Путь индюка

По расчетам Серого Суслика выходило, что к концу второй ночи эльфы найдут первые следы близкого орочьего стада. А на третью ночь в загон придет беда.

Разведчики шли по следу до полудня, затем Серый Суслик решительно повернул лошадь на юго-запад.

— Возвращаемся в загон, — приказал он.

Он ожидал, что Два Воробья станет интересоваться причинами такого решения, и уже почти приготовил подходящее объяснение. Конечно, он не собирался говорить мальчику, что быстро просчитал обстановку на три дня вперед. Добрый господин Роджер Стентон на месте Серого Суслика сомневался бы и колебался до самого заката, а то и дольше. Негоже презренному орку быть разумнее доброго господина.

Серый Суслик представил себе Роджера Стентона верхом на лошади, в самом дальнем конце Запретного Пастбища, и рассмеялся.

— Чему ты смеешься? — спросил Два Воробья.

— Смех без причины — признак дурачины, — ответил Серый Суслик.

Два Воробья насупился и ничего не ответил. Он подозревал, что Серый Суслик, произнося эти слова, имел в виду что-то сложное, но что именно — Два Воробья не мог понять. Это его злило.

Они ехали до самого заката, при этом почти половину пути проскакали рысью. Серый Суслик торопился.

Заночевали они на Лысой Горе, на самой вершине. На всем Запретном Пастбище это лучшее место для ночлега, здесь нет высокой травы, в которой так любят прятаться беложопые оборотни, да и гранаты эльфийские летят вверх хуже, чем вниз. Впрочем, если эльфы пустят в ход гранатометы (не приведи Никс), удобная позиция вряд ли спасет.

Они не стали разводить костер, Серый Суслик решил не рисковать. Ночью огонь виден издалека, особенно если он разожжен на вершине горы. Если первым следом орков, замеченным эльфами, станет этот огонь — будет очень плохо, души родичей, убитых и съеденных по вине разведчика, станут являться Серому Суслику каждую ночь, пока не утопят его душу в омуте безумия. Лучше обойтись без этого. Серый Суслик был почти уверен, что путь эльфов пролегает далеко за горизонтом, но он допускал, что может ошибаться. Никс не любит самонадеянных глупцов, уверенных в собственной непогрешимости.

Они достигли обитаемых мест во второй половине дня, когда солнце начало клониться к закату. Вначале на горизонте показалось коровье стадо, пастух помахал разведчикам рукой, они тоже помахали в ответ. Некоторое время Серый Суслик размышлял, не стоит ли сделать крюк и предупредить пастуха о грядущей беде, но потом решил не делать этого. Не стоит терять время, сейчас самое важное — предупредить доброго господина Роджера Стентона. А вернее, не предупредить, а доложить, и смиренно ждать распоряжений. А все остальное — в воле Никс и, частично, Фортуны.

Когда они въехали в поля, Серый Суслик погнал лошадей рысью, он решил, что лошади выдержат остаток пути в таком темпе. Однажды им встретилась незнакомая женщина, она несла воду в двух ведрах, и когда они поравнялись, Серый Суслик крикнул:

— Эльфы идут!

Но она, похоже, не расслышала.

Они прибыли в загон за час до заката. По расчетам Серого Суслика, это был предпоследний закат до того, как в их стадо придет беда.

Два Воробья направил лошадь к дому Хромой Собаки, своей матери, а Серый Суслик — к дому Шелковой Лозы, своей жены. Спешившись, Серый Суслик накинул повод на специально предназначенный колышек, прошел между конскими черепами, привлекающими удачу, откинул полог вигвама и вошел внутрь. Жены дома не было.

Это было плохо — Серый Суслик рассчитывал поручить лошадь ее заботам, а самому направиться в балаган, чтобы доложить плохие новости без промедления. А теперь надо что-то придумывать...

Он вышел из дома и заметил, что вокруг удивительно безлюдно, а от площади перед балаганом доносится шум, какой бывает, когда сотня орков собирается вместе по какому-то делу. Кто-то уже принес черную весть? Серый Суслик прикинул в уме, где вчера и сегодня находились другие разведчики стада, и решил, что это вряд ли возможно. Тогда в чем дело?

Нет времени думать! Когда беда протягивает красную руку прямо к дверному пологу, некоторыми правилами можно пренебречь. Серый Суслик отвязал лошадь, взлетел в седло и направил свой путь к балагану.

Не успел он преодолеть и половины пути, как дорогу ему преградил полубосс по имени Барсук.

— Стой! — рявкнул он. — Слезай с лошади!

Серый Суслик покорно слез с лошади. Он открыл рот, но не произнес ни слова, потому что тяжелый кулак Барсука ударил его в живот, в ту самую точку, где сходятся линии жизненной силы, ответственные за сердцебиение, дыхание и пищеварение. Серый Суслик громко выдохнул, согнулся и осел наземь. Перед этим Барсук успел отвесить ему пощечину, но не очень сильную — Серый Суслик заранее отвернул голову и удар пришелся вскользь. К счастью, Барсук не заметил, что разведчик пытался увернуться от удара, а то добавил бы еще.

Некоторое время Серый Суслик лежал на боку, подтянув колени к животу и безуспешно пытаясь вдохнуть. Наконец, это ему удалось. А в следующую секунду в его грудь уперлась огромная ступня Барсука.

Повинуясь жесту полубосса, Серый Суслик перевернулся на спину. Барсук наступил на грудь сильнее и внушительно произнес:

— По загону на лошади не ездят.

— Я принес важную весть, — сказал Серый Суслик.

И взвизгнул, когда получил удар ногой в скулу. Не очень сильный удар, не столько болезненный, сколько обидный.

— Баранам слова не давали, — сказал Барсук. И добавил: — Вставай на колени и рубаху сымай.

Серый Суслик встал на колени и снял рубаху, сильно пропотевшую после долгой дороги. Барсук распоясался, сложил пояс пополам и с размаху стегнул Серого Суслика по голой спине.

— Понял? — спросил полубосс.

— Понял, — ответил Серый Суслик.

Второй удар.

— Что ты понял?

— Что баранам слова не давали.

Третий удар.

Всего Серый Суслик насчитал девятнадцать ударов. Барсук не считал удары, он считал так: раз, раз-раз, много. А вот рука у него тяжелая. Хорошо, что в этот раз не в полную силу бил, не иначе, растерялся от такого необычного нарушения правил. Но о причинах преступления так и не спросил, блюдет правила наказания, сучий потрох.

Когда Барсук закончил экзекуцию, солнце почти село.

4

Местный пастух встретил путников не у края первого поля, как положено, а почти у самого балагана. Выглядел пастух растрепанным и немного не в себе — не иначе, накурился только что. Или, может, запретное вкушал? Надо будет понюхать за ужином, не разит ли от хозяина спиртным перегаром.

Подойдя к гостям, пастух даже не поклонился.

— Приветствую вас, добрые сэры! — воскликнул он, улыбнувшись до ушей. — Какой демон вас сюда загнал, хотелось бы знать?

Сэр Хайрам хихикнул, сэр Шон кашлянул. Питер удивленно приподнял брови, провел рукой по лбу — так и есть, обруч сполз, волосы растрепались. Ни слова не говоря, привел прическу в богоугодный вид. Пастух разглядел татуировку, рухнул на колени, как подрубленный, и трижды склонился, касаясь носом земли. Затем распрямился и сказал:

— Приношу прощения, святой отец, что не признал вас сразу. Также приношу извинения, что осквернил уста, помянув нечистого духа.

— Какие извинения приносишь? — уточнил Питер.

— Смиренные, — ответил пастух. — Оба раза смиренные, само собой разумеется.

— Так-то лучше, — констатировал Питер. Многозначительно помолчал и спросил: — Почему встречаешь не где положено?

Пастух развел руками и смущенно улыбнулся.

— Ну? — спросил Питер.

— Не могу дать вразумительного ответа, — сказал пастух. — Виноват. Искренне прошу принять смиренные извинения, святой отец.

— Не многовато ли извинений? — спросил Питер, не меняя бесстрастно-брезгливого выражения лица. — Может, ты и четвертые извинения принесешь?

— Никак нет, — ответил пастух. — Не придется, ибо не посмею оскорбить ваше преосвященство столь вопиющим пренебрежением. Даже помыслить не могу...

— А ты не орк часом? — перебил его Питер. — Раз помыслить не можешь? Ибо не дал Иегова оркам дара мышления в полной мере...

— Но дал лишь на четверть, — поддакнул Шон.

Питер повернул голову и смерил рыцаря тяжелым взглядом. Шон заткнулся.

Пастух тем временем стал неловко раздеваться, не вставая с колен. Запутался в рукавах, сильно потянул рубаху, она треснула. Хайрам снова хихикнул. Питер решил не делать ему замечания — он не мифическое животное жираф, чтобы вертеть головой из стороны в сторону.

Наконец пастух справился со своей нелегкой задачей.

— Никак не орк, — заявил он, демонстрируя жрецу татуировку на руке чуть выше локтя.

Отвратительно сделанную татуировку, надо признать.

— Род тетерева? — спросил Питер. — Или перепела?

— Род куропатки, святой отец, — уточнил пастух. — Я в Оркланде родился, художники здесь у нас...

— Мне плевать, какие у вас художники! — рявкнул Питер. — Ты позоришь род куропатки, оркоподобный дурень, ни разу не назвавший своего имени за все это время!

— Опаньки, — сказал пастух.

Вскочил, церемонно поклонился и произнес, распрямив спину:

— Сэр Роджер Стентон к вашим услугам, святой отец.

И снова упал на колени.

Хайрам и Шон засмеялись в голос, Топорище Пополам закашлялся, другие орки тоже начали издавать сдавленные звуки.

— Достаточно, — сказал Питер. — Вставай, Роджер Стентон, и беги в свой свинарник. Я жду, что твое гостеприимство искупит оркоподобное непотребство, только что тобою учиненное. Бегом! Стой! Рубашку возьми, чучело жабообразное!

Жабообразное чучело подхватило рубашку и побежало к балагану. Питер улыбнулся. Этот скорбный умом гуманоид, называющий себя сэром, вряд ли смог бы в большей мере развеселить гостя, даже если бы захотел. Продолжение вечера обещает быть занимательным. После такой беседы эта тварь дрожащая не посмеет возразить, даже если Питер прикажет Топорищу Пополам уестествить его вторым способом. Но Питер, конечно, такого не прикажет. А вот устроить оргию с гладиаторскими боями, как в самых древних легендах первой эпохи... Может, в самом деле устроить?

Когда процессия вступила на площадь перед балаганом, загон походил на курятник, на пороге которого сидит хорек. Орки суетились, бегали туда-сюда, на дальнем краю площади один орк порол другого ремнем. Красота, да и только.

— Что это они делают? — спросил Хайрам.

— Забыл добавить "святой отец", — поправил его Питер.

— Я обращался к Шону, святой отец, — сказал Хайрам. — Однако я виноват, что обратился к нему, не испросив позволения вашего преосвященства. Прошу принять мои искренние и смиренные извинения, святой отец.

— Извинения приняты, — сказал Питер. — До завтрашнего утра можешь обращаться ко мне без чинов. Тебя это тоже касается, Шон.

— Как будет угодно вашему преосвященству, — отозвался Шон.

Тем временем суета на площади приобрела некоторую определенность. В беспорядочной толпе выделилась группа молодых самок, полубоссы выстраивали их в две шеренги, отбраковывая старых и уродливых. Не слишком усердно отбраковывая, надо признать.

Питер приблизился к строю и обвел самок суровым взглядом. Самки почтительно смотрели себе под ноги, некоторые пытались выпятить грудь, другие, наоборот, скособочились.

— Ты, ты, ты, — сказал Питер, при каждом слове тыкая в соответствующую самку указательным пальцем. — Ты, ты, ты, ты, ты. Еще ты и ты. А также ты. Хайрам, Шон, теперь вы выбирайте.

Шон восторженно присвистнул. Хайрам сказал:

— Я восхищаюсь мужеством вашего преосвященства.

Шон закашлялся.

— Балбесы, — сказал Питер и отвернулся.

И уткнулся взглядом в пастуха Роджера Стентона, который немедленно поклонился.

— Ванну, — повелел Питер. — Просто ванну, помыться хочу. Потом ужин. Потом выбранных самок, всех сразу. И чтоб помылись заранее и зубы почистили. И еще чтоб побрились, не люблю, когда у самок волосы не на голове.

— Железо в Оркланде дефицит, — сказал пастух Роджер, неуместно щегольнув словом из языка древних.

Это он зря.

— Ты некорректно консидерируешь ситуационную модель, сенсуализированную непосредственной обсервацией, — сказал ему Питер. — Нет импликации к инфинитивному распространению экспериментальных дат на весь Оркланд. Как инстанция — акцептация, реализованная третьего дня в вольфпаке сэра Бэкона, будучи подана на вход критерия максимального правдоподобия, делает ненулевой прокламированную тобою гипотезу о дефиците феррума в Оркланде.

Скорбный умом сэр Роджер выслушал эту тираду до конца, пробормотал:

— Преклоняюсь перед мудростью вашего преосвященства, святой отец.

И удалился озадаченный.

— Разве слова "экспериментальная дата" могут употребляться в этом значении? -спросил Хайрам.

— Не уверен, — ответил Питер. — Я просто забыл правильные слова. А откуда ты знаешь древний язык?

— Я хотел выучиться на летчика, — сказал Хайрам.

— Гм... — сказал Питер и замолк.

Он думал, не сказать ли Хайраму, что если они успешно исполнят свою миссию, молодой рыцарь вполне сможет исполнить свою мечту. Но, подумав, Питер решил ничего не говорить. Время раскрывать тайны еще не пришло.

5

Питер помылся, переоделся в чистое белье, накинул на плечи тонкий шерстяной плащ, и немного прогулялся вокруг балагана. Прогулка не принесла удовольствия — взгляд то и дела натыкался на суетящихся орков, при этом суетились они намного больше, чем необходимо, чтобы организовать ужин, достойный почтенного дьякона. Плохо организована служба у Роджера Стентона, не умеет он правильно дрессировать орков. Написать, что ли, донос местному прокуратору? Нет, жрецу с тремя полосками унизительно опусаться до подобных мелочей. Как учил святой Карнеги, истинно великий человек относится к ничтожествам снисходительно, не принимая всерьез. Но и не упуская случая проявить собственное величие, когда это пристойно.

Где-то вдали начали вопить самки, вначале одна, потом сразу несколько хором,. И чего орут, спрашивается? Да так истошно... Волосы им выщипывают, что ли?

Питер расхохотался, и его смех напугал орчонка, прошмыгнувшего мимо с какой-то бадьей в руках. Неужели Стентон действительно приказал ощипать самок, как кур? Вот дурак! Хотя... почему бы и нет? Злее будут.

Самочьи вопли начали раздражать. Питер вернулся в балаган и потребовал трубку. Ему принесли гашиша, он пристально посмотрел на прислугу-орчанку и сказал:

— Ты бы еще овечьего навоза принесла. Опиум тащи, дура! А как притащишь — скажешь своему полубоссу, что я хочу видеть тебя после ужина. И еще скажешь ему, чтобы Роджер всыпал ему пять плетей.

— Да, добрый господин, — сказала орчанка, склонившись в поклоне. — Позволено ли мне узнать...

— Во-первых, не добрый господин, а отец высокорожденных, — поправил ее Питер. — А во-вторых, позволено.

Самка всхлипнула и сказала:

— Отец высокорожденных, я хотела узнать... э... за что пять плетей, отец высокорожденных?

— Для профилактики, — сказал Питер. — Пошла вон.

Самка пошла вон. Древнего слова она, конечно, не поняла.

Вскоре она вернулась, на этот раз с правильной трубкой. Питер сделал затяжку, поморщился (отвратительно приготовлен наркотик), вернул трубку самке, и тут его настиг приход. Когда отпустило, Питер решил, что наркотик приготовлен очень даже неплохо, а что вкус дрянной — это дело десятое. На обратном пути надо потребовать у Стентона полный кисет.