Чайка с острова Мираколо

— Могли бы приезжать и почаще!

Я мысленно усмехнулась. При каждом визите донны Граначчи Ассунта запиралась в своих покоях, бурча, что ее раздражает шум, запах благовоний, неправильно приготовленный обед — в общем, решительно все! Каждая ее встреча с невесткой приводила к неизбежной пикировке, после которой обе синьоры, взбодрившись, расходились по разным углам, как две кошки. Какое уж там 'приезжайте почаще!'

— Тебе понравилось, как я переделала комнату? — вкрадчиво спросила старуха.

Вопрос был с подвохом, но, к счастью, я была готова к подобным расспросам:

— О да, тетя. Эти новые светлые занавески как будто добавляют больше воздуха. И мне куда больше нравится цветочный бордюр, чем тот традиционный узор с морскими тварями! Из-за него я в детстве долго не могла заснуть по ночам!

За моей спиной рассыпался дробный сухой смешок:

— В монастыре тебе должны были привить больше уважения к живущим-под-волнами... Но ты всегда была на редкость твердолобой! Какую ленту вплести тебе в волосы?

Она сунула мне под нос три цветные ленты на выбор. Я кротко вздохнула.

— Эту, — указала на синюю с золотом. — Ведь это ее ты подарила мне на тринадцатилетие.

Буркнув что-то, старуха принялась расчесывать мои каштановые кудри, да так, будто хотела выдернуть половину. Служанки недоуменно косились на старую госпожу, однако помалкивали. Должно быть, привыкли к ее чудачествам и вовсе не хотели, чтобы на них сорвали дурное настроение.

Когда волосы наконец были уложены и укрыты золотой сеткой, Ассунта, отойдя на два шага, критически осмотрела меня со всех сторон и снова осталась недовольна. Покачав головой, она вышла из комнаты, но вскоре вернулась, держа в руках большой ларец из полированного ореха. На его боках, сверкающих красно-коричневыми бликами, были искусно вырезаны птицы, сидящие на ветвях гранатового дерева. Внутри гнездилась масса склянок и флакончиков. Отыскав нужное средство, Ассунта щедро набелила мне лицо, не переставая ворчать:

— О чем только думали монахини, ума не приложу! Ты вся черная от солнца. Раньше у тебя была нежнейшая кожа!

— Доктор рекомендовал мне солнечные ванны от грудной болезни, — парировала я.

Возможно, я напрасно беспокоилась, и в сегодняшнем поведении донны Ассунты не было ничего подозрительного. Она тиранила племянницу с самого детства. 'Не так стоишь, слишком громко смеешься, слишком дерзко смотришь...' От придирок Ассунты и постоянной необходимости держаться начеку у меня разболелась голова, так что я почти обрадовалась, услышав торопливый стук в дверь. Это был Рикардо.

— Ну что? Ты готова?

— Нет.

— Тогда пошли.

— Постойте-ка минутку, — одернула нас донна Ассунта.

Набросив мне на голову прозрачную вуаль, старуха живо выпроводила нас с братом за порог, а сама, обратившись к статуэтке, принялась истово молиться.

Глава 3

Он поднялся мне навстречу, разом заслонив собой остальных людей в салоне, невольно приковывая к себе внимание. Тяжеловесный, крепкий, с жестким надменным лицом и темным упорным взглядом. Его волосы, обильно тронутые сединой, покрывал вышитый берет, на руках сверкали золотые перстни с крупными камнями. Коричневый бархат камзола мягко поблескивал при каждом движении.

Граф Арсаго был одним из самых влиятельных людей в Венетте. Его знали как человека умного, решительного, привыкшего потворствовать своим желаниям. В его собственности находились несколько кораблей, роскошный дом на Большом канале и земельные угодья в долине Бренты, а также далеко на юге, за пределами республики — и Совету Десяти пришлось проглотить это. Ни одному другому сенатору такое не сошло бы с рук! Однако доходы графа составляли поистине баснословные суммы, большую часть которых он тратил на нужды родного города, так что Совет предпочел закрыть глаза на некоторые обстоятельства. Политика — тонкая вещь.

Мне уже доводилось раньше видеть графа, но только издали, в карнавальных шествиях. Послушницам и святым сестрам тоже разрешалось присутствовать на празднике. Мы добирались до площади с острова Терра-деи-Мираколо на трех больших шестивесельных гондолах и потом скромно стояли в толпе, будто стайка бело-серых голубей. Вытягивая шею из-за чужих спин, я видела, как дон Арсаго шествовал с другими представителями дожа, окруженный знаменосцами и музыкантами. Над их головами трепетали крылья золотых грифонов на флагах, вокруг шумела радостная толпа, пронзительно звенели серебряные трубы...

И вот теперь этот важный господин стоял в двух шагах от меня. Человек, который, как я подозревала, убил мою мать. Я украдкой отерла ладони, заледеневшие от волнения и страха.

Обернувшись, синьор Арсаго пропустил вперед молодого человека, которого я поначалу не заметила. Лицом юноша походил на графа, но в нем не было и тени отцовской властности. Он мог бы служить зеркалом для дона Арсаго — волшебным зеркалом, отражающим только светлые черты. Это был его сын, Энрике.

Подойдя ближе, юноша поклонился, так что темные волосы, достигавшие плеч, упали ему на щеки:

— Джульетта, дорогая! Как я рад, как счастлив видеть вас снова!

Его светло-карие глаза просияли от радости. Я с трудом выдавила ответную улыбку. Вот оно, самое сложное за сегодняшний день — встретить этот прямой любящий взгляд. С первой минуты было ясно, что Энрике искренне любил свою невесту. Был открытым, простым человеком, понятным насквозь.

В общем, точно таким, как его описывала Джули.

Я уже готова была сбежать, позорно провалив все дело, но, к счастью, дон Арсаго снова перехватил инициативу. Он слегка осадил Энрике, хлопнув его по плечу, и снисходительно улыбнулся Рикардо:

— Прошу простить моего сына за неуместную горячность. Непонятно, зачем мы вообще посылаем сыновей в университеты, если они возвращаются оттуда такими же неотесанными, как были?

Энрике постигал науки в университете Патавы. Там он и познакомился с Джулией, когда ее матери однажды наскучило уединенное поместье, и ей вздумалось покорить патавское общество.

— Искренность нельзя считать недостатком, особенно в наше время, — послышалось со стороны.

Вздрогнув от неожиданности, я оглянулась. Возле балконных дверей, выходивших на Большой канал, стоял давешний незнакомец со шрамом. В отличие от меня, он и не подумал сменить потертый черный вельвет на что-нибудь более праздничное. Его вызывающе простой камзол выглядел нелепо рядом с синими оконными драпировками, расшитыми золотом, и прочим роскошным убранством салона.

Интересно, что он вообще тут делает? И как смеет разговаривать с доном Арсаго на равных? По моим представлениям, его место было внизу, вместе со слугами.

— Надеюсь, синьорита Джулия простит моему сыну эту бестактность, вызванную лишь глубоким чувством и слишком долгим ожиданием, — отрывисто произнес граф.

Я послушно наклонила голову. Шум, доносившийся с Большого канала, накатывал волнами. Или у меня просто в ушах шумело от волнения. Дальнейший разговор проходил без моего участия. Граф настаивал на свадьбе в ближайшее воскресенье, Энрике почтительно молчал, Рикардо же оправдывался, ссылаясь на траур:

— Бедняжка Джулия так горюет по матери, что отказывается даже выходить за порог дома.

Дон Арсаго недовольно сверкнул на меня холодными глазами, похожими на бусины четок. 'Черт бы побрал этих баб с их капризами!' — явственно читалось на его лице. Меня передернуло.

— Господа, прилично ли синьорите выслушивать эти споры? — вновь послышалось со стороны балкона.

— Действительно, — согласился Рикардо, изобразив на лице подлинно братскую заботу.

Бережно поддерживая меня под локоть, он проводил меня до дверей, где в ожидании застыла хмурая Ассунта. Почтительно раскланявшись со всеми, мы с ней покинули высокое собрание, а за нашей спиной снова возобновился хор голосов.

Когда мы с Ассунтой вернулись в жилые покои, служанок там уже не было. Исходящая паром бадья тоже исчезла. Потеснив меня на середину комнаты и сурово подбоченившись, донна Ассунта спросила:

— А теперь давай-ка начистоту, милочка: кто ты такая?

* * *

'Ну вот, началось'. Я с напускным безразличием пожала плечами. Присела на сундук, отстегивая вуаль:

— Не понимаю, что вы имеете в виду, тетя. Или это весеннее солнце напекло вам голову?

Трясущийся палец, покрытый старческими коричневыми пятнами, возник вдруг у меня перед носом:

— Ты не Джулия. О нет! Та была такая же взбалмошная, как ее мать! Я-то помню, как прошла их прошлая 'помолвка'! Бешеная девчонка сдернула с себя платье и орала, что Рикардо может тащить ее к графу прямо в рубашке: тому, дескать, все равно.

Мне стоило большого труда удержаться от улыбки. Да уж, узнаю Джули.

— В монастыре у меня было время подумать о многом. Я изменилась, тетя.

— Мне-то мозги не пудри! Изменилась она. Да легче Бренту заставить потечь вспять, чем обуздать такой характер, как у той проклятой девки! Это Рикардо тебя нашел? Вы сговорились? Где Джулия?

Я позволила себе повысить голос:

— Вы переходите все границы, тетя! Я больше не девочка и не намерена выслушивать этот вздор! Настоятельно прошу вас оставить меня одну! Мне нужно помолиться. Обещаю, что помолюсь и за ваш внезапно оскудевший разум.

Донна Ассунта даже задохнулась от возмущения. На ее щеках вспыхнули уродливые алые пятна, она резко развернулась и вышла, яростно стуча тростью. Я услышала, как в двери щелкнул замок. Ну и пусть, если ей так спокойнее. Мне даже лучше.

Разумеется, молиться я не собиралась, по крайней мере, в понимании Ассунты. Однако магия требует не меньшей сосредоточенности. Толкнув дверь и убедившись, что никто не следит за мной в замочную скважину, я снова присела на ларь, закрыла глаза и потянулась мыслями к Пульчино. Перед глазами постепенно возникла каменная набережная, зеленые воды лагуны и чайки, белыми лепестками кружившие над водой.

На старом языке это искусство называлось кьямата (от итал. сhiamata — зов, прим. авт.), хотя, на мой взгляд, правильнее было бы сказать 'заимствование' или 'связь'. Сейчас уже мало кто владеет этим даром. Однако искусство кьямата до сих пор считается почетным, и многие знатные семейства продолжают посылать юных дочерей в монастыри, надеясь, что под благочестивой сенью храма дар пробудится скорее. Почему-то чаще получалось так, что этим искусством владели девушки. Мы не маннаро, меняющие облик, не безумцы, которые каждое полнолуние теряют себя, растворяясь в звериной ипостаси. Мое тело продолжало смирно сидеть на ларе, но мысленно я могла свободно парить над городом вместе с Пульчино, могла 'одолжить' его острое чаячье зрение и проворство.

Благодаря Пульчино, границы моего маленького мирка раздвинулись настолько, как я и мечтать не могла. Он подарил мне небо и жемчужную прелесть лагуны, озаренной восходящим солнцем. До появления Джулии в монастыре Пульчино был моим единственным другом. С того дня, как я нашла беспомощного мокрого птенца на причале, мы больше не расставались. И я никому не позволила бы ограничить его свободу.

'Может, довольно патетики?' — недовольно прозвучало у меня в голове. Я словно очнулась, вынырнув из темного будуара в прозрачную синеву весеннего дня. Сильные крылья несли меня вдоль канала мимо Арженто и дальше, к дому синьора Граначчи. Описав круг над черепичной крышей, я вдруг заметила Рикардо: вместе с человеком-со-шрамом он стоял на аркаде винтовой лестницы, ведущей во внутренний дворик. Оба ожесточенно спорили о чем-то. Эх, даже клюв зачесался, так хотелось их подслушать! 'Мне что, разорваться?' — снова ехидно заметил Пульчино, который за годы общения со мной уяснил, что такое сарказм, и с удовольствием пользовался им при случае. Зато моя память обогатилась знанием всех укромных местечек в лабиринте рыжих крыш Терра-деи-Мираколо, где можно было спрятать добычу или притаиться самой. Да уж, мы многому научились друг у друга!

Как бы мне ни хотелось подслушать, о чем говорят Рикардо и тот странный господин, гораздо важнее было проследить за графом. В данную минуту он как раз садился в длинную позолоченную гондолу, намереваясь отплыть вместе с сыном. Я спикировала к ним на одолженных крыльях, присев на торчащий на корме набалдашник. Кто будет обращать внимание на какую-то чайку?

— Бедняжка, как она изменилась! — говорил Энрике. — Когда я встретил Джулию два года назад, в ней было столько тепла, счастливого предчувствия, надежды! Ее веселый смех звенел по всему дому. Знаешь, отец, бывает так, что встретишь человека — и сразу чуешь в нем родную душу.

— И ты, не откладывая, сделал ей предложение.

— Да, и мне показалось, что она была рада! А на следующий день вдруг заявила, что нам следует все забыть. Вернула мне кольцо. Я не мог понять, что на нее нашло. Честное слово, легче поймать облако над вулканом, чем постигнуть мысли женщины!

— К счастью, монахини на Терра-деи-Мираколо сумели вправить ей мозги.

Энрике печально покачал головой:

— Но этот мрачный монастырь выпил из нее все краски, всю живость. Представляю, что там за жизнь! Поди у них в саду даже крапива чахнет... Нет, дурной это обычай — ссылать туда девчонок перед свадьбой!

— Напротив, очень разумный, — усмехнулся граф. — Ты еще успеешь оценить, каким подарком для мужа является тихая, покорная, бессловесная жена. А главное, монастырь научил ее кое-чему. Мои люди донесли, что Джулия подлинно владеет искусством кьямата. Это редкость в наши дни!

— Я выбирал жену не по магическим способностям... — тихо возразил Энрике.

— Этот дар — ее единственная ценность! — возвысил голос граф. — Ты думаешь, меня интересует захудалый род Граначчи, который едва держится на плаву благодаря ловкости и обаянию этого плута Рикардо? Однако талант Джулии сделает тебя первым человеком в Венетте! За это я готов терпеть ее вместе с братцем, так что не глупи.

В этот момент раздался резкий крик, и Энрико, вздрогнув, поднял голову. В небе, обведенная сияющим солнечным контуром, парила чайка.

Глава 4

Мой первый обед в семейном гнезде рода Граначчи проходил в приятной, непринужденной обстановке. Во многом этому способствовало отсутствие Ассунты. Верная своей тактике, старая мегера сказалась больной и заперлась в своей комнате, вероятно, надеясь пробудить в нас с Рикардо остатки совести. Надеюсь, наш смех и веселый разговор, доносившийся из столовой, достаточно ее разочаровал. Интересно, рискнула ли она поделиться с племянником своими подозрениями?

Стол накрыли на два прибора. Фаянс и серебро уютно поблескивали в свете свечей. Графин был полон драгоценного вина, в гранатовой темноте которого вспыхивали фиолетовые отблески. Двое лакеев, наряженные в одинаковые ливреи и красные чулки, время от времени появлялись в комнате, вносили очередное блюдо или канделябр со свечами, и снова бесшумно исчезали.

Еда, разложенная по тарелкам и соусникам, выглядела аппетитно, но я все еще была немного чайкой, поэтому от запаха прожаренного мяса и тушеных овощей меня едва не стошнило. Хотелось нырнуть в канал, сцапать скользкую серебряную рыбешку и сожрать ее вместе с костями. Увы, такова была оборотная сторона связи с Пульчино. Всякий дар — палка о двух концах.