Легче пёрышка

Я скучал по ним. По жене, женщине, которую любил больше жизни. По своим двоим сыновьям, с которыми был рядом на всех стадиях взросления: соски, погремушки и грязные подгузники, книги и планшеты, конструкторы и машинки. Я пересмотрел с ними кучу мультфильмов, переиграл кучу игр, и перечитал им кучу книг. Я вырастил их и отправил во взрослую жизнь. Я был на их свадьбах и полюбил их избранниц как родных дочерей. Мы с любимой дождались первого внука и вот-вот ожидали второго. Мы были счастливой и дружной семьёй. Я не знаю, как завершилась моя жизнь. Я не знаю, умер ли своей смертью, дожив до глубокой старости, попал в аварию или подхватил неизлечимую болезнь. Тот механизм реинкарнации, что направил мою душу сюда, оказался достаточно милосердным, чтобы окончательно удалить любую память о финале, но слишком жестоким, чтобы позволить вспомнить, что я когда-то имел и потерял.

Прогнозы дяди Мило оказались слишком точны. Пятидесятилетний мужчина не может притвориться ребёнком. Я очень любил детей, обожал нянчить внуков, а значит, как мне казалось, проблем не возникнет. Ошибка. Мне не хватало искренности — я смотрел на друзей с высоты собственного опыта, как на забавных озорных малышей, одним из которых пытался притворяться. Дети могут быть прекрасными созданиями, а могут и стать мелкими злобными зверьками, ненавидящими тех, кто не такой как они. Их могут воспитывать взрослые, но то же самое, исходящее от сверстника, приводит их в ярость. Друзьям я перестал быть интересен, и они сами по себе от меня отдалились.

Настало время пойти в начальную школу — в нашей стране было обязательное начальное образование. Пусть языки, на которых я умел читать и писать в прошлом мире, сильно отличались, но это был всё тот же фонетический алфавит, и даже буквы привычно писались слева направо. В школе я стал круглым отличником, вызывая восхищение учителей и ненависть сверстников. Как показали дальнейшие события, не все конфликты можно решить словами, а в дворовой драке, в особенности двое и больше на одного, всё решает лишь телесная сила. И разница в возрасте в пару лет может быть непреодолимой пропастью. У меня был выбор, либо многие годы избегать своих обидчиков, либо сделать так, что они будут избегать меня. Я выбрал последнее, пусть и не горжусь этим. Взрослый человек, планирующий действия на несколько ходов вперёд, может доставить неприятности даже тому, кто гораздо сильнее. Взрослый человек, которого пару раз заставили есть землю, помогая ударами ног по бокам, перестаёт думать: "они же глупые дети". От меня отстали — ведь я всегда бил в ответ: больно, подло и скрытно. Друзей мне это не принесло, со мной почти не общались, лишь старые соседские приятели не игнорировали меня, пусть и держали некоторую дистанцию. И я был им за это очень благодарен.

Оказалось, что у ребёнка, которому не нужно играть со сверстниками, появляется масса свободного времени. Мне было практически нечем заняться — не было друзей, не было особых хобби, не было забот. Это меня не устраивало. Взрослому духом человеку, пусть даже и в детском теле, дееспособному и здоровому, было унизительно принимать заботу от окружающих, быть беззаботным иждивенцем. И пусть тётушка Фирца активно возражала, утверждая, что ещё один сорванец, особенно такой спокойный как я, для неё не проблема, но повиснуть безучастным грузом у неё на плечах я не мог. У меня самого когда-то было двое сыновей, я знал, какими сложными могут быть дети, а её трое лоботрясов были кем угодно, только не пай-мальчиками.

Я начал искать работу. Искать любую подработку, любой способ заработать, взять, если не деньгами, то продуктами или вещами. Как оказалось, детская рабочая сила не была нарасхват. Мне удавалось перебиваться прополкой огородов, выпасом гусей, сбором сорняков на корм домашней живности, иногда получалось подменить пастуха — тогда я управлялся с коровами или овцами. Изредка я красил заборы, помогал с уборкой в домах, лазил по деревьям собирая яблоки, в общем, делал всё то, куда можно пристроить ловкого маленького сопляка. Тётя Фирца не хотела принимать мои заработки, мне пришлось настоять. И лишь вскоре я понял, какой обузой был до того, и насколько моя работа облегчила ей жизнь.

Однажды, когда я забежал к дяде Мило передать записку от тётушки, тот ухватил меня за шиворот и тщательно расспросил о житье-бытье. Я рассказал всё без утайки — к тому времени я почти гордился своими достижениями. В ответ получил подзатыльник — для взрослого человека это было очень обидно. А затем мне достались короткая нотация и предложение постоянной работы — тут уж я готов был дать подзатыльник самому себе.

Я знал, что Марисья — одна из официанток в таверне, девушка с большими грустными глазами — выходит замуж и переезжает к мужу в соседний городок, но как-то не подумал о том, что образовалась вакансия. В моём представлении две весёлые официантки были чем-то фундаментальным, непременным атрибутом таверны "У Мило", таким же неизменным, как и усатый старик со шрамом на глазу за блестящей надраенной стойкой.

Так я стал мальчиком на побегушках в месте, которое мне стало большим домом, чем родительский дом. Кстати, ещё одну официантку дядя Мило всё же нанял — он тоже считал весёлых девчушек неизменной частью своего заведения. Я помогал поварихе на кухне, бегал по городу, доставляя еду и выпивку, отвозил на телеге обеды на шахту и лесопилку, иногда помогал официанткам — большинство посетителей были местными и были в курсе моей жизненной ситуации, поэтому оставляли неплохие чаевые (которые я, смирив гордость, с благодарностью принимал).

Несколько раз дядюшка расспрашивал о моём прошлом. Мне было нечего скрывать, я охотно отвечал на вопросы одному из самых дорогих мне людей. Мои рассказы вызывали у него восхищение. Пусть значение компьютеров, телефонов и интернета он не мог оценить в полной мере, отмахиваясь, как от глупого баловства, но автомобили, самолёты и поезда захватывали его воображение, что уж говорить о ракетах, летающих в космос и людях, ступающих на поверхность Луны или Марса. Узнав, что в прошлой жизни я закончил политехнический университет, и как инженер приблизительно знаю строение большинства устройств своего мира, он пришёл в бурный восторг. Мило признал, что знания прошлой жизни иногда всё-таки могут быть полезными, однако посоветовал мне помалкивать, и не рассказывать о них никому. Впрочем, это и так было моим намерением — приюты слабоумных в этом мире существовали.

Жизнь моя наладилась, вошла в привычную колею. Но однажды в наш город пришёл маг.

* * *

— Да, маг! Я сам не видел, но Заки говорил, что он как раз был там! И этот маг просто взял и перепрыгнул Прорву! — заливал одноклассник компании благодарных слушателей.

— Врёшь ты всё! — последовало возражение. — Если это маг, то перелетел! Прыгнуть на три сотни футов не смог бы даже он!

— Заки сказал, что именно прыгнул! Одним прыжком! Три сотни футов! Магия!

— Заки любит врать, так что и тут приврал! Помнишь, как он сказал, что нашёл в шахте золотой самородок? И поймал во-о-от такую рыбу в Стремнице!

— А может и нашёл! И поймал!

— А вот и нет! Враки!

— Пойди и спроси самого мага! Он сейчас в таверне Мило и, наверное, будет там до вечера, — послышался новый голос.

Все обернулись и увидели довольного Заки, который незаметно вошёл в класс. Он пытался придать себе скучающее выражение крутого парня, но бездарно провалился — слишком уж подрагивали уголки его губ, пытаясь не сложиться в торжествующую улыбку.

Магия! Родители мне рассказывали сказки о магах и магических сражениях, я практически вырос на них. После того, как я вспомнил предыдущую жизнь, моё материалистичное мировоззрение было безвозвратно подорвано. Сам факт реинкарнации, путешествия сознания из одного тела в другое, сознания, не зависящего от электрохимических реакций в мозгу, от сети нейронных связей, говорил о существовании души, духа, астрального тела — как его ни назови. Чего-то, что останется после того, как твоё тело будет развеяно по ветру после кремации или сожрут черви в новой и очень тесной подземной квартирке. От подобного у меня, старого атеиста, захватывало дух. Правда система реинкарнации была ущербной, вся радость предположительного бессмертия нивелировалась фактом стирания личности. Человек — совокупность памяти и опыта. И если он их лишится, останется ли самим собой? Пусть память старой жизни стала непреодолимым препятствием в общении со сверстниками, но я был рад обрести себя. И теперь я дорожил своей личностью и памятью более, чем когда-либо в обоих жизнях. Теперь боялся не смерти, ведь я знал, что смерть — не конец. Больше всего я боялся вновь потерять память, вновь лишиться драгоценных воспоминаний, того, что делает меня мной.

Но я отвлёкся. После перерождения я перестал воспринимать рассказы о магах, как сказочки родителей — перед глазами был факт чего-то в миллионы раз чудесней, чем любая магия. Дядя Мило редко рассказывал о магах, но когда это делал, то говорил, как о самом собой разумеющемся, как о бушующей непогоде, взяточничестве или о повышении налоговых ставок — вещах неприятных, но житейских. Так что словам Заки я поверил сразу и безоговорочно, поэтому сделал то, чего не делал ни разу в этой жизни — решил прогулять уроки и как можно скорее бежать на работу. В конце концов успеваемость у меня была прекрасной, а вот возможность увидеть вживую обладателя магии могла больше и не представиться.

* * *

Как вы себе представляете мага? В моём воображении был какой-то смутный образ, что-то типа седобородого старика в длинном плаще с капюшоном, с посохом, покрытым светящимися рунами, и большим кристаллом в навершии. Человек, на которого указал дядя Мило, усмехаясь себе в усы, был бы последним, кого бы я заподозрил в обладании сверхъестественными силами.

Молодой парень, не старше двадцати, удобно расположился за столиком второго яруса общего зала. Место, где он сидел, было моим любимым — оттуда можно было наблюдать за суетой в зале внизу, а также видеть всех входящих и выходящих людей.

Если бы кто меня спросил, какова его профессия, первой бы мыслью была бы: "наёмник". И такой же была бы и вторая, и третья — слишком уж он напоминал самого Мило. На это мягко намекали то ли длинная сабля, повешенная на спинку соседнего стула, на котором уже лежал его вещевой мешок, то ли две видавшие виды кобуры, из которых торчали рукояти револьверов, то ли потёртая кожаная куртка с ремнями, заклёпками и кармашками.

Парень сидел, вольготно откинувшись на стуле, и с аппетитом наминал жареные колбаски, запивая сидром из глиняной кружки. Рядом на столе стоял, дожидаясь своего часа, большой тыквенный пирог. Он заметил моё приближение, трудно было не заметить, но никак этого не показал, продолжая отдавать должное местной стряпне.

— Дяденька, а правда, что вы — маг? — в лоб спросил я.

Его взгляд оторвался от жареных колбасок и зафиксировался на мне. Не знаю, как он это сделал, но у меня по спине побежали мурашки, я прямо кожей чувствовал его неодобрение. Впрочем, чего-то подобного я и ожидал. Поэтому бухнул на стол кувшин с сидром, который я вот уже сколько времени держал в руках.

— За счёт заведения!

Колючий взгляд ярко-голубых глаз потеплел. Пока он смотрел на меня, я разглядывал в ответ его.

Мой будущий собеседник был рыж. Его волосы не были каштановыми с рыжинкой, не были золотисто-белокурыми. Нет, они бы огненно-рыжими, того редкого оттенка, что ассоциируется с ярким полыхающим костром. Того самого, что так восхитительно идёт женщинам, а у мужчин вылезает на лице смешной щетиной, перерастающей в не менее смешную рыжую бородёнку. Кожа его, как и у всех моих знакомых рыжих, была бледной, а щёки и переносицу покрывала обильная рябь веснушек.

Наконец, когда пауза уж слишком затянулась, он усмехнулся и кивнул на стул напротив себя. Я, не мешкая, на него взгромоздился.

— Так вы маг?

— Давай на "ты"! А то я чувствую себя старпёром!

У него был низкий приятный голос и непривычный акцент, показывающий, что наш язык для него не родной, пусть и владеет он им в совершенстве. Чёрт, до сих пор мне и в голову не приходило, что в этом мире существуют разные языки. Молодец, Назар, пятёрка за любознательность! Прекрасно постигаешь свой новый мир!

— Так ты маг? — отвлёкшись от самобичевания, повторил я.

— Нет! Магов не существует! — ошарашил меня собеседник.

— Но как же... Дядя Мило говорил, что его отряд сталкивался с...

— Магов не существует! Как не существует и магии! Не бывает каких-то там придурков, сделавших несколько пассов, пробормотавших пару загадочных слов, и "бах!", внезапно человек превращается в кролика!

— Понятно... — приуныл я. — Прости, что...

— Магов не существует! То, что невежественные обыватели зовут магией, имеет самый серьёзный научный фундамент! И для того, чтобы превратиться в кролика, нужны не какие-то шаманские пляски, не бормотание разных "шмумбли-плумбли", а две вещи: воля и сила!

— То есть магия существует?

— Не магия! — разозлился он. — Айнгриф! Ну, то есть по-вашему "воздействие". Махткригеры, те, кого вы, деревенщина, зовёте "магами", не устраивают плясок и дурацких бормотаний! Айнгриф — воплощение силы кригера, направленной его волей. Соединение знаний, силы и мастерства — лебенскрафт, то, чему приходится учиться многие годы! Поэтому учись хорошо!

Этот сопляк, немного не дотягивающий по возрасту до моих внуков, принял самодовольно-назидательный тон и даже поднял вверх палец, чтобы подчеркнуть важность столь глубокомысленного заявления.

— Да, да, учись, хорошо кушай, мой руки перед едой и уши на ночь... Я в курсе! — раздражённо бросил я, но внезапно спохватился. — Стоп! Ты хочешь сказать, что я могу стать магом?

В ожидании ответа я даже затаил дыхание. Магия! Отринуть материальное, управлять миром силой мысли! Сколько фильмов и книг проглотил я в своей прошлой жизни! Сколько рассказов перед сном выслушал, широко раскрыв глаза, в этой! Не дешёвые балаганные фокусы, не орды шарлатанов, выдающих себя за чудотворцев, чародеев и прочих экстрасенсов, а настоящая магия! Мне до сих пор не верилось, что подобное существует, но, по сравнению с чудом жизни после смерти, любые эфиры, астральные поля, и прочие ауры, казались вполне возможными штуками.

— Идиот! Магов не существует! — попытался опустить меня на землю собеседник.

Ха! Не на того напал!

— Ну, этим, кригером! Освоить ваш айнгриф, или как его там?

Он рассмеялся.

— Айнгриф — это... Слушай, вот кем работает твой отец?

— Мой отец умер. Как и моя мать. Я — сирота!

Это его ни капли не тронуло.

— Ладно, тогда кем он был?

— Алкоголиком! — увидав недовольный взгляд собеседника, я быстро поправился. — Ну ладно-ладно, шорником.

— О! — глаза его загорелись. — Кстати, я — Штайн.

— Что?

— Уф-ф-ф, Штайн. Это моё имя.

— Славен! — представился я.

— Так вот, Славен, представь, ты вырос, стал шорником. Сидишь в своей мастерской и тыкаешь в ремень шилом. А тут к тебе подхожу я, и спрашиваю, можно ли обучиться твоему мастерству...