Темные желания. Утопленник

Ко мне мы дошли быстро. Ну, Ефрем на силушку-то никогда не жаловался. А я и подавно хоть бежать могла. Положили незнакомца на печь.

— До вечера! — односельчанин подмигнул мне.

Я улыбнулась Ефрему, затем, заперев за ним дверь на задвижку, вздохнула, скинула все еще влажную после купания рубаху, переоделась, а ее повесила сушиться. Затем вернулась к незнакомцу. Во второй раз осмотрела его, сняла с дрожащего тела мокрую одежду, накрыла парня теплым одеялом и попыталась открыть его глаза. На мгновение подняла веко, а затем, как ошпаренная, отскочила в сторону.

Белые в крапинку зрачки — не к добру это, ох, не к добру!

Я проклинаю тебя голосом своим, силою своей,

Да поглотит пучина имя твое,

Да исчезнет навеки род твой,

Да изъест тело твое... Хворь!

Я сжала виски, отмахиваясь от пригрезившегося шепота, тяжело задышала и едва не уронила из рук склянку с травами. Но быстро пришла в себя. Подошла к длинной полке у самой стены и достала длинную ветвь с все еще живыми цветами. Дикая малька не раз меня спасала. Хоть и не от проклятий (не приходилось мне еще с ними сталкиваться), просто от сил зла.

Я оторвала несколько цветков. Один положила возле головы юноши, второй ему на грудь, еще по два возле рук и возле ног. Затем высыпала на руку немного меленых трав из склянки, что до того чуть не уронила, и подула на руку, укрывая незнакомца пеленой. Поставила рядом с печью кружку с водой из колодца, встала на колени, легко подула на воду, отчего по ней пошли круги, и зашептала:

— Боль хвороба из чужого короба, откуда пришла, туда и пошла. Кто тебя послал, тот по тебе заскучал. Тебя заклинаю обратно отсылаю, за синие реки, за высокие горы, туда где тебя не найдут заговоры. Вернись к пославшему, горя не знавшему. С ним оставайся и не возвращайся...

В углу, будто отвечая на заклинание, замяукал котенок. Не зря ведь говорят, что коты проводники между Навью и Явью. Я налила мурлыке молока и погладила по гладкой шерсти, то и дело поглядывая на спасенного парня. Сейчас к нему подходить было нельзя. Проклятие потихоньку изгонялось из изнеможенного тела. А значит, могло перейти на меня.

Чтобы чем-то себя занять, я взялась за вязание. Рука с крючком перебирала по одной нити и делала новую петлю.

Незаметно подошел вечер. Солнце садилось, и последние петли я делала почти вслепую. Наконец и вовсе стало невозможным что-либо разглядеть. Я отложила вязание в сторону, подошла к больному и потрогала его лоб. Жар спал, дыхание выровнялось, да и вообще было похоже, что незнакомец спокойно спит. Я облегченно вздохнула и только сейчас вспомнила, что Ефрем пригласил меня на вечернее гуляние.

Веселиться в этих краях любили. Не бывало такого, чтобы хоть одна неделя без гуляний проходила. Иногда песнями да плясками Богов умасливали, как вчера, к примеру. Иногда просто веселились, в игры играли, танцевали, пускали венки на воду, чтобы счастье призвать.

Я надела сухой сарафан, на ноги башмаки из козьей кожи, а на шею ожерелье из больших красных бусин, и почувствовала себя красавицей. На внешность мне Боги не поскупились: лицо овальной формы со светлой кожей, зелеными глазами под широкими белесыми бровями, высоким лбом и русой косой до пояса. Ростом я была выше среднего, хоть и не такая дылда, как молодуха Беляна. Формы тоже кое-какие имела — в общем, грех жаловаться. Кое-как осмотрев себя, я вышла на улицу. До берега дошла быстро, а там застыла, очарованная прекрасным зрелищем.

Парни соорудили небольшие плоты, сложили на них костры да пустили на воду. Десятки огней отбивались в зеркальной поверхности. Бывало непослушные, подгоняемые ветром, волны накрывали тот или другой плот, пытаясь загасить пламя. Тогда на один огонек меньше и становилось.

На берегу под шум волн сельские парубки с девчонками кружились в быстрых зажигательных танцах.

— Зарья? Не думал, что ты придешь! — внезапно у меня за спиной возник Ефрем.

— Я всегда выполняю свои обещания, — загадочно проговорила я, чувствуя, как губы сами собой расплываются в улыбке, а кровь приливает к щекам.

— Неужели? Знал бы, попросил...

— И никогда не обещаю того, что не смогу выполнить, — прервала я его.

— Это сможешь! — уверенно заявил Ефрем, подхватывая меня за руку и ведя в круг танцующих.

Одно движение, второе... Казалось, меня затягивает в невиданный дотоле мир. Прикосновение, улыбка, сияние костров в глазах партнера, шаг в сторону, и непрекращающийся шум волн. Я была частью этого веселья. Будто бы каждый вечер проводила на таких танцах.

Новый поворот.

Внезапно что-то ударило меня, выбило с круга танцующих. Будто в теле была пружина, что до того все сжималась и сжималась. А затем резко выпрямилась.

В сердце вырастало беспокойство. Что-то было не так. Какое-то несоответствие. Отзвук беды. Я поглядела на танцующих. Казалось, они были... И вместе с тем их не было. Пустота. Только сполохи костра и пронизывающий ветер. Что же это...

Я задохнулась от пришедшей в голову мысли и бросилась домой.

Еще один шаг и еще. Я задыхалась, по вискам стекал пот, ноги подкашивались, но я упрямо двигалась вперед. Вот небольшой домик Аси, а этот, с двумя пристройками, — Харитины. Вот...

Острый камешек пронзил ступню. Боль отозвалась во всем теле, укутала темной пеленой. Я попыталась сделать еще шаг, но не устояла на ногах, поскользнулась и полетела на землю, только и успев, что заслонить лицо руками.

Отступление

Две седьмицы назад...

Старый порт, что забросили еще лет двадцать назад. Поговаривали, злые духи там поселились. Не будет счастливым тот корабль, что покинет в этом месте тихую гавань. Нашлет шторм Переплут*, поглотит морская пучина отчаянных храбрецов.

Слухами полнится земля широкая. Да только правдивы ли они?

— Кто знает, кто знает, — шептал быстрый ветер, проносясь над берегом, поднимая в воздух песок, играя с одинокими травами и лаская огромные валуны. Вот и еще один булыжник. Полуночник* пронесся мимо, обдав его солеными брызгами, и бросился дальше, не услышав, как "валун" что-то прошептал, склонился еще ниже к песку и полоснул себя по ладони длинным стилетом. Юный славийский княжич многое отдал бы, чтобы увидеть то, что разглядел Полуночник, но у ветра были другие заботы, кроме как следить за "ожившим камнем".

Градомир тем временем поднялся с колен, быстро перевязал кровоточащую после ритуала ладонь и отряхнул порты. Хотел двинуться вдоль берега, но к нему внезапно подбежал низенький щуплый человек с уродливой губой, что в народе кликали заячьей, и с плохо скрываемым нетерпением в голосе спросил:

— Услышали Боги? Подсобят нам с княжичем?

— Подсобят, Истом, куда они денутся?! — Градомир скосил взгляд на сына, скривился, в очередной раз разглядев его уродство, и сплюнул в сторону, со злостью добавив. — Боги еще должны мне. За все!

— Ну и хорошо! — Истом потер ладони, не обратив внимания на злость Градомира. Не впервые тот с ничего гневаться начинал. — Значит, летний солнцеворот в стольном граде отмечать будем.

— Если все выгорит, — проницательно добавил Градомир.

— Но ты же сказал, Боги...

— Я больше о людях беспокоюсь. Мужик этот, перебежчик... Не доверяю я ему. Того и гляди, назад к Арию переметнется.

— Да нужен этот самоуверенный трус княжичу! — Истом скривился, но тотчас хмыкнул. — Хотя, надо признать, перебежчик этот балагур знатный, да и в бабах разбирается.

— Надеюсь, вы с ним не только по бабам шлялись! — резко высказался Градомир. — Что ты о нем узнал?

— Да нормальный он мужик в общем-то, — поморщился Истом. — Ему б смелости побольше, а норову поменьше, и самое то было бы!

— Значит, ничего не узнал, — медленно протянул Граомир, глядя на бушующее море. На волны, что раз за разом пытались поглотить песчаный берег, а затем отступали. Гневался, видно, Переплут. Вот и волновалось море, страстно желало захватить беспомощную жертву. Насытиться ее кровью, ставшим холодным от его прикосновений телом. — Ладно, — наконец, продолжил Градомир. — Скрывает что-то этот любитель баб или нет — не важно. Я ведь тоже не лыком шит! Мы не просто выбросим княжича за борт. Есть у меня человек. Колдунья знатная. Сделает все в лучшем виде.

— Что сделает? — не понял Истом.

— Не твое дело! Ты должен продолжать следить за этим мужиком. Поить его и водить по борделям, а главное — молчать.

Глава 2

Тишина. Покой. Только легкое дуновение ветра разбавляет застывший мирок, навечно обосновавшийся перед глазами. Полуночник ласкает податливое тело — нежданный подарок судьбы. Покрывает поцелуями шею, неторопливо растягивает шнуровку на груди. Осыпает леденящими кровь поцелуями нежную упругую грудь, заставляя соски каменеть.

Шелест камышей усыпляет, баюкает, наливает веки тяжестью. Нет нескончаемой дороги. Да и куда идти? Вечный покой. Теплые руки матери, будто ко мне снизошла сама Живица, и черные насмешливые глаза.

Кто он?

Человек, что, дай ему волю, сотрет меня в порошок, разожжет в душе огонь, но не подарит тепла.

Не способен он на любовь. Одна лишь страсть в кошачьих глазах и сизая мгла...

— Да подожди же ты! Не смей уходить! Ты нужна мне! — порывистый крик взорвал черную тишину. Будто изысканное княжеское кружево разорвали грубые руки дикаря.

— Зарья! — острая боль в щеке отрезвляет. Мрак бледнеет, очерчивает широкую фигуру. Будто день и ночь сходятся. Явь смешивается с Навью. Светлый мазок, темный мазок...

Боль в спине.

Крепкие, ненадежные, но такие желанные руки — цепи, что тянули меня назад...

Тело увязало в Яви. А душу манил в свой мир Полуночник. Затягивал дивную песню, как тая русалка — дева морская. Не хотел он отпускать нежданный подарок, голубил, баловал.

Хотелось, так отчаянно, безумно хотелось покориться, сплестись с ним воедино, позволить Полуночнику стать частью меня, или самой стать частью ветра, одинокой, блуждающей по мирам, бесконечно прекрасной душой...

Боль!

Режущий глаза свет. Черная, озаренная дивным светом фигура. Странная паутина в углу, что все раскручивалась и раскручивалась. Узел, еще один и еще...

— Ты должна жить!

Я закашлялась и открыла глаза. Перед взором проносились яркие огни, сердце в груди отбивало бешеный, не стихающий ни на мгновение ритм. Все тело болело, руки дрожали. Я огляделась вокруг. Вздрогнула, осознав, что лежу на полу в собственной хате. Как мне удалось дойти сюда? Последнее, что врезалось в память — темный, лишенный всякого света дом Харитины. Затем боль и неясные далекие образы.

Я медленно, держась рукой за стену, встала с пола и подошла к печи, разглядывая спящего незнакомца. Я не знала, что со мной произошло, не знала, что или кто спас меня. Но знала, что нужна лежащему здесь, опутанному проклятьями незнакомцу.

— Да подожди же ты! Не смей уходить! Ты нужна мне!

Я, как на пляже, склонилась над спасенным и поцеловала его в чело.

— Спасибо, спасибо, что спас меня. Я... Я никогда этого не забуду, никогда не брошу тебя.

* * *

Туманный берег, тонкий мыс, огонь зажженный,

Полоска леса, кромка неба и залив, -

Я к вам приду с сомненьем и поклоном,

Когда собьюсь с дороги посреди земли.

Когда устану от дождей и переходов,

От перепадов, пересудов, передряг...*

Я сидела возле незнакомца, быстро ведя крючком по кружеву. Когда нить заканчивалась, брала новую и продолжала работу. Чтобы не заскучать, пела песни. Боги-то голосом не обделили. Что угодно могла спеть. Грустное, веселое.

Правда, сейчас радоваться не получалось. Незнакомец так и не пришел в себя. Разыгравшаяся за время моего отсутствия горячка не стихала. Только от проклятья и удалось его избавить. Да и то, чуть сама не погибла. Странное на нем проклятие лежало. Ни заговор на воду, ни дикая малька не помогли. А может, и я ошибку какую сделала. Помню, в детстве мать не раз меня стыдила, что я делать ничего не научилась. Родительница даже бывало руки заламывала, говоря, что так и умрет она, не передав мне свой дар. То я исцеляющее зелье с охранным перепутаю, то и вовсе в снадобье вместо чуковицы мальку положу. Вот и сейчас могла я что-то не то сделать. Потому-то и перекинулось проклятие на меня. Странно еще, что не убило. Очень странно.

Я улыбнулась, глядя на незнакомца, затем, поднялась и подошла к столу. Потрогала рукой стоявшую на нем кружку, чтоб убедиться, что вар остыл, и вернулась к парню. Приподняла ему голову и влила в рот сладкое (сама не раз пила) зелье, аккуратно опустила голову обратно на печь и пошла в угол, сполоснуть кружку. Затем вернулась к незнакомцу и затянула новую песню, надеясь, что к ночи он проснется.

Над степью, утонувшей в синем небе,

Царит веков ушедших тишина,

Здесь воздух прян и, как вино, целебен,

И вновь весною жизнь разрешена...*

Не проснулся. Солнце уже давно скрылось за черной горою, затихли разговоры подружек, возвращающихся с вечерних танцев. Только Полуночник за окном продолжал выводить глубокую пронзительную песню.

Свеча, последний раз мигнув, погасла. Вместе с ней закрыла глаза и я. Будто на мгновение. Только мигнула разочек. Да так и заснула.

Очнулись мы вместе. Как открыли глаза, так два взора и пересеклись. Бледно-голубые, почти прозрачные, словно морская вода в светлый солнечный день, очи глядели на меня. Я утопала в них. Будто сама стала жертвой морской стихии, которая уже устала бороться за свою жизнь.

— Дивное видение... — до меня не сразу дошли его слова. Будто я находились в плену тумана, что скрывал реальность.

— Я не видение, — я все же заставила себя начать разговор. — Знахарка я. Ты морской воды наглотался. Я тебя на берег вытащила.

— Не помню. Ничего не помню, — он помолчал. — Только странные образы и всплывают в памяти. Бой, звон мечей, крики. Мы почти победили, а потом... Потом я повернулся к нему спиной... — медленно проговорил юноша, будто вновь переживая произошедшее.

— К кому "ему"? — дрожащим голосом спросила я.

— К тому, кому доверял, за кого отдал свою жизнь, если бы пришлось... К тому, кто предал! — парень заскрипел зубами, став, наконец, похожим не на юное Божество, а на человека из плоти и крови, снедаемого злобой, ненавистью. Но не надолго. Всего на миг. А затем снова передо мной сидел растерянный мальчишка, что все повторял. — Как он мог?

— Кто он? — снова спросила я.

Парень не ответил. Просто сидел, с удивлением глядя на противоположную стену.

— Я ведь верил ему!

Я встала, налила из глиняного графина в кружку одного из зелий (вот растяпа, с вечера сделать это забыла!) и подошла к парню.

— Выпей! Это поможет успокоиться.

Он послушно взялся за кружку и большими глотками прикончил зелье. Вернул мне сосуд и снова прилег на печь. Закрыл глаза.

— Как тебя зовут? — спросила я прежде, чем парня вновь сморил сон.