| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Я предпочел бы...
— Простите, мне очень тяжело работать с вами.
Он швырнул трубку.
Вот и все. Я смотрела на экран своего монитора, изображавший печального мультяшного попугая, заточенного в клетке с надписью 'Home, sweet home', и ощущала, как в недосягаемую даль улетают мои планы, уверенность в будущем и моя карьера в банковской сфере.
Напряженное ожидание затянулось еще примерно на час. Наконец, когда совершенно все уже были на взводе, торжественно и мрачно, как на похоронах, из кабинета выплыло руководство. Сотрудники застыли столбиками, кто, где стоял, напомнив мне эдаких корпоративных сусликов, впавших в легкий ступор.
'Моцарта нам, пожалуйста. Реквием d-moll', с сарказмом подумала я.
Вступительное слово взял директор. Рассказал, как мы все ему дороги. Объяснил, что в связи с некоторыми проблемами, которые испытывает наш банк из-за экономического кризиса, принято решение о частичном сокращении штата по всем филиалам.
— На тридцать процентов, — уточнил он, и единый вздох ужаса пронесся по залу. — Поэтому..., — он махнул рукой и грузно осел в кресло, предоставив самую тяжкую часть выступления нашему шефу. Тот не стал уточнять, дороги ли мы ему так же, как и директору, а если да, то в какой степени, он просто сразу начал оглашать список уволенных.
— Борисова Аврора, — прозвучало в том числе, и ко мне метнулись изумленные взгляды практически всех присутствовавших. Я ждала окончания списка, но ее фамилия так и не прозвучала.
— Спасибо, — прошептала я одними губами, кому надо — увидел.
Теперь я возвращалась к тому единственному родному человеку, который у меня остался. Ехать уже немного, всего лишь половина пути. Промелькнула короткая остановка в небольшом поселении и сиденье рядом со мной тяжело заскрипело. Я нехотя покосилась, отгоняя от себя хмурые мысли, и невольно задержала взгляд. На соседнем месте возилась, укладывая многочисленные сумки и пакеты, маленькая взъерошенная женщина, по самые брови укутанная в теплый черный платок.
К тому времени стемнело уже так, что видны были лишь смутные, быстро мелькавшие силуэты деревьев, но я упрямо вглядывалась в сумрак. Так удобно думать о своем, смотреть — не видя. Тогда быстрее бежит время в дороге, минуты сливаются бесконечной линией в убегающих вдаль километрах.
Сосредоточиться не удавалось. Назойливое шуршание пластика отвлекало на грани раздражения, и я вновь взглянула на соседку. Что же можно там укладывать так долго? Будто почувствовав внимание, она глухо спросила:
— Што, милочка, ты до конечной, или как? А то, вишь, напередавали мне гостинцев, уж не знаю, как довезу.
Ее лицо, хотя и повернутое ко мне, было настолько затенено платком, что отчетливо виден был лишь острый, хищной формы нос, да очень смуглая кожа. Глаз совсем не было видно, но колючий, цепкий взгляд я отчетливо ощущала.
— Выхожу на конечной, — хмуро подтвердила я, раздумывая, почему же так не хочется ей отвечать. На каком-то глубинном, подсознательном уровне не хочется. — Устраивайтесь, как вам удобно.
И чего я злюсь на человека? Пусть себе шуршит и гремит, мне нет до этого ровно никакого дела.
— Ну, вот и хорошо, милочка. Хорошо, што случилось мне с тобой столкнуться. Хорошо, што тебе не нужно выходить раньше. Вишь, как много у меня подарунков, как много. Семья то у меня большая, всех порадовать надо. А сегодня я их порадую, ох, порадую, — она вновь вернулась к своим пакетам и сидела, любовно перебирая их, тормоша и оглаживая, как кошек.
Я отвернулась и обреченно откинулась на спинку, прикрыв глаза. Невольно продолжая слушать несмолкаемый шелест и то, как она приговаривает себе под нос хрипловатым, словно простуженным голосом: 'Хорошо, как хорошо. Найкрайший то подарунок вот он где оказался...', я незаметно уснула.
* * *
США. Штат Иллинойс
— Эй, шеф, плесни-ка еще скотча, — Сиг метко подтолкнул тяжелый стакан прямо к бармену и ухмыльнулся, поймав встревоженный взгляд. Иногда он позволял себе такие вот вылазки и надирался так, что колени начинали складываться в обратную сторону, словно он клоун, с трудом балансирующий на ходулях. Голова, впрочем, оставалась ясной. Всегда.
От светлых прямоугольников бильярдных столов в глубине зала доносился пьяный смех. Гул десятков голосов заглушали разудалые аккорды кантри. Незатейливый мотивчик лишь ненадолго разбавили хриплые ноты саксофона и Сиг насторожил уши. Нет, нет, птаха Чарли, местные ковбои совсем не ценители блюза лунной ночью. И точно, вскоре послышалась ругань, саксофон взвизгнул и замолк, вновь сменившись заезженной песенкой.
Тусклые кляксы светильников отражались в разлитой по барной стойке лужице виски, почти не освещая несвежую внутренность бара. Да и к чему ему видеть эти небритые рожи? Достаточно просто уставиться на собственное мутное отражение на граненом стекле. Чужие города и страны столько раз оставляли на нем свои следы, что теперь ни единый человек в мире не узнал бы вихрастого нескладного мальчишку в этом по-волчьи жилистом парне. Только светло-голубые глаза, окропленные желтыми брызгами, остались прежними. Как и взгляд: диковатый и жесткий. Жесткость он обрел в те страшные годы, когда прусский выскочка не поделил землю с 'союзом трех баб'. С тех пор узнавать Сига стало некому. А еще он вынес для себя лютую ненависть ко всем властным бабам.
Заррраза! Он с отвращением потер запястье, на котором широким браслетом темнела вязь символов. Гребанная жизнь — сплошная черная полоса. Эта нестираемая метка, как постоянное напоминание о том, что жизнь — дерьмо. И жизнь эту ему подарили, бросили как жалкую подачку, как милостыню. Хотя он не просил. Нет, не просил. Зажимая зубами ошметки фамильной гордости, он мог тогда только давиться собственной кровью, да молча, исподлобья смотреть на высоких, тонкокостных чужаков. В ту пору он еще не знал, что они чужаки на побережье Балтии, не знал, что их хрупкость обманчива, как туманы над Штрелазундом.
Взрыв смеха и женский визг привлек внимание, так что он полуобернулся в сторону шумной компании. Потом и вовсе сел спиной к стойке, наблюдая, как одурманенные девчонки в окружении нескольких верзил пытаются гонять шары, и радостно вопят, когда им удается верно прицелиться. Дуры, какие же дуры. Они рискнули вызвать его интерес.
Неужели нужно опять?! Опять... В конце концов, он уже приличное время не позволял себе лишнего. Ни единого развлечения или срыва, ничего, кроме выпивки в этом паршивом городишке. Умотать бы совсем из этой страны — опаршивело таскаться по барам и слушать их курлыкающий акцент, но они не позволят. Ни шага влево, ни шага вправо, ни единого движения, ни вздоха без благословения. Зверь на поводке, марионетка... А вот черта же вам лысого! Считаете, что слишком покорен, крутой нрав пообтрепался, а шипы сточились?
Плевать, но завтра он свалит. Хотя бы отсюда. А сегодня... сегодня он выбирает вон ту, пышногрудую, с коровьим взглядом из-под длинных ресниц. Сиг глотнул остатки скотча, покатал его по небу, ловя языком огонь напитка, и выплюнул обратно в стакан. Лениво потянулся, поднимаясь, и пружинистым шагом двинулся к намеченной цели.
— Ну, и куда ты прешь? — лениво рыкнул один из перекачанных стероидами здоровяков, перегораживая проход к столу тонким концом кия.
А это он зря. Сиг мгновенно рассвирепел, кровь помчалась по венам безудержно, как галопирующая лошадь. Как сотни тысяч лошадей. Он молча выдернул импровизированный шлагбаум и нарочито переломил почти пополам, хряснув ребром ладони ближе к турняку. Сделал шаг.
Парень, розовощекий, пышущий здоровьем намеку не внял, напротив, даже радостно выдвинулся навстречу, предвкушая забаву. Еще и на дружков оглянулся, приглашая их развлечься.
— Так ты, урод, не понял? — Сиг был на голову меньше его и выглядел далеко не так внушительно. Не опасно выглядел этот пришлый. — Я не хочу, чтобы всякая шваль путалась у меня под ногами, когда я отдыхаю. Понял, э?
Заррраза, а гори оно все синим пламенем. Пусть сегодня будет целых два подарка. Сиг коряво ухмыльнулся, чувствуя, как натягиваются мышцы на порванной когда-то левой щеке. От его пристального взгляда в лице здоровяка впервые проступила тревога. Долго же до тебя доходит, эх, долго...
— Ты ошибся, нидинг, — почти ласково сказал он. — Это тебя я с сегодняшнего дня нарекаю 'Уродом'.
Он еще продолжал свой оскал, когда коротким шипастым обломком несколько раз врезал сначала по лоснящейся физиономии, затем в солнечное сплетение. Нанести удары — дело пары секунд. Парень складывался пополам, жутко вытаращив уцелевшие глаза на месиве из бывшего лица, а окружающие еще не успели стереть циничные усмешки. Сиг пнул его по ногам для ускорения и перешагнул.
— А-а-а-а-ы-ы-ы-ы, — взорвалась воем потрясенная тишина.
Верзилы дружно отодвинулись. Выбранная девица стояла, глупо округлив глаза и рот, так что он не выдержал и фыркнул. И впрямь, корова. Значит, будет сговорчивой.
* * *
Россия. Приморский край п. Хрустальный
Я ошалело металась до дому, рассыпая упаковки с остатками лекарств, не в силах найти те, в которых отчаянно нуждалась. Бабушка лежала пластом, хотя еще с утра резво шлепала по дворику, гоняя вконец обнаглевших ворон. В какой момент ей стало плохо, я не заметила, полностью погрузившись в виртуальное общение со старым приятелем из Киото.
— Kafuku wa azanaeru nawa no gotoshi, — написал он словами пословицы в ответ на мое признание об увольнении. В переводе получалось красиво: 'Несчастье и счастье переплетаются, как волокна в веревке'.
— Ба! Бабуль, иди сюда! Послушай, какая интересная фраза! — звала я ее еще пять минут назад, предлагая, как школьному литератору со стажем, оценить всю прелесть чужого языка. Пять минут... А теперь я суетливо распахивала шкафы в поисках нитроглицерина, или, на худой конец, корвалола, валерианы. Боже мой, да чего угодно! Но ничего не было.
Истерично щелкая по копкам экстренного вызова скорой помощи, я не сразу поняла, что никаких гудков в трубке не слышно. Совсем. Да что же это?! Бросилась к бабушке, прижалась щекой к мокрому лбу. Дышит тяжело, еле слышно. Боже мой, только держись. Держись, умоляю!
Я опять вскочила, выбежала во двор. Соседский дом — скорее туда, все равно вблизи больше никто не живет. Здесь только два ветхих домишка, в обрамлении впечатляющих размеров огородов, ютятся на старой просеке. Из-за собственного огорода бабушка и слышать не хотела о том, чтобы перебраться поближе к людям. Хотя в последние годы сил ее хватало лишь на засев пары грядок. Перемахнув через низенькую, прочно запертую калитку, я еще несколько драгоценных минут потеряла, сбивая кулаки о дверь и ближайшее окно. И только потом пришло осознание, что дом этот нежилой. Допотопный амбарный замок, верным стражем ушедших хозяев преграждавший мне путь, давно проржавел. Перед крыльцом привольно разросся невысокий пока еще бурьян. И собака... у тетки Вари была ведь собака, брехливая и очень ласковая. Тишина. И чернильные провалы в этой тишине и пустоте — на заборе молча сидела пара крупных ворон.
Да где же люди. Люди-и-и! Хотя бы кто-нибудь. Я летела по узкой, до пыли вытоптанной тропе вдоль неширокой лесополосы, вдоль глухих заборов задних дворов. Ни просвета, ни звука, словно краски сгустились в черно-белый режим, словно я вдруг оглохла.
Мне навстречу выступило несколько человеческих силуэтов, и я неслась им навстречу, пытаясь одновременно закричать, чтобы позвать на помощь. Горло сдавило так, что получалось лишь еле слышно сипеть. Шёпотом, я звала их шёпотом: 'Врача! Скорее! Прошу вас!'
А потом... Потом их глаза заледенили движение, хотя я еще продолжала сколько-то бежать по инерции. Не глаза — глянцевые пластмассовые пуговицы, мертвые и бездушные. У всех. На пустых, выбеленных лицах.
Липкий и душный страх мгновенно парализовал, сбивая с ног. Преодолевая вязкое сопротивление воздуха, будто в густой паутине, я извернулась назад. Над головой с силой забили крылья, обдав холодом зимней ночи, и на тропу спикировала черная птица, отрезая мне путь к отступлению. Раскрылся в жутком зове гротескный хищный клюв.
— Карр! — и тьма чернильными кляксами заструилась вокруг птицы. — Каррр! — оглушительно бьют крылья, тьма растет и ширится, меняя очертания фигуры. — Каррра! — всего лишь миг, и передо мной женщина в черном платке. Недавняя знакомая, лица которой по-прежнему не видно.
Захрипел многоголосый грай, болезненно отдаваясь в ушах. Нереальность происходящего сводила с ума, давила на виски многотонными слоями атмосфер. Бред. Всего это просто не может быть, не может. Словно глубинный кошмар из самых дальних углов подсознания разворачивался передо мной наяву. Бездонный омут страха подгибал ноги, студил дыхание. Вокруг бесновалась зловещая мгла, затопляя весь мир неоглядной чернотой.
Тьма и холод, холод и тьма... И больше ничего в целом мире, кроме тьмы вечной ночи, залепившей глаза густой паутиной. Ночь...
Свет возвращался медленно, так медленно, будто я натужно всплывала из глубочайшего омута. Привиделись скульптурные черты мужского лица, склонившегося надо мной. Тревожный взгляд. Опять свет.
Над ухом засопело, и я очнулась. Меня изучали круглые любопытные глаза в облаке белых кудряшек. Черный влажный нос ткнулся в щеку, пыхнул теплым облачком пара.
— Иннокентий, фу! — послышался женский голос, и я непроизвольно вздрогнула. Земля отозвалась эхом поспешных шагов, и рядом возникло вполне человеческое лицо. Взволнованное. Удивленное.
— Девонька, ты чего? Что случилось?! — участливо спрашивала незнакомка, помогая мне сесть. Пес крутился рядом, жался к ногам хозяйки, поскуливал, тревожно нюхая воздух. — Почему ты лежишь здесь на пустыре? Боже, да что случилось с тобой? — взволнованно затеребила она мою руку, увидев, как я испуганно оглядываюсь по сторонам. — Иннокентий, да уйди же ты, неугомонное создание!
Случилось. Что-то случилось. Ощущение действительности возвращалось неохотно. А потом я вспомнила о самом главном.
— Врача, скорее...
Сколько прошло времени после этого? Полчаса, час... С бабушкой все было в порядке. Более того, она и помнить не помнила о сердечном приступе, ворчливо поругивая меня за излишнюю мнительность. Врачи согласно вторили ей, а я чувствовала себя глупее некуда.
— Девушка, милая, ну что же вы так переживаете? — выговаривал мне участковый терапевт. Расплывшееся лицо над синим халатом, глаза спрятаны за темными линзами очков-хамелеонов.
— Гипертония достаточно распространена в таком возрасте, ничего особенного.
— Вы не слышите меня, не хотите слышать... Но разве можно считать, что ничего особенного не случилось, если человек теряет сознание, его невозможно даже привести в чувство... а спустя время она уже не помнит об этом. Даже не верит мне. И вы не верите...
— Все показатели в норме. Не понимаю, чего еще вы от меня хотите, — очки зеркалят мои собственные возмущенные глаза. Проворный шаг к двери. — Да у меня каждый день встречаются пациенты в куда худшем состоянии. Вот когда будет помирать, тогда и звоните.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
