— Борщ, вон там, смотри, — тихо прошептал коренастый воин, обращаясь к стоящему рядом товарищу: указывая кивком головы на кусты, обильно растущие немного выше береговой линии и справа, — вроде это они идут.

В подтверждение его слов, кустарник зашевелился и из него вышел мужчина: за которым устало шла группа его соотечественников. Шёл он пошатываясь — его явно беспокоили свежеполученные боевые раны, которые чётко виднелись на его оголённом торсе, но этот муж, не обращал на них особого внимания. За ним — в некотором отдалении, шла женщина с тремя малыми детьми. Двоих испуганно озирающихся малышей она несла на руках: третий — постарше, шел глядя исподлобья на чужих воинов, он шёл сам: но при этом, малец крепко держался за длинный рукав долгорукавки, свисающий с локтя матери. Завершали эту маленькую процессию четверо мужчин — по ним было видно, что они, как и их предводитель, также недавно вышли из смертного боя.

Самый старший из варягов, сделал шаг навстречу появившейся группе и приветственно протянул руку вперёд. Идущий первым Ободрит, ответил тем же, и оба мужчины пожали друг другу руки — крепко взявшись друг другу за запястья.

— Трацкон, это ты, что ли? Ну, здравствуй друг: здоровья тебе и всем остальным идущим с тобою.

— И вам доброго здоровья люди добрые. А вы что, ещё кого-то ждёте? — Ответил вопросом на вопрос мужчина, которого поприветствовал предводитель варягов.

Бывалый рубака (если судить по повадкам — стойка, кошачья мягкость в движениях) усмехнулся: смерил взглядом стоящего перед ним мужчину и цокнув языком — подъитожил.

— Да Трацкон, время идёт, а ты всё такой же — не меняешься — всё так же уклоняешься от прямых ответов на любой задаваемый мною вопрос.

— Зато, если даю слово — то всегда держу его. — Ответил дядька Ждана, подойдя поближе к Бажену.

— Твои слова значат, что ты привёл на брег не только детей своей княжны: но также и кузнецов по склу — как ты мне и обещал.

На что собеседник Бажена извиняясь, развёл руками и ответил:

— Не совсем так: Всемил погиб, Любомир ушёл с роднёй, при мне остался только Искро. Но зато с нами пришёл Третьяк — он искусный кузнец, и делает хорошие ножные мечи, и наконечники для копий. — В подтверждение своих слов мужчина протянул нож с клипсом вместо рукояти. — Вот посмотри — это его работа.

— Что смотреть. Прибудем на Руян — там он сам покажет всё своё умение — всё на что способен. — Отмахнувшись, ответил главный среди встречающих и, не теряя времени: начал отдавать распоряжения. — Времени мало, а здесь, опасность за каждым кустом притаилась. Так что ты Умила, вместе с детьми садись на эту ладью — к Ломоносу: а остальные пойдут со мной — на этой.

Бажен не только указал рукой, в какую ладью, кто должен усаживаться: но и стал поддерживать своего старого знакомца — Трацкона немного пошатывало от усталости и обилия полученных в бою мелких ранений. Его примеру последовали и остальные его воины — помогая пришлым раненым Ободритам идти до ожидавшего их у берега судёнышка.

— Что же ты свой род без кузнеца оставил? Или его уже на погибель приговорил? — С укором в голосе поинтересовался Бажен, помогая Трацкону идти.

— Я своим родичам не враг! — Также тихо возмутился Ободрит — бросив яростный взгляд на говорившего. — С ними ушли не только лучшие охотники — следопыты, но и оба наших знатных кузнеца — Молчан — старший брат Третьяка и их отец Осмомысл. Последнего ты должен знать: он хоть и в преклонном возрасте, но любого мужа за пояс заткнёт — особо в своём ремесле. Так что, найдут родичи безопасное место: срубят новый город и смогут в нём пережить первую — самую тяжкую и опасную после вынужденного переселения зиму. Если же я говорю сейчас не правду, пусть я и те, кто подомной жил, и пришёл со мной, будем прокляты от Перуна и Велеса, да не защититься нам собственными щитами, да пусть посечёт нас наше собственное оружие! ...

— Верю, верю; не обижайся — сдержано улыбнувшись, проговорил Бажен, — это я так — к слову сказал...

— Коль сказал, то знать недоброе про меня подумал...

Они ещё долго о чём-то переговаривались, спорили, но делали это уже намного тише. Их словесная перепалка не прекратилась, даже когда обе ладьи отчалили от берега и, повернув в некотором отдалении от суши, поплыли вдоль берега. Остальные же пассажиры с тоской поглядывали в направлении далёкого, оставленного ими города, в котором, судя по дымам, уже занимались очаги первых больших пожарищ.

У Ждана, от вида разгорающегося зарева над родным городом, с новой силой потекли горестные слёзы обиды, и его кулачки снова, как совсем недавно на валу, сжались бессильной злобе. Судя по его взгляду и еле уловимым, характерным подёргиваниям рук и тельца: малец мысленно был там — в Рерике. И скорее всего — в своих фантазиях он нещадно разил подлого неприятеля. И только после того как родная земля исчезла из вида: мальчуган, оставил свои грёзы, постепенно успокоился. Немного погодя, сбросив с себя оцепенение, мальчишка стал разглядывать всех людей плывущих с ним в одной ладье.

За тем, его внимание переместилось на ладью Бажена — идущую немного впереди. Там были вышедшие из гибнущего города родичи: и варяги не 'сидевшие' в данный момент на вёслах, оказывали раненым Ободритам первую, посильную помощь. Они посыпали раны высушенным и перетёртым в порошок мхом и перевязывали их, шепча наговоры — благодаря которым Лихо не сможет проникнуть в тело раненного воина и вызвать у него болезненную лихорадку. Первенец Годслава, как достойный сын своего отца, уже много чего знал — поэтому ему не надо было прислушиваться и присматриваться, чтоб понять то — чем заняты те воины. Вот так, во время наблюдений за родичами его и сморила дремота. Уж слишком много горя он сегодня увидел и пережил. Поэтому, спасительный сон взял мальчишку в свои нежные объятья — даря столь необходимую ему передышку и покой...

Веселится вражье племя — ликует: перекошены в злой ухмылке лица коварных недругов. Неистово прыгают они в страшном, безумном танце — празднуя злую победу кривды. Вскоре, от этого ужасного шабаша над вражескими головами стали сгущаться чёрные тучи, которые, повинуясь бесноватой пляске, стали закручиваться в воронку, центром которой, было единственное ясное пятно — казнённый Годслав. Ещё немного и сгущающаяся тьма жадно поглотит светлого князя без остатка...

От этого ужасного действа, душа Ждана разрывалась на части: он пытался кричать — но даже сам не слышал своего голоса. Мальчишка хотел пошевелить рукой, но и она его не послушалась — всё его тело оказалось скованным невидимыми путами жуткого чародейства. И он мог только, безучастно смотреть на эту ужасную вакханалию разыгравшуюся перед ним. Вскоре юный Ободрит заметил, что это не гримасы исказили лица его врагов: это были лики беснующийся Нави — Лешего, Лиха, Кикиморы и прочих ...

— Сынок, что с тобой? — Голос матери — такой родной и надёжный, разогнал страшное наваждение завладевшее ребёнком и извлёк из жуткого кошмара. — Что-то приснилось, сынок? Да? Тебя так трясёт.

Ждан вскрикнул и открыл глаза, он увидел свою маму, которая с нежностью и тревогой смотрела на него и гладила своей тёплой, и такой нежной рукой его непослушные волосы. Её прекрасное, чистое лицо освещали блики от костра горевшего неподалёку. Было слышно, как в огне мерно потрескивали сучья, и чей-то тихий бас звучал монотонно и ненавязчиво — придавая всему этому некую умиротворённость. Вскоре мальчишка вспомнил о том, что перед тем как уснуть, он плыл на варяжской ладье: а сейчас, было темно, и он с мамой и братьями лежали возле костра, и они все, явно находились на суше.

Сердечко ребёнка всё ещё билось часто — как у пойманной птахи, грозя выпрыгнуть из груди. Но стараясь не показывать своего страха и ни слова не говоря, Годславович приподнялся на локтях и удивлённо осмотрелся. Он на самом деле находился на земной тверди — судя по плеску воды, на одном из небольших, необитаемых островков, где варяги разбили ночную стоянку. Недалёко друг от друга горело два костра: возле первого находился он, с мамой и людьми Ломоноса. Немного поодаль горел второй костер, возле которого сидели его наставник дядька Трацкон, кузнец Третьяк и грозный предводитель варягов Бажен — остальные мужи, умаявшись, крепко спали: варяг о чём-то тихо рассказывал, с тоской глядя на угли кострища и нервно теребя в руках небольшую щепку. Слушатели этого рассказа, временами кивали и также — не отрывая взгляда, смотрели, как в огне переливаются жаром древесные угли. Так как разговор мужчин был не по его честь — то мальчишка перенёс всё своё внимание на небо.

Перевернувшись на спину, мальчик положил ладошки под голову и стал внимательно рассматривать звёзды — в надежде увидеть душу вознёсшегося отца, идущего по звёздному мостку в Ирий. Но его никак не отпускало воспоминание об увиденном сне — в душе снова появился и стал расти ужас: но на сей раз, полностью завладеть ребёнком он не успел: нежная длань (ладонь) матери стала успокаивающе поглаживать чело (лоб) сына. Такой родной голос матери, нежно и еле слышно шептал заговор — призванный защитить сон её детей, и вскоре мальчишка, убаюканный матерью, закрыв глаза, снова погрузился в безмятежный сон — но, на сей раз без сновидений....

Обе ладьи подходили к Руяну немного за полдень: ветра не было, поэтому лёгкие судёнышки шли на вёслах. Первым к причалу, у которого стояли амбары с солью, подошёл Бажен, и почти сразу, варяги из его лодки, вынесли на берег Неждана — у которого из-за большого количества полученных ран началась лихорадка: она, несмотря на все старания воинов, сумела завладеть его телом. Парень выглядел очень слабым и уже даже не стонал от боли. Именно поэтому его спешно — без промедления понесли в дом к местному ведуну. Все остальные Ободриты вышли на берег сами — без посторонней помощи, что было весьма хорошим знаком. С другой стороны мостков Буяна, вскоре пристала и ладья Ломоноса, из которой сошла на берег Умила с детьми. Её младшие дети Немил и Хотен, испуганно оглядываясь вокруг, жались к матери — место для обоих было совершенно не знакомое: да и вокруг ходили суровые, чужие люди, и почти все они были вооружены. Несмотря на то, что все их приветствовали и улыбались, детям от этого было не легче. Что без труда читалось в их испуганных лицах. В отличие от своих братьев, Ждан, подражая своему покойному отцу, гордо шёл рядом с матерью. Он уважительно и достойно отвечал на приветствия: и только глаза предательски выдавали его страх и смятение, — которые всё-таки овладели им по прибытию в доселе незнакомые земли.

— Ты посмотри, какой воин к нам прибыл. Видишь, как княжич мамку свою стережёт, такие мужи, достойны жить только у нас — в Арконе! Ха-ха-ха!

Это в адрес Ждана выкрикнул молодой русоволосый воин: с парой своих товарищей тот неспешно спускался с кручи по добротно сколоченным ступеням — они двигались навстречу Умиле и её детям. О том, что это воины, можно было судить по одетым наручам и мечам, весящим на их поясах. Также — на левой скуле насмешника: виднелся свежий — ещё розовый шрам. Однако его смех и саркастическая гримаса балагура — болезненно задели Ждана за живое, и мальчишка одарил своего 'обидчика' негодующим взглядом. Что и послужило поводом для нравоучения Ломоноса: который сопровождал гостей, и оглянувшись, заметил реакцию мальчишки.

— Будь с ним осторожен, Баян, у этого волчонка не по возрасту острые зубки и весьма горячий норов! Его ответ будет похлеще встречи с бывалым норманном.

— Ой Баян, здесь точно — одним шрамом на ланите (щеке) не отделаешься! Ха-ха-ха! ... — Разразились репликами в адрес молодого воина его друзья.

На этом их интерес к гостям был исчерпан. Тем более воины, заметили, как их с берега поторопили — подзывая нетерпеливыми взмахами руки, и дружно засмеялись, поспешно направились к готовой отчалить ладье. Товарищи этих балагуров, уже явно заждались эту троицу и терпение ожидавших подошло к приделу. А женщина и дети, проводив группу насмешников взглядом, пошли дальше за Ломоносом в Аркон, — точнее к Волхву, который должен был решить их дальнейшую участь. Как оказалось волхв был весьма крепким, пожилым мужчиной с окладистой седой бородой, одетым в белые — траурные одеяния и судя по всему, несомненно ожидавший гостей.

— Будь здрав Велимудр, — с поклоном обратился к нему варяг, входя во двор старейшины — вот, мы, стало быть, пришли к тебе за советом. И ждём твоего решения. Как скажешь, так оно и будет сделано.

Княжна с детьми, выказывая жрецу глубочайшее уважение — приложили свою правую руку к груди и кланяясь, отвесили её дотронувшись до земли.

— И вам доброго здоровья люди добрые.

Ответил старец, отвесив ответный поклон. После чего внимательно и неспешно посмотрел на каждого пришедшего к нему человека и, покачав головой, продолжил указав рукой на княжну с детьми:

— Знаю, не просто так они появились на нашем вустрове: беда их привела — большая беда. И мы, как и положено по закону гостеприимства, завещанному нам нашими пращурами, предоставим этим путникам и кров, и пропитание. — Немного помолчав, он поинтересовался у Умилы. — Сама расскажешь мне о своей судьбине княжна, или как?

Мудрец, по-отечески участливо смотрел в глаза женщине — ожидая от неё рассказа, и она выдержав взгляд, смутившись склонила голову, и заговорила:

— Правда твоя почтенный Велимудр, горе сорвало нас с родной земли и занесло сюда. — Женщина замолчала на несколько мгновений и немного тише, продолжила. — Овдовела я, да только волосы уже собрала и покрыла, чтоб на них, в ваш град беды не принести и понапрасну не смущать ваших людей. Разорили наше родовое гнездо Даны. А перед этим, они, обманом выманили на переговоры моего мужа — князя Годслава и вместе с предателями Лютичами, подло полонив, повесили его, лишив смерти положенной воину.

— Эх-хе-хе. Про войну вашу — с Ютландией (они же Даны) знают все, но слишком легко ты выдвигаешь такое страшное обвинение против ваших бывших союзников — это ты их винишь в бесчестном предательстве. — Тяжело вздохнув, Проговорил мудрец. — От твоих слов, очень тяжкая вина на весь род Лютичей ложится...

Не понимая, к чему клонит Велимудр, вдова встрепенулась как от пощёчины. Она была настолько уязвлена этим высказыванием, что у неё зардели яростным румянцем щеки: а глаза 'сверкнули' — как Перуновы молнии. Женщина не знала, что её специально спровоцировали на этот выброс эмоций и поэтому, она прокричала:

— Да это бесчестие видела не только я! — Возмущённо вскрикнула она. — Эту измену подтвердят все, кто вместе со мной пришёл к вам! Все, кто стоял на защитном валу града Рерика, и смог избежать полона, они все видели эту подлую измену и казнь!

— Не кипятись женщина...

— Да я готова на калёном железе свою правду подтвердить!

Княгиня негодовала: боль потери, пережитый ужас — выплеснулись из неё мощным потоком. Всё что вдова старалась скрыть от посторонних глаз, рвалось наружу. Только на сей раз, эта боль выливалась не слезами, а побуждала её к действию. Женщине не терпелось донести свою правду всем окружающим людям: и она была готова подобно, поленице (у славян женщина-воительница) отстаивать её как угодно, — даже если потребуется, то и на мечах.