Очевидно, у пиратов свои представления о чести — потому что по моим меркам, человек в таком состоянии не то что саблей махать — лежать должен полмесяца, и не в этом трюме затхлом. Но, как оказалось, у проснувшегося Вольфа точка зрения на сей раз ближе к пиратской.
-И Вы готовы сражаться?!
-А кто меня когда спрашивал, готов или не готов. Как-то не удосуживались...
На палубе у меня слегка закружилась голова, и он поддержал плечом — руки ему предусмотрительно связали. Успела прошепнуть:
-Держитесь. Если Вы погибнете, мне тоже не уцелеть. Только можно я не буду на это смотреть?
Сдержанный кивок. Что ж, прекрасно. Пусть он сейчас думает, что я слабонервная дамочка. Ничего. Главное, чтоб в это поверили пираты. Он успел еще в трюме предупредить, что его фрегат идет за ним по следу — на борту старый и проверенный боцман. И главное — продержаться в поединке до подхода фрегата. А там команда вступит в бой.
Португальцы — не самый скверный народ. И в мое католическое рвение охотно поверили. Самое женское дело — молиться, пока мужчины сражаются. Опускаюсь на колени в песок. Глаза — в море. Молитва — совершенно искренняя, как в детстве на теплых камнях монастырской часовни.
По звукам сзади понимаю, что бой окончен. И понимаю, в чью пользу. Но почему не идут сюда? Он жив?
Да, представления пиратов о чести очень даже свои. Я по наивности думала, что поединок — это когда один против другого. А почему один, голодный и замученный, против второго, сытого и наглого?!
Снова лязг клинков. Брань. Крики. Что, и он тоже может так браниться и собирать чертей?
Скашиваю глаз. Лучше бы я этого не делала: отрубленная нога на песке будет стоять в памяти до конца дней. Но нога не та, которую не хотелось бы видеть совсем вот так. И это уже хорошо.
-Я могу Вас как-то ободрить перед следующей схваткой?
-Не, только отвлечете. А враги не преминут этим воспользоваться.
Парус! Только бы он продержался, пока парус приближается. Пираты так галдят, так захвачены зрелищем, что этот парус, похоже, вижу только я. И хорошо.
-Вот и все. Победа у нас в кармане!
Синие глаза блестят на побледневшем даже под слоем загара и грязи лице.
-Можно, я обниму Вас?
-Я весь мокрый от пота, да и мылся я когда? Забыл...
Но тут уже не до сантиментов — фрегат успел спустить шлюпки и открыть огонь по пиратскому кораблю. Берег превращается в сущий ад. Мы куда-то бежим, он тянет меня за собой, отмахиваясь саблей от тех, кто встает на его пути. Пытаюсь не визжать, ибо уже знаю цену своим визгам.
Пробегающий мимо тот седой гигант сует мне в руки фляжку — даже не успеваю поблагодарить, так и бегу с прижатой к груди фляжкой. Наконец, мы в относительной безопасности, в шлюпке.
-Вы не пострадали в схватке? — вопрос глупый, но уместный в темноте и пороховом дыму.
-Живот царапнули — огнем горит. А так — все в порядке. Только слабость и звон в ушах. Во рту сухо.
Спохватываюсь, что у меня в руках фляжка. Зубами дергаю непослушную пробку — ударивший в ноздри запах не оставляет сомнения:
-Хотите глоток рома как обезболивающее? И еще у меня уцелела почти чистой верхняя часть нижней юбки. Если выдержите промывание раны ромом — точно не будет воспаления.
Синие глаза не дрогнули, когда я плеснула ром на его живот — все равно рассмотреть рану не удалось среди густых темных волос. Твердой рукой он выхватывает у меня фляжку:
-Один глоток? После всего этого кошмара? Да не меньше полбутылки. И холодного жареного мяса.
Фляжку он осушил одним глотком, пока я затягивала лоскуты батиста на его животе, похожем на каменную мостовую.
...В его каюте я почувствовала, что тоже устала за эти дни. Сполоснула в тазу руки и лицо, подошла к спящему глубоким сном капитану, провела кончиками пальцев по его высокому гладкому лбу. В дверь заглянул все тот же боцман, пробурчал:
-Не трогали бы Вы его, фру Марта. Вас через четыре часа заберет корабль береговой охраны, а ему в рейд догонять уцелевшие корабли пиратской эскадры...
Не успеваю возразить, как дверь закрывается. Руки отдергиваю, но, повинуясь совсем отключившемуся разуму, тихонько, с краешку, ложусь рядом. Осторожно, чтобы не задеть его живот. И вообще не дотронуться.
Просыпаюсь от резкого запаха немытого мужского тела. Нет, Вольф даже после трехдневных скитаний по джунглям и сражений с пиратами пах совсем по-другому. Так и есть, бубнеж боцмана, выпроваживающего меня на палубу. Он уверен, что мое появление на палубе боевого корабля, каждый мой шаг по этим доскам приносит несчастье. В конце концов он подхватывает меня на руки, потому что все равно задирать ноги в оборванных юбках, чтобы перелезать через борт на перекинутые с корабля на корабль мостки, я не буду. И уже с палубы двухмачтовика береговой охраны вижу — фон дер Вольф как ни в чем ни бывало, стоит у штурвала. Махать ему на глазах двух экипажей — глупо.
Что было дальше? Долгое и страшное ожидание. Балкон днем и ночью. Я проклинала себя, пиратов и боцмана. Ведь могла же запретить! Могла приказать плюнуть на пиратов и идти в гавань форта. Я-то успела отмокнуть в ванне, расчесать свою косу — и снова стать прежней холеной Мартой. А он? Так и носится по волнам — где же там помыться соленой водой дочиста?
И все же я дождалась. И бежала вместе со всеми на пристань. И протолкалась к сходням, схватила за руки:
-Вы живы! Я так ждала Вас...
Ни намека на расхристанность и безмерную усталость. А ведь мог бы себе позволить и то, и другое. Но усталость только в глазах — безмерная.
-Граф, я прошу Вас немедленно пройти ко мне в кабинет для доклада. Захватите судовые журналы взятых вами на абордаж кораблей.
Легкий поклон, полуулыбка — и эти сапфировые глаза...
Едва за ним закрывается на задвижку дверь моих покоев — он сминает мои губы своими, жесткими и колючими.
-Граф, что Вы себе позволяете? Я честная вдова и губернаторша! — и осекаюсь.
Не могу дать пощечину, чтобы осадить наглеца — на его щеке полузаживший след от абордажной сабли, полученный в первый день моего горе-правления. Не могу оттолкнуть — помню про длинный порез на животе, замотанный тогда обрывками моей юбки.
И я сдаюсь. Как пиратский галеон, но без единого выстрела. Падаю на кровать спиной:
-Граф, расстегните мне хотя бы корсаж...
-Я такие вещи разрезаю ножом...
И только чуть позже я разглядела при утреннем свете и длинный рубец на плече, у самой шеи, и сбитые в кровь штурвалом ли, парусами, веслами, рукоятью сабли — но до влажных трещин и спущенной кожи — ладони.
И больше не противилась, когда он снова и снова смотрел в мои глаза — своими сапфирами, наверное, похожими на снег в немецких горах зимой.
...После этого была еще одна встреча. Почти такая же. Снова он, измученный многодневными погонями и перестрелками, покрытый щетиной и пороховой копотью, едва не упал прямо в мои руки, и мне пришлось изобразить долгий реверанс, чтобы нам обоим обрести равновесие. И снова запертые покои, и доклад, перешедший, не начавшись, в нечто более приятное... Наши поцелуи были с запахом мяты и меда — в продолжение своих ласк я растирала его изнуренное тело целебными мазями
Но все отчетливее проступала боль. Серая, клочковатая, она вползала ночным туманом, стелилась меж витыми ножками мебели моих покоев. Делалось страшно. Казалось, что каждое мгновение в его объятиях — последнее.
...Я ушла, не обернувшись, с пристани. Не хотела, чтобы он видел мои слезы. Знала, что когда он вернется, я уже не буду губернаторшей — уже спешит сюда с Цейлона свеженазначенный чиновник. Моя участь предельно проста — или разрешат вернуться на родину, и через полгода изматывающего плавания, если не шторм и не пираты — я смогу вернуться в монастырь. Или, что скорее всего, повесят на меня все грехи мира и казнят прямо здесь, на этом краю света, в этом аду, почему-то маскирующемся под земной рай.
И вот теперь сомнений почти нет. Казнят. От щедрости своей не пожалели не только ведра воды. Не пожалели всего этого душного и пряного воздуха, выведя меня на самый верх смотровой башни форта — отсюда ни убежать, ни закричать, ни бросить записку.
Зато отсюда можно смотреть в даль. И ждать парус. Но не так бесконечно, целыми днями, как ждала до этого. У меня так мало времени...
Хорошо еще, форт не голландский, где все четко и по часам. Для португальцев часы не так ценны. Или они тоже ждут Вольфа? А я — всего лишь приманка? Но его нет так долго, что уже начали поговаривать, будто он развернул нос своего фрегата совсем в другую сторону — туда, где начинаются берега Африки, и если посчастливится обогнуть их — то можно выйти к совсем новым, недавно открытым свободным и чудесным землям... Но совсем недавно я слышала, как сетовали пираты, что один из их галеонов предпочел сдаться береговой охране — предпочтя цивилизованную тюрьму и виселицу безжалостной расправе Черного Волка в море.
Парус. И вымпел с таким родным гербом! Он все же нашел меня. Нашел и заберет, как сделал это уже однажды! И я не верю словам пиратского капитана о том, что якобы Вольдемар фон дер Вольф никогда не вернется ни в голландский форт, ни за мной — потому что уверен, что я отдала приказ застрелить его при отплытии. Что за бредовая фантазия. Да он разыгрывает меня, заставляет потерять остатки разума. Откуда пират так уверенно может знать, что пуля прошла под сердцем, лишь из-за качки миновав свою прямую цель? Не верю. Он жив, невредим и вернется за мной. Это его парус!
О, нет. Зачем он вышел так легко и открыто в гавань вражеского форта. Отсюда, сверху, огромный фрегат кажется яичной скорлупкой. Совсем забыв о собственной боли, о стянутых за спиной руках — колючая веревка впилась в кожу — я с замиранием сердца смотрю, как разворачивается далеко внизу, на смятой шелковине, трагедия, достойная лиры Гомера. Последний бой Черного Волка.
Не разглядеть людей, не услышать их крики. Сюда доносятся лишь выстрелы и лязг железа.
Но я знаю, что в этот миг синие прищуренные глаза немецкого капитана смотрят в глаза врагов. Он привык по-немецки доводить дело до конца. И будет командовать этой битвой, пока слушается голос, еще не перешедший в хрип.
Я чувствую своим телом, как принял он грудью один удар, другой. Той грудью, на которой я полюбила лежать головой, лениво отдыхая после его ласк. Вот выпадает сабля из руки — разрубленный бицепс не может удержать ее, но сталь не коснулась палубы — он подхватил ее другой рукой. Так учили его в детстве, в далеком и прохладном саксонском замке: не отступать и не сдаваться. Может, он уже мысленно и не здесь, а уже там, где висят в каминном зале щиты и мечи десятков поколений его предков-рыцарей. Он — последний.
Любой бой подходит к концу.
Все же у пиратов есть законы чести — и посягнуть на право такого капитана, как Вольф, они не решились. Даже умирающий, он страшил их. Взять его в плен они не посмели. Этот капитан погибнет со своим кораблем, оставаясь его капитаном навсегда. Привязанным к мачте горящего и тонущего фрегата.
Нет!!! Я только теперь поняла, почему мы оплакиваем наших мертвых — мы скорбим о себе. В Библии сказано: '...и настанут времена, когда живые начнут завидовать мертвым'. Возьми меня с собой, капитан.
Я делаю шаг к уступу стены. Меня оставили одну — бежать некуда, внизу море и скалы. Я согласна. Что мне скалы, когда я знала его крепкие мускулы... Что мне море, когда я тысячу раз тонула в своем воображении, пока ждала его... И тонула в его синих глазах.
Я успею. Последний вдох мы сделаем вместе. Не рядом, но вместе — море одно на всех.
Вряд ли он увидит — перед смертью не глазеют по сторонам. Но вдруг?
Шаг в небо. Шаг в море. На долю мгновения — я парус, я флаг на ветру. И синие его глаза в моих...
Часть 2
МОРСКОЙ ПРИБОЙ
Милостивый государь граф Вольдемар фон Вольф!
Пишу Вам с сердечным трепетом, ибо помню, сколько физических и душевных мук Вы претерпели из-за моей ничтожной персоны. К тому же, не уверена, что не стала ошибкой обмана собственного зрения и тех скудных сведений, что имеются в моем распоряжении... Поэтому есть опасение, что мое послание попадет не в те руки — и тогда остается только уповать на честь и достоинство то, кто прочтет эти строки. Но все же полной ошибки быть не может: вчера ночью, выглянув в окно, привлеченная буйством стихии, в свете молний заметила в бухте Ваш флаг над одним из кораблей на дальнем рейде.
Что могло занести Вас в недавно основанный испанской короной и уже забытый Богом форт Комодóро-Ривадáвия в заливе Санта-Хорхе, у берегов этой дикой страны, которую словно в насмешку нарекли именем серебра?
В тот приснопамятный день, решившись от мук и отчаяния преступить католические законы и бросится в море со стены форта, видя, как Вы погибаете вместе с кораблем, я зацепилась за камень краем юбки (не случайно Вы мне говорили: 'Подберите Ваши юбки!') и упала не в море, а всего лишь с парапета внутрь, не причинив ущерба своему здоровью. Очевидно, это было провидение с выше, так как к вечеру же молва донесла, что и Вам удалось спастись благодаря умелым действиям Вашего боцмана, в точности исполнившего задуманный Вами маневр. Но, тем не менее, оказалось, что в душе боцмана зрела алчность, помутившая ему рассудок, и, вероломно воспользовавшись Вашим состоянием после тяжелого боя и почти состоявшейся казни у мачты, он захватил фрегат и возглавил бунт. Говорили, что команда поддержала его, ибо была весьма удручена Вашим запретом грабить пиратский форт. Тем не менее, форт ограбили, и не преминули воспользоваться фактом ускоренного отплытия Вашего корабля — и обвинили Вашу команду и Вас в сем неблагочинии.
Мне пришлось по стечению всех скорбных обстояний покинуть не только форт Мале, но и вообще Мальдивский архипелаг, благо моя склонность к ботанизированию позволила мне примкнуть к католической миссии, отправлявшейся к дальним берегам в поисках новых целебных и вообще обладающих полезными свойствами растений. Так я и оказалась здесь.
Женское любопытство и человеческое сострадание все же толкают задать Вам вопрос: как Вы пережили все эти события? И неужели вся эта цепочка престранных и плачевных обстоятельств привела Вас к такому роду деятельности, как морской разбой?
Не подписываюсь, так как Вы, если найдете нужным, вспомните меня, а здесь я подвизаюсь под совсем другим именем...
Часть 3
КОНЕЦ ЧЕРНОГО ВОЛКА
Море... Теперь оно не кажется мне ни пугающим, ни враждебным. И даже равнодушно-безразличным не кажется. Оно... оно такое разное, у каждого свое. И разное в разный период жизни.
Вот сейчас мне рядом с ним хорошо. Можно опереться на палубное ограждение и смотреть, как черно-сине-зеленые в свете кормового фонаря струи обегают борта нашего фрегата. Неужели тишина и покой? Свободная от ночной вахты команда спит. Спит и капитан — я только что в этом удостоверилась. Можно вздохнуть спокойно — жара нет, да и не должно предвидеться. Как и у остальных ее ребят, получивших раны в сегодняшней абордажной схватке. Она молодец — требует, чтобы помощь раненым была оказана быстро, а не после дележа добычи, что и приводит зачастую на пиратских кораблях к горячке и антонову огню, от которых практически нет спасения, тем более в открытом море. И на корабле у нее идеально чисто, нет отвратительных грязных крыс, разносящих заразу.
