"Белая луна"

Расстояние от Карависины до Лит-Латая внушительное, три недели ходу по прямой, но выбирать не приходится: лучшие пассажирские суда рождаются именно на верфях Карависины. И самые дорогие. Однако я, одиннадцать лет посвятив каботажным пассажирским перевозкам в солнечной системе Лит-Латай, скопил достаточно средств, чтобы без страха взять недостающую сумму в кредит и купить 'пассажира', предназначенного для межзвёздных путешествий. 'Белая луна' — малогабаритный транспорт с дедвейтом три тысячи тонн, но это судёнышко, только сошедшее со стапелей завода, теперь было моим, и теперь я не без трепета обходил свои новые владения. Машинный отсек блестел нетронутой новизной, шесть гравитаторов ещё ни разу не запускались. Просторный док с аппарелью пересекали четыре железнодорожных колеи, освещённые двумя прожекторами; пустые ниши для пассажирских шлюпок, флаеров и личных космических яхт вдоль бортов тонули во мраке. Скоро сюда, повинуясь командам из операторской рубки, начнут загонять летательные аппараты с пассажирами, и тогда док осветится сверху донизу.

Боевая рубка на 'пассажире' не предусмотрена. Как и всем перевозчикам, мне придется нанимать боевой эскорт для охраны судна от космических пиратов, которыми до сих пор кишмя кишат некоторые уголки Содружества. Разнокалиберные банды, промышляя, частенько появлялись на трассах. Поэтому крупные транспорты оснащались пушками. Обладать такими судами могли только солидные компании, но никак не самостоятельные кентавры вроде меня. Самостоятельность мелкого предпринимателя была ограниченной: приходилось объединяться в артели, чтобы не быть съеденным какой-нибудь особенно жадной акулой бизнеса.

Впрочем, я до сих пор в глаза не видел ни одного пирата и нанимал сопровождение только потому, что без него Судовой регистр не выпустит из космопорта ни одно судно с грузом или с пассажирами.

Третья палуба, предназначенная для пассажиров, так же стыла тишиной. Мои шаги почти не нарушали её, пружинящее палубное покрытие гасило звуки. Пассажирские каюты опечатал Департамент пассажирских перевозок, точнее, его представители на Карависине. Пломбы сорвут уже на Лит-Латае, и тоже работники Департамента, но только после того, как я обзаведусь лицензией на перевозку восьмисот человек, не считая членов экипажа. Готовую лицензию я получу по прибытии на Лит-Латай, а экипаж для 'Белой луны' агентство по найму уже укомплектовало.

Дома, на Лит-Латае, ждала семья — Антонина и трое детей, но увидимся мы только мельком, пока моя юная красавица будет бункероваться и запасаться провизией. Шипчандлер на Лит-Латае расторопный, всё сделает быстро, и можно сразу принимать первых пассажиров. Первые — они получат памятные подарки. Это обещает рекламный ролик, заказанный мною на местном телевидении. Артель перевозчиков доверила выгодный маршрут: Лит-Латай — Палладия — Марс — Лит-Латай с массой остановочных пунктов, и вряд ли 'Белая луна' будет путешествовать полупустой.

Наконец я добрался до ходовой рубки и окинул её собственническим взглядом. К ней примыкала тесная рубка связи без двери. Сложное хозяйство ещё спало, ожидая моёго прикосновения. До Лит-Латая судно можно перегнать самостоятельно, полагаясь на помощь автопилота, что я и намеревался сделать. Ничто не мешало сэкономить на боевом эскорте и на экипаже, когда пары рук было вполне достаточно.

Назначенный час настал. Я уселся в эргономичное кресло первого пилота. Под пальцами ожили навигационные приборы, осветились экраны и радары. Пульт сообщил о нормальной работе двигателей. Диспетчер Карависинского космопорта приветствовал меня привычной скороговоркой. Я включил все обзорные экраны. Освещение в рубке погасло автоматически, уступив натиску местного светила.

Под командами диспетчера два катера портофлота мягко потянули 'Белую луну' ввысь, набирая скорость. Меня вдавило в кресло: гравитаторы ещё бездействовали и не защищали от тяготения Карависины.

Сколько раз я наблюдал, как планета проваливается вниз, выгибаясь горбом, то коричневым, то бело-синим, как темнеет и загорается звёздами небо, и не мог налюбоваться. Карависина — планета многоводная, голубая. Прямо подо мной закручивалась белая спираль циклона. Возник соблазн сгрести ложкой эту аппетитную на вид 'пену' и съесть.

В рубке снова зажглось освещение.

На высоте тысячи метров катера дружно отвалили от бортов моёй красавицы и ушли вниз. Дальше я действовал самостоятельно, выводя 'Белую луну' на орбиту, разрешённую диспетчером. Пространство заполняли корабли, прибывающие и убывающие, а заодно и летательные аппараты, которые работали на благо жителей Карависины. Совсем близко от 'Луны' прошёл орбитальный мусоросборщик, сияя многочисленными огнями, за ним, мельтеша, пролетел длинный состав из мусорных контейнеров, следом протащилась огромная магнитная ловушка, замутив звёздное небо. Мы с капитаном поприветствовали друг друга — просто потому, что оказались рядом.

Больше 'Белая луна' никогда не опустится на земную твердь. Пассажиров суда принимают на орбите. И даже демонтируются на орбите, когда доживают до почётной старости.

Что и говорить, жизнь прекрасна!

Отойдя от планеты на расстояние, предписанное Галактическим Кодексом, я включил гравитаторы и увёл свою 'девочку' в подпространство.

...Прошли две недели пути. Время тянулось убийственно медленно. Я гнал порожнюю 'Луну' по прямой, вдали от трасс, и автопилот до сих пор ни разу не известил о близости другого транспорта. Гравитаторы в подпространстве работают исправно девять часов подряд, а потом начинают шалить, 'проваливать' судно, по ощущениям — настоящая качка, будто в море. Поэтому каждые девять часов я выводил красавицу из подпространства. Слушал эфир, но в космосе было тихо. Других дел у меня не имелось. От скуки по несколько часов в день я занимался в тренажёрном зале.

Теперь я остро жалел, что не нанял напарника. А чем напарнику заниматься на пустом судне, которое пилотируется в автоматическом режиме?!

Однажды мне показалось, будто на 'Луне' стало чересчур уж тихо. Музыку я выключил пару дней назад — надоела, да и в голове она крутилась даже тогда, когда не играла. Я высунулся из каюты и прислушался. Коридор каким был пустым, таким и остался, и я вернулся назад. Да, вот в чём дело: перестали тикать часы. Я смотрел на неподвижные стрелки, и они казались мне мертвее мёртвого. Вокруг сгустилась гробовая тишина, плотная, как вата, пространство съёжилось и сдавило меня со всех сторон. Волосы на голове шевельнулись. Я отступил от часов и бросился вон. Торопливые шаги прозвучали в пустом коридоре пугающе гулко. Я влетел в рубку, задвинул дверь, словно за мной гнались, и уставился на хронометр. Бездушный, холодный, он безмолвно отмерял секунды бытия. Время не остановилось, жизнь по-прежнему текла вперёд.

Я рухнул в кресло пилота, глотнул сухим горлом и оттёр со лба пот. Гравитаторы исподволь покачивали судно, я повернулся к пультам и вышел из подпространства.

Приборы перемигнулись: 'Луна' огибала неведомое препятствие. Включить обзорные экраны я не удосужился.

Отсидевшись, я побрёл в каюту. Там сменил у часов 'севшую' энергопластинку — руки ещё тряслись. Часы снова затикали.

Прошли, значит, всего две недели одиночества, а я уже на грани нервного срыва?! А впереди ещё неделя! Что мешало нанять этот чёртов эскорт, который бы маячил в обзорных экранах, да с ребятами можно было поговорить хотя бы дважды в сутки, пока суда идут в обычном пространстве?

Я перенёс пожитки в ходовую, решив поселиться здесь окончательно. Спать можно и на полу, на матрасе. Заодно решил следить за временем и больше так не попадаться. Даже часы с собой забрал, чтобы слышать тиканье, и подсоединил их к пульту управления — на случай, если вдруг энергопластинка снова сядет.

Успокоившись, я вдруг почуял, что на судне что-то не так. Окинул беглым взглядом приборы. Радар чернел пустым полем. Что не так?!! Неужто и в самом деле нервный срыв? У меня?! Быть того не может!

Дверь в рубку была открыта, и я отчетливо услышал посторонний звук... Галлюцинации — немедленно решил я и посмотрел на экран индивид-счётчика. В ходовой рубке, как и положено, присутствовала одна 'индивид-единица', то есть я. И ещё одну 'единицу' я узрел на третьей палубе!

Я пулей вылетел из кресла и метнулся из рубки в коридор. В голове билась одна-единственная мысль: пираты!

Никогда ещё дорога из ходовой до каюты капитана не казалась настолько длинной. Там, в каюте, я хранил единственное сейчас на судне оружие — сороказарядный парализующий энергомёт орзусской сборки. Торопливо отперев сейф, я выхватил парализатор и громко клацнул затвором. Прыжком выскочил из каюты. В коридоре — никого. Наступая пальцами ноги на пятку, стянул обувь. Бесшумно ступая босиком, дошёл до лифта. Здесь посторонний звук был отчётливей, и доносился он из пассажирского отсека.

В лифт я не пошёл, чтобы не шуметь. Тихо спустился по трапам на третью палубу. Кто-то, не таясь, расхаживал по коридорам и грохотал дверями неопломбированных помещений. И ещё этот кто-то зазывал:

— А-а-а-у!

Звук 'а' он удлинял, заканчивая коротким 'у'. 'Что за нерусь? — удивился я, нервно сжимая увесистый парализатор. — И, главное, где остальные?'

Осторожно сойдя с трапа, я прижался к стене. Полное освещение включалось из помещения бортпроводников или из ходовой, а на присутствие человека срабатывало только аварийное, которое позволяло не заблудиться впотьмах. Чужое присутствие я скорее почувствовал, чем увидел. А увидел сначала два светящихся жёлтых глаза. Меня посетила дурацкая мысль: бандиты состыковались с 'Луной' и зачем-то подбросили какую-то зверюгу. Я вскинул ствол.

В ответ на воинственный жест глаза презрительно фыркнули. При скудном свете проявилась фигура в лёгком скафандре с откинутым шлемом. И только разглядев голову, я догадался: озиец!

Это и впрямь был озиец, человекоподобное существо с плешивой головой на изящной шее. Округлые уши на макушке стояли торчком. Я не разбираюсь в озийской мимике, но тот, похоже, улыбался, причём с нескрываемым превосходством.

Ни разу в жизни я не видел озийцев 'вживую'. Контакт с ними наладить не удавалось, озийцы запрещали людям опускать на свои планеты шлюпки и челноки. За разбой соотечественников-пиратов власти Озийих отвечать отказывались.

Так что, столкнувшись с представителем загадочной расы нос к носу, я остолбенел. И испугался пуще прежнего: озийцы-пираты отличались невероятной жестокостью. Астронавты между собой поговаривали, будто те и человечинкой не брезгуют...

Я прощупал взглядом скафандр чужака, но оружия не заметил. А кто их знает, какое они носят оружие?

— Где остальные? — хрипло спросил я и удивился звучанию собственного голоса, от которого успел отвыкнуть.

— А ты-и-и — дикий! — выдал вдруг озиец и рассмеялся.

Я был поражен. Во-первых, я не предполагал, что представитель иной расы умеет смеяться, а во-вторых, голос оказался похожим на женский и оттого неприятно резанул слух.

— Где остальные, я спрашиваю?! — рявкнул я.

— Больше никого.

Озиец говорил по-русски, неумело растягивая слова, но вполне разборчиво.

— Что ты здесь делаешь?

— А ты-и-и? Здесь не летают даже... ваши мухи.

— Что? Какие мухи?

Что за чепуху он мелет? Отвлекает?

— Что ты здесь делаешь? — повторило существо.

— Я — владелец этого транспорта. Выметайся отсюда, пока заряд не слопал!

Озиец приблизился почти вплотную и произнёс:

— Дай води. Я хочу пить.

Я колебался, стрелять или нет, мысли мои метались.

— Пушку убери, — посоветовал озиец и вдруг добавил совсем по-русски:

— А, пошёл ты-и...

Он прошествовал мимо меня к лифту и повернулся спиной к энергомету. И я опустил ствол...

Чертыхнулся я только тогда, когда цепкие пальцы озийца стиснули моё горло, а его колено вдавилось мне в живот. Я оказался прижатым к стене. Парализатор брякнулся под ноги. Чертыхнулся я только мысленно, н-да... Потому как не мог произнести ни одного членораздельного звука.

— Я слишал, что люди, точно русские, знаменитие гостем... гостепримством. Я хочу пить. Дай мне води.

Озиец разжал хватку. Я закашлялся, согнувшись и схватившись за горло. Отдышавшись, я повёл озийца в свою каюту. Со злостью схватил первую попавшуюся кружку (попалась полулитровая), набодяжил воды аж с горкой и грубо сунул чужаку в лапу. Тот приник к воде и закатил глаза от удовольствия.

Вторую кружку он пил медленней. Я боролся с острым желанием дать сдачи, пока он пьёт, но этот было бы... неблагородно.

Чужак опустошил кружку, вперил в меня ледяной взгляд и представился:

— Ямайсуунмахангардвсхш.

Услышав длинное непроизносимое имя со змеиным шипением в конце, я даже ухом не повёл. Недаром я одиннадцать лет проработал с клиентами! Имена попадались самые разные.

— Юрий Викторович Табунов, владелец пассажирского транспорта 'Белая луна', — представился, в свою очередь, я.

Светло-жёлтые круглые глаза с яркими крапинками не мигали. Огромные чёрные зрачки сузились и превратились в хищные вертикальные полоски. Точно так же на меня смотрел из-за ограждения лев в саванне. От взгляда озийца мне было сильно не по себе. Съесть он меня, что ли, хочет? Я был готов к отчаянной схватке. Голыми руками задавлю, но живым не дамся!

— Вы не ответили на вопрос, — сказал я. — Где ваши товарищи?

— Нет никого. Я одно. Один.

— Что-то верится слабо.

Меня так и подмывало броситься в ходовую и посмотреть на индивид-счётчик. Я был уверен, что 'Луна' уже захвачена озийскими пиратами, а эта особь только отвлекает меня.

А, в сущности, чего ради меня отвлекать? Их целая банда, а я один. Какую опасность я для них представляю? На горле ещё горели следы от коротких озийских пальцев, да и живот, похоже, болеть будет долго.

— Метеорит повредил мой корабль, — ровным голосом сообщил чужак. — Если я не удалось запеленговать твой судно, я погиб. Только поэтому я здесь.

В голосе, самым мерзопакостным образом напоминающим женский, отчётливо сквозило презрение.

— Где твой судно? — неприязненно буркнул я, невольно повторяя акцент неприятного собеседника.

— Пристыкован к твой.

Тут озиец широко улыбнулся, обнажив два ряда настоящих зазубренных клыков. Улыбка, тем не менее, показалась мне до обидного приятной. Я злобно плюнул под ноги чужаку и спросил:

— Чего ты от меня хочешь?

— Мы-и-иться и спать. Говорить... завтра.

— Мыться? — тупо переспросил я.

Я представил, как чужак моется в душевой для обслуживающего персонала (пассажирские были опломбированы), и от омерзения покрылся мурашками. Он, паскуда, помоется, а мне где потом мыться прикажете?!

— Миться, — повторил озиец, не отводя леденящего взора.

Я подумал о зазубренных клыках, машинально потрогал шею и скрепя сердце повёл незваного гостя в душевую. По пути размышлял, куда уложить его спать. И, главное, серьёзны ли повреждения его транспорта. От степени повреждений напрямую зависело, когда эта цивилизованная бестия уберётся отсюда. Озиец шёл следом, громко бухая тяжёлыми сапогами, и от его присутствия за спиной мне сводило лопатки. Я не исключал внезапного нападения. Он уже раз напал... когда стоял ко мне спиной. По пути я ткнул пальцем в хозяйственный отсек:

— Постельное здесь, сам возьмёшь. Бортпроводника, как видишь, нет.

— А ты гостепримний, — не без насмешки заметил чужак.

— Гостеприимный, — поправил я, желая хоть в чём-то проявить превосходство.

В душевой скафандр на озийце с щелчком раскрылся. Я невольно отвёл взгляд, успев-таки заметить на парне какую-то одежду.

— Через двадцать минут принесёшь мне кружку води, — бесстрастно сказал озиец.

Счас, побежал!

— И полотенце. Я оставил вещи на корабль.

Я молча покинул душевую. Этот бандюга вломился на моё судно и командует тут, как хочет! Руки чешутся свернуть ему шею! Шея-то смешная, тонкая, её свернуть — делать нечего. Начнет снова командовать — так и сделаю.

Я вбежал в ходовую и первым делом сунулся к индивид-счётчику. На 'Луне' по-прежнему было только двое. Я с облегчением перевёл дух. Однако я не мог отделаться от желания прочесать судно, а заодно и подобрать парализатор. Приборы извещали, что с 'Луной' состыковано судно с дедвейтом в семьсот двадцать тонн. Я включил обзорный экран с видом на стыковочный узел и включил прожекторы. Суденышко иноземной конструкции скалилось орудийными башнями среднего калибра. Парень попался серьёзный, однако. Борт канонерки был смят от удара вскользь. Оплавленный металл маслянисто блестел под светом прожекторов.

Приборы фиксировали отсутствие воздуха на состыкованном судне. Любопытно... Я живо представил банду чужаков, упакованных в скафандры, ждущих команды главаря напасть на моё суденышко... А главарь между тем плещется в воде, как ни в чём не бывало, оскверняя мою душевую. Воды ему принести, да ещё ровно через двадцать минут! Ещё и время засекать, значит? Время... Я кинул взгляд на часы, и вдруг мне показалось, будто они снова остановились. Нет, они тикали, и табло электронного хронометра с ними в унисон отмеряло секунды. Я успел облиться холодным потом.

Может, я с ума спятил за неделю затворничества?

Осматривать весь корабль — и в самом деле безумие. Придётся положиться на показания приборов. Я спустился на третью палубу и подобрал парализатор, стараясь всё делать бесшумно и непрерывно прислушиваясь. 'Белая луна', неделю назад радовавшая новизной, теперь казалась пыльной и неухоженной. Кто скажет, откуда в глубоком космосе берётся пыль?

Ровно через двадцать минут я шёл в душевую с полулитровой кружкой воды и с полотенцем через плечо.

Дверь в душ была приоткрыта, за ней шумела вода. Я поставил кружку на скамью и уже собрался уходить, и тут краем глаза увидел то, что заставило меня резко обернуться. Это была всего лишь рука, высовывающаяся из-за двери душевой кабинки. Рука безвольно лежала на полу. Не рука, лапа. Да, именно лапа, с четырьмя короткими бледно-розовыми пальцами, страшно похожая на человеческую руку.

Я отшвырнул в сторону дверь кабинки. Озиец лежал на полу под струями воды. Неужели умер? Умер на борту моей красавицы?! С перепугу я даже не успел толком его рассмотреть. Торопливо закрыл воду и поднял его с пола. Озиец оказался не слишком тяжелым, но я отметил это мельком, не до того было. Я положил его на скамью. Один глаз озийца наполовину раскрылся.

— Пить, — произнес он. Я, придерживая его одной рукой, другой сунул ему под нос кружку. Озиец обхватил её двумя руками, выпил всё до капли и снова уронил голову. Кружка скатилась на пол. 'Да он спит!' — с изумлением догадался я.

Догадка сразу меня успокоила. Я набросил полотенце на бледное, почти белое тело озийца да так и оставил на скамье в душевой. Пусть себе дрыхнет, раз ему здесь нравится.

А я пока осмотрю озийское судёнышко.

В скафандровой нише я влез в лёгкий скафандр, стараясь не выпускать из рук парализатор. Экипировавшись, прошёл в шлюзовой тамбур. В кингстонах зашипел уходящий воздух. Кровь в жилах кипела, словно лава в жерле вулкана. Я раздраил люк шлюзового тамбура и проник на борт канонерки.

Иноземный корабль стыл безлюдьем так же, как и 'Белая луна'. Это потрясло меня не меньше, чем если бы я обнаружил здесь целую банду. Выходит, это чучело и в самом деле путешествовало в гордом одиночестве. Значит, судно пострадало от скользящего удара космическим камнем, разгерметизировалось, и, если бы озийцу не подвернулся презренный человече, он задохнулся бы под надёжной защитой скорострельных установок.

В рубке, единственной на весь корабль, я увидел большой тяжёлый сундук, который озиец явно собрал заранее. Удивительно, как он сразу ко мне с сундуком не впёрся... Его корабль, разгерметизированный и лишённый воздуха, был непригоден для полётов. А это означает... Чёрт, а что я теперь буду делать с инопланетянином на борту?!

А ничего. Буду лететь своей дорогой, а с озийцем путь разбираются власти. Моё дело — сообщить о нём сразу, как только я войду в зону действия связи Лит-Латая.

У меня словно гора с плеч свалилась. Вернувшись на 'Луну', я заглянул в душевую. Чужак спал на прежнем месте. Как бишь его зовут? Вот чёрт... Прикрыв дверь душевой, я прошёл в ходовую и увалился на матрас. Всё же меня что-то беспокоило, грыз какой-то червячок, но что именно, я никак не мог разобраться. Что-то не то было с этим инопланетянином... Хотя что я смыслю в озийцах? Додумать мысль я не успел, провалившись в сон.

Корабельным утром я бодро пошёл на камбуз, привычно минуя умывальню. Меня, однако, опередили. На камбузе вовсю шуровал чужак, обыскивая отключенные холодильные камеры. Моё настроение покатилось вниз. Озиец добрался до работающих холодильников, выхватил с полки кусок вяленого мяса и бросил его на стол. 'Как ни крути, а пассажира надо кормить, — подумал я, пытаясь примирить себя с самовольным вторжением на камбуз. — Можно начать с того, что я не знаю, чем озийцы питаются. Пусть сам выбирает, что ему надо. С другой стороны, его не придётся обслуживать'.

В коротких пальцах озийца чудом появились сразу два узких белых лезвия, которыми он стал сноровисто шинковать мясо. Я мгновенно забыл о своей неприязни и подобрался ближе. Озиец удерживал лезвия между вытянутых пальцев. Мне не терпелось посмотреть на ножи, и я протянул руку:

— Дай-ка взглянуть...

Озиец окатил меня жёлтым взглядом и перевернул лапу ладонью вверх. Прямо из пальцев развернулись ещё три лезвия наподобие складных ножей. Рукоятками служили пальцы озийца.

— Что это? — поразился я.

— Когти, — любезно сообщил чужак и одарил меня великолепной клыкастой улыбкой. Он продемонстрировал вторую руку с аналогичным набором. Вот это арсенал! Плюс два ряда зазубренных клыков. А я-то грешным делом собирался справиться с этим чучелом голыми руками! Я с раздражением отвернулся и, в свою очередь, полез в холодильник. Меня не покидало пренеприятнейшее чувство, что командование транспортом находится под вопросом. Сопя от злости, я загрохотал в холодильнике банками, выбирая завтрак. Убью паскуду, пусть только сунется. Задавлю гада. Я вытащил из автопекарни свежий хлеб. Чужак на него не соблазнился. Вот и замечательно.

Скафандра на нём не было, только одежда, похожая на светлый полуспортивный костюм, какой многие любят носить дома. Я следил за озийцем краем глаза. Бледно-розовая, совершенно голая кожа головы и рук на сгибах переходили в откровенный лиловый оттенок. Округлые уши то и дело настороженно двигались, ловя незнакомые звуки человеческого камбуза. Глаза почти не мигали, лишь пару раз их на мгновенье прикрыли веки, вынырнувшие из внешних уголков глаз, в каждом уголке по паре. Дыхательные органы длинными щелями тянулись под ушами к затылку и шевелились, но отторжения своим непривычным видом не вызывали.

Озийца слежка не смущала. Он с аппетитом умял весь кусок и запил томатным соком.

— Спасибо, — сказал он, но благодарности в голосе не чувствовалось. Услышав женский голос, я взбеленился с новой силой. Чужак обошёл стол, который нас разделял, и приблизился. Я подавил желание попятиться — не от страха, а от жгучей неприязни. Меня раздражало и то, как он двигался — абсолютно бесшумно, с вкрадчивой пластикой, и что-то эта походка смутно напоминала... Как у хищника, который привык красться, и было что-то ещё, неуловимое, что и злило меня больше всего.

— Куда летит твой судно?

— Тебе-то какая разница? — буркнул я.

— Разница есть. Ты изменишь курс на Озийих.

— Ща, побежал.

— Это отказ?

— Да.

Озиец вперил в меня ледяной немигающий взгляд, но в этот раз уловка не подействовала.

— 'Белая луна' следует курсом на Лит-Латай, — отрезал я.

Озиец смотрел на меня свысока, хотя был ниже на полголовы.

— На Озийих, — прошипел он.

— На Лит-Латай, — процедил я.

Уши озийца плотно прижались к голове, глаза хищно сузились. 'Сейчас прыгнет', — понял я и опередил его на долю секунды. Опоздав с атакой, озиец мотнул головой и больно обцарапал мне руки — его голова ощетинилась рядом игл. Я с криком отскочил, пригнулся и бросился на чужака снизу. Краем глаза увидел мелькнувшие когти-ножи, перехватил запястье и крутанул, отчего чужак коротко взвыл. Вторую когтистую лапу отбил плечом, рывком ушёл вниз, дёрнув перехваченное запястье, и двинул пяткой по ногам озийца. Тот упал, неловко вывернув в плече зажатую мной руку. Я поймал вторую руку и придавил чужака к полу, навалившись коленом на поясницу. Озиец издал хриплый звук, в котором мне померещились женские нотки. Испытав новый приступ бешенства, я завёл его руку назад ещё больше и притиснул к полу так, что у того затрещали ребра, или что там у озийца имеется. Склонился к прижатому уху и с наслаждением произнёс:

— На Лит-Латай!

Вот так-то лучше! Я отпустил поверженного неприятеля, и, пока он поднимался на ноги, не спускал с него глаз. Озиец выпрямился, встряхнулся и одарил меня презрительным взглядом.

— Слушай, всеядное, — сказал он, унимая дыхание. — Я изучал культура людей, особенно русский. Русский язик похож на наш... этот... Структура.

Ладно, принято. Что дальше?

— Я читал, — продолжал тот, — что русский уступают женщина.

Признаться, я слегка опешил.

— Какой женщина? — брякнул я. — Причём тут женщина?

— Принеси мой вещи. Мои вещи. С мой корабль. Корабля.

— С какой стати? Инвалид, что ли? Ждёшь, когда я разозлюсь окончательно?

— На мой... моём корабле нет воздуха. В скафандр тоже нет. Твой скафандр мне большой. Понял?

— А мне плевать! — бросил я и пошёл с камбуза прочь.

Остановился на полпути. Обернулся и пригляделся к озийцу внимательнее...

— Женщина, говоришь?

Озиец за это время не двинулся с места.

— Принеси мои вещи. Я оставил их в рубке. В сундуке.

— Оставила! — рявкнул я. — Раз ты женщина, говори 'оставила'! Чщерт, что же ты раньше не сказала?!

Его хохот, точней, её, оказался последней каплей. Чувствуя, как горят лицо и уши, я выскочил из камбуза, как ошпаренный. Выходит, я дрался с женщиной! И победил её, ёлкин кот! И видел её обнажённой в душевой. А ничего я там не видел! Но титек не было, я бы их обязательно заметил. Да что я понимаю в озийцах?!

Хм-м, а вовремя я отстоял у неё право лететь на Лит-Латай...

Как дрессированная собака, я послушно принёс тяжелый сундук с озийского судна.

Как же её зовут? Так и не вспомнив имя, я отнёс сундук в каюту старпома и отыскал озийку на камбузе.

— Пройдёмте в вашу каюту, леди, — галантно предложил я.

— Леди Ямай, — напомнила озийка.

— Ямай так Ямай, — со вздохом согласился я и отвел её в каюту старпома. При виде сундука она издала радостный возглас, но теперь яркая женская нота слух не резала.

Я оставил её наедине с родными шмотками, а сам пошёл в ходовую. Пора выходить из подпространства — гравитаторы исподволь покачивали судно. Заодно послушаю эфир, не появился ли кто. Я был бы рад избавиться от пассажирки, хотя... Пусть себе едет на мне. Главное, присутствие внеплановой пассажирки на 'Белой луне' не сорвёт график работы Лит-Латайского космопорта, расписанного на полгода вперёд. Если только она не догадается отрезать мне когтем голову. Однако вряд ли Ямай сумеет довести 'Белую луну' до Озийих, равно как и я не смог бы управлять озийским судном, так что будем надеяться на её благоразумие.

Эфир, как обычно, молчал. Я запер парализатор обратно в сейф. Как только 'Луна' войдёт в зону связи Лит-Латая, сообщу властям об озийке, а те отправят её домой — это уже их забота, а не моя. Не думаю, что правители Озийих будут открещиваться от соотечественницы так же, как отпихиваются от своих флибустьеров. А потом позвоню Тоне — это как раз то, что я хотел сделать в первую очередь. Я соскучился по ней и по детям и очень хотел их увидеть.

Обед прошёл совсем не так, как завтрак. Я пригласил пассажирку в столовую и любезно поинтересовался, чем она, собственно, питается.

— Мясо, — коротко ответила она.

— И всё?

— И всё.

Она без спросу прошла на камбуз, вытащила из морозильной камеры потрошёную рыбу и освободила её от упаковки.

— Это мясо, по-твоему? — съехидничал я.

— Я чую мясо. Оно... море? Морской? Морское?

— Да, морское. Рыба.

— Ри-и-иба.

Из среднего пальца Ямай развернулся стилет.

— О, нет, её надо готовить, — остановил я озийку.

— В другой раз.

Она отрезала от мороженой рыбы тонюсенький кусочек, присолила его и съела, прикрыв глаза от наслаждения. Потом сообщила:

— Ми, озийци, едим два раза в сутки. Сутки почти такие же, как человеческий.

— Человеческие, — машинально поправил я.

Ладно. Не хочешь церемоний — не надо. Я положил себе в тарелку, что сготовил, намереваясь поесть прямо на камбузе.

— Значит, кушаешь ты мясо и рыбу, — уточнил я на всякий случай.

Ямай кивнула, пристраивая на язык следующий кусочек. Одежда на ней, вероятно, состояла из длинной полосы бледно-голубой с желтоватым отливом ткани, умело обёрнутой вокруг тела и закреплённой на груди украшением с посвёркивающими камешками. На стоячих ушах тоже что-то поблёскивало, но я не приглядывался.

Её пристрастия в еде заставили меня задуматься. То, что озийцы — хищники, было известно. Однако я при подготовке к отлету с Карависины не делал больших запасов продовольствия. Разумеется, я взял избыток на всякий случай, но мяса и рыбы может теперь не хватить. Если, конечно, я от них не откажусь.

Ямай прервала размышления:

— Что меня ждёт на Лит-Латай?

— Ничего особенного, — хмыкнул я. — Власти отправят тебя на Озийих.

— Зачем?

— Как зачем? Тебе туда уже не надо? Передумала?

— Не передумала. Зачем власти отправят меня на Озийих?

Тут меня осенило:

— А, ты имеешь в виду, зачем им это надо? У нас так принято.

— Обычай?

— Можно сказать и так.

Ямай удовлетворилась ответом, тщательно облизала коготь и гордо удалилась из камбуза. Недоеденная рыба так и осталась лежать на столе.

Вечером я, как ни в чем не бывало, помылся в душевой — после озийки, и меня ничто не смущало. Заодно и побрился. Ямай, впервые меня увидев, была права, обозвав диким: за две недели я успел отрастить приличную бороду. На самой озийке не было ни волос, ни шерсти. По крайней мере, я не помнил.

На следующее утро Ямай смотрела на меня несколько настороженно. Ага, увидела без бороды. Ничего, привыкнет. Как бы мы неизвестных науке вирусов друг от друга не нацепляли... А ведь 'Белую луну' поставят на карантин, как я об этом сразу не подумал? При одной только мысли о фумигации мне сделалось нехорошо. Вряд ли 'Белую луну' подвергнут этой неприятной процедуре, но какую-нибудь чистку всё равно придумают. Что ж, здесь от меня ровным счётом ничего не зависело.

Я предоставил Ямай выбирать завтрак самостоятельно, а себе распаковал творог и поставил варить кофе. Творог озийку заинтересовал.

— Похоже на сипайцаш, — сказала она, взяла двумя пальцами несколько крупинок и положила в рот.

— Сипайцаш. Вкус-с-сно!

Она полезла в холодильник. Надо полагать, за творогом.

— А из чего вы делаете сипайцаш? — полюбопытствовал я.

— Мы не делаем. Травоядние делают. Они кормят детёнышей такой жидкость... сипапашах. А из сипапашах делают много... как сказать... разной еды.

— Ясно, сипапашах — это молоко.

— Да-да, молоко, я читал. Читала, — поправилась Ямай. — А ещё читала, будто человеческий женщини тоже кормят детей сипапашах.

— Именно так.

Ямай распахнула глазища, а потом брезгливо поморщилась. Ишь, ты...

— Сипапашах вкусный? Вы его пьёте?

— Да-а-а... Это вкус-с-сно.

— А чего же ты тогда морщишься?

Ямай не ответила, напустив на себя неприступный вид. Смотри-ка, прынцесса датская! Одно мясо ест, надо же...

— Ладно, — примирительно пробурчал я. — Коль скоро ты — первая пассажирка 'Белой луны', можешь кушать всё, что тебе нравится. Меня-то ты не съешь, я надеюсь?

Ямай смерила меня холодным оценивающим взглядом.

— Кто тогда поведёт корабль? — невозмутимо ответила она.

— Договорились, — сказал я так же невозмутимо. Но осадочек остался.

Мы встречались только на камбузе, утром и вечером — за завтраком и ужином. На обед она не приходила. Что она делала в одиночестве всё остальное время — кто знает... Наверное, изнывала от скуки. Я позволил ей гулять по транспорту, объяснив, что открывать опломбированные двери нельзя. Что такое штраф, озийка знала.

Каждый раз она являлась на трапезу в новой одежде. Голову всегда что-нибудь прикрывало, что-то непонятное, затейливое, красивое. Пластика танцовщицы, вкрадчивые движения, сама фигура, одеяния делали её чересчур похожей на земную женщину. Двигалась Ямай бесшумно, иной раз неожиданно появляясь на камбузе за моей спиной, краем глаза я улавливал женские очертания, и не мог отделаться от ощущения, что передо мной настоящая женщина, вернее, 'человеческая'.

Я остро затосковал по Тоне. Она всегда прилетала ко мне на транспорт, когда я останавливался на Лит-Латае, и всегда старалась прихватывать детей. Пока 'мелкие' гуляли по транспорту, я запирался с ней в каюте, чтобы урвать хотя бы несколько минут, пока их не было. Бывало, не успевал, дети уже звонили в дверь. Тоня подо мной давилась смехом, просила их погулять ещё, а старший серьёзно так отвечал, что 'Анька хочет в туалет, сильно хочет', а сводить её, оказывается, может только мама. 'Серьёзное упущение', — шептала Тоня, мелко трясясь от придушенного хохота и охая от наслаждения, а я торопился и злился на детей.

Что ощущала сама Ямай, оставалось только догадываться. Как я понял, озийцы презирали травоядных, а заодно и всеядных. После поражения в схватке Ямай признала моё лидерство, и больше презрения в её взгляде я не улавливал.

Покушав, она неизменно оставляла грязную посуду и уходила. Она, как пассажирка, имела право пользоваться моим хваленым гостеприимством. Как-то раз, ради эксперимента, я остановил её и указал пальцем на посудомоечную машину.

— Ищи травоядного, — высокомерно ответила Ямай.

— А кто на Озийих за вас посуду моет? Травоядные?

— Да.

— А кто еду готовит? Стирает, убирает?

— Ми, хищники, никогда не запачкаем пальцы презренним трудом.

Во как! Труд у нас, оказывается, глубоко презираем.

— Выходит, всю работу за вас делают травоядные и всеядные, я правильно понял?

— Неправильно. Только травоядние. Всеядних у нас нет. Не смотри на меня осудить... осудимо. Ты меряешь своей меркой, а у меня другая мерка.

— Любопытно... Ты, никак, успела разобраться в моей мимике. Тебе моя мерка, значит, не подходит?

— Если ты не мерил меня по-своему, ты не злился, что я похожа на женщину, когда думал, что я мужчина.

Частицу 'бы' она упорно пропускала, и я не сразу понял смысла фразы.

— Откуда тебе знать, на что я злюсь? — огрызнулся я.

— Я не травоядное.

— Тьфу ты... Уйдут от вас травоядные, и что вы делать будете, аристократы?

— Куда уйдут? — искренне удивилась Ямай.

— Шучу. Юмор такой. Представь, что вы, озийцы, остались без травоядных. Что делать-то будете, если вы делать ничего не умеете, а? Погодите ещё, покажут зубы травоядные, посмотрю, куда вы уйдете... Вздёрнут вас на вилы, да и дело с концом. Ладно. Можешь идти, рабовладелица.

Может, её покоробил пренебрежительный тон. А может, оскорбили слова. Она прижала уши и сузила глаза, как перед нападением, вскинула узкий подбородок, развернулась и ушла.

— Даже не спросила, что такое 'вздернуть на вилы'. Никак, сама догадалась? — спросил я сам себя и начал собирать грязную посуду.

На ужин, как я и ожидал, оскорбленная пассажирка не явилась. Я накрыл в столовой и отправился к ней мириться. По пути задавался вопросом, откроет ли она дверь? Открыла... Во взоре сквозило презрение.

— Смиренно приглашаю вас отужинать, — примирительно сказал я.

— Я не голодна.

— Не верю. У тебя голодный взгляд. Так пойдем?

Ямай отвернулась к обзорному экрану.

— Выключи его, там пусто, — посоветовал я. — Мы в подпространстве. Кстати, ты не устала от одиночества?

— Отодиночества? Что это? — спросила Ямай из-за плеча.

— О-ди-но-чест-во. Когда долго один. Как у вас называется 'одиночество'?

— У нас нет такого слова.

— Озийцы не бывают одни?

— Озийци всегда одни, — с достоинством ответила Ямай.

— Хищница! — рассмеялся я. — И у вас, конечно, огромные владения.

— Да-а... — протянула Ямай несколько удивленно.

— Пойдёмте ужинать. Я, знаешь ли, плохо переношу одиночество и устал от него.

— Почему плохо переносишь и устал? Разве одиночество — долгий путь?

— Конечно. Ты об этом не знала?

Ямай скрыла непонимание за надменным видом. В столовой она уселась за накрытый стол, приняв происходящее за должное. Я с интересом наблюдал, как она отрезает когтем-ножом тонкий кусочек бифштекса и аккуратно пристраивает его на длинный язычок. Пищу она не жевала, мусолила во рту и проглатывала. И посмеивалась, видя, как я пережёвываю бифштекс.

— Что? Похож на презренное травоядное? — ухмыльнулся я.

Озийка захохотала.

— Расскажи-ка лучше, откуда и зачем ты летела на Озийих? — спросил я, когда она закончила смеяться.

Ямай ощетинилась и прижала уши.

— Зачем рассказивать?

— Затем, что я — хозяин этого судна, а по совместительству и капитан. А потому несу ответственность за всех, кто находится на борту. И, разумеется, я должен знать, кем является человек, который попал на борт моего транспорта.

— Не человек, — уцепилась Ямай. — Я озийка.

— Я бы ничего у тебя не спросил, будь ты... травоядным.

Ямай фыркнула. Округлые ушки снова встали столбиками.

— Я гостила на Беливенхр у родных, а потом возвращалась домой.

— А говоришь, что озийцы всегда одни. А сами в гости катаетесь друг к другу.

Ямай хотела возразить, но передумала. Склонила голову набок и скосила на меня жёлтые глаза.

— Ты не все рассказала, — заметил я.

Ямай подумала немного и продолжила:

— На Озийих травоядние подняли восстание. Я не знала о восстании. Отец отправил меня на Беливенхр в гости. Там я узнала о восстании и решила вернуться. А ты отказался везти меня домой!

Последнее, сказанное с обидой, я пропустил мимо ушей.

— Значит, всё-таки восстание.

— Озийци победят.

— Что, не в первый раз?

Ямай сердито дёрнула ухом.

— Что ж. Судя по реакции твоего отца, опыт в подавлении восстаний у вас имеется. Ты вот лучше скажи, зачем возвращаться туда, где тебя могут убить?

— Я должна бы-ить со своим народом, — отчеканила Ямай.

— Логично. Хорошо.

— Хорошо?

— А что плохого? Пока ты вернёшься домой через Лит-Латай, твои сородичи как раз управятся с травоядными.

'А может, и не управятся', — добавил я про себя, невольно раздвоившись. Симпатии, как водится, были на стороне угнетённых, но молодую озийку (а я не сомневался, что Ямай молода) в случае победы восставших будет жаль. Как бы то ни было, но заминка в пути озийке не повредит.

— Любители одиночества как раз объединятся, чтобы подавить восставших, верно?

— Нет. Не знаю... Может быть...

— Скажи-ка, милая Ямай, откуда ты знаешь один из человечьих языков?

— Я изучаю. Интересно. Вибрала русский язик, потому что похожа структура.

— Родители не возражали?

— Что такое 'не возражали'?

— Не были против, чтобы ты изучала язык людей? Может быть, запрещали, и ты изучала его тайком?

— Нет, — засмеялась Ямай. — Отец написал письмо учёным, которие изучают человечество, чтоби они прислали русский язик...

— Прислали русский язык? Ладно, понятно. Ты живёшь с отцом?

— Да, с отцом и с мамой. У меня два старших брата, они живут сами по себе.

— В одиночестве?

— Старший с семьёй, средний один.

— Значит, озийцы живут не по одному, а семьями, так?

— Кому как нравится. Трудно найти супруга, чтобы жить вместе всю жизнь. Многим не удаётся, и они всю жизнь живут одни.

— Почему? Разве озийцы не меняют супругов?

— Как это?

— Понятно... Значит, ты ещё не нашла супруга? На всю жизнь? Нет? Так ты ещё совсем маленькая? — засмеялся я.

— Я взрослая! — сердито ответила Ямай.

— Ясно...

— А ты взрослий?

— О, да, вполне. У меня трое детей.

Ямай дёрнула ухом и отрезала очередной кусочек. Я остановил её:

— Дай руку, посмотрю, какие у тебя когти.

Она протянула руку, из пяти пальцев раскрылись 'стилеты'. Мягко перехватив узкую ладонь, я убедился, что каждый 'стилет' убирается в складку кожи на пальце наподобие складного ножа, а сам состоит из трёх сочленений, которые позволяют пальцам свободно гнуться в любую сторону. Было не слишком приятно смотреть, как выгибаются пальцы озийки, и я отпустил её ладонь.

— А на ногах когти такие же? — продолжил я расспросы и опустил взгляд на её ноги.

Она стояла босиком.

-О! Ты всегда босиком или забыла обуться?

Ямай фыркнула и прижала уши. Вид у неё стал обиженный.

— На что ты обиделась? Ямай, мы разные, ты сама об этом говорила. Убери свою мерку и объясни, чем я только что тебя обидел.

— Ты не заметил.

— Что не заметил?

— Что я всегда... слово... когда не обуться.

— Босиком?

— Да.

— А что тут такого?

Глаза Ямай стали ледяными, как в первый день, когда она появилась на судне 'презренного всеядного'. Я с серьёзным лицом попросил прощения, но она всё же что-то про себя затаила. У меня возникло подозрение, что она повела себя, как земная женщина, которая каждый день рядится в новые тряпки, а единственный мужчина рядом упорно ничего не замечает.

— Когти на ногах тоже есть, — холодным тоном сказала Ямай.

Мне хотелось в знак примирения потрогать её уши. Но кто знает, как она отреагирует... с её-то когтями. Но, раз уж я начал спрашивать...

— Наши хищники, не такие разумные, конечно, как ты, и не такие красивые, тоже с когтями. А ещё они умеют рычать.

— Ричать, — повторила Ямай.

Столовая содрогнулась от роскошного львиного рыка. Переборки задребезжали, зазвенели бра из лисьенских камушков. Вилка выпала из моих пальцев.

Прокашлявшись, я поднял вилку и произнёс:

— Ну что ж. Неплохо. Люди предпочитают петь.

— Петь — это что?

Я напел что-то простенькое.

— Понял! Поняла. Это пение. Моя мама — певица.

— Вот как? А отец?

— А отец конструктор. Он создает новие модели... летать...

— Летательных аппаратов? Значит, кое-что вы всё-таки умеете делать. А я-то было решил, что труд вы презираете.

— Труд умом — для хищников. Руками — для травоядних.

— А ты сама петь умеешь? Как мама?

— Да, я тоже буду певицей.

— Спой, пожалуйста, для меня!

По её виду я понял, что петь вот так запросто — не для хищников. Взгляд был слишком уж презрительным.

— Разве я заслужил такой взгляд, Ямай? — с укором спросил я, не обидевшись. — Пойдем ко мне в каюту, я дам тебе кое-что послушать.

В каюте я, подумав, поставил Генделя. Она слушала молча, склонив голову и навострив уши, и за пятнадцать минут не сделала ни одного движения. Потом молча ушла к себе.

Я, забывшись, проводил её взглядом. Одёрнул себя: её фигура только похожа на женскую, и на этом сходство заканчивается!

Находиться в каюте одному было невыносимо, и я перебрался в ходовую. Завтра 'Белая луна' войдёт в зону влияния Лит-Латая, и я, наконец, услышу человеческий голос. И поговорю с Тоней, а может быть, и с кем-нибудь из детей. К моему возвращению она всегда накрывает царский стол. Готовит сама. И детей не переслушаешь, тарахтят наперебой, что сыны, что дочка. До царского стола ещё ой как далеко, ещё целый рейс с пассажирами — больше месяца! Но Тоньку перед рейсом я заполучу обязательно.

На следующий рейс найму капитана и увезу семью за город. Будем жечь костёр, вдыхать дым и собирать ягоды. Сыновья будут драться за право рубить топором сухие ветки, дочка кидать камешки в ручей, а Тоня жаться ко мне и жаловаться, что замёрзла. Засуну её холодные ладони себе под расстёгнутую куртку, а Тоня прильнёт ко мне и затихнет. Обниму её, прижмусь щекой к щеке. Под толстой тканью Тониного свитера напряжётся крепкая, гибкая спина, а упругая грудь притиснется ко мне ещё плотнее. Рядом будут звенеть детские родные голосочки.

Тут я вспомнил, что у нас уже лето, а не весна, когда покидал Лит-Латай, и рассмеялся сам себе.

Старшего в школьные каникулы возьму с собой в рейс. Младшие пока ещё маленькие, пусть подрастут. Сын станет по-хозяйски расхаживать по 'Белой луне' и через неделю будет знать её, как свои пять пальцев.

Воспоминания о Тонькиной груди пришлось отгонять, иначе будет мне очередная бессонная ночь.

Я включил эфир. Понимал, что рано ещё, но вдруг?!

Эфир безмолвствовал.

На следующий день я провёл Ямай в рубку связи. Посторонним здесь делать нечего, но присутствие озийки было необходимо. Ямай бесшумно опустилась в кресло.

Я вывел 'Луну' из подпространства и невольно занервничал: а вдруг эфир снова будет молчать? Такого быть не могло, если только выйдет из строя вся навигационная аппаратура, что вряд ли возможно. Нервы у меня, однако, на поверку оказались совсем не железными...

Услышав голос диспетчера Лит-Латайского космопорта, я от радости подпрыгнул в кресле. Сообщив о своем появлении в пространстве Лит-Латая, которое произошло точно по расписанию, я доложил о присутствии на борту представителя иноземной цивилизации.

Голос диспетчера остался бесстрастным:

— Включаю видеосвязь. Вижу. Вы утверждаете, что эта женщина — представитель иноземной цивилизации?

— Именно.

— Доложу руководству космопортом. Оставайтесь на связи.

Видеосвязь была односторонней: диспетчер мог за мной наблюдать, а я его не видел. Ямай сидела смирно, но уши у неё были прижаты. Огромные зрачки закрывали почти всю радужку, несмотря на хорошее освещение. Я негромко окликнул её и ободряюще улыбнулся. Она в ответ оскалилась. Не разберёшь, улыбнулась мне или мысленно послала к чёрту.

Огни на пульте мигнули: диспетчер прервал связь, зато подключился управляющий космопортом. Деловито поздоровавшись и представившись, он заявил:

— У меня нет уверенности, что вижу не землянку в гриме. Как бы то ни было, на пассажирском транспорте 'Белая луна' объявлен карантин.

Внутренне я был готов к этому, но все ж расстроился.

— У меня стоянка всего сутки, затем я беру пассажиров и следую курсом Палладия — Марс — Лит-Латай. Не сорвёт ли карантин расписание?

— Я посвящён в ваши планы, господин Табунов. Расписание порта ни в коем случае не должно нарушиться. Если карантин по какой-либо причине растянется, пассажиров заберёт другое судно.

Только этого не хватало! А как же моя репутация?!

Управляющий словно прочитал мои мысли:

— Ваша репутация не пострадает. Вы — первый, кому довелось везти в качестве пассажира представителя внеземной цивилизации. Если это, конечно, не подлог. А теперь, господин Табунов, я вынужден доложить об инциденте в Лит-Латайский филиал Управления по обеспечению безопасности космического пространства.

Во время беседы с управляющим я немного успокоился. Как только он прервал связь, я тут же подумал о Тоне.

— Ямай, тебе, наверное, скучно здесь сидеть, — сказал я. — Можешь пока походить, где хочешь, а потом я снова тебя приглашу. Я не знаю, когда генеральный УОБа выйдет на связь: может, прямо сейчас, а может, в другой раз, когда я снова выведу 'Луну' из подпространства. Я ещё посижу здесь, подожду.

Ямай поднялась и с независимым видом прошествовала мимо, обдав прохладой богатого жёлтого сари. Мне не понравились её прижатые уши.

— Ямай, — окликнул я её. — Твое присутствие необходимо. От этого напрямую зависит, как скоро ты вернёшься домой.

Та обернулась и одарила меня взглядом, полным ненависти.

Вот и пойми их, жен... озиек. Озийцев.

В ту же минуту я о ней забыл, потому что набирал Тонин номер. Она знала день, когда я смогу дотянуться до неё, отправив сквозь пространство струну со словами — обычными, даже обыденными. И она ждала. Ахнула, увидев меня. Мы сначала замялись, потом заговорили одновременно, оба осеклись, давая возможность друг другу высказаться. А потом заговорили взахлеб. Дочка от восторга повизгивала, прыгала рядом с мамочкой и лопотала без умолку. Сынов увидеть не удалось — они пропадали в трёхдневном турпоходе. Я сказал, что везу озийца, и что управляющий космопортом объявил на 'Белой луне' карантин. То, что озиец — 'женщина', я уточнять не стал. Тоня забеспокоилась, удастся ли нам встретиться.

Не наговорились, не успели. Вклинился мощный посторонний сигнал и заглушил гражданскую линию.

— Примите мои извинения, — официальным тоном произнёс холёный мужчина с ухоженной 'шкиперской' бородой. — Я — генеральный директор Управления по обеспечению безопасности космического пространства Лит-Латая Коротаев Андрей Владимирович.

— Владелец пассажирского транспорта 'Белая луна' Табунов Юрий Викторович.

— Поступила информация, якобы на борту 'Белой луны' находится представитель озийской цивилизации.

— Верно. Сейчас я её приглашу.

— Её?

— Да, это женщина. И очень юная.

— Пожалуйста, пригласите.

По внутренней связи я позвонил в каюту старпома. К счастью, Ямай никуда не делась, отозвалась.

— Юрий Викторович, поясните, пожалуйста, как юная озийка очутилась на вашем транспорте, — продолжил беседу генеральный Лит-Латайского филиала УОБа.

Я обрисовал ситуацию. Пока рассказывал, объявилась Ямай. С плотно прижатыми ушами. Она успела переодеться в бело-голубое одеяние. Диадема на голове посверкивала голубыми камешками. Вкрадчивой походкой она скользнула на своё место, явив моему взгляду множество мелких бантиков на спине, и, гибко поведя узкими плечами, величаво опустилась в кресло. И вперила холодный немигающий взгляд в Коротаева.

Тот приподнял правую бровь.

— Это озийка?

— Совершенно верно.

— Хм-м...

— Придется пока поверить на слово. Всё ж я надеюсь, что её не подвергнут унизительному медосмотру.

— Не подвергнут. Вряд ли это поспособствует дальнейшему налаживанию отношений с озийцами. Если только эта прелестная девушка и в самом деле озийка.

Уши Ямай взметнулись вверх. 'Прелестная девушка, как же', — догадался я.

— Ямай, господин Коротаев является главой Управления, которое следит за порядком в пространстве Лит-Латая. Он обеспечит твоё возвращение на Озийих. Только надо, чтобы он увидел, что ты и в самом деле озийка.

Ямай скосила на меня жёлтый глаз.

— Ты слишком похожа на земную женщину, — добавил я. — Продемонстрируй господину Коротаеву свои великолепные когти.

Кажется, она не поняла.

— 'Продемонстируй' — значит, 'покажи'. 'Великолепные' — значит, красивые.

Ямай повела рукой и небрежным жестом развернула веер из пяти 'стилетов'. Затем глянула на меня с усмешкой, положила босую правую ногу на левое колено и развернула ещё пять ножей. Видать, гордой озийке сильно хотелось домой...

Коротаев рассмеялся и промолвил:

— Достаточно. Юная леди желает как можно скорее вернуться домой, верно?

— Верно, — снизошла до разговора Ямай.

— Вы вернётесь на Озийих очень скоро, я обещаю вам. Как ваше имя?

— Ямайсуунмахангардвсхш.

Получив твердое заверение, что её отправят на родину, Ямай потеряла интерес к разговору и ушла, очаровывая удивительной пластикой.

— Не думаю, что вы нас разыгрываете, Юрий Викторович, — произнёс Коротаев. — У человечества появился серьёзный шанс наладить отношения с озийцами. Хотя бы перекинуть к ним тонкий мостик... Вы понимаете, какая на вас лежит ответственность?

— Понимаю, — устало вздохнул я. — Андрей Владимирович, я смогу увидеться с женой перед первым рейсом 'Луны'?

— Это зависит не от меня, а от карантинных служб. Как управятся. Кстати, как вы себя чувствуете?

— Прекрасно.

— Хорошо, что прекрасно. Но кто знает, как поведут себя в вашем организме чужеродные микроорганизмы? Считайте, что вы носите в себе бомбу замедленного действия. Вы же не хотите одарить этой бомбой свою жену? Учитывая специфику происходящего, навстречу 'Белой луне' будет направлен крейсер с сотрудниками УОБа и представителями карантинных служб. Таможенники подождут, когда будет снят карантин, и примут судно в обычном режиме. Я надеюсь на благополучный исход. Юную леди, безусловно, отправим на Озийих, как она желает. Или на Беливенхр, если обстановка на Озийих окажется слишком напряжённой в связи с восстанием. Вам до Лит-Латая осталось двое суток, а значит, завтра вы уже примете наших представителей. Рекомендую каждые три часа выходить из подпространства и сообщать свои координаты. Что ещё? Догадываюсь, насколько вам сейчас непросто. Осталось продержаться совсем немного. Будьте осторожны в общении с ней.

Обговорив детали, мы попрощались. Да, мне сейчас непросто! Но совсем не потому, что на борту у меня 'чужак'. Может, нанять капитана и в первый рейс остаться дома, с семьей? Нет, нельзя! Если между карантином и отходом 'Луны' мне не удастся обнять Антонину, держаться придётся ещё очень долго.

На ужин Ямай не пришла. Обиделась на что-то, а вот на что — не понять. Не было желания выяснять отношения, и я мерно жевал рис с овощным салатом, размышляя о предстоящем рейсе и о встрече с Тоней, которая может не состояться. Я пытался смириться с этим фактом заранее. Потом, если встретиться всё же удастся, для меня это будет настоящим подарком. Жуя рис, я мечтал о сковородке жареного мяса, которого осталось совсем немного, только для плотоядной пассажирки. А она ещё и нос воротит, не идет ужинать.

Размышляя о ближайшем будущем, я засиделся на камбузе, и, когда пошёл к выходу, столкнулся с Ямай. Голод, видать, не тётка. Столкнулись мы в прямом смысле, в дверях. Ей надо было войти, мне — выйти, и мы застряли. Сквозь тонкую ткань одежды я внезапно почувствовал её крепкое горячее тело и едва сдержал желание придавить озийку ещё сильнее. Дыхание оборвалось. Она вскинула гипнотизирующий, засасывающий взгляд и попыталась протиснуться мимо. Жгучая молния пронзила меня с головы до ног, пол, казалось, провалился, а переборки поплыли куда-то вбок. Я дёрнулся с отчаянной силой и... оказался на свободе. Не успел я толком проморгаться, как Ямай метнулась из камбуза прочь, только её и видели.

Чертыхаясь и пиная по пути переборки, я побрёл в ходовую.

Сон долго не шёл, а когда Морфей, наконец, изволил меня приютить, приснилась Тонечка. Она, смеясь и заигрывая, ускользала из моих объятий. В игре с неё слетел пеньюар, потом бюстгальтер... Я начал сердиться, что поймать её никак не удаётся, а она только смеялась, уворачивалась и смотрела на меня хитрыми озийскими глазами. Вот она, трепещущая, распалённая, моя, моя! Я порвал на ней трусики и слился с ней в древнем жарком танце, не в силах понять, кто со мной — Тоня или Ямай...

Проснулся, долго ворочался. Ох, Тонечка, доберусь я до тебя!

В следующем сне мы с Ямай бежали по мокрой высокой траве, спасаясь от громадного змея. Трава путалась в ногах, цеплялась за волосы, одежда на нас промокла, а змей шуршал совсем близко, легко скользя в разнотравье, и, казалось, вот-вот настигнет. Спасались мы не вместе, я — сам по себе, Ямай — сама по себе.

Что ей-то снится, самой Ямай?..

Крейсер УОБа встретил нас даже раньше, чем я рассчитывал. От борта 'Прыткого' отвалила шлюпка и спустя пятнадцать минут состыковалась с 'Белой луной'. Я отправился к переходному тамбуру встречать гостей.

Их оказалось всего лишь двое — два человека в форме рядовых галактбезопасников. Они поочерёдно сунули мне под нос корочки сотрудников УОБа.

— А где остальные? — брякнул я.

— Карантинная служба? — уточнил один из них, с невыразительным лицом и белёсыми волосами. — Она объявится позже на отдельном катере.

— Коротаев сказал, что вы прибудете вместе на одном крейсере.

Белёсый неопрёделенно пожал плечами.

— Значит, начальство переиграло. Нам не докладывались. Озийка готова?

— Готова к чему? — неприязненно переспросил я. Мне не нравились эти двое — ни белёсый, ни громила, который до сих пор не произнёс ни звука.

— Как к чему? Вы о чем с Коротаевым договаривались? Мы её забираем и отвозим на Озийих.

— Так быстро?

— Чем быстрее, тем лучше. Начальство торопит — мол, контакты пора налаживать, а тут как раз удобный случай.

Вот и прекрасно. Я вздохнул с облегчением и повёл гостей к каюте старпома. Ямай открыла на звонок — надменная, осанистая, с ледяным взором. Безопасники бесцеремонно уставились на неё. Меня взяла досада: неужели в УОБе не обучают хорошим манерам?

— Собирайся, Ямай. Сейчас тебя повезут прямиком на Озийих, — сказал я как можно бесстрастнее.

— Прямиком?

— Это означает, что остановок не будет.

Ямай подняла сундук, который стоял у стены. Она уже была готова, только ждала. Парни пропустили её вперёд, а я остался за их широкими спинами. Внезапно меня охватило чувство потери. Вряд ли я ещё увижу её когда-нибудь... А ещё она обижена на что-то, а я так и не выяснил, на что.

— Ямай! — окликнул я.

Она оглянулась, окатила меня ненавидящим взглядом и больше не оборачивалась. Громила хотел забрать сундук, но Ямай внезапно рыкнула, прижав уши, и безопасник отшатнулся.

Я проводил гостей до переходного шлюза, всю дорогу высматривая за уобовцами её спину. Ну, вот и всё. Первая пассажирка покинула 'Белую луну'.

В правый обзорный экран ходовой я наблюдал, как челнок возвращается на 'Прыткий' — словно висит неподвижно в пространстве. Потом шлюпка исчезла из виду на фоне крейсера. Несколько минут спустя бравая корабельная команда из УОБа сделала то, что я никак не ожидал: она увела 'Прыткий' в подпространство. Моя красавица получила мощный толчок в борт — отдачу от нырка, и транспорт, поменяв направление, завертелся вокруг собственной оси. Я вылетел из кресла и больно приложился к потолку всем телом — гравитаторы положения не спасали. Обзорные экраны пошли длинными полосами. Изрыгая проклятия и кроя на чём свет стоит молодцов из УОБа, я кое-как добрался до кресла первого пилота, зафиксировал себя ремнями и ценой долгих мучений стабилизировал положение транспорта.

Чтобы я ещё хоть раз подался в космос один! Хорошо, что в рубках нет незакреплённых предметов. Подумать страшно, что было бы сейчас с пультами! Зато во всём транспорте наверняка царит полный погром.

Как алмазы, светили звезды. На 'Белой луне' воцарилась тишина, только нежно тикали ходики, подгоняя минуты. Опустошённый, я некоторое время сидел бездумно. Непонятной озийки, похожей на женщину, на судне больше не было. Теперь можно вздохнуть с облегчением, но в груди словно камень лежал. Что-то я не так сделал...

Тишина раздражала. Я прошёлся по музыкальным каналам, но музыка не понравилась, и я оставил только эфир, болтающий на всех языках мира. Ну, где карантинная служба?!

В рубку связи пришёл вызов. Коротаев! Я бегом переместился туда, торопливо отвечая на вызов.

— Доброе утро, Юрий Викторович! — приветствовал меня генеральный УОБа. — Оставайтесь на месте. Наш крейсер на подходе.

— Наконец-то, я их уже заждался. Как чувствует себя наша подопечная?

— Не понял вопроса, — нахмурился Коротаев.

Казалось, холодная змея заползла мне подвздох.

— Разве вы не держите связь со своими подчинёнными?

— Объяснитесь подробней, пожалуйста.

— Ваши люди забрали озийку двадцать минут назад.

— Мои подчинённые не получали такого приказа. Более того, они до вас ещё не добрались.

Я вскочил, но пол подо мной качнулся, и я плюхнулся обратно в кресло.

— Кто это был? — выдохнул я.

— Сейчас выясним. Крейсер подойдёт к вам через три минуты, будьте на связи, — скороговоркой ответил Коротаев и отключился.

Я уже видел крейсер на радарах. Через три минуты бортовые огни вплыли в обзорные экраны. Ярко светилось название на борту корабля: 'Адмирал Пилипас'.

— Вас приветствует кавторанг Неботко. Видим гравслед судна средних размеров. Господин Табунов, кроме вас и неопознанного транспорта, в этом районе были ещё суда?

— Нет. Он ушёл в подпространство рядом со мной.

— Видим. Оставайтесь на месте.

Крейсер визуально исчез, но остался на радарах. Я, наученный горьким опытом, пристегнулся. Корабль двинулся прочь и скоро исчез в подпространстве. 'Луна' снова получила отдачу, но не настолько сильную, как в первый раз.

Неужели я своими руками доверил Ямай пиратам?! Что теперь её ждет? Наделал дел, а теперь буду в стороне отсиживаться? Безопасники, выходит, бросились в погоню, а я, значит, стой здесь?!

Крейсер оставил чёткий гравитационный след. Я направил 'Белую луну' по следу и тоже 'нырнул'.

Скорость в подпространстве одна — пять парсек в час. Главное — задать судну направление и не вынырнуть внутри звезды или в гравитационной ловушке. Чтобы этого не случилось, существуют навигационные приборы. Судно в подпространстве тоже оставляет след, так что я не боялся вынырнуть в другом месте, минуя 'Адмирала'.

Погоня длилась долго. Через десять часов гравитаторы 'размахали' транспорт так, что я впервые познакомился с морской болезнью. Бедная девочка, ей-то каково сейчас приходится?! Гравитаторы я отключил — лучше уж невесомость, чем качка. После всех приключений придётся, видно, вставать в ремонт. Включив системы оповещения на полную громкость, я позволил себе немного подремать.

Прошло ещё пять часов, прежде чем след 'Адмирала' оборвался: крейсер вышел в обычное пространство. Я вывел 'Белую луну' и тут же обнаружил на радарах два корабля. Они находились неподалеку, дрейфуя в одном направлении. Прибыв туда, я стал свидетелем сражения: корабли обстреливали друг друга. Пространство прошивали длинные белые веретёна, летели мимо кораблей, но часть втыкалась в обшивку и разлеталась ослепительно-белым. Разобравшись, кто есть кто, я крепко пожалел, что на 'Луне' нет даже самой захудалой пушки. Вдвоём мы бы махом прижали пиратам хвост! Я кипел от бессильной злости.

Пока шёл бой, я предусмотрительно держался в стороне: близкое присутствие 'гражданина' могло сильно осложнить положение безопасников, да и не хотелось получить торпеду в борт. Скоро перестрелка окончилась. Оба корабля источали дым. На 'Прытком' орудийная башня раскалилась до красного свечения — видимо, там полыхал пожар. 'Адмирал Пилипас' пошёл на сближение. Пираты развернули крейсер к нему носом, убирая из-под обстрела стыковочный узел на корме. 'Адмирал' выпустил несколько шлюпок, которые обошли 'Прыткий' вокруг и исчезли за его громадой. 'Состыковались', — догадался я. Какого чёрта я здесь рассиживаюсь? Бросился в каюту, достал из сейфа парализатор — хоть какое-то оружие! — и побежал к шлюзам. Торопливо упаковался в лёгкий скафандр, который не сковывал движений, и понёсся в док. Выбрав челнок, я выехал на нём по рельсам в переходный тамбур. Пришлось ждать, пока кингстоны откачают воздух. Затем язык причала выдвинулся в пространство вместе с челноком, и я стартовал в сторону пиратского крейсера.

Заговорил эфир:

— Говорит кавторанг Неботко. Немедленно покиньте поле боя! Повторяю: немедленно покиньте поле боя!

Я отключил связь. С пиратского борта, невидимого для 'Адмирала', в меня выпустили одну за другой две ракеты. Я увернулся от обеих. Кровь во мне кипела до рези в глазах. Состыковавшись рядом со шлюпками УОБа, я выскользнул из люка и оказался на борту пиратского корабля. Едва дождавшись, пока переходный тамбур наполнится воздухом, я скинул с головы шлем и с парализатором в руках осторожно переступил через комингс.

Коридор был пуст. Я осторожно заглянул в ближайший иллюминатор и увидел сверху громадный док крейсера. Там дежурили люди в форме уобовцев. В топливно-двигательный отсек я решил не спускаться, добежал до трапа и поднялся на третью палубу. Там тоже было тихо и безлюдно, зато я увидел следы недавнего боя: оплавленные зарядами стены, пятна, подозрительно похожие на кровь, и какие-то обломки на полу. Обежав все коридоры, я никого не увидел. Трупы я старательно обошёл, а в помещения не стал заглядывать. На четвёртой палубе я услышал приглушенную расстоянием перестрелку. Здесь тоже были убитые. Точней, всего один. Даже краем глаза я уловил, что с ним что-то не так. Я подобрался к трупу и понял, в чём дело: бандит скончался не от огнестрельных ран. Его зарезали, причём жестоко, исполосовали ножом лицо, грудь и живот. Подавив рвотный рефлекс, я отступил от трупа и метнул настороженный взгляд по сторонам.

А ведь это она... Безопасники оставляют другие раны. А у неё когти — двадцать превосходных ножей.

Идти в сторону перестрелки не хотелось. Моя задача — найти Ямай, а не ввязываться в бои, где меня, почти безоружного, бандиты подстрелят без лишних разговоров. Найти Ямай, если она ещё жива.

В коридоре я наткнулся ещё на один труп с перерезанной шеей. Руки у него... искусаны, что ли? Значит, я иду по верному следу. За поворотом послышался шум. Я приоткрыл первую попавшуюся дверь и юркнул туда. Мимо прошли два безопасника, силой волоча бандита со связанными за спиной руками. Тот хрипел, злобно дёргался и сыпал проклятиями. Если безопасники меня обнаружат, а я откажусь 'покинуть поле боя', меня наверняка отволокут в шлюпку точно таким же способом.

Как бы ни был я осторожен, на бандита всё ж наткнулся неожиданно. Он выстрелил в меня из-за приоткрытой двери. Я ответил из парализатора, но безрезультатно. На выстрелы объявились двое безопасников. 'Ну, всё, кончилась моя самодеятельность', — решил я. Меня махом ткнули в стену лицом, отобрав энергомет.

— Я — владелец 'Белой луны', — заявил я.

— И, конечно, будешь жаловаться, — едким тоном ответил один из уобовцев. — Пшёл отсюда!

Я бы пошёл, но бандит за дверью перегораживал дорогу, а возвращаться к челноку я не собирался. А может, Ямай уже нашли?

— Озийка нашлась? — спросил я у спины безопасника.

— Ты ещё здесь? — рыкнул тот. — Иди отсюда!

— Нет, — бросил через плечо второй уобовец, отвечая на мой вопрос.

Я на всякий случай отодвинулся, прикидывая, как бы половчее подобрать парализатор. Но увы — моё оружие уобовцы швырнули под дверь, чтобы бандит не мог её задвинуть. Тот попытался выдернуть парализатор, и на этом попался. Дверь получила пинок с ребра и с грохотом влетела в паз, а безопасники повалили бандита на пол. Пробегая мимо помещения, я успел увидеть, как они скручивают негодяю за спиной руки, а тот извивается под ботинками с гравлипучками на подошвах.

Покружив по коридорам, я услышал неясный шум и пошёл на него. Не похоже, чтобы там воевали. Вскоре я отыскал источник шума. Рядом с лифтом толпилось несколько уобовцев, похожих на стаю хищников, загнавших добычу, один из них держал наготове развёрнутое одеяло. 'Одеяло! Они пытаются поймать Ямай!' — понял я и осторожными перебежками подобрался ближе. Из лифта послышалось злое шипение.

Меня услышали и обернулись.

— Я не бандит, — крикнул я на всякий случай и поднял руки.

— Какого чёрта? — рявкнул один из безопасников.

За его спиной я увидел Ямай. Она сидела в лифте, забившись в угол. Все двадцать 'стилетов' были наготове, голова ощетинилась иглами. Безопасник с одеялом попробовал сунуться в лифт, был встречен львиным рыком и отпрянул.

— Придётся усыплять, — озабоченно произнёс кто-то из безопасников.

— Какого чёрта ты здесь делаешь? — повторил вопрос уобовец, повернувшись ко мне.

— Не надо её усыплять, — крикнул я. — Ямай!

Она не услышала, продолжала делать ложные броски на людей и шипеть. Внезапно я вспомнил её полное имя:

— Ямайсуунмахангардвсхш!

Ямай стрелой проскочила между безопасниками и повисла на мне, обхватив меня руками и ногами и прильнув трясущимся телом. И страшно завыла. Я выставил вперёд обе ладони, предотвращая атаку уобовцев:

— Всё, всё! Всё хорошо.

От её воя кровь стыла в жилах. Иглы она спрятала, и я, придерживая снизу её тело, погладил по голове:

— Всё хорошо, Ямай, это я, Юра.

Вой оборвался.

— Куда? — спросил я уобовца, которого посчитал руководителем группы.

По его знаку меня со всех сторон обступили четверо безопасников, в том числе он сам, и мы зашли в лифт.

Выходя из лифта, я уловил за ближайшим углом движение и с Ямай на руках крутнулся на сто восемьдесят градусов, подставляя под выстрел спину. Выстрел бандита прозвучал одновременно с выстрелами уобовцев. Прикрыть озийку я не успел, заряд достался ей, а не мне. Кровь брызнула фонтаном, а тело Ямай судорожно дернулось и обмякло.

— Ямай! — вскрикнул я.

Часть группы уже скрылась за злополучным поворотом, остальные быстро развернули тент, забрали у меня тело Ямай, положили на тент и понесли к переходному тамбуру, мимо товарищей, которые деловито выкручивали руки бандиту. Тот не сопротивлялся, зато проводил Ямай таким взглядом, что мне захотелось пнуть его в лицо. Я бы так и сделал, не будь он уже 'спеленатым'.

Подойти к Ямай мне не дали. Её оперативно погрузили в одну из шлюпок, из которых, в отличие от челнока, не надо откачивать воздух. А мне пришлось отчаливать с 'Прыткого' на своей скромной лодчонке, упаковавшись в шлем.

Ступив на 'Луну', я убедился, что на транспорте уже работает карантинная команда. Деловитые ребята в скафандрах с характерными эмблемами нежно подхватили меня под белы руки и заперли в каюте капитана. Держали взаперти недолго, пять часов. А так как оба крейсера проследовали прямиком в космопорт — уобовское и отбитое у пиратов, то, задав 'Луне' курс, я бегом ринулся на камбуз: гостей не следует держать голодными. Со мной по-прежнему не церемонились: сразу после обеда врач заполучил мою персону на медосмотр, благо 'Белая луна', как и любое другое пассажирское судно, располагало внушительным медицинским блоком. Пломбы со всех дверей ещё раньше сорвали карантинники. Результаты медосмотра я отослал в медцентр — код предоставил врач. Моя кровь оказалась чиста. Врач объяснил: если что и попало чужеродное, иммунная система с успехом справилась. Я впервые забеспокоился о том, справится ли озийский иммунитет с моими 'микрожителями'? На мой вопрос врач лишь развёл руками.

Выведя судно из подпространства неподалёку от Лит-Латая, я побеседовал с генеральным УОБа.

— Вам посчастливилось познакомиться с бандой Репьёва, — сообщил Коротаев то, что я уже знал от карантинников. — Крейсер 'Прыткий' стоит на вооружении УОБа. Часть команды сговорилась и угнала корабль, высадив несогласных в шлюпке в глубоком космосе. Наших людей нашли только чудом.

— 'Прыткий' вроде не наш.

— Не наш. Он приписан к Палладии. Мы перегоним его на военный судостроительный завод Земли, где он отремонтируется и вернётся под флаг УОБа.

— Зачем они похитили Ямай? И как узнали?

— Обычно, как. Слушали эфир, решили затребовать выкуп. Только вот удрать не успели. В ходе переговоров стало ясно, что бандиты упустили на корабле заложницу, и тогда было решено атаковать.

— Много погибло?

— Среди безопасников погибших нет. Четверо пиратов погибло в перестрелках, да ещё троих уничтожила озийка. Леди, оказывается, шутить не любит.

— У неё не было другого выхода. На ней вся одежда была в клочья разодрана! Уж она-то не стала ждать, что с ней сделают пираты. Она жива?

— Жива. Сейчас она находится в медблоке 'Адмирала', а по прибытии на Лит-Латай немедленно будет доставлена в столичный медицинский центр. Мы уже отправили сообщение на Озийих, наверняка оттуда понадобится врачебная помощь. Вас на Лит-Латае ждет медосмотр, результаты будут переданы лечащему врачу озийки.

Когда 'Белая луна' встала на орбитальный якорь Лит-Латая, карантин был снят, а меня, не спрашивая согласия, карантинники увезли в свой собственный медцентр для более тщательного осмотра. Пришлось набраться терпения. Я не протестовал, опасаясь притащить домой неведомую заразу. В медцентре я выспался, казалось, на сто лет вперёд.

Наконец меня поздравили с отменным здоровьем и отпустили восвояси. Я взял на стоянке флаер-такси и полетел домой.

Лит-Латай — планета с одним-единственным городом, который и есть административный центр, а вокруг него разбросаны сотни посёлков. В одном из таких посёлков и жила моя семья. По пути я позвонил Тоне, она тут же отпросилась с работы, забрала с детсада младшую и приехала домой. Хотела меня обнять, но дочка опередила, запрыгнула с писком ко мне на шею. Тоня обняла уже нас обоих. Ну, вот я и дома! Я и радовался дочке, и досадовал, что любовь плотскую придётся отложить до ночи.

Сыны пришли позже, когда окончились занятия в секциях. Старший, двенадцатилетний пацан, увидев меня, попытался сохранить солидный вид, да ничего у него не вышло.

Я вышел на связь с артелью и узнал, что 'Белую луну' заменили, а мой рейс придётся обождать две недели. Меня это устраивало, потому что я собирался поставить красавицу в ремонт. За это время её как раз приведут в порядок. Придётся брать новый кредит, вот это плохо.

Дома я успокоился. Свозил, как и собирался, семью на природу, и даже не раз. Ежедневно наводил справки, как продвигается ремонт 'Белой луны'. Возился с детьми. Отдыхал, занимался на тренажёрах, смотрел новости.

Почти в каждом выпуске сообщалось о том, как идут переговоры с Озийихом и о состоянии Ямай. Собственно, переговоры почти не шли, хотя озийцы отправили на Лит-Латай судно за своей соотечественницей. А состояние Ямай не менялось — как было 'стабильно тяжелым', так и оставалось. Последнее меня волновало гораздо больше, чем контакты с иноземным разумом. Видно, я уже наконтактировался. Скупые сводки меня не устраивали, и я решил проведать Ямай в больнице. Неужели мне запретят побеседовать с ней, ведь я первый, кто вступил в этот самый пресловутый контакт? Мне позарез необходимо было с ней поговорить.

Меня принял сам главврач медицинского центра. На угощение он предложил чашку крепкого зелёного чая без сахара и сушки с маком.

— Стабильно тяжелое, — повторил он то, что я ежедневно слышал в новостях.

— Она в сознании?

— Нет. Её жизнь поддерживает система жизнеобеспечения. Время от времени она приходит в сознание, но ненадолго.

— Она говорила что-нибудь?

— Лопотала что-то на своём... Сложно сказать, бредила или говорила здраво. Организм нечеловеческий, вот в чём сложность.

Я вертел в пальцах сушку. Слова врача мне, мягко говоря, не нравились.

— Вы сможете поставить её на ноги?

Врач посмотрел в окно долгим взглядом.

— Мы с самого начала запросили помощь на Озийих. Однако складывается впечатление, что медицина там в зачаточном состоянии.

— Почему?

— Да потому что в ответ её папаша понёс несусветную чушь. — Сказал, что Ямай нужен не врач, а близкий человек. И что он сам прилетит сюда — этого, мол, достаточно.

— Ерунда какая-то.

— Вот именно. Я наводил справки: на судне, которое они сюда отправили, даже судовой врач отсутствует.

Я раскрошил в пальцах сушку и взял следующую.

— Я могу её увидеть?

— Вы никак не можете её увидеть. Более того, палата находится под охраной. Охрану поставил не я, а УОБ. Вот так-то. Даже не будь охраны, я бы всё равно вас туда не пустил.

Я попытался его уговорить — бесполезно. Максимум, на что удалось уломать врача — показать палату реанимации, где она находится.

Рядом с дверями скучали два безопасника, я узнал их по форменной одежде. Они не пустили меня к прозрачной двери, никакие уговоры не помогли. Не драться же с ними, в самом деле...

Покинув больничный корпус ни с чем, я задрал голову и оглядел здание. Восемь этажей, палата располагается на четвёртом. Не так уж и высоко. Вычислив крыло, в котором держали Ямай, я обошёл корпус и высчитал окно. Здесь охрану не поставили. Воровато оглянулся. Люди вокруг были, но немного: вдали за деревьями прогуливались пациенты, да ещё кто-то сидел на лавочке. Рядом с крылом располагался уютный дворик, окружённый симпатичной металлической оградой. Калитка была заперта.

Эй, что это я удумал?!

Во флаере по пути домой я размышлял о том, что увидеть Ямай всё-таки необходимо. Невысказанное жгло меня и требовало выхода. Почему она обиделась? Может, её тоже мучает недосказанность? Хотя нет, ей сейчас совсем не до того... Но врач сказал, что она временами приходит в себя. Я опасался, что она умрёт, так и не разобравшись во всём, не простив меня. Ещё больше боялся, что она просто умрёт. А ещё я понимал, что завёлся и уже не успокоюсь.

Дома я взял кое-какие инструменты и вызвал флаер-такси, чтобы не 'светить' собственную машину. Медицинский центр утопал в тишине, приголубленный вечером, но уличное освещение ещё не зажигалось. Море зелени обнимало бело-бежевые строения лечебного комплекса, прятало в тенистой глубине упругие пластиковые тропинки и резные скамеечки. Под шатром деревьев было тихо, свежо и, главное, почти безлюдно.

К корпусу, где лежала Ямай, я подошел с торца, чтобы не привлекать к себе слишком уж пристального внимания. Пришлось подождать, пока из дворика не уйдут люди — персонал больницы. Когда они, наконец, зашли в здание с чёрного хода, я перебрался через ограду. Не хотелось думать, что за мной могут наблюдать из окон.

Я полез по стене к нужному окну, цепляясь за небольшие выступы в виде кирпичиков, служивших украшением. Добравшись до четвёртого этажа, осторожно заглянул в окно. И увидел Ямай, парящую в прозрачной капсуле гравиложа. Голову скрывал мягкий на вид колпак с проводами, к телу тоже крепились провода — с помощью липучек. Рядом с гравиложем стояла врач или медсестра, проверяла показания приборов. Через минуту она ушла.

Кроме Ямай, в палате больше никого не было. Я оглядел сверху пустой больничный дворик, вскрыл окно припасенными инструментами и перелез через подоконник. В нос ударил запах медикаментов, смешанный с ионизированным воздухом. Похоже, я бездумно нарушил стерильность палаты, но отступать уже было поздно.

Сначала она показалась мне мёртвой. Нижнюю половину лица скрывала маска. Закрытые глаза ввалились, глазницы потемнели, а кожа пугала неестественной белизной. От гравиложа и колпака к сложной аппаратуре тянулись провода и тонкие шланги. Жизнь Ямай поддерживали искусственное дыхание и кровообращение. Если аппаратуру отключить, она сразу погибнет. Помнится, врач не ответил на вопрос, сможет ли её вылечить. А я, болван безмозглый, надеялся на беседу!

От острой, щемящей жалости перехватило горло. Я подошёл к гравиложу и склонился над озийкой. Скорбно прикрытые фиолетовые веки оставались неподвижными.

— Ямай, — прошептал я.

Я вовсе не ждал, что она оживет, но она ожила. Глаза открылись, жутковатый блуждающий взгляд остановился на мне. Внезапно Ямай рванулась вперёд всем телом, обрывая провода и шланги. Колпак и маска слетели. Взмахом руки озийка открыла капсулу. Я не успел отшатнуться, как Ямай, глотнув воздуха и закашлявшись, обхватила мне шею, приникла ко мне, и её тело полностью погрузилось в моё.

Испуганный, изумленный, я отпрыгнул от пустой капсулы на другой конец палаты. Из шлангов вытекала красная жидкость. Кровь, что ли? Я огляделся, но в палате никого не было. Ямай исчезла. Попискивание приборов превратилось в монотонный писк. Уже в окне я услышал за дверью топот множества бегущих ног и поспешил вылезти наружу. Я спустился вниз с завидной скоростью, и только на земле понял причину сильного физического неудобства: оказывается, я заметно прибавил в весе. Тяжело приземлившись, я разбил ладони и локти. Удивляться было некогда.

— Стоять! — проревели из окна охранники.

Через ограду я не полез, слишком отяжелел, вместо этого побежал прямо в корпус больницы с чёрного хода. Охранники из окна не могли видеть, куда я делся. Пройдя здание поперёк, я, как ни в чём не бывало, вышел с парадного хода и умеренным шагом направился к воротам, где меня ожидал флаер-такси. Уже садясь за джойстик, я увидел, как за деревьями в сумерках замелькали неясные фигуры. 'Эти, никак, по мою душу', — подумал я с беспокойством и поднялся в воздух.

Возвращаться домой было нельзя. В соседнем посёлке жил мой друг-одноклассник, можно пока укрыться у него и обдумать, что делать дальше. Может, и друг какую-никакую идейку подбросит. Несомненно, придётся сдаться властям, но очень уж не хотелось, чтобы при аресте мне намяли бока. На 'Прытком' успел насмотреться, как это делается.

Удалившись от города, я задал флаеру программу возвращения, а сам пошёл пешком через поля и перелески, удивляясь необъяснимой прибавке в весе. Существенной прибавке! Когда совсем стемнело, я устроился на ночлег прямо в траве на окраине сельского пастбища. Невдалеке на фоне звёздного неба выделялись силуэты пасущихся лошадей. Голодный, измотанный, с истёртыми ногами, я лежал на спине и равнодушно смотрел, как по небу то и дело чиркают спутники. Мерцали звезды, непривычно блёклые и редкие. Почти над головой неподвижно зависла белая метёлка далёкой кометы, да иногда вальяжно проплывали разноцветные огни невидимого в чёрном небе аэробуса. Где-то не слишком далеко шелестела автострада.

Наверняка поднялась страшная шумиха, а меня объявили в розыск. Тоню теперь замучают допросами, будто без этого нельзя обойтись. Беспрерывно подступавшая паника не давала уснуть, бороться с ней оказалось непросто. Я не имел ни малейшего представления, что скажу парням из УОБа или блюстителям правопорядка — кому посчастливится первому меня изловить. Вот ведь незадача — если поразмыслить, к другу мне тоже теперь нельзя, соучастником станет! Но ведь я никакого преступления не совершал! Влез, как пацан, в окно больничной палаты, так и что с того? И похитил представителя иноземного разума. По всему выходит, что похитил. Куда на самом деле исчезла Ямай? Я и сам ничего не понимал. Кто поверит моим россказням, если я сам себе не верю?

Звонко стрекотали ночные насекомые, с поля доносилось мирное конское ржание. А я не мог уснуть от усталости, от необычной тяжести в теле, от назойливых мыслей. Как бы мне отодвинуть их, чтобы выспаться и обдумать всё с утра, 'на свежую голову'?

Стрёкот насекомых примолк. Чей-то силуэт заслонил звезды. Быстро же меня выследили! Я было дёрнулся, но незнакомец с поразительной ловкостью вцепился мне в правое запястье, будто видел его в темноте, больно крутанул, рывком поднял меня на ноги и куда-то поволок. Я отчаянно вырывался, но противник оказался тяжёлым и жилистым. Рядом маячил второй, он даже не пытался помочь товарищу.

Меня заволокли в большой флаер с потушенными огнями. Внутри горел приглушённый свет. Машина сразу взлетела, отчего меня буквально припечатало к палубе. Флаер провалился в воздушную яму, я невольно издал утробный звук и снова попытался выкрутиться из цепких рук. И увидел прямо перед собой морду озийца. Затравленно оглядевшись, я убедился, что, кроме озийцев, в салоне никого больше не было. Да и флаер оказался не флаером, а крупным летательным аппаратом, в котором я безошибочно угадал космическую шлюпку, пусть даже и созданную нечеловеческими руками.

Бороться с озийцем, будучи безоружным — дело заведомо провальное, даже если он мельче, чем ты сам. Поэтому я перестал вырываться. Противник ослабил хватку, но продолжал удерживать, выкрутив руки за спиной. Подошёл второй озиец, и я сжался, безуспешно пытаясь прикрыть живот.

В лапе второго была раскрытая тетрадь.

— Ямайсуунмахангардвсхш, — чётко произнёс он.

Я замер и хрипло спросил:

— Что вам от меня нужно?

— Ямай. Здесь, — озиец обвёл мне пальцем грудь и живот. Что означает этот недвусмысленный жест, эти слова? Хочет меня прирезать? Будь он человеком, он бы выпустил ког... вытащил нож. Я отшатнулся, насколько позволяла хватка соперника, и покрылся липкой испариной. Озиец между тем листал тетрадь.

— Ямай внутри. Внутри.

— Во мне? Внутри меня?

— Да.

На меня смотрели светло-жёлтые ледяные глаза, лишённые всяких эмоций, заполненные чёрными зрачками — глаза умного хищного животного.

— Ты зарежешь меня, чтобы она вышла наружу?

Уши озийца шевельнулись. Не понял, что ли, что я спросил?

— Ты убить меня, а Ямай выходить, — раздельно сказал я.

— Нет. Ямай выходить сам.

От страха я с трудом вникал в смысл сказанного. Озиец зашелестел хрустящими листами. Что он там видит в полумраке?

— Ты лететь Озийих.

— Что? Какой Озийих?! — взвыл я и рванулся, но меня крепко держали.

Озиец счёл беседу законченной и закрыл тетрадь. Я огляделся в поисках выхода. Озиец, который меня держал, вытащил верёвку. Только этого не хватало!

— Я согласен. Я согласен лететь на Озийих. Не надо меня вязать.

Сказав это, я расслабился. И, как ни странно, меня отпустили. Я стал растирать затёкшие запястья, довольный хотя бы тем, что не придётся маяться с завязанными руками. Выглянул в иллюминатор. Шлюпка летела на бреющем полёте, едва не касаясь верхушек деревьев, чернеющих внизу. 'Хотят отлететь подальше от космопорта, чтобы в случае чего оторваться от погони', — подумал я. Лес внизу кончился, потянулась полоса тумана, под которым явно скрывалась вода. Край здесь озёрный, я хорошо знал его с детства. Оторвавшись от иллюминатора, я осторожно стал осматриваться в иноземной шлюпке. Люк в озийском судёнышке открывался просто, допотопными рычагами с несложным механизмом. Лететь туда, где сейчас восстание? Шли бы вы в баню, господа эксплуататоры!

Я метнулся к люку, рванул рычаг и бросился в проём. Вскрикнул от острой боли в лодыжке: кто-то успел полоснуть когтями ногу. Видать, задержать хотели.

Полёт длился, наверное, всю жизнь. Когда я влетел в туман, то не удержался, заорал от страха. Поэтому в воду вошёл без капли воздуха в легких и сильно отбил бок. Я отчаянно заработал руками и ногами, торопясь всплыть.

Всплывал тоже невыносимо долго, успел хлебнуть воды, пока, наконец, не вырвался из водного плена. С хрипом втянул в себя вожделенный воздух, закашлялся, и принялся жадно дышать. Голова кружилась, острой болью резало поцарапанную ногу, ещё сильней болел отбитый бок. Первое, что я услышал — приближающийся звук невидимой шлюпки, характерное 'так-так-так', довольно тихое. Видно, на поле я всё-таки задремал, раз прослушал его. Над водой стоял туман, берегов из-за него видно не было. А ещё я обнаружил, что держаться на воде стало сложно — сказывался увеличенный вес тела.

С какой же стороны берег?

На шлюпке зажгли прожектор или что там у озийцев вместо него, в туман упёрся широкий луч. Вряд ли они что-нибудь разберут в тумане, но луч, скользящий совсем недалеко, сильно меня нервировал. Я рассудил, что озёра здесь небольшие, и в какую бы сторону я ни поплыл, до берега как-нибудь доберусь. И я поплыл. Луч накрывал меня дважды, но следовал дальше, не останавливаясь.

До берега я доплыл нескоро, вконец выдохся и долго лежал в траве на берегу, отдыхая. Шлюпка к тому времени погасила прожектор и куда-то убралась.

Я заполз выше на берег и уснул.

Проснулся я оттого, что сильно замёрз. Светало. Разжечь бы костёр, но это было рискованно. Кошмарно хотелось есть. Ну, и куда теперь? По-хорошему, надо прекратить пороть горячку и сдаться в руки полиции или УОБа. Правда, за россказни могут запросто сдать в психушку, только пусть сначала поставят на весы и объяснят, почему крупный, но поджарый человек весит полтора центнера или около того.

Бежать и прятаться от всего мира невозможно, да и смысла нет. Всё равно найдут. К тому же я не знал, в каком качестве числюсь теперь в правоохранительных органах. Появилась надежда, что мои соотечественники разберутся во всём, да и вины за собой я не чувствовал. Со слов озийца выходило, будто Ямай теперь во мне, и это подтверждал гротескно возросший вес. Кто бы ещё объяснил, как такое возможно! Вряд ли удастся избежать медосмотров, которые я на дух не переносил и ещё не забыл последнего. А может, и посадят, и тогда — прощай космос.

Перебрав все возможные варианты, я набрал домашний номер.

Едва заслышав мой голос, Тоня закричала:

— Юра, ты где? Тебя все ищут! Куда ты запропастился? Что случилось?

— Я на озёрах, где-то на юго-западе от Лит-Латая. Всё в порядке. Кто меня ищет, Тоня?

— Да все! Из артели, с медцентра, уобовцы, вечером полиция приходила, протокол составила. Юра, ты там ничего не натворил? Я спрашивала, в чём тебя обвиняют, мне сказали, что пока ни в чём, просто нужно задать несколько вопросов. Юра, что случилось?

— Ничего особенного, Тонь. Ты можешь забрать меня отсюда? Встретимся, и я всё тебе расскажу.

— Сейчас прилечу. Как ты там, здоров ли?

— Да всё нормально, Тонь. Голодный только, как стая волков. Прихвати там перекусить чего-нибудь.

Я оставил на телефоне ориентирующий сигнал, связавший нас с Тоней, словно ниточка. По этой ниточке она меня отыщет. Потом осмотрел царапины на лодыжке. Полосы хоть куда, глубокие, болезненные. На следы от когтей не похожи: будто ножом полоснули трижды. Потом задрал рубашку и оглядел отбитый водой бок. Ничего особенного, только болит.

Порыскал в округе, нашёл съедобную ягоду, дикий лук, забросил в рот гусеницу. Больше поживиться было нечем.

Вместо Тониного флаера на сигнал явилась озийская шлюпка. Едва её завидев, я сиганул в лес. На бегу отключил сигнал, чтобы Тоня не нашла это место. Я тяжело бухал ногами по лесной подстилке, хромал, перелезал через валежник, часто запинался и падал. Ох, Ямай, тяжело с тобой бегать, да ещё с пораненной ногой...

Очень скоро я услышал погоню. Несколько человек — нет, озийцев — обходили меня с двух сторон, забирая в клещи. Челюсти погони сжались, я оказался в западне и остановился, прижавшись спиной к стволу дерева. Лёгкие горели, во рту стоял привкус крови. Ко мне медленно подходил озиец, вытянув вперёд раскрытые ладони.

— Ямай, — с трудом проговорил он. — Нужно дом, Озийих. Она выйдет. Ты хранить Ямай. Нужно Озийих.

Загнали таки! Не хочу я лететь на Озийх! У меня семья, у меня первый рейс на носу! У меня лицензия на перевозку пассажиров и невыплаченные кредиты. У меня красавица завтра сойдет со стапелей ремонтного цеха!

— Свет клином сошёлся на Озийихе, что ли? — выкрикнул я. — Выйдет Ямай и здесь, что ей сделается!

И тут я подумал: а каким, собственно, боком она из меня выйдет? Тысяча чертей, куда ж мне деваться?!!

Озиец вытащил тетрадь и протянул мне:

— Это Ямай.

В каком-то затмении, запалённо дыша, я принял тетрадь из его рук и раскрыл. Страницы были исписаны мелкой угловатой вязью.

— Ямай, русский язик. Ямай изучать русский язик.

Тетрадь Ямай? Её почерк? Я поднял взгляд на озийца и спросил:

— Кто ты?

— Отец Ямай.

Это было неожиданно. Я осторожно вернул тетрадь.

— Ты должен беречь Ямай. Ты должен знать язик озий. Мы беречь тебя.

В чем-то он был прав, но я не видел причины, почему я не могу находиться на Лит-Латае.

— Но с Ямай и здесь ничего не случится! Как только она 'выйдет', её сразу отправят домой, — возразил я и повторил, чтобы меня поняли наверняка:

— Ямай отправят на Озийих. Сразу. Здесь её тоже будут беречь.

Отец Ямай с досадой фыркнул. Я почувствовал слабый укол в шею. Ноги подкосились, и я, удивляясь, упал на землю.

Я даже не понял, что какое-то время спал. Обнаружил себя лежащим на чём-то твёрдом и с изумлением оглянулся, отчего перед глазами поплыли переборки озийской шлюпки.

— Где я?

Сидящий рядом на скамье озиец положил мне на грудь знакомую тетрадь:

— Учи озий.

От перегрузки лёгкие работали с трудом. Я кое-как подтянулся к иллюминатору и убедился, что шлюпка вздымается в космос, а за ней, похоже, гонятся: за кормой, как на привязи, следовали огни. Горба Лит-Латая с этой стороны видно не было.

— Всё-таки ваша взяла, — произнёс я, не в силах смириться с происшедшим. Отсюда не удерёшь. — Я могу поговорить с женой?

Пришлось повторить дважды, чтобы озиец понял.

— Ты должен говорить. Ты всё говорить. Объяснить власти.

Я ещё и с властями должен договариваться! Обойдётесь.

— Я говорить только с женой! — упрямо заявил я.

Озиец не ответил.

В иллюминатор вползли огни большого судна, которое, зависнув на высокой орбите, тащило за собой переливчатый шлейф солнечных батарей. Озийское судно!

Едва состыковавшись, озийцы куда-то меня повели, причём в спешке. Я вертел головой, рассматривая иноземное судно изнутри. Ничего примечательного, только углов нет, всё скруглено, и освещение совсем слабое. Меня привели в небольшое помещение и усадили в неудобное кресло напротив незнакомой аппаратуры. Озиец, который ждал нас в помещении, сказал на разборчивом английском:

— Мы говорили с директором УОБ, объяснили ситуацию. Он хочет говорить и видеть вас.

У них есть видеосвязь, неплохо. Пространство напротив осветилось, и я увидел генерального директора УОБа.

Коротаев явно ждал связи.

— Как вы себя чувствуете, Юрий Викторович? — с тревогой спросил он, едва меня завидев. Даже не поздоровался.

— Нормально, — буркнул я. — Есть возможность вытащить меня отсюда?

— Честно нормально? — усмехнулся генеральный. — Мы обязательно вызволим вас из этой передряги. Обязательно. Расскажите вкратце, что произошло.

В нескольких словах я рассказал о последних событиях.

— Они настаивают, что я должен лететь на Озийих и применили силу. Я протестую!

— Протест принят. Юрий Викторович, у меня к вам деловое предложение. Затевать сейчас драку — значит, будут жертвы, и у меня есть серьёзные основания считать, что в этом случае вы погибнете. Озийцы официально дали обещание, что обеспечат вам все условия, необходимые для нормальной жизни. Также они обещали, что, как только примут свою соотечественницу, они позволят УОБу забрать вас с Озийих. Они по-прежнему запрещают нашим судам опускаться на планету, однако согласились на то, чтобы на орбите постоянно дежурило судно-наблюдатель, которое сможет забрать вас в любой момент.

Я медленно закипал.

— Мне очень приятно это слышать, особенно то, что вы тут обо всём между собой договорились за моей спиной, но у меня...

— Подождите, Юрий Викторович, вы даже не выслушали моё предложение. Я только что имел честь беседовать с вашей женой, и потому в курсе ваших ближайших планов. А предложение у меня такое. Со вчерашнего дня, то есть со дня, когда вы приняли озийку на 'сохранение', вы будете зачислены в штат Управления по обеспечению безопасности космического пространства Лит-Латая. Разумеется, только в том случае, если выразите своё согласие.

Вот это оборот! Если подумать, предложение не такое уж и плохое. В детстве, помнится, я мечтал работать в УОБе, и вот надо же, мечта вот-вот сбудется. Вот только слишком неожиданно.

— Вы считаете, что у меня есть другой выход?

— Я считаю, что у вас нет другого выхода, — жёстко ответил Коротаев. — Можете ни о чём не беспокоиться. Артель наняла капитана, команда подобрана, 'Белая луна' побегает пока без вас. Артель же будет гасить ваши кредиты. Ваша жена, имея троих детей, в ваше отсутствие может пользоваться пятьюдесятью процентами вашего заработка в УОБе, как предписывает закон. Оформить доверенность, чтобы она получала всё, у вас по понятным причинам нет возможности. Как видите, я сделал для вас и вашей семьи всё от меня зависящее. На Озийих вы будете нашим официальным представителем — первым, и — кто знает — может быть, в ближайшем будущем и последним. Изучайте обычаи, меню, растительный и животный мир — всё, что там увидите. Ни во что не влезайте и не поддавайтесь на провокации. Будьте осторожны, берегите себя. Ваша основная задача — вернуться домой живым и невредимым.

— Сколько времени продолжится моя ссылка?

— Не могу сказать. Озийцы не ответили на этот вопрос. Понимаю, для вас он самый главный. Но, к сожалению, ответа нет.

— Что ж, спасибо, — вздохнул я. — Постараюсь вернуться как можно скорее.

— Уж постарайтесь. Счастливого пути!

Изучать озийский язык оказалось не так уж сложно, способ построения предложений, склонение, спряжение и прочие грамматические премудрости почти не отличались от принятых в русском языке. Первым делом пришлось познакомиться с буквами — их один раз под запись дал отец Ямай. Дальше пришлось справляться самому, и помощником служила только тетрадка Ямай. Её отца я видел очень редко, и на судне, и в родовом гнезде Ясинсигов. У меня возникло подозрение, что хозяин имения избегает меня, хотя, возможно, виной тому было предпочтение озийцев жить в одиночестве. Мать Ямай я видел только издалека, в окно, когда она прогуливалась по саду.

У меня же никакой тяги к одиночеству не было и раньше, а уж сейчас — тем более. Однако общаться со мной желающих не находилось. В имении жило достаточно прислуги — травоядных существ, но те от меня шарахались, как от чумного, стоило только обратиться к ним с вопросом. 'Прямоходящие, ростом от ста до ста двадцати сантиметров, без растительности на лице, голове и руках, лица вытянутые, с хорошо развитыми челюстями, с большими глазами', — именно так я описал озийскую челядь в дневниках, которые терпеливо вёл, раз уж УОБ доверил мне миссию первопроходца на Озийих. Так же в подробностях я описал большой двухэтажный особняк, принадлежащий чете Ясинсигов, сверху донизу опутанный местным плющом, сад с множеством фруктов, которыми питалась прислуга, а заодно всё, что растёт и движется в окрестностях имения. Тетради для дневников мне принёс слуга (а может, служанка) — штук двадцать, довольно толстых. Сначала я подумал, что это чересчур много, но впоследствии пришлось объяснять испуганной прислуге, что тетради нужны ещё.

Кормили неплохо, учитывая 'всеядность' и аппетит, который возрос почти в два раза. В первый же день, когда я ступил на землю озийцев, отец Ямай отвёз меня к знахарю. Никакого осмотра в помине не было. Более того, знахарь посмотрел в мою сторону только раз — отсутствующим взглядом. Я был уязвлён таким равнодушием. Знахарь побеседовал с отцом Ямай (до сих пор не знаю, как того зовут), и только после этого меня увезли в имение.

'Небо всегда затянуто пеленой, поэтому днём сумеречно', — писал я. Жители Озийих привыкли к полумраку, яркого освещения здесь я нигде не видел. Ямай на 'Белой луне' ни разу не пожаловалась на избыток света, который наверняка резал ей глаза. А я-то думал, что она щурится, вечно чем-то недовольная.

Я посетил её комнату. Просторная и светлая, девичья 'светёлка' не содержала ничего лишнего. Стол со стулом, узкая кровать, большая шкура под ногами, книги в кожаном переплёте, прошитые вручную, в большом количестве сложенные прямо на полу. Как и весь особняк, комната выглядела ухоженной. Ощутив трепет, я вышел на цыпочках и мягко прикрыл дверь.

Я изнывал от скуки и одиночества, тосковал по Тоне и детям. Совсем рядом по высокой орбите ходило наше судно, которое может в любой момент отправить за мной шлюпку. В любой момент — после разрешения правительства Озийих, когда я освобожусь от Ямай. Мысли о близости нашего корабля и его недосягаемости точили меня, как напильник.

Хуже всего была неопределенность. Сколько ещё предстояло влачить участь изгнанника, спросить было не у кого.

Свои наблюдения и выводы я прилежно записывал в тетрадях.

Одиночество окончилось полгода спустя самым неожиданным образом. В один прекрасный день особняк наполнился мощным звериным рёвом, испускаемым множеством лужёных глоток. Удивлённый, я выглянул в окно и увидел большую толпу полулюдей-полуживотных. Эти существа с дрекольем в руках били окна и лезли через них в особняк.

Я выскочил из комнаты и добежал до хозяйских покоев. Оттуда нёсся отменный львиный рык. Через распахнутые двери я увидел мистера Ясинсига, окружённого незваными гостями. Напавшие держались от него на почтительном расстоянии, опасаясь нарваться на когти. Несколько особей лежало в крови на полу.

Меня отпихнули в сторону — мимо пробежала супруга Ясинсига с длинным стволом неведомой конструкции. Испустив длинное рычание, она отправила в толпу огненную струю. Звери с визгом бросились врассыпную и заметались по залу. Супруга отгоняла их от выхода короткими зарядами. Ясинсиг прорвался к нам, забрал оружие и сам полил пламенем покои. Потом повернулся ко мне:

— Иди к знахарю. Быстро! Спаси Ямай!

Мне казалось, будто я смотрю какой-то жуткий сон, настолько происходящее неправдоподобно выглядело. В покоях стоял страшный визг, вой и топот. Супруги закрыли двери на замок. В недрах особняка, судя по звукам, шёл погром, и чета Ясинсигов побежала на шум.

— Иди к знахарю! — крикнул через плечо хозяин, убегая.

Никакого желания оставаться в особняке у меня не было. Я помчался к выходу. Выйти не удалось: там орудовали 'гости'. Двое погнались за мной, и я ушёл от погони, вскарабкавшись на второй этаж, минуя открытую лестницу в холле. Всюду, куда бы я ни сунулся, пришельцы громили дворец Ясинсигов.

Я воспользовался единственной свободной дорогой: на крышу.

Беспрепятственно спустившись вниз по плющу, я наткнулся на нескольких 'гостей', вооружённых увесистыми дубинками. Звери бросились на меня. Я нырнул под ноги ближайшему и снизу нанёс удар головой по выступающей челюсти. Звонко лязгнули зубы. Подсекая ноги второму, я попутно крутанул ему лапу и отобрал дубинку. Взвесил в руке — неудобная. Дубинку третьего я отбил на лету и ткнул его палкой в живот, как пикой. Первый получил второй раз — с размаху по голове. Четвёртый на меня не полез, только вопил гортанно, потрясая оружием. Завидев брешь, я немедленно дал стрекача.

За мной погнались. Бегун теперь из меня неважный. Тяготение Озийих чуть слабее латайского, но это 'чуть' я перестал замечать ещё на озийском судне. Пришлось выбивать противников поодиночке. Когда меня нагоняла очередная двуногая зверюга, я притормаживал, уворачивался от разящей дубинки, бил сбоку или снизу и снова бежал.

Зверюги оставили погоню. Я бежал ещё какое-то время, потом перешёл на шаг, задыхаясь и держась за бок. Все окрестности я исходил вдоль и поперёк, так что заблудиться не опасался. К знахарю вела плотно утоптанная тропа, по которой травоядные ездили на трёхколесных велосипедах. Дорога предстояла неблизкая. В единственный визит меня возили на летательном аппарате, поэтому я весьма приблизительно представлял себе, сколько времени придётся идти. Но, раз Ясинсиг меня туда направил, опасаясь за жизнь дочери, значит, когда-нибудь доберусь.

Я предположил, что нападение на особняк вызвано новой волной восстаний или было их продолжением. Прислуга в особняке была другой породы. Я шёл по тропе и размышлял о том, как мало удалось узнать об Озийих. Ничего-то я здесь не увидел, кроме родового гнезда одного из местных эксплуататоров. Никто и не думал просвещать меня, а много ли увидишь и узнаешь, живя в изоляции на окраине цивилизованного мира? Даже отголоски восстания аукнулись здесь только полгода спустя после моего появления. По пути я осторожничал и при малейшем шорохе бросался в заросли. Прогулка утомляла. Я давно устал от веса собственного тела, и марш-бросок через лес радости не прибавил. После нападения на усадьбу я перестал сочувствовать угнетённым на Озийих, да и сама планета с самого начала вызывала отторжение, которое из-за вынужденного одиночества только усилилось. Будь я тут по турпутёвке — другое дело, я бы с интересом глазел на незнакомую живность, но сейчас она у меня в печёнках сидела.

К ночи до жилища знахаря я не добрался, пришлось из предосторожности влезть на раскидистое дерево, чтобы поспать до утра.

Проснувшись от росы, я слез с него с великим трудом: руки-ноги болели так, будто я всю ночь вручную разгружал вагоны орбитального мусоровоза. Кое-как размялся, позавтракал дикими фруктами, не наевшись ими, зато набив оскомину, наткнулся на ручей, напился ледяной воды и прополоскал рот. Лес безмолвствовал: птицы на Озийих не водились, а листьев на местных деревьях не было. Вместо них с ветвей свисала густая 'борода' разной длины и оттенков.

Я едва дотянул гудящие ноги до жилища знахаря, когда уже начал сомневаться, не сбился ли с дороги. Большой дом из связанных ветвей, с дощатой крышей, пустовал. На столе источало головокружительный запах большое блюдо с холодным печёным мясом и крупно порезанными овощами, рядом стоял кувшин. Не удержавшись, я заглянул в него и увидел молоко. И выпил его. От еды отвернулся, собрав всю волю в кулак. Есть хотелось невыносимо, но у меня не было желания ссориться с хозяином. Я прошёл в соседнюю комнату, где стояла простая деревянная кровать с мягкой периной, в изнеможении рухнул на неё, едва успев разуться, и мгновенно уснул.

Первое, что спросил знахарь, переступив порог дома — почему я не стал есть. Я удивился, кивнул на блюдо и спросил:

— Это?

— Это.

— Разве это мне?

— Здесь больше никого нет, кроме прислуги. Ешь.

Я подсел к столу и вцепился зубами в мясо.

— Вас Ясинсиг предупредил, что я приду? — спросил я с набитым ртом.

— Нет. Я ждал тебя.

Знахарь уселся напротив. Тихо, как тень, появилась служанка, подсунула ему под руку блюдо с мясом и кувшин — такой же, из которого я выпил молоко.

— Кто напал на усадьбу? — спросил я.

— Как они выглядели?

— Двуногие, рослые, с рожками, с длинными мордами, без шерсти. Речь гортанная. Одеты они в серую ткань. Вокруг тела обмотана кое-как.

— Сеявисы. Они работают на хлопке.

Слово 'хлопок' я перевёл по своему усмотрению. Местный хлопок — тоже растение, и на этом сходство оканчивается. Чем-то оно напоминает кустарник, на котором вместо листьев меж ветвей растут длинные тончайшие волокна, удивительно крепкие. Из них изготавливают нити для тканей. Сами растения показались мне отталкивающими, похожими на кусты, плотно оплетёнными грязной паутиной.

— Боком обернётся вам дармовой труд, — буркнул я недовольно.

— Дармовой труд остался в далёком прошлом.

— Вот как? Отчего же тогда сеявисы восстали? Восстание началось далеко не вчера, верно?

— Верно. В этом году случился неурожай хосола — кормовой культуры, которой питаются сеявисы. Они не голодают, но требуют именно хосол.

— Вы недоговариваете. Не может быть, чтобы волнения спровоцировала такая пустячная причина.

— Пустячная? Нехватка хосола — серьёзная причина для волнений. В нашей истории случалось всё. Было время, когда сеявисы работали с раннего утра до поздней ночи и жили в плохих условиях, когда их труд оплачивался двумя мисками хосола в день, когда их наказывали за любую провинность. Восстания были, именно они побудили нас, озийцев, оплачивать труд сеявисов деньгами, укоротить время работы, и, главное, дать им возможность выбирать, у какого хозяина работать и работать ли вообще.

— И что, работают?

— Куда им деваться? Работают.

— И у них ни разу не возникло желание самостоятельно посеять хосол и не работать на хлопке?

— Все плодородные земли принадлежат нам, озийцам. Если сеявис хочет выращивать хосол, он арендует землю. Для этого нужны деньги.

Сначала я не понял озийского слова, означающего 'деньги'. Пришлось уточнить, чтобы не сомневаться. Собственно, с чего я взял, что на Озийих отсутствуют товарно-денежные отношения, даже если я за всё это время в глаза не видел озийских денег? Возникло ощущение, будто лесной знахарь щёлкнул меня по носу.

— Ладно, понял, — примирительно буркнул я. — Значит, сеявисы взбунтовались оттого, что еда нынче не та. А то, что хосол не вырастет, даже если сгорят все господские усадьбы, они не понимают?

— Не понимают. Разум у них зачаточный. Сеявисы больше полагаются на инстинкт и на интуицию, чем на разум. Интуиция подсказывает, что хосол в неурожайный год не вырастет, но, как водится, везде находится какой-нибудь заводила, и сеявисы идут громить усадьбы. В погромах они срывают недовольство за некачественную еду.

— Я так понял, что восстания случаются каждый неурожай хосола?

— Именно так.

— И чем они заканчиваются?

— Как чем? Хозяева справляются сами. Если дело туго, выпускают на них палапасов.

— Это ещё кто?

— Палапасы работают на заводах. Тоже травоядные, но неглупые. У них с сеявисами кровная вражда. Её корни теряются в глубине веков.

— Выходит, озийцы натравливают палапасов на сеявисов? — насторожился я.

— Нет. Ты меня не слышишь. У палапасов и сеявисов вражда, — повторил знахарь.

— Разве не безнравственно использовать вражду в своих целях?

— По-твоему лучше, когда полыхают усадьбы, а сеявисы убивают озийцев?

Я замялся, но только на мгновенье.

— Неужели нельзя обойтись без восстаний? Разве нельзя, например, провести среди сеявисов разъяснительную работу, объяснить им, отчего случился неурожай, и что год придется питаться чем-то другим?

— Думаешь, что ты, всеядный, умнее хищников? — бросил знахарь презрительно. — Уже были подобные эксперименты, но у сеявисов свои авторитеты...

Слова 'эксперименты' и 'авторитеты' я угадал по смыслу. А ещё я сообразил, что озийское слово 'восстание' изначально истолковал неверно. Правильно будет 'бунт'.

— И всё же периодические бунты — это неправильно, — заявил я. — Использовать вражду разных народов в своих целях — аморально. У нас, людей, это каждый ребёнок знает.

— Юрий, у вас, людей, только одна раса. А здесь, на Озийих, и на других наших планетах двенадцать рас — разумных и с зачатками разума, таких, как сеявисы. Только мы, озийцы — хищники, остальные — травоядные. По уровню интеллекта все они стоят ниже нас. Нас, озийцев, немного, но мы, используя труд травоядных, создали мощную цивилизацию. Ты считаешь, что наша цивилизация слаборазвитая, потому что у нас нет городов, как у вас? Нам не нужны города, озийцы не любят большого скопления народа и предпочитают большие пространства. Однако наши космические корабли так же быстроходны, как и ваши. И, поверь на слово, наше оружие способно защитить наши миры от захватчиков из космоса.

Эту тираду знахарь произнес невозмутимо, будто объяснял, как варить борщ.

— Ты пытаешься обвинить нашу расу в том, — продолжал он, — что мы используем труд травоядных, а сами тысячелетия заставляете животных работать на себя.

— Но животные неразумны, у них даже зачатков разума нет, — возразил я, сообразив с досадой, что из наступления перешёл в оборону.

— Ваши животные — такие же живые существа, как разумные травоядные Озийих. Ты меня не слышал, а я говорил, что наши работники, в отличие от ваших животных, могут менять хозяина. Кроме того, озийцы не могут продать или обменять своего работника, как делаете это с животными вы, люди.

Тут он уел меня окончательно. И что я взвёлся, в самом деле? Этот мир — чужой, и не мне разбираться в местных законах, какой из них правильный, а какой нет. Какого чёрта я лезу со своими мерками туда, куда не просят? Поменяй тут что-нибудь — и, чего доброго, все травоядные от голода протянут ноги...

Только раз за время беседы знахарь удостоил меня взглядом — равнодушным, пустым, рассеянным. Как же, я ведь презренное всеядное!

— А ты не боишься, что сеявисы придут к тебе? — язвительно спросил я.

— Придут. Я — знахарь, я лечу всех, и потому трогать меня запрещено. Озийцы не станут убивать меня сознательно, а сеявисы — потому что древний инстинкт не позволяет им трогать того, кто лечит.

— А если инстинкт подведёт?

— Не подведёт.

Вот почему отец Ямай велел бежать к знахарю! Только здесь можно надёжно укрыть дочь.

— Хочешь спросить что-то ещё?

— Хочу. Два вопроса. Как тебя зовут?

— Перир. Второй вопрос?

— Когда 'выйдет' Ямай?

Знахарь поводил ладонью по столешнице. Я уже знал, что этот жест означает: озиец затрудняется с ответом.

Обречённо вздохнув, я выбрался из-за стола и без спроса пошёл в соседнюю комнату, где спал до обеда. По пути бросил через плечо:

— И нечего смотреть на меня так, будто я пустое место. На пациентов своих смотри.

И залёг на полати отсыпаться.

На следующий день я насел на Перира с вопросами, которых накопилось бессчётное множество. Тот не отмахивался, подробно отвечал на каждый. Я расспрашивал в основном о жизни на Озийих — политической системе, традициях, культуре, взаимоотношениях разумных существ и о многом другом. Я подозревал, что страшно надоел Периру, но, смертельно уставший от острого недостатка общения, не мог остановиться. Знахарь ни единым движением не намекнул, что устал от расспросов.

Он не бездельничал. Целый день напролёт к нему приходили, приезжали, прилетали захворавшие обитатели Озийих — и озийцы, и травоядные. Знахарь лечил всех — травами, массажем. Раны зашивал, вывихи вправлял, переломы фиксировал.

О том, что он почти слепой, я догадался лишь спустя несколько дней.

На четвёртый день, когда вопросы иссякли, явился мистер Ясинсиг на летательном аппарате. Он молча указал мне на сиденье сзади. Я подбоченился и вскинул подбородок.

— Нет? — сдержанно прорычал Ясинсиг.

— Я остаюсь здесь, — отчеканил я.

На хозяина дома я даже не взглянул. Чихать мне хотелось на мнение опытных эксплуататоров, я им не травоядное.

Ясинсиг сузил глаза и прижал уши. Ну, что ты со мной сделаешь, хранителем драгоценной дочки?

Перир невнятно произнёс несколько слов, значения которых я не разобрал. Ясинсиг отвернулся от меня, и они вдвоем отошли на приличное расстояние. Вот и славно. Пока вы решаете, каким способом будете крутить мне руки, чтобы не навредить Ямай, я погуляю.

Кипя от злости, я обошёл все окрестности, пока злость не выкипела, а когда вернулся обратно, аппарата Ясинсига перед домом не было. Значит, убрался ни с чем.

Перир встретил меня так, будто ничего не случилось. Я не удержался, сказал:

— Ясинсиг за три месяца двумя словами меня не удостоил. Больше я не желаю быть его гостем. По горло сыт местным гостеприимством.

— Он с тобой не разговаривает? Разве тебя это удивляет?

— У нас не принято так обращаться с гостями. Понимаю, я здесь чужой и не мне критиковать ваши порядки.

— Озийцы — гостеприимный народ.

— Меня приглашали сюда так настойчиво, что усыпили, лишь бы затащить на корабль. До сих пор никто не спросил моего мнения. Будь моя воля, я сейчас же вызвал бы шлюпку и улетел домой. Гостеприимный народ!

Я саркастически расхохотался. Знахарь спросил:

— Как же, по-твоему, должен был принять тебя отец Ямай?

— Я к нему в гости не рвался. Это его затея.

— Это необходимость.

— А я-то в чём виноват?

Перир промолчал, и это показалось мне подозрительным.

— Ну-ка, рассказывай, а то, я вижу, кое-чего не понимаю.

Перир подумал и мрачно изрёк:

— Разные у нас обычаи. У озийцев не принято трогать женщин. Только муж имеет на это право.

На миг мне показалось, будто из-под моих ног выдернули пол.

— Что за чепуху ты мелешь, Перил?! — рявкнул я. — Меня решили обвинить в том, будто я бесчестил Ямай?! На чём же основана эта ересь, позволь спросить?

Никогда в жизни я ещё не был так разозлен. Кровь бросилась в голову, в глаза. Я едва сдерживался, чтобы не схватить знахаря за грудки и не потрясти его, как следует. Чего удумали, чокнутые?!

— Иначе ты не носил бы Ямай в себе, — невозмутимо ответил Перир.

От злости я не сразу вникнул в смысл сказанного.

— Что за бред? Причём здесь это? Я вообще не понял, как она проделала этот фокус.

— Разве ты не знаешь, Юра, что влиться можно только в родного, близкого человека?

Влиться в родного, близкого человека? Память что-то пыталась мне подсказать, но ей мешала ярость.

— У нас никто ни в кого не вливается! — крикнул я.

— Потом поговорим, когда успокоишься, — заявил знахарь и пошёл на улицу, где его ждали пациенты.

Я попинал стены, а потом стал медленно остывать от бешенства. Они, значит, вливаются друг в друга, причём на это способны только люди, то есть, озийцы, которые имеют родственные связи. Но Ямай-то мне не сестра! И не жена... Стоп! Так вот почему озийцы решили, будто я её... будто мы с Ямай... Да, именно так: будто я её обесчестил. Иначе она не смогла бы 'влиться'. Но она смогла.

Теперь я душился обидой. Вышел на улицу и крикнул Периру:

— А зачем вливаться-то?

— Чтобы выжить, — ответил тот, разминая бок очередному травоядному пациенту.

Я подошёл к Периру вплотную и сказал:

— Не так важно, что вы обо мне думаете, но мне жаль Ямай. Я не знаю, как ей удалось в меня забраться. Ясинсиг с таким отношением может потерять дочь.

Я вздохнул и отошёл от знахаря. Я кошмарно устал от тяжёлого тела. Не знаю, как Ямай, но я бы с удовольствием из него ненадолго выбрался, а оно полежало бы себе в сторонке.

Перир отпустил пациента и подошёл ко мне.

— Я верю тебе, — просто сказал он.

Природа Озийих таит особое очарование, и только сейчас я его уловил. Раньше мешали предвзятый взгляд и отторжение, которое с самого первого дня я чувствовал к миру, куда меня насильно привезли. Когда Перир чуть-чуть раскрылся, сказав всего пару доверительных слов, я неожиданно для себя успокоился. Побрёл неторопливо по лесной тропе, оглядывая колышущиеся шатры 'листвы-бороды' и по-новому пробуя на вкус воздух озийского леса. Ничто здесь не резало глаз; борода пастельных цветов свисала до самой земли и спутывалась с бурой травой, вместо кустарников вверх тянулись тёмно-розовые прутья, покрытые мелкой и крупной чешуёй. Днём чешуя топорщилась, к ночи прижималась к ветвям. Меж стволов скользили призрачные тени: животные издалека рассматривали меня, а потом бесшумно растворялись в глубине леса. По пути я срывал фрукты-дички и ягоды, которые знал как съедобные. Впервые я не скучал по семье, Лит-Латаю, обиды и злость отступили. Не хватало, пожалуй, только солнечных лучей, которые пробивались бы сквозь 'бороду', но солнца местные жители никогда не видели, только белый круг в погожие дни слабо просвечивал сквозь молочную пелену высоко в небе.

Почему я раньше не ощущал такого умиротворения? Повинуясь импульсу, я шагнул в лес и тут же запутался в 'бороде'. Выбрался из неё и прошёл немного вперёд, пока не ступил на крошечную лужайку под сенью деревьев. Остановился, прислушиваясь к себе. Внутри меня что-то происходило...

От меня частично отделилось нечто призрачное, как тень, быстро обретая зримые черты. Я не испугался, принимая вершащееся таинство, как должное. Невидимая сила потянула моё лицо вперёд, отпустила, и на меня с любопытством взглянули глаза Ямай. Я хотел улыбнуться ей, но не смог, отдавая силы на её 'второе рождение'. Наши руки разлепились, постепенно отделились тела, и Ямай упёрлась руками мне в грудь. Разъединились и ноги, и озийка мягко сошла на землю.

— С возвращением, Ямай! — приветствовал я её на озийском языке.

Ямай сделала вдох, закашлялась и ответила мне севшим голосом:

— Здравствуй...

Только теперь я увидел, что она обнажена. Не колеблясь, снял с себя одежду — наподобие сари, только предназначенное для мужчин — и набросил на её плечи. Она тут же закуталась, выпростала руки и распустила когти, разминаясь. Осмотрелась, гибко потянулась всем телом и радостно улыбнулась мне.

— Дома, — выдохнула она.

Я повёл её к знахарю, ощущая неимоверную лёгкость во всём теле. Казалось, подпрыгну — и полечу. Ямай вернулась домой — значит, скоро вернусь и я.

Перир сразу осмотрел её и остался доволен. Потом вызвал Ясинсига, чтобы тот забрал дочь. Я терпеливо ждал конца осмотра, сидя на бревне около дома.

К Периру пожаловал пациент. Ямай вышла из дома, и я поднялся с бревна. Убедившись, что она в порядке, я задал один из двух вопросов, которые волновали меня больше всего:

— Как тебе удалось в меня забраться, Ямай? Ведь мы не только не родня, но даже принадлежим разным расам.

— Не знаю, Юра. Не помню... Отец подумал, наверное, что я... что мы...

— Именно так он и подумал, Ямай. Надеюсь, тебе он поверит.

Она не ответила. Ей удалось сохранить достойный вид, но нервно сцеплённые пальцы выдали её напряжение. Хорошее моё настроение пошло на убыль.

— У нас есть союзник: Перир верит, — сообщил я.

— Долго ты носил меня? — спросила Ямай.

— Сто девяносто шесть суток. Это много?

Ямай засмеялась.

— Ты говоришь по-озийски. А я даже не заметила.

Наваждение, которое случилось на 'Белой луне', исчезло, чему я был рад несказанно, и теперь я с удовольствием любовался на красивое существо. Самое время задать и второй вопрос.

— Ты больше на меня не обижаешься?

— Обижаюсь? Нет. Почему ты спросил? — искренне удивилась Ямай.

— Правда? Мне показалось, что ты здорово обиделась, там, на 'Белой луне'. И всё ждал тебя, чтобы попросить прощения.

Я сам не понял, пошутил я или нет. Ямай рассмеялась:

— Ты не знаешь, в чём виноват, а сам хочешь просить прощения?

— Ну, да. Ты же обиделась.

— Я не обиделась! У меня было плохое настроение. Твои соотечественники обращались со мной, будто я травоядное!

— С тобой никто не обращался, как с травоядной. Наоборот, хотели поскорее помочь вернуться домой. Ты всем понравилась: красивая, полная чувства собственного достоинства.

Ямай прижмурилась от удовольствия, и мне снова захотелось потрогать её округлые уши.

— Оставайся на Озийих, — предложила она. — Тут хорошо, правда? Будешь водить наши корабли.

— Как же я останусь? Меня ждёт семья на Лит-Латае. Ты забыла, что у меня трое детей?

Она заметно сникла, независимый вид сохранить не удалось. Я подошёл к ней и заглянул в глаза.

— Ямай, я буду помнить тебя. Всегда. Не огорчайся. Скоро за тобой прилетит отец. Ты вернёшься в родовое гнездо и будешь петь, как раньше. Старая усадьба наполовину сгорела, но её уже достраивают. Мне тоже надо вернуться домой, как и тебе.

Ямай отвернулась. Опять обиделась! Но она не ушла, уселась на бревно и запела чистым, высоким, переливчатым голосом.

Прислушиваюсь к шелесту дождя,

Струи с неба словно бриллиантовые.

Прислушиваюсь к шелесту — не прозвучат ли шаги

Друга, который спешит ко мне сквозь дождь

Разделить долгий вечер у моего очага,

Который не угаснет, пока друг рядом.

В небе показался знакомый летательный аппарат, отдалённо похожий на трёхколёсный мотоцикл с подвижными соплами.

— Отец! Отец! — закричала Ямай.

Едва аппарат приземлился, как она с радостным криком бросилась к отцу. Ясинсиг остановил её толчком в грудь и повелительным жестом указал на сиденье позади себя. Лицо его оставалось холодным.

Растерянность Ямай была заметна даже со спины. Закипая от бешенства, я широкими шагами приблизился к машине и запрыгнул на неё рядом с Ясинсигом. Тот ощерил клыки и вздыбил иглы на голове.

— Ты потеряешь дочь, — бросил я ему в лицо.

— Пошёл вон! — прошипел Ясинсиг.

— Когда ты уговаривал меня лететь на Озийих, ты разговаривал со мной другим тоном. Теперь я не нужен, и меня можно вышвырнуть за борт, как отработанную вещь. Твоя гордыня выросла на пустом месте: то, что для вас, озийцев, идеология, для нас всего лишь гастрономические предпочтения. Но я хочу сказать совсем другое. Ваша дочь находилась в чужом мире совсем одна, без поддержки. Она попала в беду. Вокруг — чужаки, которые отвратительно обращались с нею. Она боролась за свою жизнь, ты же об этом знаешь, неужели забыл? В критическую минуту я оказался единственным, кому она доверяла. Она просто мне доверяла! Единственному, слышишь? Твоя дочь чиста. Она могла погибнуть, ты об этом тоже забыл? Короткая же у тебя память.

Я спрыгнул на землю, и аппарат тут же взлетел. Ямай обернулась, махнула прощально рукой. Меня захлестнула обида: даже попрощаться не дал, папаша! Но ведь выслушал... Возможно, потому что хотел услышать именно это.

Перир тронул меня за плечо — оказалось, что он стоял рядом.

— Думаю, ты прав, — сказал он. — Другого объяснения нет. А теперь оставь свои обиды. Ты сделал всё, что мог. Если бы Ясинсиг не любил дочь, тебя бы здесь не было. Раз любит, значит, поверит ей. Ему нужно время для осмысления.

— Мне пора возвращаться домой, Перир. Вещей у меня нет, ношу я теперь только самого себя, до города дошагаю.

— До города пешком две недели, — заметил Перир с усмешкой. — Не торопись. Ясинсиг сообщит правительству, что его дочь вернулась, и людям разрешат прислать за тобой шлюпку.

— Ясинсиг сообщит правительству, что меня пора выпроваживать подобру-поздорову, — ухмыльнулся я. — Если, разумеется, посчитает нужным. Ладно, подождём.

Шлюпка забрала меня с Озийих в тот же день. Прежде чем отправиться на борт 'Адмирала Пилипаса', шлюпка приземлилась рядом с особняком Ясинсигов, который после пожара реставрировался и стоял в лесах. Я не видел, кто из озийцев передал моим соотечественникам тетради с записями, да это было и неважно. Важно то, что представитель УОБа вручил мне тетрадку Ямай, с которой я начинал изучать озий. Вид людей показался мне необычным — я привык к внешнему виду озийцев, но это быстро прошло.

На Лит-Латае меня ждали Тоня, дети и, конечно, 'Белая луна', готовая к новому рейсу. Первый рейс я пропустил, равно как и четыре последующих, зато шестой принадлежал мне по праву. На 'Белую луну' держался ажиотажный спрос, ведь первой пассажиркой была загадочная озийка, да и сам владелец был 'героем года'. Со мной в путешествие отправились Тоня и старший из сыновей. Младшие остались с бабушкой, утешившись обещанием, что буквально через годик...

Через годик я получил через Управление УОБа видеопакет с Озийих. Это было особенно удивительно, что отношения между людьми и озийцами не спешили налаживаться. Надменные хищники по-прежнему запрещали человеческой расе ступать на их земли, да и сами не рвались в гости. Чтобы узнать содержание посылки, пришлось наведаться в местную 'контору' УОБа. Меня встретил сам Коротаев, который предоставил вход в операторскую, где лит-латайские профессионалы переложили озийский формат на земной.

Только теперь я увидел обоих братьев Ямай, один из которых был со своей семьёй. Увидел саму Ямай, одетую в серебристо-белое сари, с прозрачной сверкающей диадемой, и обоих её родителей. Родные по очереди благодарили меня за спасение жизни любимой Ямай. Я поначалу подумал, что это — всего лишь дань вежливости. Попросил прокрутить запись ещё раз, потом ещё. Вглядывался в озийские лица, от которых отвык, и убеждался, что говорили они искренне, и никакого презрения во взглядах не было в помине.

Управление УОБа не только позволило ответить, оно на этом настаивало. Я передал семье Ясинсигов, а заодно и Периру, несколько добрых слов, а Ямай сообщил, что бережно храню её подарок — тетрадь.

Иногда она снится мне. Сны с Ямай вовсе не были тревожными, как те, первые, что снились мне на 'Белой луне'. Мы гуляли с ней по лесу Озийих, закутанному в густые пастельные 'бороды', или беседовали о чём-то, сидя на бревне и опершись спинами о стену знахарского дома. Наши беседы сон ревниво утаскивал в свой омут, и я, сколько ни старался, не мог вспомнить, о чём же мы говорили.

Что тебе самой-то снится, Ямай?