"Белая луна"

— Постельное здесь, сам возьмёшь. Бортпроводника, как видишь, нет.

— А ты гостепримний, — не без насмешки заметил чужак.

— Гостеприимный, — поправил я, желая хоть в чём-то проявить превосходство.

В душевой скафандр на озийце с щелчком раскрылся. Я невольно отвёл взгляд, успев-таки заметить на парне какую-то одежду.

— Через двадцать минут принесёшь мне кружку води, — бесстрастно сказал озиец.

Счас, побежал!

— И полотенце. Я оставил вещи на корабль.

Я молча покинул душевую. Этот бандюга вломился на моё судно и командует тут, как хочет! Руки чешутся свернуть ему шею! Шея-то смешная, тонкая, её свернуть — делать нечего. Начнет снова командовать — так и сделаю.

Я вбежал в ходовую и первым делом сунулся к индивид-счётчику. На 'Луне' по-прежнему было только двое. Я с облегчением перевёл дух. Однако я не мог отделаться от желания прочесать судно, а заодно и подобрать парализатор. Приборы извещали, что с 'Луной' состыковано судно с дедвейтом в семьсот двадцать тонн. Я включил обзорный экран с видом на стыковочный узел и включил прожекторы. Суденышко иноземной конструкции скалилось орудийными башнями среднего калибра. Парень попался серьёзный, однако. Борт канонерки был смят от удара вскользь. Оплавленный металл маслянисто блестел под светом прожекторов.

Приборы фиксировали отсутствие воздуха на состыкованном судне. Любопытно... Я живо представил банду чужаков, упакованных в скафандры, ждущих команды главаря напасть на моё суденышко... А главарь между тем плещется в воде, как ни в чём не бывало, оскверняя мою душевую. Воды ему принести, да ещё ровно через двадцать минут! Ещё и время засекать, значит? Время... Я кинул взгляд на часы, и вдруг мне показалось, будто они снова остановились. Нет, они тикали, и табло электронного хронометра с ними в унисон отмеряло секунды. Я успел облиться холодным потом.

Может, я с ума спятил за неделю затворничества?

Осматривать весь корабль — и в самом деле безумие. Придётся положиться на показания приборов. Я спустился на третью палубу и подобрал парализатор, стараясь всё делать бесшумно и непрерывно прислушиваясь. 'Белая луна', неделю назад радовавшая новизной, теперь казалась пыльной и неухоженной. Кто скажет, откуда в глубоком космосе берётся пыль?

Ровно через двадцать минут я шёл в душевую с полулитровой кружкой воды и с полотенцем через плечо.

Дверь в душ была приоткрыта, за ней шумела вода. Я поставил кружку на скамью и уже собрался уходить, и тут краем глаза увидел то, что заставило меня резко обернуться. Это была всего лишь рука, высовывающаяся из-за двери душевой кабинки. Рука безвольно лежала на полу. Не рука, лапа. Да, именно лапа, с четырьмя короткими бледно-розовыми пальцами, страшно похожая на человеческую руку.

Я отшвырнул в сторону дверь кабинки. Озиец лежал на полу под струями воды. Неужели умер? Умер на борту моей красавицы?! С перепугу я даже не успел толком его рассмотреть. Торопливо закрыл воду и поднял его с пола. Озиец оказался не слишком тяжелым, но я отметил это мельком, не до того было. Я положил его на скамью. Один глаз озийца наполовину раскрылся.

— Пить, — произнес он. Я, придерживая его одной рукой, другой сунул ему под нос кружку. Озиец обхватил её двумя руками, выпил всё до капли и снова уронил голову. Кружка скатилась на пол. 'Да он спит!' — с изумлением догадался я.

Догадка сразу меня успокоила. Я набросил полотенце на бледное, почти белое тело озийца да так и оставил на скамье в душевой. Пусть себе дрыхнет, раз ему здесь нравится.

А я пока осмотрю озийское судёнышко.

В скафандровой нише я влез в лёгкий скафандр, стараясь не выпускать из рук парализатор. Экипировавшись, прошёл в шлюзовой тамбур. В кингстонах зашипел уходящий воздух. Кровь в жилах кипела, словно лава в жерле вулкана. Я раздраил люк шлюзового тамбура и проник на борт канонерки.

Иноземный корабль стыл безлюдьем так же, как и 'Белая луна'. Это потрясло меня не меньше, чем если бы я обнаружил здесь целую банду. Выходит, это чучело и в самом деле путешествовало в гордом одиночестве. Значит, судно пострадало от скользящего удара космическим камнем, разгерметизировалось, и, если бы озийцу не подвернулся презренный человече, он задохнулся бы под надёжной защитой скорострельных установок.

В рубке, единственной на весь корабль, я увидел большой тяжёлый сундук, который озиец явно собрал заранее. Удивительно, как он сразу ко мне с сундуком не впёрся... Его корабль, разгерметизированный и лишённый воздуха, был непригоден для полётов. А это означает... Чёрт, а что я теперь буду делать с инопланетянином на борту?!

А ничего. Буду лететь своей дорогой, а с озийцем путь разбираются власти. Моё дело — сообщить о нём сразу, как только я войду в зону действия связи Лит-Латая.

У меня словно гора с плеч свалилась. Вернувшись на 'Луну', я заглянул в душевую. Чужак спал на прежнем месте. Как бишь его зовут? Вот чёрт... Прикрыв дверь душевой, я прошёл в ходовую и увалился на матрас. Всё же меня что-то беспокоило, грыз какой-то червячок, но что именно, я никак не мог разобраться. Что-то не то было с этим инопланетянином... Хотя что я смыслю в озийцах? Додумать мысль я не успел, провалившись в сон.

Корабельным утром я бодро пошёл на камбуз, привычно минуя умывальню. Меня, однако, опередили. На камбузе вовсю шуровал чужак, обыскивая отключенные холодильные камеры. Моё настроение покатилось вниз. Озиец добрался до работающих холодильников, выхватил с полки кусок вяленого мяса и бросил его на стол. 'Как ни крути, а пассажира надо кормить, — подумал я, пытаясь примирить себя с самовольным вторжением на камбуз. — Можно начать с того, что я не знаю, чем озийцы питаются. Пусть сам выбирает, что ему надо. С другой стороны, его не придётся обслуживать'.

В коротких пальцах озийца чудом появились сразу два узких белых лезвия, которыми он стал сноровисто шинковать мясо. Я мгновенно забыл о своей неприязни и подобрался ближе. Озиец удерживал лезвия между вытянутых пальцев. Мне не терпелось посмотреть на ножи, и я протянул руку:

— Дай-ка взглянуть...

Озиец окатил меня жёлтым взглядом и перевернул лапу ладонью вверх. Прямо из пальцев развернулись ещё три лезвия наподобие складных ножей. Рукоятками служили пальцы озийца.

— Что это? — поразился я.

— Когти, — любезно сообщил чужак и одарил меня великолепной клыкастой улыбкой. Он продемонстрировал вторую руку с аналогичным набором. Вот это арсенал! Плюс два ряда зазубренных клыков. А я-то грешным делом собирался справиться с этим чучелом голыми руками! Я с раздражением отвернулся и, в свою очередь, полез в холодильник. Меня не покидало пренеприятнейшее чувство, что командование транспортом находится под вопросом. Сопя от злости, я загрохотал в холодильнике банками, выбирая завтрак. Убью паскуду, пусть только сунется. Задавлю гада. Я вытащил из автопекарни свежий хлеб. Чужак на него не соблазнился. Вот и замечательно.

Скафандра на нём не было, только одежда, похожая на светлый полуспортивный костюм, какой многие любят носить дома. Я следил за озийцем краем глаза. Бледно-розовая, совершенно голая кожа головы и рук на сгибах переходили в откровенный лиловый оттенок. Округлые уши то и дело настороженно двигались, ловя незнакомые звуки человеческого камбуза. Глаза почти не мигали, лишь пару раз их на мгновенье прикрыли веки, вынырнувшие из внешних уголков глаз, в каждом уголке по паре. Дыхательные органы длинными щелями тянулись под ушами к затылку и шевелились, но отторжения своим непривычным видом не вызывали.

Озийца слежка не смущала. Он с аппетитом умял весь кусок и запил томатным соком.

— Спасибо, — сказал он, но благодарности в голосе не чувствовалось. Услышав женский голос, я взбеленился с новой силой. Чужак обошёл стол, который нас разделял, и приблизился. Я подавил желание попятиться — не от страха, а от жгучей неприязни. Меня раздражало и то, как он двигался — абсолютно бесшумно, с вкрадчивой пластикой, и что-то эта походка смутно напоминала... Как у хищника, который привык красться, и было что-то ещё, неуловимое, что и злило меня больше всего.

— Куда летит твой судно?

— Тебе-то какая разница? — буркнул я.

— Разница есть. Ты изменишь курс на Озийих.

— Ща, побежал.

— Это отказ?

— Да.

Озиец вперил в меня ледяной немигающий взгляд, но в этот раз уловка не подействовала.

— 'Белая луна' следует курсом на Лит-Латай, — отрезал я.

Озиец смотрел на меня свысока, хотя был ниже на полголовы.

— На Озийих, — прошипел он.

— На Лит-Латай, — процедил я.

Уши озийца плотно прижались к голове, глаза хищно сузились. 'Сейчас прыгнет', — понял я и опередил его на долю секунды. Опоздав с атакой, озиец мотнул головой и больно обцарапал мне руки — его голова ощетинилась рядом игл. Я с криком отскочил, пригнулся и бросился на чужака снизу. Краем глаза увидел мелькнувшие когти-ножи, перехватил запястье и крутанул, отчего чужак коротко взвыл. Вторую когтистую лапу отбил плечом, рывком ушёл вниз, дёрнув перехваченное запястье, и двинул пяткой по ногам озийца. Тот упал, неловко вывернув в плече зажатую мной руку. Я поймал вторую руку и придавил чужака к полу, навалившись коленом на поясницу. Озиец издал хриплый звук, в котором мне померещились женские нотки. Испытав новый приступ бешенства, я завёл его руку назад ещё больше и притиснул к полу так, что у того затрещали ребра, или что там у озийца имеется. Склонился к прижатому уху и с наслаждением произнёс:

— На Лит-Латай!

Вот так-то лучше! Я отпустил поверженного неприятеля, и, пока он поднимался на ноги, не спускал с него глаз. Озиец выпрямился, встряхнулся и одарил меня презрительным взглядом.

— Слушай, всеядное, — сказал он, унимая дыхание. — Я изучал культура людей, особенно русский. Русский язик похож на наш... этот... Структура.

Ладно, принято. Что дальше?

— Я читал, — продолжал тот, — что русский уступают женщина.

Признаться, я слегка опешил.

— Какой женщина? — брякнул я. — Причём тут женщина?

— Принеси мой вещи. Мои вещи. С мой корабль. Корабля.

— С какой стати? Инвалид, что ли? Ждёшь, когда я разозлюсь окончательно?

— На мой... моём корабле нет воздуха. В скафандр тоже нет. Твой скафандр мне большой. Понял?

— А мне плевать! — бросил я и пошёл с камбуза прочь.

Остановился на полпути. Обернулся и пригляделся к озийцу внимательнее...

— Женщина, говоришь?

Озиец за это время не двинулся с места.

— Принеси мои вещи. Я оставил их в рубке. В сундуке.

— Оставила! — рявкнул я. — Раз ты женщина, говори 'оставила'! Чщерт, что же ты раньше не сказала?!

Его хохот, точней, её, оказался последней каплей. Чувствуя, как горят лицо и уши, я выскочил из камбуза, как ошпаренный. Выходит, я дрался с женщиной! И победил её, ёлкин кот! И видел её обнажённой в душевой. А ничего я там не видел! Но титек не было, я бы их обязательно заметил. Да что я понимаю в озийцах?!

Хм-м, а вовремя я отстоял у неё право лететь на Лит-Латай...

Как дрессированная собака, я послушно принёс тяжелый сундук с озийского судна.

Как же её зовут? Так и не вспомнив имя, я отнёс сундук в каюту старпома и отыскал озийку на камбузе.

— Пройдёмте в вашу каюту, леди, — галантно предложил я.

— Леди Ямай, — напомнила озийка.

— Ямай так Ямай, — со вздохом согласился я и отвел её в каюту старпома. При виде сундука она издала радостный возглас, но теперь яркая женская нота слух не резала.

Я оставил её наедине с родными шмотками, а сам пошёл в ходовую. Пора выходить из подпространства — гравитаторы исподволь покачивали судно. Заодно послушаю эфир, не появился ли кто. Я был бы рад избавиться от пассажирки, хотя... Пусть себе едет на мне. Главное, присутствие внеплановой пассажирки на 'Белой луне' не сорвёт график работы Лит-Латайского космопорта, расписанного на полгода вперёд. Если только она не догадается отрезать мне когтем голову. Однако вряд ли Ямай сумеет довести 'Белую луну' до Озийих, равно как и я не смог бы управлять озийским судном, так что будем надеяться на её благоразумие.

Эфир, как обычно, молчал. Я запер парализатор обратно в сейф. Как только 'Луна' войдёт в зону связи Лит-Латая, сообщу властям об озийке, а те отправят её домой — это уже их забота, а не моя. Не думаю, что правители Озийих будут открещиваться от соотечественницы так же, как отпихиваются от своих флибустьеров. А потом позвоню Тоне — это как раз то, что я хотел сделать в первую очередь. Я соскучился по ней и по детям и очень хотел их увидеть.

Обед прошёл совсем не так, как завтрак. Я пригласил пассажирку в столовую и любезно поинтересовался, чем она, собственно, питается.

— Мясо, — коротко ответила она.

— И всё?

— И всё.

Она без спросу прошла на камбуз, вытащила из морозильной камеры потрошёную рыбу и освободила её от упаковки.

— Это мясо, по-твоему? — съехидничал я.

— Я чую мясо. Оно... море? Морской? Морское?

— Да, морское. Рыба.

— Ри-и-иба.

Из среднего пальца Ямай развернулся стилет.

— О, нет, её надо готовить, — остановил я озийку.

— В другой раз.

Она отрезала от мороженой рыбы тонюсенький кусочек, присолила его и съела, прикрыв глаза от наслаждения. Потом сообщила:

— Ми, озийци, едим два раза в сутки. Сутки почти такие же, как человеческий.

— Человеческие, — машинально поправил я.

Ладно. Не хочешь церемоний — не надо. Я положил себе в тарелку, что сготовил, намереваясь поесть прямо на камбузе.

— Значит, кушаешь ты мясо и рыбу, — уточнил я на всякий случай.

Ямай кивнула, пристраивая на язык следующий кусочек. Одежда на ней, вероятно, состояла из длинной полосы бледно-голубой с желтоватым отливом ткани, умело обёрнутой вокруг тела и закреплённой на груди украшением с посвёркивающими камешками. На стоячих ушах тоже что-то поблёскивало, но я не приглядывался.

Её пристрастия в еде заставили меня задуматься. То, что озийцы — хищники, было известно. Однако я при подготовке к отлету с Карависины не делал больших запасов продовольствия. Разумеется, я взял избыток на всякий случай, но мяса и рыбы может теперь не хватить. Если, конечно, я от них не откажусь.

Ямай прервала размышления:

— Что меня ждёт на Лит-Латай?

— Ничего особенного, — хмыкнул я. — Власти отправят тебя на Озийих.

— Зачем?

— Как зачем? Тебе туда уже не надо? Передумала?

— Не передумала. Зачем власти отправят меня на Озийих?

Тут меня осенило:

— А, ты имеешь в виду, зачем им это надо? У нас так принято.

— Обычай?

— Можно сказать и так.

Ямай удовлетворилась ответом, тщательно облизала коготь и гордо удалилась из камбуза. Недоеденная рыба так и осталась лежать на столе.

Вечером я, как ни в чем не бывало, помылся в душевой — после озийки, и меня ничто не смущало. Заодно и побрился. Ямай, впервые меня увидев, была права, обозвав диким: за две недели я успел отрастить приличную бороду. На самой озийке не было ни волос, ни шерсти. По крайней мере, я не помнил.

На следующее утро Ямай смотрела на меня несколько настороженно. Ага, увидела без бороды. Ничего, привыкнет. Как бы мы неизвестных науке вирусов друг от друга не нацепляли... А ведь 'Белую луну' поставят на карантин, как я об этом сразу не подумал? При одной только мысли о фумигации мне сделалось нехорошо. Вряд ли 'Белую луну' подвергнут этой неприятной процедуре, но какую-нибудь чистку всё равно придумают. Что ж, здесь от меня ровным счётом ничего не зависело.