Драгонвик

Она взглянула на часы, которые были ее гордостью.

— До чего мы задержались с делами. Мужчины скоро вернуться с поля, а у нас еще ничего не готово.

Теплым майским вечером после завершения трапезы семья перешла из кухни в гостиную для чтения Святого Писания и молитвы.

Эфраим сидел на стуле с подлокотниками во главе большого стола из вишневого дерева. Перед ним лежала открытая Библия, и он ткнул негнущимся пальцем в первую строку главы. Ни один волосок его бороды не шевельнулся, пока он ожидал от всех почтительного внимания, его глаза были суровы и полны торжественности. Собралась вся семья Уэллсов — Эфраим, его жена и пятеро старших детей, чопорно сидящих в один ряд на жестких стульях. Не было только малышки, воркующей в своей колыбели у кухонного очага.

Рядом с Абигайль сидел Том, старший из ее детей. Очень степенный и на редкость ответственный, хотя ему едва исполнилось двадцать лет — точная копия отца, которого он очень уважал.

Сет и Натаниэль, два других сына четырнадцати и двенадцати лет, бросали тоскующие взгляды на окно и гадали, будет ли потом еще достаточно светло для игры в салочки с сыновьями Рейнольдсов. Но они знали, к чему приводит ерзанье на стуле. Порка в дровяном сарае выучила их уму-разуму.

На другом конце рядом с Мирандой сидела Табита. Ее руки были смиренно сложены на коленях, а на круглом, веснушчатом лице застыло полагающееся обстановке выражение благочестия.

Лишь Миранда ощущала в себе почти полную невозможность сдерживать нетерпение. Она знала, что Эфраим уже прочел удивительное письмо, но знала и то, что пока не закончатся вечерние молитвы, обсуждение письма невозможно.

С тех пор, как Миранда начала участвовать в семейных чтениях Писания, прошло три года. За это время Библия полностью перечитывалась шесть раз, и хотя Эфраим декламировал на редкость выразительно, подчеркивая каждую ключевую фразу, она давно нашла великолепный способ, как избежать всего этого, погружаясь в собственные мысли и отвлекаясь от них лишь для того, чтобы сказать вместе со всеми "Аминь" в конце каждой главы.

Но сейчас против собственной воли она тонула в море великой поэзии и образности. Иногда определенные фразы смешивались в ее сознании с дневными грезами, вызывая восхитительный взрыв чувств. И все это случилось несмотря на — а, возможно, как раз вследствие — ее одержимости идеей поездки в Драгонвик.

Эфраим читал двадцать шестую главу из книги пророка Иезекииля, и ее внимание было захвачено стихами, которые ничего не значили для нее сами по себе, но имели способность открывать перед ней словно сквозь волшебное зеркало блеск далекой, зачарованной страны.

— И сойдут все князья моря с престолов своих и сложат с себя мантии свои... облекутся в трепет, — размеренно читал Эфраим. Смысла в этом было немного, — думала Миранда, — но звучит на удивление красиво. Потом Эфраим понизил голос и заговорил угрожающим тоном.

— ... как погиб ты, населенный мореходами, город знаменитый, который был силен на море, сам и жители его, наводившие страх на всех обитателей его!

— Узорчатые полотна из Египта... голубого и пурпурного цвета ткани с острова Элисы, — читал Эфраим, перейдя к следующей главе, — за товары твои они платили карбункулами... и кораллами и рубинами.

Миранда почувствовала, как ее охватывает тоска. Она видела, как раскладываются перед ней на мраморном дворе великолепные ткани из Египта, драгоценные камни и золото. Она взглянула на родителей, на бесстрастные лица братьев и сестры. Как они могут слушать все это с таким безразличием? Ведь даже Библия признает, что мир полон тайн, красоты и великолепия! Как же они могут жить среди кухонных забот, вони хлева и птичьего двора, где смысл бытия заключен в мешке картошки и корзине мелкого лука?

Потревоженная каким-то движением и шумом, Миранда обнаружила, что вместе со всей семьей опустилась на колени, а отец, закрыв Библию, уже начал читать молитву.

Он всегда говорил с богом так, словно являлся старшим членом преподавательского состава какого-нибудь факультета, отчитывающегося в успехах перед директором. Он отмечал провинности всех членов семейства, не забывая иногда и себя. Временами он хвалил кого-нибудь, (как правило, это была Табита), и всегда заканчивал молитву довольно самоуверенной просьбой о попечении. Но на этот раз он неожиданно добавил следующую фразу:

— Ныне, о Господи, — говорил Эфраим, — передо мной предстало озадачившее меня дело. Избавь нас, молим мы, от подводных камней безрассудства и жажды роскоши. — Здесь он бросил взгляд на Миранду. — И избавь нас от греха высокомерия и гордыни, — на этот раз суровый взгляд Эфраима впился в лицо жены.

Теперь Миранда ясно поняла положение дел. Ее отец горячо не одобрял полученное письмо. Ее охватило разочарование, и последние слова Эфраима отнюдь не утешили ее.

— Тем не менее, Господи, каково бы не было Твое решение, мы, слуги Твои, сделаем все, что в наших силах. Благослови и защити нас в ночи. Аминь.

Бог, похоже, всегда соглашался с отцом, и при таком раскладе было невозможно надеяться на что-то иное.

"Но я не собираюсь сдаваться", — страстно думала Миранда. С того момента как она увидела это письмо, приглашение кузена Николаса превратилось из простого желания в одержимость. Никогда еще она не хотела чего-то так сильно. Таинственное слово "Драгонвик" пленило ее. Она так часто повторяла его вновь и вновь, что ей стало казаться, будто оно манит и притягивает ее.

Эфраим встал, и она слегка восприняла духом, так как, по всей видимости, хоть какое-то обсуждение письма все же ожидалось. Обычно после окончания вечерней молитвы отец шел прямо к своему черному столу из вишни, где тщательно, пункт за пунктом, вписывал в кожаную амбарную книгу, сколько бушелей картофеля собрано на северном поле, сколько у них капусты или гороха, каковы сейчас плата за провоз и цены в Нью-Йорке. Он подсчитывал каждый пенни до тех пор, пока у него не начинали болеть глаза. Дальнозоркость не облегчала работу.

Но сегодня он по-прежнему остался во главе стола и заговорил:

— Эбби и Ренни, останьтесь, я хочу с вами поговорить. Том, напои скот и взгляни на Белочку, она должна скоро телиться. Тибби, разве это не твой Обадия заявился мечтать под нашими окнами?

Табита потупила глаза и ее круглое лицо зарделось.

— О, папа! — с притворной застенчивостью сказала она. — Я и не подозревала о его планах и не понимаю, каким образом это может меня касаться.

Глаза Эфраима приняли суровое выражение.

— Что ж, если он все-таки обратится к тебе, вы можете сесть на ступеньки, там за тобой будет присматривать мать. Должен сказать, Об человек надежный, да и ты, к счастью, не легкомысленна.

Сет и Нат не стали дожидаться, пока отец даст распоряжения и им. Бочком, бочком они добрались до двери и помчались по дороге к ферме Рейнольдсов.

Эфраим вновь сел и жестом дал понять, что позволяет жене и Миранде сделать то же самое, а затем вынул из кармана письмо Ван Рина.

— Мне не нравятся такие письма, — сразу же заявил он. — Я бы даже не стал обсуждать его, если бы вы, две глупые женщины, его не прочли, и Эбби не вообразила, что оно имеет к нам какое-то отношение.

Он хмуро взглянул на жену.

— Как я полагаю, ответ может быть только один?

Абигайль очень редко не соглашалась со своим мужем, и почти всегда ее мнение не отличалось от его, но сейчас ее рот твердо сжался.

— Это письмо очень важно, Эфраим, — сказала она. — Мистер Ван Рин мой кузен и мне кажется, он сделал нам очень любезное предложение. Что плохого будет в том, если Ренни поживет немного в большом хорошем доме и что-нибудь узнает о мире за пределами этой фермы.

Миранда с благодарностью взглянула на мать.

— Мне бы хотелось поехать, — сдержанно сказала она, зная, что отец не выносит каких бы то ни было проявлений чувств.

Эфраим презрительно фыркнул:

— А ваше мнение и вовсе не имеет значение, мисс. Ты всегда жаждешь чего-то необыкновенного, а это очень глупо с твоей стороны. В тебе нет ни на грош здравого смысла. Тебе бы следовало думать о том, как помочь матери, пока ты не поселишься где-нибудь поблизости с каким-нибудь молодым парнем. Тебе уже восемнадцать, и у тебя хватает миловидности при всей твоей чувствительности. Я просто не знаю, что с тобой такое. Вот, например, Зак Уилсон. Он был бы хорошим мужем, и, похоже, ты ему нравишься. Но как ты с ним обращаешься?!

Эфраим, внезапно побагровев, изо всей силы стукнул кулаком по столу, и сердце Миранды пропустило удар. Она знала, что сейчас за этим последует.

— Я много раз видел, — бушевал Эфраим, — как ты отворачивала от него свой носик и кричала: "Зак, не подходите так близко, от вас пахнет конюшней! О, Зак, не играйте на скрипке этот вульгарный танец, неужели вы не можете сыграть "Прекрасный цветок любви" или какую-нибудь чудесную балладу?" Фу! Не удивительно, что ему это надоело, и он стал увиваться вокруг дочери Мидов.

Несчастная Миранда вздохнула. Интерес к ней Зака, а, точнее, ее равнодушие к нему уже несколько недель служило причиной отцовского недовольства.

Как это тяжело, быть не такой как все. Сколько раз она заставляла себя резвиться на шумной площадке для танцев, присоединяться ко всевозможным розыгрышам, так восхищавшим ее подруг, исключительно ради того, чтоб ее не сочли слишком чванливой или чересчур странной.

— Что же до этого письма, — продолжал Эфраим, вернувшись к предмету разговора, — то лично я считаю его оскорбительным. Этот твой замечательный родственник, Эбби, обращается к нам так, словно он король Испании. По какому праву, хотел бы я знать, он "наводил справки" о нас, и с чего это он взял, что я захочу послать ему одну из своих дочерей?

— Я уверена, что он никого не собирался оскорблять, — быстро заметила Абигайль. — Просто господа по-иному выражают свои мысли.

Эти слова были ошибкой, подумала Миранда, заметив, как потемнело лицо отца.

— Ну конечно, — недовольно отчеканил Эфраим. — А с каких это пор, мэм, вы стали разбираться в манерах господ? И с каких это пор в этой стране появились господа, в свободной стране, где все равны? На этой земле фермер-янки ничуть не хуже всех остальных. Довольно об этом.

Он положил письмо в карман.

— А теперь я напишу ответ.

— О, папа, пожалуйста! — и Миранда, воспламененная безумной идеей, обежала стол и схватила отца за руку.

— Послушай, папа, — задыхаясь, произнесла она. Отчаяние заставило ее решиться на последний шаг. — Я... я чувствую, что должна ехать. Я поняла это во время молитвы. Это моя обязанность, правда. Я думаю, так хочет Господь. По крайней мере, ты можешь спросить у него, пожалуйста, папа, посмотри, что получится.

Эфраим остановился. Он уставился в пылавшее отчаянием, умоляющее лицо дочери.

— Ты говоришь правду, дочь? Проверь свое сердце.

Миранда с готовностью кивнула.

Эфраиму вдруг пришло в голову, что дочь, которую он считал слишком бледной и худой, чтобы быть красивой, бесспорно обладает хрупким и трогательным очарованием.

— Хорошо, ты можешь попытаться, — сказал он уже мягче. И протянул ей Библию.

Миранда облегченно вздохнула. Надежда еще оставалась. Гадание на Библии применялось лишь в самых крайних случаях, когда совет свыше был необходим, а принятое решение всегда выполнялось, как прямое указание Господа.

Девушка положила руки на книгу и произнесла пламенную молитву. Если Бог хочет, чтоб она ехала в Драгонвик, он даст ей знак. Но все же сегодня без малейших угрызений совести она собиралась сделать все, что только было в ее силах, потому что Бог помогает тем, кто помогает себе сам. Разве Эфраим не твердил это сотни раз?

Пока Эфраим и Абигайль наблюдали за ней, она перебирала в памяти различные библейские истории. Ну, конечно! Агарь. И книга обязательно должна открыться на этой странице, ведь Эфраим так часто перечитывал историю Авраама, что Библия в этом месте даже разваливалась.

Она закрыла глаза, что было необходимым условием для гадания, и, украдкой бросив взгляд из-под длинных ресниц, ткнула изящным ноготком в один стих. Она передала библию отцу, который прочистил горло и прочел:

— "Авраам встал рано утром и взял хлеб и мех воды, и дал Агари, положив ей на плечо, и отрока, и отпустил ее. Она пошла и заблудилась в пустыни Вирсавели".

Эфраим замолчал и с подозрением посмотрел на дочь, которая с самым невинным видом стояла рядом. Ведь, в конце концов, это Господь подал ему знак. Не могла же она сама ни с того ни с сего найти нужный стих.

— Не так уж это и подходит, — неохотно признал Эфраим, — но некоторое сходство есть. Я подумаю об этом и помолюсь.

Сердце Миранды возликовало. Она знала, что ночью Абигайль обязательно найдет способ убедить Эфраима изменить свое решение, так что письмо с отказом никогда не будет написано.

Неожиданно она ощутила желание вырваться из ставшего вдруг тесным дома в прохладу ночных сумерек. Она обошла сидевших на ступеньках крыльца Табиту с Обадией, не обращая внимания на кокетливое хихиканье сестры.

Не раздумывая, она бросилась на траву под своей любимой яблоней и уставилась на вечерние звезды. Затем она легла, подняв лицо к небу, и стала мечтать о поездке в далекий и неведомый Нью-Йорк. Она смутно представляла себе огромное поселение с множеством замков и башен, населенный элегантными леди в роскошных шелках и темноволосыми импозантными джентльменами. И между ними может оказаться один, что прижмет свою руку к сердцу, но не посмеет сказать ни слова. Возможно, она уронит свой платок, как это сделала Эсмеральда в "Розе Пустыни", и потом, когда он с поклоном вернет платок ей, их взгляды станут посланцами сердец.

Мечты были смутными, но восхитительными...

ГЛАВА ВТОРАЯ

На сухое письмо Эфраима, в котором он принимал приглашение Ван Рина, быстро пришел ответ с рекомендациями касательно поездки Миранды в Драгонвик, и в понедельник четырнадцатого июля в три часа утра Мирандра проснулась от нежного прикосновения к плечу. Она открыла глаза и увидела мать, стоявшую у кровати со свечой в руке.

— Пора, родная, — сказала Абигайль, и непривычная ласка ошеломила девушку, напомнила, что значит этот день. Она покидала дом, покидала привычную обстановку, покидала эту тихую женщину, чью любовь и сочувствие всегда искала. А вдруг что-то случится с мамой? — с внезапным ужасом подумала Миранда. Если, не дай Бог, что-нибудь случится с кем-нибудь из них, она не узнает об этом много-много дней.

Миранда спустила с кровати босые ноги и с тревогой посмотрела на Абигайль.

— Может, мне не следует ехать, — медленно сказала она. — Мало ли что может случиться, а я буду нужна тебе. И... мамочка! Я буду так по тебе скучать!

Ее лихорадочные слова разбудили Табиту, которая, зевнув, ответила, преисполненная добродетели:

— Не волнуйся за маму, Ренни. Когда ты уедешь, я все сделаю за тебя. Я не против...

Мать знала, что это правда. Табита не только возьмет на себя работу Миранды, но сделает ее лучше, чем сестра. Миранда ощутила раскаяние. Она была тщеславна, ленива и невнимательна. Она слишком много думала о чужом мире и забывала о родных. Она, как утверждал Эфраим, важничала. А вот Табита всегда отличалась благонравием, и ее с шести лет не требовалось журить.