев, не давая риастраду развернуться в полную мощь. Ему пришлось атаковать рывком, держа оружие ближе к телу. Апостол контратаковал, целясь не в корпус, а в незащищенную голову. Избежать такого удара было бы невозможно, если не знать о нем заранее — но Георгий знал, и именно в тот момент, когда острие шпаги начало движение, немного довернул корпус и пригнулся, позволяя стали только разорвать кожу на виске. Одновременно он выбросил вперед левую руку — и браслет из живого серебра ожил. В мгновение ока он вытянулся вперед тонкой, но невероятно прочной нитью, и захлестнул шею Апостола словно гаррота. Тот тут же подался вперед, чтобы рывком его нельзя было вывести из равновесия, но маг и не собирался этого делать. Он опустил собственное оружие и, приняв упор на левую ногу, нанес правой мощный боковой удар в грудь своего противника.

Тело кровососа полетело назад.

А его срезанная нитью голова — вперед.

Обезглавленное тело толкнуло 'молдаванина' в спину, заставив замешкаться и 'араб' немедленно этим воспользовался. Зажав кинжал в зубах, он по-обезьяньи подпрыгнул, высадил собственным телом окно и оказался снаружи, увлекая с собой захваченного бородатого Апостола. Но не свалился на землю, а ухватился за какой-то мизерный выступ и рывком забросил себя наверх.

'Молдаванин' бросился за ним тем же путем, Георгий потратил несколько секунд на то, чтобы сотворить рассеивающее заклятие на останки поверженного врага.

Магия на основе концепции 'небытия' не уничтожала тело Апостола, как это бы делал, к примеру, огонь. Вместо этого она атаковала внутренние связи между мельчайшими частицами. Превратила их в буквальном смысле в 'ничто'.

Все.

Если он достаточно молод, то это вероятно убьет его окончательно. А даже если стар и силен, то все равно надолго не боец. Большего пока и не нужно. Затем маг, не мешкая, бросился к выходу. Он выскочил в промежуток между вагонами, белкой взобрался на крышу и опешил.

Сначала ему показалось, что 'араб' дрался с двумя оставшимися противниками. Но приглядевшись, понял, что ошибся. Дракой это определенно не являлось. Скорее избиением. 'Араб' двигался молниеносно, словно ветер, то растворяясь в воздухе, то появляясь из ниоткуда и обрушивая удары своей тяжеленной сабли с неимоверной силой с невозможных углов. Ну или, попросту говоря, кромсал Апостолов на куски, сбрасывая отрубленные части на насыпь. Кожу жгло от концентрированного эфира — Апостолы прибегнуть к какой-то магии, и очень сильной, но им это не помогло.

Еще днем Георгий при виде подобного зрелища немедленно бы обратился в бегство без капли стыда. От того, кто играючи справился с двумя кровососами, имея только холодное оружие, держаться следовало подальше. Но только не сейчас. Только не в риастраде.

Бегство казалось ему чем-то немыслимым. Осторожность и осмотрительность втеснило всепоглощающее желание убивать. Чем сильнее противник — тем более желанна победа над ним, и тем слаще на вкус будет его еще теплое сердце, тем более ценен будет его череп, взятый трофеем. Подняв шашку над головой, маг испустил боевой клич.

Буднично, словно занимался этим ежедневно, 'араб' разрубил пополам два лежащих перед ним туловища, у которых уже не было ни голов, ни конечностей, сапогом спихнул куски с крыши вагона, и только тогда перевел взгляд на Георгия. В скудном свете было видно, что от пришедшегося по глазам удара не осталось ни следа. Он поудобнее перехватил свою саблю и молча указал острием на мага.

'Святое заклятие уже не действует. А значит... ох, как сейчас повеселимся!'

Первая атака — пробная, без инерции. Ее 'араб' парирует вскользь, оттягивая клинок назад и выходя на вертикальный контратакующий удар. Георгий на уловку не ведется из левого рукава, выдернутый оттуда нитью живого серебра, выскакивает дерринджер. Короткое широкое дуло нацеливается в лицо 'араба'.

Гремит выстрел.

Пуля улетает куда-то в ночь.

'Араб' просто исчез, буквально растворился в воздухе, и если бы Георгий до этого не увидел, на что тот способен, то тут же распрощался с жизнью. Он не видел противника, но знал, что тот уже появился у него за спиной, и замахивается для обезглавливающего удара.

Не прерывая начатого движения, Георгий упал на одно колено, разворачиваясь назад и пропуская гибельное лезвие над головой. И одновременно нанес стремительный горизонтальный удар по животу.

И тут же получил пинок в лицо.

'Араб' немедленно нанес добивающий удар, и снова его сабля разминулась с целью, пробив вместо этого крышу вагона. Маг растаял в вихре теней и воплотился на противоположном конце крыши.

'Да у него песок вместо крови! Что это вообще за тварь такая?!'

Снова атака с рывка, снова сталкиваются клинки, а смертельные удары встречают пустоту. Противники не уступали друг другу ни в мастерстве фехтования, ни в умении ходить с тенями и ветром. Но телохранитель барона мог позволить себе пропускать удары. За полминуты он уже должен был умереть трижды, но лишь криво усмехался, и молчаливым жестом предлагал продолжать. Из его стремительно затягивающихся ран тонкими струйками сыпался песок, тогда как Георгий проливал на крышу поезда кровь — из алой с каждой секундой превращающейся в практически черную.

Что хуже всего, на телохранителя барона почти не действовала магия, посланные между выпадами и парированиями убийственные чары просто уходили в него, как вода в песок. Даже предвидеть его удары было сложно — удавалось увидеть движения сабли, но не самого противника. И даже сквозь кровавый туман риастрада в мозг мага пробилась простая мысль.

Если так продолжится — он погибнет. Распаленная битвой вторая половина, жаждущая бойни и крови, возьмет верх, спадут Путы, и это будет хуже, чем просто смерть.

Нужно было заканчивать, и заканчивать очень быстро.

Но как?

Он снова разорвал дистанцию и обратился к тисофии, лихорадочно ища в памяти прошлых поколений что-то подходящее, одновременно пытаясь понять, с каким же чудовищем ему пришлось сражаться. Он закрыл правый глаз, и изучал противника одним лишь левым. Взгляд его второй половины видел мир в совершенно ином спектре. Для левого глаза высокий и худой мужчина выглядел уродливым гротеском, словно несколько живых существ разрезали на куски, а потом грубо сшили в подобие человека.

'Бладберг нашел его в Турции. На него подействовало заклинание, созданное против демонов, но он не полукровка, как я. Песок... что-то не так с этим песком. Он и раньше пах как ведро с песком. Он весь целиком из песка? Песок... демоны... Персия? В Персии очень мощная школа демонологов...какая нечисть водилась в тех краях? Ифриты, мариды и силы. Огня я не вижу... значит, не ифрит. Силы уязвимы к древесине и слабы. Значит это марид, демон пустынного ветра — и что-то родственное. Чем его остановить? У меня есть несколько заклятий, но что на нем сработает? Персия... магометанство. Что, если попробовать их же средство?'

Живое серебро стекло с рук Георгия на крышу, опоясало его кругом, а потом поднялось вверх, сотнями нитей смыкаясь в кокон. Не лучшая защита, но нужно всего лишь несколько секунд. Ведь заклинание бесполезно, если не успеешь его произнести. Маг повернул шашку острием вниз и с силой сжал клинок левой рукой. Вниз по лезвию побежали капли горящей, нечеловеческой крови. Раскалилась врезанная в плоть тисофия, и маг начал читать формулу:

— Allahu wa Muchammed — ya Ali!

Es-sed du Allahu — ya Ali!

Shia val assad tel-ka sei tel-katar!

Lafatta etta Ali vatan seikha alla Zulfikar!(1)

Летичевы действительно не пропускали ни одной войны. Врожденная ярость и жажда крови требовали выхода, и война была лучшим средством. Но война — это не только битвы. Это еще и грабежи, трофеи. Добыча. И не важно, кто побеждал в войне — свою добычу Летичевы брали неизменно. Золото и драгоценности. Оружие. Разнообразные редкости. И даже магия — изученная вприглядку, разгаданная по записям или вырванная из чужих душ. Чары, которые сотворил Георгий, были добыты в русско-персидской войне восемьдесят лет назад, и считалось, что они пробуждали в клинке заклинателя дух меча самого пророка Мухаммеда, Зульфикара. Так это или нет, маг не знал, но пришло время проверить.

Так же было и сейчас — стекающая по лезвию кровь зашевелилась и приняла форму арабской вязи. Сталь нагрелась и начала испускать слабое свечение. Георгий отозвал живое серебро и присел, готовясь броситься в атаку.

'Араб' выставил вперед ладонь и убрал саблю в ножны.

— Ты назвал имя Пророка. Ты не порождение Иблиса, — сказал он с сильным акцентом. — Я не буду драться с тобой.

И он ушел в ночь, рассыпавшись песчаным вихрем.

— Чего? — взревел маг, оглядываясь. — Эй, ты куда собрался?! Я с тобой еще не закончил!

Никакого ответа. Только стук колес и свист ветра.

'Сто херов тебе за воротник, блядина!' — зло подумал он.

Эх, к черту! Преследовать гребаного полу-джинна не было времени, да и смысла тоже — все равно, что ветра в поле искать. Весь план и так летел в тартарары, и нужно было хотя бы разобраться с Вишневской, что теперь будет гораздо сложнее. Апостолы одного выводка связаны куда прочнее, чем кровные родственники, и альфа всегда знал, что видят и чувствуют его птенцы. А значит Вишневская уже в курсе всего произошедшего. И наверняка успеет спланировать оборону, или того хуже — сбежать.

Сосредоточившись, маг послал через эфир весть своему слуге. В этот миг печать на его руке должна была нагреться, чтобы было условным знаком — заканчивай все дела в поезде, уходи немедленно на своих четверых. Тогда же он заметил, что поезд начал замедлять ход.

'Омск уже близко. Можно даже различить Иртыш вдалеке'.

Не слишком ли быстро? Вроде времени было в запасе еще достаточно... нет времени разбираться. Риастрад с каждой минутой вгрызается в него все крепче, но скоро ему нужно будет отдаться полностью. Иначе до рассвета просто не дожить.

Он побежал к концу поезда по крышам вагонов, перепрыгивая с одного на другой. Перед третьим с конца он остановился и прислушался к чувствам. Ничего. Либо тут уже никого нет, либо за три дня Вишневская успела возвести надежное экранирование, которое не обнаружил паучок-фамилиар. И то и другое одинаково паршиво. Георгий спрыгнул вниз и коснулся вагонной сцепки. С его пальцев соскользнуло простенькое заклинание, но пока ничего не происходило. Оно подействует потом, по команде.

'Ну, вот и главное блюдо...'

Георгий шагнул внутрь вагона. Он пошел по проходу, возле каждого купе посылая заклятие познания. В десяти не было ничего необычного, просто спящие люди, на одиннадцатом отправленные чары ответили молчанием. Здесь.

Поначалу он собирался выбить дверь, но передумал. Это плохой вариант. Внутри купе было что-то, что словно застилало ему взгляд. В таких условиях сразу лезть в бой неразумно. Он поднял руку и постучал.

— Войдите, — сразу отозвался изнутри звонкий голос.

Георгий отодвинул дверь купе в сторону и отдернул занавеску. Воздух внутри чуть ли не трещал от густой сети разнообразных чар. Мария Вишневская сидела внутри, одетая весьма легко, и держала перед собой бокал с красной жидкостью.

'Кровь, — определил Георгий по запаху и сглотнул голодную слюну. — Не совсем свежая, но сохранившая свойства. Детская'.

— Доброй ночи, — произнес он голосом, больше напоминающим волчий рык.

— И вам того же, — кокетливо отозвалась Мария. — Знаете, некультурно врываться к даме среди ночи. Я могла быть неглиже.

— Можно подумать, вас бы это смутило, в ваши-то годы.

— И тем более невежливо указывать женщинам на их возраст. Как же низко пало русское офицерство. Когда я была тут последний раз, хорошие манеры для вашего сословия не были пустым звуком.

— Я уже давно в отставке, как вы заметили.

— Не должность придает честь, но честь украшает должность, — поучительно заметила Мария. — Если не секрет, как вы нас обнаружили?

— Вам просто не повезло. За день до встречи с вами я имел приятнейшую беседу с паном Томашевским, и с того момента был настороже. Потом вы допустили ошибку в реакции на мои оскорбления — слишком медленно, слишком вяло. И самое главное — ваши птенцы. Они годами курили папиросы, чтобы замаскировать свой запах за табаком. Их пальцы пожелтели. Но голоса остались чистыми.

— Столько времени на подготовку, и какая-то мелочь все портит, — Апостол покачала головой и пригубила кровь из бокала. — Удивлена, что вы знаете Яцека. Между прочим, чего вам надо от меня, и зачем вы порубили мою свиту? По-вашему, я должна сама тащить свои чемоданы?

— Если бы ваша свита не притащилась ко мне со шпагами и экзорцизмами, глядишь и вам бы не пришлось себя нагружать. Кстати, я развеял только одного. Двоих других...

— Я знаю, — ее тон не менялся ни на йоту. — Мы заметили следы этого создания еще в Москве, но недооценили его. Совершенно чудовищный конструкт, вы не находите? Одно дело, когда человеческая кровь смешивается с дьявольской путем естественного соития, и другое — отрезать по половине от каждого существа и сшить по живому. Омерзительно. Значит, он был не с вами?

— Определенно нет.

— Уже неплохо. Честно говоря, не ожидала снова встретить кого-то из вашей династии. Думала, что после Смуты вы избавили этот мир от своего присутствия и отправились туда, где вам самое место, — она протянула ему бокал. — Не желаете отведать? Помнится, ваши пристрастия в пище не сильно отличаются от наших.

— Вы не сдержаны на язык, Мария, и слишком опрометчивы. Или думаете, я позволю вам уйти после того, как вы увидели меня в этом облике?

— И это освобождает меня от возможных мук совести, — даже в этот момент она могла мило улыбаться. — Потому что свидетеля, помнящего мое лицо, оставлять в живых неразумно.

Магическая вспышка полыхнула, казалось, со всех сторон разом. Что-то подобное Георгий не предвидел, но ожидал. Попытайся он скрыться в тенях, там бы его и сожгло. Так что из пылающего пузыря вырываться пришлось опять же серебряной нитью, за один конец примотанной к поручню у входа. Испепеления заживо удалось избежать, но по всему телу сразу же начали пузыриться ожоги.

'Пока неплохо, один козырь вытащили'.

Но сколько еще таких секретов у Вишневской в запасе? Вряд ли слишком много, она не в своем логове. Но карты самого Георгия она подсмотреть уже успела. Значит, придется импровизировать. Он щелкнул пальцами, приводя в действие оставленное минуту назад заклятие — вагонная сцепка тут же разомкнулась. Не укрываясь тенью, вылетел наружу и снова вскарабкался на крышу вагона. Если Апостол и успела возвести какую-то завесу, то он мог только находиться внутри. На открытом воздухе она бы уже не имела решающего преимущества.

На торможение должно было уйти около минуты.

Он вдруг понял, что голоден. Голод был так силен, что норовил задвинуть на задний план и рациональность, и даже рассудок. Это всепоглощающее чувство рисовало перед глазами ярки и заманчивые картины, но то были не скромные пирожки вокзальных торговок, и даже не ресторанные яства. Маг как наяву видел перед собой бокал в руке Марии, и плещущуюся в нем алую жидкость. Его мысли раз за разом возвращались к купе, в которых спали пассажиры.

Живые.

Вкусные.

Кровь имеет солоноватый металлический вкус, но сейчас она казалась слаще кленового сиропа. Человеческое мясо на вкус гаже собачатины, но этот голод может утолить только оно. Ибо с древних времен были те, на кого охотятся, и были те, кто охотятся. Первые страшились темноты, в которой бродили вторые, и светом костров ограждали себя от кошмаров ночи, а позже огнем, волшбой и холодным железом изгнали их в тени мира. Изгнали. Но не истребили.

Расчет Вишневской был гениально прост. Зачем противостоять первобытной мощи риастрада, если можно подтолкнуть в спину того, кто и так балансирует на грани? И если бы не Архистратиговы Путы... прежде Георгий не раз проклинал эту пыточную сбрую, навешенную на него с детства, но сейчас только Путы удерживали его от падения в бездну. Он широко раскрыл рот, испустил отчаянный рев и, что было сил, вгрызся зубами в собственную руку.

Боль отрезвила. Вкус собственной крови начисто отбил аппетит. А осознание того, что он чуть было не пал до уровня животного, разъярило мага настолько, что он твердо решил устроить чертовой кровососке самую мучительную смерть, какую только можно придумать.

Тем временем отцепленные вагоны замерли на середине моста. Если Тихон сделал все как надо, начальник поезда уже знает, что часть вагонов отцепили революционеры с целью грабежа богатых пассажиров первого класса. Состав будет задержан, а за потерянным вагонами вышлют маневровый локомотив в сопровождении вооруженной охраны. Нужно уложиться в это время.

Маг широко взмахнул рукой, окропляя все вокруг своей кровью, и тут же свет, что испускали электрические фонари на мосту, начал меркнуть. Он начал читать очередное заклинание. Бессмысленный набор слов на давно мертвом языке, что достался в наследство от предтечи, в давние времена давшего начало фамилии Летичевых. Шипящие, гортанные звуки ускользали в темноту, и она сгущалась, становилась плотной — а затем и вещественной. Но заклинание не просто сгущало тьму. Оно приоткрывало дверь в реальный мир для тех сущностей, с которыми имел далекое, но все же родство.

За считанные секунды тьма сгустилась так, что ничего не было видно на расстоянии руки. Во тьме слышался шорох и топот. Хриплое дыхание и шипение. Даже охваченный риастрадом разум сжимался в ужасе при мысли, что те, кто издавал эти звуки, хоть на миг вырвутся из-под контроля. Они должны были сделать свое дело — и тут же сгинуть.

— Ешьте! — приказал он.

Сотни зубов, когтей, жвал и бог знает чего еще, впились в тонкое железо вагонных стенок. Несколько секунд маг слушал скрежет разрываемого металла, а потом резко свел ладони, обрывая действие чар. Все, хватит. Это слишком опасная магия. Если удерживать ее дольше необходимого, можно не только полностью истощить себя, но и испытать что-то похуже смерти. Как бы ни подготовилась Вишневская к противостоянию внутри вагона, теперь ей придется принять бой под открытым небом.

Выпрямившись, Георгий наблюдал, как Апостол неторопливо выходит из погрызенного вагона и одаривает его легкой улыбкой. У нее нет оружия... если бы только эту битву можно было выиграть оружием.

— И все-таки я вас не зря заметила, — проворковала она. — У меня на особенных мужчин глаз наметан.

— Только не говорите, что собирались обратить меня.

— Разве вас не прельщает бессмертие?

— У меня есть идея получше. Я разрежу вас на куски, упакую в железный ящик и запру до конца веков.

— Кажется, мы не договоримся.

Что сделала Мария, Георгий понять не успел. Он все еще находился слишком близко к тому, что затуманивало его предвидение. Все, что он почувствовал — это страшный удар в грудь, будто бык боднул, и на секунду даже потерял сознание. Очнулся он уже в полете, вниз головой падая в реку.

'Хорошо, что не надел шинель, — подумал он отрешенно. — Отяжелела бы...'

А потом Георгий с размаху плюхнулся в воду. В октябре Иртыш еще не замерзал, он уже становился достаточно холодным, чтобы короткое купание немного отрезвило. Он выбросил руку вверх, и из браслета вытянулась тонкая нить, которая обвилась вокруг фермы моста. Следующим движением мысли он влил в нее столько эфира, сколько мог контролировать, нить раскалилась, сжалась в пружину и со страшной силой выдернула его из воды. В полете маг сгруппировался и успел всунуть саблю в ножны, после чего руками ухватился за стальную балку. Провернулся на ней 'солнышком', встал ногами и огляделся. Вопреки его опасениям Вишневская еще не скрылась. Либо она заигралась с ним, либо, что более вероятно, твердо решила убрать свидетеля.

На раздумья времени не было. Вообще ни на что не было. Георгий и так затянул бой сверх всякой меры, теперь ему приходилось тратить солидную часть своих сил на сдерживание риастрада. Еще несколько минут, и для него все будет кончено. Ладно, последняя попытка... Он приказал живому серебру, защищающему его грудь и охватывающему правую руку, перетечь на саблю. Потом спрыгнул на рельсы и глубоко вдохнул, перестраивая поток эфира в теле и вокруг него.

В основе его магии лежала концепция 'того-чего-нет' или 'небытия'. Она позволяла узнавать будущее — потому что оно еще не случилось, властвовать над тенями — потому что их нет, и ходить короткими, несуществующими путями. Но главным ее предназначением всегда оставалось сокрытие заклинателя.

Апостолы быстры — но нельзя отреагировать на то, чего нет. Вишневская была готова отразить любое нападение, но удары сыпались на нее буквально из ниоткуда. Риастрад безмерно усиливал удары сабли и ног, каждый глубоко вгрызался в тело Апостола, крушил кости. Конечно, ощутимого вреда ей это не причиняло, но зато рассеивало внимание, отвлекало. Она не могла сосредоточиться на новом заклятии, которое обошло бы концептуальную защиту.

'Все, заканчиваем'.

Маг собрал остатки сил.

'Раз!' — коварный удар шипами живого серебра ослепляет Апостола.

'Два!' — боковой удар ломает колено, ограничивает подвижность.

'Три!' — сабля входит точно в сердце по самую рукоять.

И он рухнул на колени, выронив оружие.

У тела были свои пределы, и маг их только что перешагнул. Драться он уже не сможет. Теперь ему оставалось только надрывно дышать и молиться, чтобы его финт вскрылся не раньше, чем соберет достаточно сил для добивающего удара.

— Скажите, Летичев, на что вы надеялись?

Он поднял глаза. Мария Вишневская уже стояла перед ним — почти обнаженная из-за изрезанной в клочья одежды, но уже невредимая. Она протянула руку, невидимая сила подняла Георгия в воздух, и с силой сдавила, будто пыталась выжать кровь, как воду из губки.

— Неужели ваша жажда крови так затуманила ваш рассудок? Помнится, когда я встречалась кое с кем из ваших предков, а было это во времена Смуты, то он даже полностью обратившись чудовищем, сражался обдуманно и умело.

Он молчал. Только сверлил Апостола яростным взглядом.

— Как печально. А ведь когда-то вы входили в число Первозванных... да-да, я все знаю. Следы вы зачистили тщательно, но не от тех, над кем не властно время. Ну, чего вы молчите? Скажите что-нибудь.

— Finita la comedia! — прошипел маг.

И щелкнул пальцами.

Сдерживающее его заклятие тут же рассеялось. Вишневская замерла, бешено хрипя и вращая глазами, но ничего иного она сделать уже не могла. Георгий медленно поднялся на ноги и размял плечи.

— На что я рассчитывал? Да вот на это.

Он принялся рыться по карманам, и после недолгих поисков вытащил на свет пачку папирос и коробок спичек. И то и другое — насквозь промокшее. Глухо зарычав, Георгий швырнул их об землю.

— Живое серебро, госпожа Вишневская, живое серебро. Изумительная субстанция с тысячей применений. Например, если нанести его на клинок, после удара оно останется в ране. А с вашей способностью к самоисцелению, оказывается запертым внутри тела. И стоит отдать приказ — как оно прорастает сотнями корней. Сейчас каждый ваш сустав и мышца оплетены его нитями, — он положил ладонь на голову Апостола. — Зря вы вообще сюда полезли.

— Душа моя — бушующее пламя,

Твоя душа — горсть праха для меня!

Я знаю все секреты мирозданья —

А ты всего лишь пища для огня!

Заклятие сошло с его ладони и накрыло собой Вишневскую. Оно развеяло в прах ее тело, уничтожило удерживающие его вместе связи, а также действовало глубже, обратив в ничто часть тех концепций, что делали Апостола настолько могучей и живучей тварью. Нити живого серебра упали на насыпь, но тут же потекли и изменили форму, превратившись в небольшой ларец. Георгий повел рукой, и налетевший ветер подхватил прах вампира а потом закрутился небольшим вихрем и аккуратно сложил его в ларец.

— Я же предупреждал, что запру вас до скончания веков, — подумал маг вслух. — Впрочем не расстраивайтесь, мой подвал сухой и теплый.

Он встал на колени и сложил руки перед собой. Бой закончен. Оставалось только восстановить Архистратиговы Путы. Обреченно вздохнув, маг начал читать молитву:

— О святый Михаиле Архангеле, помилуй мя, грешнаго, требующего твоего заступления, сохрани мя от всех видимых и невидимых враг, паче же подкрепи от ужаса смертнаго и от смущения диавольскаго и сподоби мя непостыдно предстати Создателю в час страшнаго и праведнаго Суда Его. О всесвятый, великий Михаиле Архистратиже! Не презри мя, грешнаго, молящегося тебе о помощи и заступлении твоем в веце сем и в будущем, но сподоби мя тамо купно с тобою славити Отца и Сына и Святаго Духа во веки веков.

Мага окутало пламя. Оно выбивалось из спины, где под одеждой скрывался вырезанные на коже письмена, и укрывало его будто два огромных крыла. Пламя пылало, но не сжигало одежды или плоти. Оно причиняло невыносимую боль, но не телесного рода. Рвало цельную душу пополам, заковывало ее в незримые цепи. Таковы были Архистратиговы Путы — неописуемой жестокости темница, в которую маг запирал себя добровольно, чтобы избежать участи худшей. Еще бы немного и...

Окончательно обессилев, он повалился на рельсы.

Все, теперь только лежать и ждать, пока кто-нибудь придет. И терпеть боль. Растянутые сухожилия, сломанные ребра, синяков и ожогов не счесть. На торсе и ногах глубокие раны, оставленные саблей марида. Да еще сам мокрый как мышь. А октябрьские ночи холодны, и ветер на мосту промозглый... Тьфу блин, еще и дождь пошел!

Он не понял, сколько провалялся на рельсах, прежде чем услышал приближающийся шум. Маневровый паровоз. Ох, сейчас же расспросы начнутся...

Паровоз затормозил, послышался хруст гравия — из него выскочило несколько человек.

— Вот он, лежит! — это Тихон. — Ваше благородие, вы живы там?

— Ага, — даже просто подать голос стоило усилий. — Тебя, олуха, где черти носили? Меня тут аж разморило.

— Да я ж телеграмму эту... — Тихон подбежал поближе и увидел, в каком Георгий находится состоянии... — ох ты ж ниху...!

— Шутки шутит — знач живой, — незнакомый голос. — Где экспроприаторы ваши?

— Тихон, подняться помоги.

Слуга тут же закинул себе на шею руку мага и поднял того с земли. Тогда он смог разглядеть, кто же еще прибыл на тепловозе. Казаки. Четверо. Всего четверо. Это все упрощает. Последние капли сил... только бы сознание не потерять.

— Верьте мне, — произнес Георгий, вкладывая в слова магию. — На поезд напали марксисты, с целью грабежа. Они отцепили вагоны первого класса, чтобы без проблем обобрать пассажиров. Усыпили всех хлороформом, так что все до сих пор спят и еще не скоро проснутся. К счастью, в это время я шел навестить одну особу, что ехала в первом классе, и смог помешать грабителям. Но, как видите, был тяжело ранен. Сами грабители скрылись на дрезине, вы их не догоните.

Глаза разболелись так, что захотелось взвыть. Насколько же он вымотался, если простейший отвод глаз, которому учат детей, так отдается? Ладно, это уже не важно. Казаки теперь будут отстаивать внушенную легенду даже под присягой, и сами додумают, если всплывут какие-то пробелы. Таинство сохранено, и вопросов к нему не возникнет...

— Ваше благородие, вам к врачу надобно, — Тихон храбрился, но чувствовалось, что ему все еще очень страшно.

— Потом, — маг зашелся в приступе болезненного кашля. — Ты телеграмму отправил?

— Так точно!

— Отлично. Тогда и врач не нужен. Подмога получше приедет скоро. А теперь пошли туда, — он пальцем указал в сторону вагонов.

— Ну что еще?! — страдальчески вопросил камердинер.

— Как что? Что после боя следует сделать?

— Эээ... не могу знать.

— Хе-хе-хе. Прежде всего, надо взять добычу! Да не боись, не кусается она. Уже точно не кусается, — маг даже немного прибодрился. — Поглядим, чем поживиться удастся, кроме белья французского.

Примечания:

(1) — Не пытайтесь это перевести, я записывал на слух.