Чайка с острова Мираколо

Чайка с острова Мираколо

Annotation

Венетта — город, ревностно хранящий свои секреты. Здесь каждый человек имеет право скрыть под маской свое лицо, а богатые особняки часто прячут за нарядными фасадами грязные семейные тайны.Юная патрицианка возвращается из загадочного островного монастыря в Венетту, чтобы выйти замуж за богатого синьора. Но та ли она, за кого себя выдает? С какой целью явилась в город? И что может прийти в Венетту следом за ней?Темные воды лагуны, колыбели города, тоже много веков хранят свою тайну...

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 1

'В своем доме в Р'льехе мертвый Ктулху спит, ожидая своего часа'

Говард Лавкрафт 'Зов Ктулху'

Хищный узкий нос гондолы летел над бутылочно-зеленой водой. Я сидела, откинувшись на кожаные подушки, а мимо меня проплывали причалы и богатые особняки. Глянцево блестела вода, со всех сторон доносились голоса большого города: перекличка гондольеров, зычный голос продавца воды, нежный напев лютни и смех из соседней лодки. После двух лет тихой, уединенной монастырской жизни я возвращалась домой, в Венетту.

Мимо нас, плеснув волной, проплыла огромная шестивесельная гондола с закрытой кабинкой-фельце, весьма подходящая для кражи слона. В кильватере ее шли две лодки поменьше. Движение на Большом канале всегда было плотным и оживленным, в отличие от боковых канальчиков, уводивших вас в потаенные переулки и маленькие улочки, настолько тесные, что люди, живущие в домах напротив, вынуждены были открывать ставни по очереди. Однако Фабрицио, служивший гондольером еще у нашего отца, был опытным гребцом. Он невозмутимо стоял на маленьком изогнутом мостике на корме и ловко действовал веслом, заставляя наше суденышко проворно лавировать среди множества других лодок. Его шелковый камзол взблескивал на солнце, яркая бархатная шапочка с вышитым гербом рода Граначчи кокетливо сдвинута набок. Фабрицио всегда был немного щеголеват и гордился своим положением.

Перед нами выросла белоснежная громада Серебряной Арки — или попросту Арженто, как его называли венеттийцы. Единственный мост, соединяющий берега Большого канала, слишком широкого, чтобы наводить через него переправы. Каменные опоры круто уходили вверх, изящная арка выгнулась над зеленой водой. Никто не верил, что мост продержится долго. Болтали даже, будто архитектор продал душу дьяволу, чтобы тот обеспечил прочность конструкции. Но если нечистый и поучаствовал в строительстве, после он никак себя не проявлял. Вероятно, боялся каменных грифонов, грозно распустивших крылья на каждой из опор. Так что ювелиры и суконщики, чьи лавки теснились наверху вдоль моста, могли чувствовать себя в безопасности.

Когда гондола зашла под мост, мы ненадолго погрузились в темноту. Водяные блики играли на затянутых зеленью камнях, гул толпы доносился приглушенно, словно эхо. Укоротив весло, Фабрицио осторожно гнал лодку вперед. В двух локтях от борта мне почудился всплеск, и чья-то плотная тень прошла прямо под лодкой. Я напряглась, приподнимаясь на подушках. Если оно добралось сюда с острова... Нет, показалось. В мутной воде мелькнула на миг оскаленная пасть, полная мелких острых зубов, затем протянулось бурое пятнистое тело и, вильнув хвостом, ушло на глубину.

Не оно. Слава Мадонне!

— Это моррена, не бойтесь, — осклабился Фабрицио, не переставая орудовать веслом. Мост остался позади, перед нами снова расстилалась яркая панорама города. — Они трусливые.

Это верно, моррены — падальщики, и их легко спугнуть, но я бы не рискнула сунуть руку в воду, где притаилась стайка этих хищников. Они способны за пять минут обглодать целого теленка до костей. Впрочем, после двух лет обучения на острове Терра-деи-Мираколо я уяснила, что моррены — отнюдь не самые опасные существа в здешних водах.

Вдоль берегов потянулись особняки знати, похожие на массивные резные сундуки, наглухо запертые, надежно хранящие свои секреты. На розовых и бледно-зеленых фасадах алыми пятнами выделялась цветущая герань, яркая, как кровь. Стрельчатые окна, поблескивая на солнце, провожали нас насмешливыми взглядами. Длинные террасы, сбегающие прямо к воде, ощетинились причальными столбами, которые создавали подобие маленькой гавани для обитателей дома. Столбы были выкрашены в родовые цвета. Вода слепила глаза, ее блики колыхались на стенах, отчего казалось, что дома тоже колеблются, плавают в прозрачном весеннем воздухе. Это был другой мир — зыбкий, таинственный, ненадежный. Меня вдруг остро потянуло обратно — к безопасной тишине монастыря, размеченной колокольным звоном, монотонной череде занятий и послушаний. Заныло недоброе предчувствие, и словно ниточка тоски протянулась от далекого острова прямо к моему сердцу.

Дзынь! — эта нить оборвалась, когда Фабрицио ловким движением весла направил гондолу к причалу. Оттуда нам махал рукой высокий проворный юноша в нарядном камзоле, с черными волосами до плеч. Облизнув губы, я ладонями старательно расправила платье на коленях, пытаясь справиться с волнением. Это был Рикардо Граначчи, мой старший брат. Встретив мой взгляд, он ослепительно улыбнулся, так что казалось, что грязный фасад старинного дома даже немного посветлел. Я сделала вид, что меня вдруг заинтересовали изъеденные временем каменные ступени с плавающими возле них спутанными клубками водорослей. Рикардо сам помог пришвартовать гондолу, воткнув маленький железный багор на веревке в расселину между плитами. Потом он нетерпеливо шагнул в лодку и в два счета вытащил меня на твердую землю.

— Джулия! Наконец-то!

'Мы не виделись два года, — строго напомнила я себе, еле переводя дыхание. — Все будет в порядке!'

Мне стоило больших усилий просто поднять взгляд. Некоторое время мы молча рассматривали друг друга.

— Ты похудела, — с теплотой в голосе сказал брат. — И выглядишь бледной. Ну, это ничего! Главное, что ты здесь!

И, приобняв за плечи, он повел меня к порогу. Я молчала. Нужно было сказать что-то в ответ, но сокрушительное обаяние Рикардо всегда действовало на меня отупляюще. Наверное, он был самым красивым мужчиной в Венетте. Несмотря на высокий рост, он двигался легко и грациозно, словно танцор, а плечи у него были широкие, как у гондольера. В отличие от других патрициев, которые умели только нежиться на мягких подушках, Рико спокойно мог провести лодку от площади Трех Грифонов до самого Тарчийского подворья, даже не вспотев.

Какая-то тень отделилась от одной из колонн, и я только сейчас заметила, что на террасе мы были не одни. Там, в полосах света и тени, стоял молодой мужчина в простом вельветовом камзоле глухого черного цвета и таком же мрачном плаще, переброшенном через плечо. Когда он шагнул на свет, я вздрогнула: левую половину его лица уродовал толстый шрам, протянувшийся от уголка глаза к подбородку. Серые, как зимнее море, глаза холодно блеснули, отчего меня пробрал озноб. Я отметила, что Рико не стал представлять мне этого господина, только кивнул ему на ходу.

'Вид, как у наемного убийцы!' — подумала я неприязненно. Интересно, кто это? Неужели Рикардо нанял для охраны одного из браво? Такое знакомство до добра не доведет! Одно дело — сговориться с браво тишком, под покровом ночи; этим в Венетте грешили многие, у кого водились лишние цехины. Но совсем другое — открыто приглашать кого-то из этих отщепенцев в свой дом! Хотя Рико, он такой. Ему сам черт не брат. Захочет — возьмет охранником даже Хорро из морских глубин, и никто ему не указ! Всегда таким был.

Глава 2

После яркой солнечной улицы, брызжущей красками, внутренние покои дома показались мне удивительно темными и тихими. На круглом инкрустированном столике до сих пор стоял букет траурно-белых лилий. Пышные цветы поникли, отражаясь в черном лакированном омуте. Я осторожно прикоснулась к гладким восковым лепесткам. Рикардо подошел сзади, положив мне руку на плечо:

— Отчасти поэтому я и просил тебя приехать, Джули. В тяжелую минуту лучше находиться вместе с семьей...

— Да, я помню твое письмо. Я не знала, что тебя тоже... так опечалила ее смерть.

— Она ведь была и моей матерью тоже, — мягко ответил брат.

Большую часть времени наши родители жили отдельно друг от друга. Я родилась слабой и болезненной, так что семейный врач советовал увезти меня подальше от дурного воздуха и сырых туманов Венетты. В конце концов мы с матерью обосновались в долине Бренты, недалеко от Патавы, где у нашей семьи было поместье, а отец с Рикардо остались в городе. Мне кажется, мать была только рада оказаться подальше от жесткого, деспотичного дона Граначчи. Они с отцом не очень-то ладили. Даже когда он умер десять лет назад (погиб во время очередного заговора), мать в Венетту не вернулась.

— Ты сказал — 'отчасти'. Какова же вторая причина, по которой ты меня вызвал? — спросила я, резко обернувшись. На красивом лице брата промелькнуло смущенное выражение, но тут же исчезло.

— Ты приехала очень вовремя. Граф Арсаго будет здесь через несколько часов.

Вот оно что. Я так и знала. Гнев и обида поднялись во мне мутной волной.

— Рикардо, я просто не могу сейчас... Ты что, забыл наш последний разговор? Я еще не готова выйти замуж! Побойся бога, ведь мама умерла всего два месяца назад!

— О, мадонна! — выдохнул он раздраженно. — Да половина девушек Венетты были бы счастливы оказаться на твоем месте!

Съежившись, я следила за ним напряженным взглядом. Как всегда, когда на его пути вырастало неожиданное препятствие, Рико мгновенно вспыхивал, словно факел.

— Кроме того, — добавил он, — эта свадьба одобрена Советом Десяти, а я не в том положении, чтобы с ними спорить!

— Совет Десяти не может продать меня графу, будто вещь, — возразила я из чистого упрямства.

На самом деле — еще как может. Патрицианские семьи Венетты обладают многими привилегиями, это верно, но вместе с тем мы постоянно живем под жестким контролем Совета. Рикардо хотел унаследовать место в Сенате, когда-то принадлежащее отцу. Поэтому мы не имели права, например, купить угодья в землях, куда не дотягивалась лапа священного Золотого грифона — только в пределах Венеттийской республики. И супругов нам со временем тоже должны были подобрать почтенные мужи из Совета. Все давно привыкли к такому положению вещей. Это все из-за того, что больше любой напасти — больше чумы, больше кровожадных тарчей, подстерегающих наши корабли за мысом Рока — Сенат боялся заговоров. Боялся внезапного усиления одной из своих партий. Несмотря на внешнее единство, внутри него постоянно шла ожесточенная, невидимая постороннему глазу война.

Тем временем к Рикардо подоспела неожиданная помощь. Сначала я услышала мерное постукиванье трости по мраморным плитам. Затем перед плавным изгибом широкой лестницы, ведущей в жилые покои, возникла сухощавая фигура, с ног до головы одетая в черное. Жесткое глухое платье этой дамы было словно нарочно создано для того, чтобы исключить всякие мысли о женской привлекательности, а белоснежное кружево у ворота только подчеркивало нездоровый цвет морщинистого сварливого лица. Это была синьора Ассунта, сестра отца. Мы с ней никогда не ладили.

— Похоже, монастырский воздух не пошел тебе на пользу, — заявила она вместо приветствия. Я вся подобралась под ее колючим взглядом. — Ты бледна как смерть, девочка. Рикардо, прикажи ей идти со мной. — Скептически оглядев мои измятые юбки и сбившиеся от ветра волосы, старая ворона усмехнулась: — Придется потрудиться, чтобы привести это в порядок к приезду гостей.

— Я никуда не пойду!

Рикардо, похоже, решил сменить тактику. Подойдя ближе, он бережно взял мои ладони в свои:

— Джулия, клянусь, я буду оттягивать свадьбу насколько возможно. Я понимаю, каково тебе сейчас. Но должен признаться, дела наши не очень хороши...

— Ты хочешь сказать, что мы разорены? — спросила я хладнокровно.

— Я делаю все, что в моих силах, однако морские экспедиции сейчас приносят больше беспокойства, чем барышей. Тарчи теснят нас с юга, на севере язычники отбирают рынки один за другим, в море подстерегают пираты...

Горестно махнув рукой, он взъерошил волосы, снова превратившись на миг из блестящего аристократа в неуверенного семнадцатилетнего мальчишку, на плечи которого после смерти отца легло целое семейное дело: три корабля, организация торговых экспедиций, переговоры с капитанами и с купцами-мошенниками, каждый из которых норовил урвать кусок пожирнее. Рико работал как проклятый. Все ради того, чтобы его мать с сестрой могли жить припеваючи в безмятежной деревенской глуши. Совесть требовала хоть чем-то ему помочь!

— Даже известие о твоей помолвке может серьезно поправить дело, — продолжал Рикардо, не подозревая о терзавших меня колебаниях. — 'Прекрасная ферроньера' задерживается уже на две недели. Если она не прибудет в ближайшее время, здешние ростовщики сожрут меня заживо! Только страх перед доном Арсаго держит этих акул на коротком поводке. Я никому не позволю обидеть тебя, Джули...

Я отвела взгляд, чтобы не видеть этих умоляющих глаз. Он был кругом прав, конечно. Когда на одной чаше весов — благополучие семьи, а на другой — какие-то девичьи капризы, о чем тут вообще спорить?

Интересно, что бы он сказал, если бы на кону вдруг оказалась моя жизнь.

* * *

Донна Ассунта отвела меня в маленькую комнату, находившуюся в самом конце жилой анфилады. Насколько я успела заметить, парадные покои, богато отделанные резьбой и драпировками, были очень хороши, зато здесь, в глубине дома, было гораздо уютнее. Из окна, прикрытого ставнями, падали косые лучи, освещая статуэтку мадонны на стене. Перед ней стояла низенькая скамеечка. Один угол занимал внушительный ларь для одежды, над которым висело шестиугольное зеркало. Посреди комнаты слуги водрузили огромную бадью, из которой поднимался пар.

Я заметила, что старуха продолжала исподволь следить за мной цепким сорочьим взглядом. Без церемоний избавив меня от блеклых монастырских одежек, она приказала мне выкупаться как следует и сама растерла мое тело жесткой губкой. Затем с помощью двух служанок помогла облачиться в тонкую рубашку, невесомую, как облако. Поверх нее тяжелыми складками легло роскошное платье. Голубой цвет — символ верности, которой я сейчас ни капли не ощущала. Богатейшая вышивка золотом, причудливая пена кружев и ни одной жемчужины на лифе и застежках. Оно и понятно: жемчуг — это слезы морских дев, обманутых женихами, невестам такое украшение не подобает. На сердце мне снова легла тяжесть. А куда деваться? Сама ведь согласилась! Оставалось надеяться, что Рикардо сдержит слово и постарается оттянуть свадьбу хоть ненадолго...

— Ты так разглядываешь комнату, будто впервые ее видишь, — вдруг сказала донна Ассунта.

— Конечно, ведь я не была здесь уже много лет, — ответила я очень спокойно. — Мы с матерью редко приезжали сюда.

— Могли бы приезжать и почаще!

Я мысленно усмехнулась. При каждом визите донны Граначчи Ассунта запиралась в своих покоях, бурча, что ее раздражает шум, запах благовоний, неправильно приготовленный обед — в общем, решительно все! Каждая ее встреча с невесткой приводила к неизбежной пикировке, после которой обе синьоры, взбодрившись, расходились по разным углам, как две кошки. Какое уж там 'приезжайте почаще!'

— Тебе понравилось, как я переделала комнату? — вкрадчиво спросила старуха.

Вопрос был с подвохом, но, к счастью, я была готова к подобным расспросам:

— О да, тетя. Эти новые светлые занавески как будто добавляют больше воздуха. И мне куда больше нравится цветочный бордюр, чем тот традиционный узор с морскими тварями! Из-за него я в детстве долго не могла заснуть по ночам!

За моей спиной рассыпался дробный сухой смешок:

— В монастыре тебе должны были привить больше уважения к живущим-под-волнами... Но ты всегда была на редкость твердолобой! Какую ленту вплести тебе в волосы?

Она сунула мне под нос три цветные ленты на выбор. Я кротко вздохнула.

— Эту, — указала на синюю с золотом. — Ведь это ее ты подарила мне на тринадцатилетие.

Буркнув что-то, старуха принялась расчесывать мои каштановые кудри, да так, будто хотела выдернуть половину. Служанки недоуменно косились на старую госпожу, однако помалкивали. Должно быть, привыкли к ее чудачествам и вовсе не хотели, чтобы на них сорвали дурное настроение.

Когда волосы наконец были уложены и укрыты золотой сеткой, Ассунта, отойдя на два шага, критически осмотрела меня со всех сторон и снова осталась недовольна. Покачав головой, она вышла из комнаты, но вскоре вернулась, держа в руках большой ларец из полированного ореха. На его боках, сверкающих красно-коричневыми бликами, были искусно вырезаны птицы, сидящие на ветвях гранатового дерева. Внутри гнездилась масса склянок и флакончиков. Отыскав нужное средство, Ассунта щедро набелила мне лицо, не переставая ворчать:

— О чем только думали монахини, ума не приложу! Ты вся черная от солнца. Раньше у тебя была нежнейшая кожа!

— Доктор рекомендовал мне солнечные ванны от грудной болезни, — парировала я.

Возможно, я напрасно беспокоилась, и в сегодняшнем поведении донны Ассунты не было ничего подозрительного. Она тиранила племянницу с самого детства. 'Не так стоишь, слишком громко смеешься, слишком дерзко смотришь...' От придирок Ассунты и постоянной необходимости держаться начеку у меня разболелась голова, так что я почти обрадовалась, услышав торопливый стук в дверь. Это был Рикардо.

— Ну что? Ты готова?

— Нет.

— Тогда пошли.

— Постойте-ка минутку, — одернула нас донна Ассунта.

Набросив мне на голову прозрачную вуаль, старуха живо выпроводила нас с братом за порог, а сама, обратившись к статуэтке, принялась истово молиться.

Глава 3

Он поднялся мне навстречу, разом заслонив собой остальных людей в салоне, невольно приковывая к себе внимание. Тяжеловесный, крепкий, с жестким надменным лицом и темным упорным взглядом. Его волосы, обильно тронутые сединой, покрывал вышитый берет, на руках сверкали золотые перстни с крупными камнями. Коричневый бархат камзола мягко поблескивал при каждом движении.

Граф Арсаго был одним из самых влиятельных людей в Венетте. Его знали как человека умного, решительного, привыкшего потворствовать своим желаниям. В его собственности находились несколько кораблей, роскошный дом на Большом канале и земельные угодья в долине Бренты, а также далеко на юге, за пределами республики — и Совету Десяти пришлось проглотить это. Ни одному другому сенатору такое не сошло бы с рук! Однако доходы графа составляли поистине баснословные суммы, большую часть которых он тратил на нужды родного города, так что Совет предпочел закрыть глаза на некоторые обстоятельства. Политика — тонкая вещь.

Мне уже доводилось раньше видеть графа, но только издали, в карнавальных шествиях. Послушницам и святым сестрам тоже разрешалось присутствовать на празднике. Мы добирались до площади с острова Терра-деи-Мираколо на трех больших шестивесельных гондолах и потом скромно стояли в толпе, будто стайка бело-серых голубей. Вытягивая шею из-за чужих спин, я видела, как дон Арсаго шествовал с другими представителями дожа, окруженный знаменосцами и музыкантами. Над их головами трепетали крылья золотых грифонов на флагах, вокруг шумела радостная толпа, пронзительно звенели серебряные трубы...

И вот теперь этот важный господин стоял в двух шагах от меня. Человек, который, как я подозревала, убил мою мать. Я украдкой отерла ладони, заледеневшие от волнения и страха.

Обернувшись, синьор Арсаго пропустил вперед молодого человека, которого я поначалу не заметила. Лицом юноша походил на графа, но в нем не было и тени отцовской властности. Он мог бы служить зеркалом для дона Арсаго — волшебным зеркалом, отражающим только светлые черты. Это был его сын, Энрике.

Подойдя ближе, юноша поклонился, так что темные волосы, достигавшие плеч, упали ему на щеки:

— Джульетта, дорогая! Как я рад, как счастлив видеть вас снова!

Его светло-карие глаза просияли от радости. Я с трудом выдавила ответную улыбку. Вот оно, самое сложное за сегодняшний день — встретить этот прямой любящий взгляд. С первой минуты было ясно, что Энрике искренне любил свою невесту. Был открытым, простым человеком, понятным насквозь.

В общем, точно таким, как его описывала Джули.

Я уже готова была сбежать, позорно провалив все дело, но, к счастью, дон Арсаго снова перехватил инициативу. Он слегка осадил Энрике, хлопнув его по плечу, и снисходительно улыбнулся Рикардо:

— Прошу простить моего сына за неуместную горячность. Непонятно, зачем мы вообще посылаем сыновей в университеты, если они возвращаются оттуда такими же неотесанными, как были?

Энрике постигал науки в университете Патавы. Там он и познакомился с Джулией, когда ее матери однажды наскучило уединенное поместье, и ей вздумалось покорить патавское общество.

— Искренность нельзя считать недостатком, особенно в наше время, — послышалось со стороны.

Вздрогнув от неожиданности, я оглянулась. Возле балконных дверей, выходивших на Большой канал, стоял давешний незнакомец со шрамом. В отличие от меня, он и не подумал сменить потертый черный вельвет на что-нибудь более праздничное. Его вызывающе простой камзол выглядел нелепо рядом с синими оконными драпировками, расшитыми золотом, и прочим роскошным убранством салона.

Интересно, что он вообще тут делает? И как смеет разговаривать с доном Арсаго на равных? По моим представлениям, его место было внизу, вместе со слугами.

— Надеюсь, синьорита Джулия простит моему сыну эту бестактность, вызванную лишь глубоким чувством и слишком долгим ожиданием, — отрывисто произнес граф.

Я послушно наклонила голову. Шум, доносившийся с Большого канала, накатывал волнами. Или у меня просто в ушах шумело от волнения. Дальнейший разговор проходил без моего участия. Граф настаивал на свадьбе в ближайшее воскресенье, Энрике почтительно молчал, Рикардо же оправдывался, ссылаясь на траур:

— Бедняжка Джулия так горюет по матери, что отказывается даже выходить за порог дома.

Дон Арсаго недовольно сверкнул на меня холодными глазами, похожими на бусины четок. 'Черт бы побрал этих баб с их капризами!' — явственно читалось на его лице. Меня передернуло.

— Господа, прилично ли синьорите выслушивать эти споры? — вновь послышалось со стороны балкона.

— Действительно, — согласился Рикардо, изобразив на лице подлинно братскую заботу.

Бережно поддерживая меня под локоть, он проводил меня до дверей, где в ожидании застыла хмурая Ассунта. Почтительно раскланявшись со всеми, мы с ней покинули высокое собрание, а за нашей спиной снова возобновился хор голосов.

Когда мы с Ассунтой вернулись в жилые покои, служанок там уже не было. Исходящая паром бадья тоже исчезла. Потеснив меня на середину комнаты и сурово подбоченившись, донна Ассунта спросила:

— А теперь давай-ка начистоту, милочка: кто ты такая?

* * *

'Ну вот, началось'. Я с напускным безразличием пожала плечами. Присела на сундук, отстегивая вуаль:

— Не понимаю, что вы имеете в виду, тетя. Или это весеннее солнце напекло вам голову?

Трясущийся палец, покрытый старческими коричневыми пятнами, возник вдруг у меня перед носом:

— Ты не Джулия. О нет! Та была такая же взбалмошная, как ее мать! Я-то помню, как прошла их прошлая 'помолвка'! Бешеная девчонка сдернула с себя платье и орала, что Рикардо может тащить ее к графу прямо в рубашке: тому, дескать, все равно.

Мне стоило большого труда удержаться от улыбки. Да уж, узнаю Джули.

— В монастыре у меня было время подумать о многом. Я изменилась, тетя.

— Мне-то мозги не пудри! Изменилась она. Да легче Бренту заставить потечь вспять, чем обуздать такой характер, как у той проклятой девки! Это Рикардо тебя нашел? Вы сговорились? Где Джулия?

Я позволила себе повысить голос:

— Вы переходите все границы, тетя! Я больше не девочка и не намерена выслушивать этот вздор! Настоятельно прошу вас оставить меня одну! Мне нужно помолиться. Обещаю, что помолюсь и за ваш внезапно оскудевший разум.

Донна Ассунта даже задохнулась от возмущения. На ее щеках вспыхнули уродливые алые пятна, она резко развернулась и вышла, яростно стуча тростью. Я услышала, как в двери щелкнул замок. Ну и пусть, если ей так спокойнее. Мне даже лучше.

Разумеется, молиться я не собиралась, по крайней мере, в понимании Ассунты. Однако магия требует не меньшей сосредоточенности. Толкнув дверь и убедившись, что никто не следит за мной в замочную скважину, я снова присела на ларь, закрыла глаза и потянулась мыслями к Пульчино. Перед глазами постепенно возникла каменная набережная, зеленые воды лагуны и чайки, белыми лепестками кружившие над водой.

На старом языке это искусство называлось кьямата (от итал. сhiamata — зов, прим. авт.), хотя, на мой взгляд, правильнее было бы сказать 'заимствование' или 'связь'. Сейчас уже мало кто владеет этим даром. Однако искусство кьямата до сих пор считается почетным, и многие знатные семейства продолжают посылать юных дочерей в монастыри, надеясь, что под благочестивой сенью храма дар пробудится скорее. Почему-то чаще получалось так, что этим искусством владели девушки. Мы не маннаро, меняющие облик, не безумцы, которые каждое полнолуние теряют себя, растворяясь в звериной ипостаси. Мое тело продолжало смирно сидеть на ларе, но мысленно я могла свободно парить над городом вместе с Пульчино, могла 'одолжить' его острое чаячье зрение и проворство.

Благодаря Пульчино, границы моего маленького мирка раздвинулись настолько, как я и мечтать не могла. Он подарил мне небо и жемчужную прелесть лагуны, озаренной восходящим солнцем. До появления Джулии в монастыре Пульчино был моим единственным другом. С того дня, как я нашла беспомощного мокрого птенца на причале, мы больше не расставались. И я никому не позволила бы ограничить его свободу.

'Может, довольно патетики?' — недовольно прозвучало у меня в голове. Я словно очнулась, вынырнув из темного будуара в прозрачную синеву весеннего дня. Сильные крылья несли меня вдоль канала мимо Арженто и дальше, к дому синьора Граначчи. Описав круг над черепичной крышей, я вдруг заметила Рикардо: вместе с человеком-со-шрамом он стоял на аркаде винтовой лестницы, ведущей во внутренний дворик. Оба ожесточенно спорили о чем-то. Эх, даже клюв зачесался, так хотелось их подслушать! 'Мне что, разорваться?' — снова ехидно заметил Пульчино, который за годы общения со мной уяснил, что такое сарказм, и с удовольствием пользовался им при случае. Зато моя память обогатилась знанием всех укромных местечек в лабиринте рыжих крыш Терра-деи-Мираколо, где можно было спрятать добычу или притаиться самой. Да уж, мы многому научились друг у друга!

Как бы мне ни хотелось подслушать, о чем говорят Рикардо и тот странный господин, гораздо важнее было проследить за графом. В данную минуту он как раз садился в длинную позолоченную гондолу, намереваясь отплыть вместе с сыном. Я спикировала к ним на одолженных крыльях, присев на торчащий на корме набалдашник. Кто будет обращать внимание на какую-то чайку?

— Бедняжка, как она изменилась! — говорил Энрике. — Когда я встретил Джулию два года назад, в ней было столько тепла, счастливого предчувствия, надежды! Ее веселый смех звенел по всему дому. Знаешь, отец, бывает так, что встретишь человека — и сразу чуешь в нем родную душу.

— И ты, не откладывая, сделал ей предложение.

— Да, и мне показалось, что она была рада! А на следующий день вдруг заявила, что нам следует все забыть. Вернула мне кольцо. Я не мог понять, что на нее нашло. Честное слово, легче поймать облако над вулканом, чем постигнуть мысли женщины!

— К счастью, монахини на Терра-деи-Мираколо сумели вправить ей мозги.

Энрике печально покачал головой:

— Но этот мрачный монастырь выпил из нее все краски, всю живость. Представляю, что там за жизнь! Поди у них в саду даже крапива чахнет... Нет, дурной это обычай — ссылать туда девчонок перед свадьбой!

— Напротив, очень разумный, — усмехнулся граф. — Ты еще успеешь оценить, каким подарком для мужа является тихая, покорная, бессловесная жена. А главное, монастырь научил ее кое-чему. Мои люди донесли, что Джулия подлинно владеет искусством кьямата. Это редкость в наши дни!

— Я выбирал жену не по магическим способностям... — тихо возразил Энрике.

— Этот дар — ее единственная ценность! — возвысил голос граф. — Ты думаешь, меня интересует захудалый род Граначчи, который едва держится на плаву благодаря ловкости и обаянию этого плута Рикардо? Однако талант Джулии сделает тебя первым человеком в Венетте! За это я готов терпеть ее вместе с братцем, так что не глупи.

В этот момент раздался резкий крик, и Энрико, вздрогнув, поднял голову. В небе, обведенная сияющим солнечным контуром, парила чайка.

Глава 4

Мой первый обед в семейном гнезде рода Граначчи проходил в приятной, непринужденной обстановке. Во многом этому способствовало отсутствие Ассунты. Верная своей тактике, старая мегера сказалась больной и заперлась в своей комнате, вероятно, надеясь пробудить в нас с Рикардо остатки совести. Надеюсь, наш смех и веселый разговор, доносившийся из столовой, достаточно ее разочаровал. Интересно, рискнула ли она поделиться с племянником своими подозрениями?

Стол накрыли на два прибора. Фаянс и серебро уютно поблескивали в свете свечей. Графин был полон драгоценного вина, в гранатовой темноте которого вспыхивали фиолетовые отблески. Двое лакеев, наряженные в одинаковые ливреи и красные чулки, время от времени появлялись в комнате, вносили очередное блюдо или канделябр со свечами, и снова бесшумно исчезали.

Еда, разложенная по тарелкам и соусникам, выглядела аппетитно, но я все еще была немного чайкой, поэтому от запаха прожаренного мяса и тушеных овощей меня едва не стошнило. Хотелось нырнуть в канал, сцапать скользкую серебряную рыбешку и сожрать ее вместе с костями. Увы, такова была оборотная сторона связи с Пульчино. Всякий дар — палка о двух концах.

Воздавая должное жаркому и ветчине, Рикардо подлил мне вина и улыбнулся:

— Даже не помню, когда мы в последний раз сидели вот так, по-семейному. Разве что в детстве. Помнишь, когда мы с отцом приехали в поместье на твои именины?

Лицо его улыбалось, но в глубине глаз светилась настороженность, как у дикого зверя.

'Понятно. Значит, тетушка все же успела заразить племянника своими подозрениями'.

Нарезая рассыпчатый сыр на мелкие кусочки, я небрежно пожала плечами:

— Конечно, помню. Отец еще хотел оставить тебя немного погостить. Но ты был просто невозможен! Сначала сбежал от наставника и залез на дерево. Потом попытался прокатиться на папиной лошади. Мама решила, что с двумя детьми ей в одиночку не справиться, они с отцом поругались, и вы уехали обратно.

Рикардо расхохотался сначала, затем погрустнел:

— Я действительно уделял мало внимания тебе и матери. Совсем замотался в делах. Не представляешь, как я об этом жалею! Но теперь все будет по-другому, обещаю.

Под его теплым взглядом я покраснела и зачем-то бухнула себе в тарелку пучок кресс-салата, который вообще-то терпеть не могу. Братская заботливость Рико меня растрогала. Но я никак не могла отделаться от мысли: мне почудилось, или действительно в его голосе слышалось облегчение?

— Тебе понравится в Венетте, — продолжал Рико. — Завтра же поедем прогуляться по каналам. Если что, гондола и Фабрицио в твоем полном распоряжении. А через две недели будет праздник в честь Дня Изгнания! Я покажу тебе Дворец дожей и галереи Прокураций, сходим на ярмарку, вечером глянем гонки гондол на Большом канале... Азартная вещь, я тебе скажу!

— А нас пустят на 'Бученторо'?

'Бученторо' — церемониальная золоченая галера, с кормы которой дож бросал в волны кольцо, скрепляя этим свой брак с морем. В свиту дожа при этом допускались только знатные патриции, всем остальным приходилось довольствоваться созерцанием зрелища издалека, со своих лодок. Триста лет назад море защитило Венетту, прогнав от наших берегов алчных фиескийцев, тогда и возник этот обычай. С тех пор он неукоснительно соблюдался, хотя некоторые острословы любили пошутить насчет престарелого дожа и его вечно юной коварной возлюбленной, вдовы целой череды венеттийских правителей. Из всех развлечений, предстоящих в День Изгнания, церемония обручения особенно меня интересовала.

— Надеюсь, все пройдет благополучно, — сказала я задумчиво, вертя в руках десертную ложку.

— Да, дон Соренцо — нынешний дож — стар и глух, как пень, но, надеюсь, у него достанет сил подняться на корму и произнести речь, — беспечно отозвался Рикардо. — Хотя кое-кто из сенаторов уже примеряет на себя золотую шапку, однако я заметил, что люди, облаченные властью, обычно чертовски живучи, так что Августино Соренцо еще поборется. Да и глохнет он лишь тогда, когда ему это выгодно.

Меня беспокоило не самочувствие дожа, а кое-что другое, но я не стала спорить. Перед глазами возникли песчаные отмели острова Дито... Это место, где мутно-зеленые воды лагуны смешиваются с морскими волнами. Золотое перышко парадной галеры выглядит как пушинка на ледяной ладони Длинного моря, в любой момент готовой сжаться в кулак. Кое-кто считал обряд в День Изгнания символом нашего господства над морем, но я-то знала, насколько это 'господство' было призрачным и условным. Море — оно как глухая бездна, безразличная к людям. Оно сыто дремлет под небом, но в любую минуту может показать свой оскал и смести нас с земли, словно прилипший сор.

Замечание Рико насчет праздника напомнило мне о времени. День, намеченный для осуществления моих планов, неотвратимо приближался. Мне следовало срочно найти кого-то, сведущего в астрономии, чтобы уточнить даты. И еще я приняла твердое решение всеми силами уклоняться от свадьбы. Мне очень понравился Энрике, и не хотелось бы причинить ему такое горе, оставив его вдовцом. Ведь я приехала в Венетту, чтобы умереть.

* * *

Спустя несколько дней я в сердцах сказала себе, что моя жизнь в доме Граначчи мало чем отличалась от прежнего монастырского затворничества. Несмотря на обещания, у Рикардо на следующий день не нашлось для меня времени. 'Дела, сестричка', — пробормотал он, глядя куда-то в сторону, небрежно погладил меня по плечу и исчез. Фабрицио, правда, остался. Он предложил мне свои услуги, но рядом сейчас же возникла донна Ассунта, твердо вознамерившаяся сопровождать меня повсюду. Пришлось отказаться от поездки по каналам и от посещения лавочек на Мерчерии, так как в присутствии старой мегеры прогулка не доставила бы мне никакого удовольствия.

Я не слишком тяготилась одиночеством. Старый дом Граначчи оказался настоящей сокровищницей, каждый день удивляя меня новыми сюрпризами. Темные резные комоды из грушевого дерева таили в своих ящиках рулоны мягчайших тканей ярких расцветок, от которых мои светло-карие глаза казались золотистыми, как янтарь, а кожа матово светилась. За стеклянными дверцами поставцов чинно поблескивала дорогая посуда. Бродя по пустым парадным залам, я иногда замирала на месте, когда заблудившийся солнечный луч вдруг выхватывал из полумрака фрагмент старой фрески или картины. Комнаты Джулии вообще походили на волшебную пещеру Али-Бабы, столько в них оказалось чудесных вещиц, милых сердцу каждой женщины: затканные серебром шелковые накидки, надушенные перчатки, кружева, вуали, хрустальные флаконы с душистыми эссенциями... Раньше у меня никогда не было таких прекрасных вещей, и сейчас я наслаждалась ими, пока была возможность.

А вот Пульчино в Венетте не нравилось. 'Рыбаки здесь хитрущие, — жаловался он, — часто привозят лежалую рыбу. Чайки наглые, не то что у нас на острове. Люди постоянно снуют вокруг. Мутят воду, грохочут тяжелыми молотами, забивая сваи. Чем вам старая лагуна не нравилась? Раньше здесь были такие отмели с мягким песочком, болота, тростник, шепчущий на ветру, соленые озера — красота! Нет, вам обязательно нужно все поменять, все переделать под себя...'

Когда на него находило угрюмое настороение, Пульчино мог ныть вечно. Правда, нам нечасто удавалось спокойно поговорить, так как донна Ассунта следила за каждым моим шагом. Она не пыталась разоблачить меня перед слугами — видимо, беспокоясь о чести семьи, но куда бы я ни пошла, следом вскоре раздавался стук трости, и старческий дребезжащий голос вопрошал: 'Джули? Ты здесь?'

У нее находилась для меня масса поручений: помочь смотать шерсть в клубки, попробовать тесто для печенья, почитать книгу, обсудить новый рецепт... Просто удивительно, как она раньше справлялась, до моего приезда?!

— Я занята, тетя, — вежливо отвечала я, не желая устраивать прилюдные сцены.

— Но я столько лет тебя не видала, девочка моя, дай хоть налюбоваться перед смертью, — жалобно стонала вредная старуха, дряхлея прямо на глазах. А у самой лицо так и светилось злорадством.

'Да ты еще нас всех переживешь, противная карга!' Теткино двуличие бесило до невозможности, но при служанках я старалась придерживать язычок. Все знают, что у домашних слуг самые чуткие уши. Глоток свободы выпадал мне только под утро, когда донна Ассунта поднималась и тащила свои грехи на исповедь. На мое счастье, набожность не позволяла ей пропускать ни одной утренней службы.

Рикардо не встревал в наши склоки, и вообще бывал дома довольно редко. Днем он был постоянно занят, а после ужина отправлялся куда-то вместе с Фабрицио. Мое ревнивое воображение услужливо рисовало темный переулок, скрытый от чужих глаз, потайную дверцу, отворяющуюся от условного стука, женскую фигурку в маске, укутанную плащом, и долгие прогулки в гондоле под золотистой луной. Иногда, лежа по ночам без сна, я слышала плеск весла возле нашей террасы и приглушенный разговор — по воде звуки разносятся далеко...

Меня терзало любопытство. Так и подмывало расспросить Фабрицио, но я знала, что все гондольеры крепко берегут секреты своих молодых хозяев. Это было что-то вроде мужского братства. Мои расспросы его только позабавят. Что мне за дело, на каком канале синьор Рикардо изволит проводить короткие весенние ночи?

— Не о том ты думаешь, — упрекнул меня Пульчино на третий день моего роскошного безделья. — Лучше бы побеспокоилась о другом человеке. Знаешь ли ты, кто тот мужчина с изуродованным лицом, который встретил тебя вместе с Рикардо?

Даже сейчас при одном воспоминании о незнакомце мне словно ледяной ладонью провели по спине.

— Понятия не имею! — раздраженно ответила я. — Какой-нибудь наемный убийца, почем мне знать!

В ответ Пульчино разразился хриплым клекотом, способным довести нервного человека до трясучки. Чайки всегда так смеются. Я уже привыкла.

— А вот и не угадала! — судя по довольному тону, ему действительно удалось узнать что-то важное. — Наоборот, это такой человек, который не дает спокойно спать всем наемным убийцам Венетты. Это Алессандро ди Горо, начальник графской охраны.

Я пожала плечами, хотя мой друг, находившийся за несколько миль, не мог меня видеть:

— Значит, у графа дурной вкус, если он может без содрогания каждый день смотреть на это лицо!

— Он просто трезво мыслит. Лучше прожить долгую жизнь с дурным вкусом, чем безвременно почить с хорошим! Говорят, что за последние полгода на дона Арсаго покушались дважды, и цел он до сих пор лишь благодаря талантам своего главного охранника. Похоже, что у нашего графа в Венетте куча врагов — прямо как блох на собаке! Тут уж не будешь критиковать человека за лицо, если к нему прилагаются светлая голова и умелые руки!

Слова Пульчино натолкнули меня на новую мысль. Я знала, что кто-то из венеттийских патрициев лелеял преступные замыслы против кьямати. Поэтому я и приехала сюда вместо Джулии. Кто-то хотел подчинить кьямати, чтобы заставить ее искусство работать на себя. Но мои подозрения были настолько слабы, что буквально таяли в воздухе. В своих фантазиях именно дону Арсаго я отводила главную злодейскую роль. Однако даже такого влиятельного человека можно загнать в ловушку. Действительно ли он виновен? У Совета Десяти длинные руки. А кроме него был еще тайный Совет Трех — настолько тайный, что даже никто из сенаторов не знал точного состава его участников. Однако эти трое инквизиторов могли распорядиться жизнью любого патриция в городе.

Робкий голосок служанки прервал мои размышления:

— Там пришел синьор ди Горо, хочет вас видеть.

'Легок на помине!' — ехидно фыркнул Пульчино. И исчез.

Я безразлично пожала плечами:

— Донна Ассунта все равно не позволит мне его принять, но спасибо, что сообщила.

Сейчас моя тетка-тюремщица живо спровадит незваного гостя. Чтоб ей лопнуть! Благодаря ей я фактически лишь сменила одну келью на другую!

Служанка ушла, однако вскоре вернулась:

— Синьора, он настаивает, что все же должен увидеть вас.

Похоже, графский посланник оказался не так прост... А девушка продолжала:

— Он поговорил с донной Ассунтой, после чего она заперлась у себя и заявила, что до вечера не выйдет.

Я изумленно присвистнула: похоже, синьор ди Горо умеет обращаться с докучливыми старыми дамами! Не мешало бы взять у него пару уроков... Любопытство боролось во мне с опасением. Если верить Пульчино, этот господин мог доставить мне массу неприятностей. Начальником охраны кого попало не назначат! С другой стороны, он принадлежал к графскому двору и мог рассказать немало интересного.

В конце концов, любопытство победило. Метнувшись к сундуку, я извлекла из его глубин роскошное платье, спрятанное кое-кем подальше от зоркого глаза Ассунты. Нежно-сиреневое, сверху оно было отделано золотым шнуром и прозрачным газом, позволяя оценить красоту рук и плеч его обладательницы. По моим представлениям, ни один мужчина, увидев перед собой женщину в подобном платье, не стал бы расспрашивать ее о монастыре. Вообще, мысли о монастыре — последнее, что придет ему в голову.

'У синьора ди Горо свое оружие, а у нас — свое', — подумала я с внезапно вспыхнувшим озорством. Приложив к себе платье, подтолкнула растерянную служанку к двери:

— Ступай, скажи ему, что я выйду... но немного позже. Проводи гостя в салон, предложи ему вина. И пришли ко мне Лючию.

Из всех девушек Лючия наиболее искусно управлялась с моими волосами. Правда, и возилась с ними неимоверно долго — гораздо дольше прочих! Но это ничего. Пусть графский пес не воображает, что я прибегу к нему по первому зову!

Я спустилась вниз через час с четвертью, перед этим вдоволь налюбовавшись своим отражением в зеркале. Шелковое платье переливалось, мягко колыхаясь от каждого движения, длинные серьги тихо позванивали. Волосы, перевитые золотой лентой, я небрежно перебросила через плечо.

К моей досаде, гость в салоне не метался от стены к стене, злясь на бесцельно потраченное время, а спокойно восседал в кресле и смотрел на канал, как человек, привыкший к долгому ожиданию. При моем появлении он учтиво поднялся, шагнул навстречу... и, кажется, оцепенел на несколько мгновений.

Приятно, что наши с Лючией усилия не пропали даром. Настроение у меня сразу улучшилось.

— Синьора, — встрепенувшись, дон Алессандро поклонился, как человек, внезапно очнувшийся от сна.

— Вы так настойчиво хотели меня видеть. Для чего же?

— Представляете — забыл, — ответил он простодушно. И улыбнулся.

Правда, из-за шрама улыбка вышла кривой и недоброй. 'А ведь если бы не это увечье, он был бы даже красивым', — мелькнула неожиданная мысль. У него было твердо очерченное, несомненно привлекательное при всей жесткости лицо. Большие серые глаза под густыми прямыми бровями смотрели доброжелательно и открыто. Заметив, что я вздрогнула, он незаметно отступил от окна, так чтобы искалеченная половина лица оказалась в тени. Должно быть, ему часто приходилось прибегать к подобным уловкам. Меня кольнуло сочувствие.

Я предложила гостю миндальное печенье, к которому сама пристрастилась в последние дни. В монастыре нам такого не давали!

— Как вы находите Венетту? — спросил он.

— У меня еще не было времени познакомиться с городом. В этом доме масса дел! Сразу видно, что его давно не касалась женская рука.

Я надеялась, что пожилая кухарка, хлопотавшая с чайным подносом, донесет мои слова до ушей донны Ассунты, и та взбесится от злости. Синьор ди Горо поспешно потянулся за чашкой, пряча улыбку. Словно он разгадал мой коварный замысел.

— Ну, не можете же вы вечно сидеть взаперти. Поверьте, в Венетте есть на что посмотреть!

Пока мы обменивались ничего не значащими любезностями, я раздумывала, как бы перевести разговор на его сюзерена. Неожиданно мой гость сам поднял эту тему:

— Через два дня дон Арсаго устраивает прием...

— Боюсь, синьор, что мое присутствие там будет неуместно, — отказалась я, имея в виду траур.

На самом деле я еще не готова была встретиться с этими людьми лицом к лицу. Хотя Пульчино от души бранил меня и называл трусихой, сначала мне хотелось собрать побольше информации.

— Очень жаль. Вы стали бы украшением этого вечера.

От неподдельного восхищения, прозвучавшего в его словах, мне стало не по себе. Наш разговор свернул куда-то не туда, и я при всем желании не могла придумать, как исправить положение. Мысли разлетелись, сердце колотилось так, будто я взобралась на колокольню без передышки. Первый раз в жизни я была наедине с мужчиной, — если не считать 'семейного' ужина с Рикардо, — но с Рико было легко смеяться и шутить обо всем на свете, а присутствие рядом дона Алессандро отчего-то вызывало чувство острой неловкости.

Над Большим каналом сгустились вечерние тени. Ярко горящий канделябр превращал уголок комнаты, где мы сидели, в уютный островок света, делая окружающую темноту еще глубже. Кухарка давно ушла, никакого движения в доме не было слышно. Мы были одни. Склонившись, Алессандро почтительно взял мою руку, которая вся утонула в его широкой ладони. Поднес к губам, не сводя с меня смеющихся глаз. Осторожно провел большим пальцем по ладони. Получилось нежно. Я вспыхнула, но руку он выпустил не сразу.

— У вас мозоли на ладонях, — сказал он доверительно и тихо. — Я наблюдал за вами с самого начала. Кисти рук загорелые, как и лицо под этими дурацкими белилами. Скажите своей служанке, чтобы не смела вас уродовать, они вам не идут. А плечи, руки и шея — чистейшей белизны...

Под его взглядом мне захотелось завернуться в мантилью. Нет, лучше в плащ-домино! Чтоб ни одного клочка кожи не было видно! Он же невозмутимо продолжал:

— Такой загар бывает у монашек, у 'серых сестер', занятых грязной работой. Вы жили в монастыре, это очевидно. Но не ради обучения, как патрицианка, а как простая послушница. Вам пришлось бежать? Почему? С вами плохо обращались? Скажите! Быть может, я смогу помочь...

Меня словно окатили ледяной водой. Что называется, доигралась! Каким-то образом этот проклятый графский сторожевой пес ухитрился вызвать во мне чувство абсолютного доверия, я расслабилась и позабыла об осторожности. Прав был Пульчино — с ним нужно держать ухо востро! Разозлившись на себя, я резко выдернула руку. Лицо под белилами горело так, что хотелось немедленно умыться ледяной водой.

— У меня нет никаких секретов, заслуживающих вашего внимания, — отчеканила я, глядя ему в глаза.

Синьор ди Горо даже бровью не повел.

— Если когда-нибудь вам понадобится помощь...

— ...то прежде всего я обращусь за ней к своему брату! И уж никак не к постороннему мужчине!

Мой собеседник наконец-то понял, что зашел слишком далеко. Он поспешно поднялся:

— Да, конечно. Простите, что отнял у вас столько времени.

Через минуту его шаги слышались уже на террасе. Судорожно сцепив пальцы, я ловила каждый звук, доносившийся снаружи, и выдохнула с облегчением, только когда различила плеск воды и приглушенный разговор с лодочником. Все, уехал.

Нет, больше никаких разговоров наедине с этим человеком! Эта добыча мне не по зубам. Слишком многое он подмечал своими серыми глазищами, потом что-то складывал в уме и выдавал неожиданные предположения, слишком близкие к истине. Очень опасный тип!

Когда Рикардо вернулся, он так и нашел меня в салоне, сидящую в темноте рядом с давно погасшим канделябром.

— Джулия? — удивился он. — Что с тобой?

— Да так... задумалась.

— Ты слишком много сидишь дома, — энергично заявил брат, зажигая свечи на комоде и в напольных светильниках. Комната вновь наполнилась мягким теплым светом. — Послезавтра граф дает большой обед, и ты там будешь.

Ну вот, и он туда же! Я досадливо поморщилась:

— Нет, что ты! Мне ни к чему...

— Да, Джулия. Ведь дон Арсаго пошел тебе навстречу и согласился отложить свадьбу? Теперь наша очередь уважить его просьбу. Это называется 'компромисс'.

— Но я же в трауре. Что скажут люди?

Рикардо молча посмотрел на меня долгим взглядом. Внимательно оглядел пышное платье, взбитые волосы, блестящие украшения... Я покраснела.

— Оденься поскромнее, вот и все. Дон Арсаго сегодня сам сказал, что твое присутствие очень желательно.

Поспешно ретировавшись к себе в комнату, я подошла к зеркалу. В нем отражалась разряженная девица, увешанная побрякушками, в вызывающе ярком платье с бесстыдно оголенными руками. Я вспомнила, как вела себя с Алессандро — и мои щеки заполыхали еще пуще. Кокетничать пыталась! Идиотка. А он смотрел и видел меня насквозь...

Мне было невыносимо стыдно. А хуже всего, что мы наверняка встретимся в доме дона Арсаго! Что если он расскажет гостям... Хотя нет. Почему-то я была уверена, что синьор ди Горо не скажет ничего ни Рикардо, ни кому-то другому. Не станет позорить меня перед всеми.

Глава 5

Когда мы с братом сели в гондолу, солнце уже опускалось на западе, окрашивая небо и воды лагуны в одинаковый розово-палевый цвет. В усталом вечернем свете лица домов смягчились, подобрели. Темнота в каналах сгустилась плотнее, а крыши, наоборот, запылали яркой рыжиной. Печальный и задумчивый, город гляделся в тихое водяное зеркало.

На причалах возле домов зажигали факелы. Издалека ветерок донес до нас запах гари, померанцевых деревьев и мягкий струнный перезвон. Я зябко куталась в накидку, подбитую куньим мехом. Рикардо задумчиво сидел, подперев голову кулаком, и смотрел на воду. За всю дорогу он не произнес ни слова.

Особняк дона Арсаго весь светился в сумерках, как ларец, полный сокровищ. Из окон верхнего этажа доносились звуки музыки и голоса, эхом разносившиеся под колоннадой. За несколько дней, проведенных в доме Граначчи, я успела немного свыкнуться с роскошью, но этот дворец все равно с порога поразил меня великолепием и своеобразной мрачной эстетикой. Словно я попала в замок какого-то подводного властителя.

По углам вестибюля стояли алебастровые фазы, выточенные в виде фигур осьминогов. Полы были сделаны из истрийского камня, гладкого и блестящего, как вода. Драгоценные колонны из мутного молочного стекла с вкраплениями меди вздымались к потолку, похожие на струи фонтана. Я посмотрела наверх. С потолочной лепнины тянули свои щупальца чудовищные медузы и полипы, со стены скалилась акулья голова, глядя мимо меня пустыми черными глазами. Рассматривая ее, я вдруг ощутила, как чей-то другой взгляд яростно сверлит мне спину. Беглый осмотр холла не дал никаких результатов. Здесь решительно негде было спрятаться! Рикардо уже ушел вперед, лакеи задержались снаружи, встречая другую барку с гостями, так что в холле я была одна. Тишину нарушало лишь потрескивание светильников, озаряющих фрески на дальней стене. Картина производила сильное впечатление. Очевидно, дон Арсаго был поклонником батальных сцен, на которые не пожалели красной краски. Может быть, этот сюжет прославлял какие-нибудь деяния его предков? От картины словно исходила волна мутной ярости; зрелище распоротых животов, вываленных внутренностей и отрубленных голов вызывало тошноту. Вместе с тем проклятое полотно обладало какой-то чудовищной притягательностью. Я с усилием отступила на шаг, потом еще на один — и все никак не могла отвести взгляд.

— Джулия?

Я вздрогнула. Сверху на лестнице показалась высокая фигура Рикардо.

— Куда ты пропала? Пойдем скорее.

Мой брат снова скрылся в дверях. Оторвавшись наконец от проклятой фрески, я поспешила за ним следом. Вдруг какая-то невысокая тень метнулась от дальней стены и мгновенно скрылась в проходе под лестницей. До моих ушей донесся дробный топоток, будто пробежал ребенок. С бьющимся сердцем я замерла на середине лестницы, пытаясь справиться с необъяснимым ощущением липкого страха. Этот дом мне определенно не нравился.

* * *

Я еще пыталась прийти в себя после шокирующей встречи с искусством (той картиной в вестибюле), когда нетерпеливый братец затащил меня в угол гостиной.

— Давай я быстренько расскажу тебе, кто есть кто из гостей, чтобы ты не попала впросак. Прежде всего, нужно будет представить тебя донне Арсаго. — Он указал на бледную, немощную с виду женщину, которая беседовала с другой дамой, пышнотелой и яркой, разряженной в пух и прах. Вторая дама что-то быстро говорила, беспрестанно улыбаясь, ее зубы и драгоценности напористо поблескивали в свете свечей. Рядом с ней графиня казалась блеклой и истонченной, почти как привидение.

— ...Дон Арсаго в грош ее не ставит, так что не тушуйся, если ты ей не понравишься, но все же следует проявить к ней уважение, — наставлял меня брат. — Дальше. Та черноволосая красотка рядом с графиней — это Джоанна Сакетти. Бывшая пассия графа. Ненавидит его со всем пылом оскорбленной женщины, но вслух ни за что не признается. А вон тот лисоподобный синьор в черном берете, с острой бородкой — ее муж. Бывший сенатор Джакомо Сакетти.

— И он здесь? — удивилась я. — А он знает, что его жена раньше... ну...

— Все знают. Но боже упаси тебя хотя бы намекнуть об этом! Здесь еще их дочь, Инес. Видишь блондинку, притихшую за спиной у Джоанны? Это она. В отличие от матери — скромница и молчунья, слова лишнего не скажет, но на твоем месте я бы ей не доверял. Подозреваю, что в этом омуте водится немало чертей.

— А как зовут вон ту синьору в красном? — спросила я с любопытством.

Девушка, которая привлекла мое внимание, кроме яркого платья выделялась необычно свободными манерами. Сейчас она непринужденно объясняла что-то пожилому синьору в коричневом плаще с меховой оторочкой.

— Это Бьянка. Бьянка Санудо...

Мечтательные нотки в голосе Рикардо заставили меня помрачнеть.

— Ее отец служит у дона Арсаго управляющим. Люди шепчутся, что синьор Санудо сильно сдал в последнее время, так что дочь проверяет вместо него счетные книги. Кое-кто поспешил донести эти сплетни до графа. А дон Арсаго, представляешь, заявил, что столь разумной девице он без колебаний доверил бы всю свою казну.

— Я бы на его месте поостереглась, — хмуро бросила я в ответ. — Не думаю, что синьора склонна к экономии. Одно ее платье из венеттийского шелка стоит не меньше двухсот дукатов, не говоря уже об украшениях!

— Завидуешь, сестренка? — ухмыльнулся Рикардо.

— Угу. Восхищаюсь.

Я с грустью оглядела свой чопорный темно-синий наряд. Из украшений — только длинные ониксовые четки, волосы гладко зачесаны под покрывало. Но даже в таком монашеском виде мое присутствие здесь многие сочли бы неприличным: ведь я недавно потеряла мать! К счастью, Ассунта, продолжавшая тихо меня ненавидеть, нарисовала мне такое ужасное лицо, что рядом со мной любой покойник показался бы воплощением здоровья и красоты. При взгляде на меня никто бы не усомнился, что я не только потеряла близкого человека, но и сама стою одной ногой в могиле.

— Хм, а он что здесь делает? — бормотал тем временем Рикардо, указав на плотного темноволосого мужчину с высокомерным костистым лицом и пристальным взглядом выпуклых светлых глаз. — Это Фальери, один из нуворишей. Они с графом никогда не ладили...

Я кое-что слышала о постоянных стычках 'новой' и 'старой' знати в пестром венеттийском обществе. Двое мужчин, похоже, продолжали какой-то старый спор:

— Вы слишком привыкли считать Венетту королевой моря, — напирал Фальери, — но теперь уже не те времена. Все, баста! Золотому грифону пора выбираться на берег. Из-за войны с тарчами мы потеряли крепости на пути в Ханаан, так что восточная часть Срединного моря теперь закрыта для нас! Кроме того, с тех пор как лозитанцы открыли морской путь в Бхарат, центр торговли необратимо сместился на север. Нам нечего больше ловить на море!

— Ну что вы такое говорите, синьор Фальери, — с улыбочкой вмешалась Джоанна Сакетти, исключительно с целью обратить на себя внимание. — Неужели Кашми и Магадха перестанут торговать с нами? Как же мы тогда будем обходиться без их прекрасных шалей, шелка и жемчугов, скажите на милость?

Дон Арсаго хмуро отвернулся от Джоанны, не обращая внимания на расточаемые улыбки.

— Вместо того чтобы ловить удачу у дальних берегов, следует заняться торговлей на континете, — развивал свою мысль настырный синьор. — Пора, пора переделывать корабли в амбары и винные прессы, распахивать фермы, вкладывать деньги в terra firma...

— Для этого нам понадобится прежде всего прочный мир с Лигой Четырех и северными герцогствами, — раздраженно бросил дон Арсаго, давая понять, что спор слишком затянулся. — Какой смысл нам вкладывать деньги в спорные земли, если мы каждую минуту рискуем их лишиться?

Спор о судьбах Венетты увял сам собой, когда торжественная процессия слуг внесла с кухни блюда с яствами, и графиня распорядилась пригласить всех в столовую.

Глядя на этот стол, я с некоторым ужасом подумала, что одного такого обеда нашему монастырю хватило бы на месяц. Здесь была жареная дичь во всех видах, целые пирамиды из окороков и колбас, остро пахнувшие соусы в маленьких кувшинчиках... Скатерть украшали охапки нарциссов и фиалок, распространявшие нежный аромат. В серебряных ведерках охлаждалось вино: бледно-желтое монфьоре, цветом похожее на зимнее солнце, и трентино, отливающее зеленью в бокале, с терпким и свежим вкусом. Гости оживились, рассаживаясь по местам. Только донна Джоанна молчала, обиженно поджав губы. Ее полные щеки и широкое декольте, прикрытое газовой вуалью, порозовели от гнева. Инес, сидевшая рядом с матерью, что-то тихо шептала ей на ухо.

По правую руку от меня сидел Энрике, дувшийся на меня за то, что я гораздо больше внимания уделяла другому собеседнику — синьору Фалетрусу. Хрупкий, немолодой мэтр Фалетрус был при дворе графа кем-то вроде доктора и астролога одновременно. Зато он прекрасно разбирался в астрономии, и мне было жизненно важно поговорить с ним — только, конечно, не при всех. Был здесь и Алессандро ди Горо, но, к моей радости, его усадили далеко от меня. За сытыми, лоснящимися лицами других гостей мы почти не видели друг друга. Вот и славно.

Рикардо тоже был, увы, далеко. Сдав меня на руки жениху, он тут же превратился в верного пажа прекрасной синьоры Бьянки. Я против воли то и дело поглядывала на них. Рико усиленно распускал хвост, но пока что его обаяние бессильно разбивалось об эту неприступную крепость. Девица неохотно цедила слова и едва ли раз взглянула в его сторону. И почему мужчин вечно тянет к таким синьорам — холодным, насмешливым, с острым, как нож, языком? Я злорадно подумала, что алый цвет ее платья, хоть и шел к ее дерзким своевольным манерам, но был слишком ярким обрамлением для пепельных волос и бледного русалочьего лица с зеленоватыми глазами.

Имя 'Джулия', внезапно прозвучавшее за столом, выдернуло меня из омута ревнивых мыслей. Оба важных господина — синьор Фальери и незнакомый господин в меховом плаще — улыбаясь, смотрели на меня.

— ...и по случаю помолвки мы хотели бы преподнести подарок прекрасной синьорите Джулии, невесте сына нашего любезного хозяина. Надеюсь, она не откажется принять нашу скромную дань ее таланту, добронравию и красоте!

Поздравления и тосты зазвучали со всех сторон. Энрике, положив ладонь поверх моей, ласково сжал мои пальцы. Я сидела как на иголках. Подарок? Что еще за подарок? Надеюсь, нас не собираются обвенчать прямо сейчас?!

Двое слуг, пыхтя и отдуваясь, еле втащили в зал огромный ящик размером с паланкин, накрытый узорчатым полотнищем. Ого! Покрывало сдернули — и мое чувство радостного предвкушения тут же растаяло, как дым. Внутри оказалась клетка из прочных металлических прутьев, в глубине которой скорчилось какое-то существо.

Тесная дружба с Пульчино внушила мне острую ненависть к клеткам. Теперь я знаю о них намного больше — и тем сильнее их ненавижу. Тем временем скользкая куча, застывшая в углу клетки, зашевелилась и вдруг пружинисто развернулась, бросившись вперед. Серые лапы с перепончатыми пальцами вцепились в прутья, отчего клетка задрожала, а гости невольно отшатнулись на стульях. Слуги, не будь дураки, тут же отскочили в сторону. Над покатыми плечами поднялась лысая вытянутая голова с провалившимися щеками и уродливой щелью рта. Засветились желтые точки глаз, в которых постепенно разгорался нехороший огонек.

Паурозо или, как ее называют рыбаки, каменная горлодерка. Я оцепенела от изумления. Господи боже, да зачем она мне и, главное, где они ухитрились ее раздобыть?! Раньше горлодерки еще встречались на отдаленных рифах возле Дито, но теперь их и там не найти, слава мадонне! Рыбаки люто ненавидели этих тварей, и было за что. Когда в лагуне пропадала рыба, голодная горлодерка подбиралась к рыбачьим поселкам. За ночь она вполне могла перетаскать весь улов, а то и хозяином закусить, если ослабела от ран или если у нее имелся голодный выводок. Внешне она неуклюжа, похожа на огромную лягушку, покрытую отвратительной бурой слизью. Но бросается стремительно, как змея — и мгновенно вцепляется в горло. Оттого и прозвание. Правда, некоторые считали, что горлодерок прозвали так из-за песен. На рассвете, когда лагуну затягивает туман, они поют. Тянут и тянут на одной ноте — певуче, завораживающе. Противиться этому зову невозможно. Представь себе, сидишь ты в лодке, радуешься крупному улову, а твое весло само толкает лодку к маленькому симпатичному островку неподалеку, один вид которого навевает дремоту... Потом очухаешься спустя час посреди бухты, уже без рыбы. И это еще в лучшем случае. В худшем — всплывешь в виде трупа где-нибудь у берегов Дито, и даже родичи тебя не опознают.

Вот такие они, горлодерки. Сомнительный свадебный подарок, прямо скажем. Внезапно меня прострелила догадка: 'Это же проверка!' Быстрый взгляд, брошенный на графа, подтвердил мои подозрения. Многие сенаторы знали, что Джулия Граначчи обладала даром кьямата и, значит, могла найти общий язык с любой бессловесной тварью. А насчет меня, кажется, возникли сомнения. То ли донна Ассунта проболталась, то ли синьор ди Горо поделился с сюзереном своими догадками... Сенаторы, улыбаясь, смотрели на меня, но за их фальшивыми улыбками скрывалась расчетливая безжалостность. Я покосилась в сторону Алессандро — тоже, поди, злорадствует! — и наткнулась на горящий встревоженный взгляд. Начальник охраны сейчас же поднялся:

— Мне кажется, здесь неподходящее место для демонстрации искусства кьямата. Слишком опасно для всех.

— Да полно вам, — отмахнулся граф. — Эту тварь поймали два дня назад, она еле дышит.

Даже над горлодеркой нельзя так издеваться. Я решительно направилась к клетке. Алессандро бессильно обернулся к Рикардо, но тот лишь ухмыльнулся, подмигнув мне вслед:

— Ни один из Граначчи не струсит перед какой-то жабой. Покажи им, сестренка.

Желтый немигающий взгляд уставился на меня из-за прутьев — и моя голова чуть не лопнула от ядовитой злобы, хлынувшей густым потоком. Чужое сознание, заключенное в жутковатых круглых глазах, металось передо мной комком хищной остервенелости. Даже прикоснуться к нему было страшно. 'Тише... — попыталась я достучаться. — Я не сделаю тебе хуже'. В ответ хищница яростно ощерилась пересохшими губами.

— Принесите воды, два ведра, — бросила я одному из слуг. — Вы что, с ума сошли? Ее нельзя так долго держать на воздухе!

Горлодерки могут довольно долго оставаться на суше, но эта, судя по сморщенной посеревшей коже, покрытой сухими струпьями, провела без воды больше суток. Болваны пустоголовые! Мою просьбу исполнили мгновенно. Рядом с клеткой плюхнулись два деревянных ведра, полных до краев, а слуга проворно отбежал подальше.

'Хочешь получить воду — замри и не двигайся'.

Медленно, стараясь не делать резких движений, я отперла клетку и просунула ведро внутрь. Тварь следила за мной, не отрываясь. Даже воздух между нами звенел от напряжения. Я больше не пыталась наладить контакт, моих сил едва хватало, чтобы просто удерживать ее на месте. В ужасающей, бездыханной тишине было слышно, как звякнула, закрываясь, дверца клетки. Онемевшими пальцами я пыталась задвинуть в пазы заклинивший железный штырь... Чья-то рука легла сверху, и засов легко встал на место. Дон Алессандро! А я и не заметила, как он оказался рядом. Второе ведро я попросила вылить на клетку сверху, и плевать, что вода зальет начищенный пол. Подотрут, слуг здесь достаточно.

— Довольно! — хмуро сказал Алессандро, снова набросив на клетку покрывало. Изнутри доносился плеск и довольное урчание. Я не торопясь проверила надежность засова, только потом позволив себе оглянуться. Ладони у меня дрожали, спина взмокла от пота, но вряд ли кто-то из гостей это заметил, настолько все были поражены. Оба сенатора казались смущенными. Дон Арсаго лучился торжеством и смотрел на меня, как на любимую дочь. Рикардо что-то тихо говорил синьоре Бьянке, в лице которой наконец-то появилась заинтересованность. Я мысленно вскипела: дорогой братец мог бы проявить ко мне больше участия! Развернувшись, я гордо прошла мимо них, торопясь поскорее вернуться за стол, пока мне не отказали дрожащие ноги. Энрике, необычайно взволнованный, встретил меня с явным облегчением:

— Дорогая Джулия, ваше искусство поразительно! Не сомневаюсь, что вы способны укротить любое чудовище! — произнес он галантно. Однако в брошенных на меня быстрых взглядах и суетливых неловких движениях я отчетливо видела страх.

Интересно, кого он боялся? Своего отца? Или хищника, запертого в клетке? Или может... меня?

— Не любое. Некоторых можно только убить, — улыбнулась я своему жениху.

Глава 6

Наш город стоит на костях дуба, вяза и лиственницы: глубоко в ил и песок вонзаются крепкие сваи, которые служат опорами для будущих зданий. Наши пышные особняки — словно крона мертвого леса, уходящего корнями в зыбкое дно лагуны. Однако некоторые до сих пор верят, что Венетта покоится на спинах чудовищ. Недаром один из кварталов называется Дорсодуро — 'крепкая спина'. Кто знает, что дремлет в лагуне под безмятежной зеркальной гладью?

Мыслями я снова была в крипте нашего монастыря на Терра-деи-Мираколо, пол которой с одной стороны наклонно уходил под воду, проваливаясь в темный омут, а вдоль всей стены тянулся барельеф с изображениями живущих-под-волнами. Все они были здесь. Водокрут с чудовищно длинными щупальцами, способными легко переломать кости взрослому человеку. Левиафан, 'заставляющий море пениться, подобно кипящему котлу', как написано в псалме. Бешено извивался скрюченный кистеног, рядом с ним скалилась зубами-иглами длиннотелая моррена. Взгляд мой скользил от потолка к полу, словно погружаясь в глубины моря. В верхней части барельефа художник изобразил тех, кого видел собственными глазами, и их образы были запечатлены с детальной скрупулезностью. Однако чем ниже опускался взгляд, тем чаще он выхватывал из темноты диковинных чудовищ, давно уже канувших в область преданий. Эти были нарисованы более схематично. Игольчатый живоглот, раздуваясь как шар, пожирал добычу. Две сцепившиеся горлодерки дрались из-за рыбины. Наконец, возле самой воды на стене был высечен Хорро, Глубинный ужас, дышащий в унисон с морем, просыпающийся при полной луне, чей гнев мог отправить в пучину целую флотилию кораблей.

Косые лучи света, проникая сквозь отверстия в потолке, отражались от воды, играя бликами на стенах, отчего казалось, что каменные щупальца, когти и плавники шевелятся, ворочаются, стиснутые рамками барельефа.

В любой из базилик Венетты можно было найти какую-нибудь легенду о море: "Чудесный улов рыбы", "Хождение по водам", "Укрощение бури". На стене церкви Сан-Джакомо изображен святой Николай, стоящий на спине морского змея. Однако наибольшей популярностью пользовалось сказание о подвиге святой Виадоры.

Я столько раз читала и слышала эту легенду, что она как живая стоит у меня перед глазами. В тот день, триста лет назад полководцы Фиески разбили наш флот и подошли к самому городу. По Венеттийскому заливу, словно голодные хищники, шныряли фиескийские галеры. В гавани Сан-Николо собирались отряды: устраивали завалы из бревен, натягивали цепи, чтобы преградить путь врагу. Старый дож Андреа Гримани скончался от горестных вестей, и колокола на главном соборе глухими протяжными звуками возвестили о его смерти. Казалось, что республика умрет вместе с ним. Тогда юная Виадора, монахиня с острова Терра-деи-Мираколо, вошла в море, чтобы призвать тех, кто живет под волнами.

Город сотрясли подземные толчки. Старый мост Арженто рухнул, как и несколько домов возле набережной, а каналы позеленели от прилива морской воды. Стремительно налетела буря, словно вырвавшись из набухшей тучи. Море вспенилось горбами, и в черных провалах между волнами можно было разглядеть то гладкую черную спину, то оскаленный рот, то страшные щупальца, похожие на бешеных змей. На глазах ошеломленных людей, столпившихся на берегу, длинные скользкие жгуты взметнулись вверх, оплели флагманский корабль фиескийцев, и тот медленно, словно нехотя, завалился набок, а потом скрылся в пучине. Остальные корабли разметало по гавани, как прищепки в лохани. Город словно сошел с ума. Ликующие крики и победные звуки труб мешались с воплями ужаса.

На церковных фресках Виадора представала величественной, высокой женщиной, облаченной в лазоревые одежды. Но здесь, в тайной крипте монастыря Терра-деи-Мираколо, скрытой от чужих глаз, неизвестный художник изобразил все как есть. А согласно обычаю, девушке-кьямати надлежало входить в воду в том виде, в каком она вышла из чрева матери, то есть нагой.

На стене, оживая в загадочных переливах водяных бликов, маленькая монахиня, совсем еще девочка, едва переступившая порог созревания, бестрепетно стояла перед живой скользкой глыбой размером с фелуку. Яркие краски не потускнели от времени. Тоненькая угловатая фигурка девушки на фоне темных волн с клочьями седой пены словно светилась.

Сидя в крипте и слушая тихое дыхание моря, я размышляла о том, что художнику не хватило храбрости изобразить всю легенду целиком. Наверное, она казалась ему чудовищной. Ну, он же не был кьямати. Второе правило, которому нас учили, гласило: морю чуждо понятие справедливости, оно отзовется (если вообще отзовется) на те чувства, которые найдет в сердце зовущей. Поэтому ради собственной безопасности, прежде чем опускать руки в священные воды, следует научиться очищать свой разум от зла.

Виадора призвала живущих-под-волнами с гневом и ненавистью в сердце, желая сгубить фиескийцев, — и была растерзана теми, кто откликнулся на ее зов. Зато она спасла город.

Я, конечно, была не так сильна. Но после долгих часов бдения в крипте, постов и медитаций море все же откликнулось мне. Я надеялась, что оно придет на помощь, когда наступит время отомстить и защитить двух дорогих мне людей. Пусть даже такой ценой.

* * *

Обед в доме Арсаго закончился. Стол, разоренный гостями, был похож на пляж после шторма, на котором, словно ловкие крабы, суетились безмолвные лакеи. Общество переместилось в салон, куда на подносах принесли кофе — новомодный горький напиток с чарующим запахом, навевающим мечты о горячих пустынях и восточных сказках. Я же, потихоньку покинув остальных дам, вышла на террасу.

После происшествия с паурозо мне нужна была минутка уединения, чтобы прийти в себя. С террасы было видно, как 'подарок' со всеми предосторожностями погрузили в лодку и отправили к дому Граначчи. 'Вот Ассунта обрадуется!' — подумала я не без ехидства. Может, мне повезет, и она запрется в комнате еще на неделю?

Запрокинув голову, я любовалась бархатным ночным небом. Ночной ветерок холодил влажную кожу, от крепкого прохладного воздуха закружилась голова. Ночь слегка посеребрила верхушки кипарисов, внизу невидимая вода в канале перешептывалась с замшелыми ступенями.

— Значит, вы все же владеете колдовским искусством!

Я вздрогнула. Из темноты на свет факелов выступила знакомая стройная фигура дона Алессандро. Сегодня он соизволил сменить свой обычный черный дублет на темно-синий, правда, того же глухого покроя, без всяких украшений.

Я приветливо улыбнулась:

— Теперь, надеюсь, вы не сомневаетесь, что я и есть настоящая Джулия Граначчи?

В колеблющемся свете факелов его лицо было плохо различимо, но я кожей чувствовала его изучающий взгляд. Наверняка обдумывает что-то, сравнивает старые догадки с новыми открывшимися фактами. Ну-ну. Меня не так-то легко поймать!

После нашей последней встречи я тоже успела разузнать о нем благодаря Пульчино, принесшему в клювике кое-какие сведения. Синьор Алессандро ди Горо с детства жил в доме дона Арсаго. Его отец погиб вместе с синьором Граначчи в те далекие дни, когда в начале правления дожа Соранцо кучка патрициев вознамерилась оттеснить дона Арсаго от власти. Заговорщики напали на него в храме с кинжалами, добавив к предательству грех святотатства, однако графу повезло — он остался цел. Зато двое его самых преданных сторонников погибли. Вероятно, в память о заслугах отца граф приблизил к себе сына. Он принял Алессандро в свою свиту и положил ему неплохое жалованье, но тот все равно жил как монах в миру. Не сорил деньгами в игорных домах, не рядился в бархат и кружева, питая слабость только к хорошему оружию. Мечом и кинжалом владел отменно. Уж не знаю, кто ухитрился наградить его шрамом, но нынешняя репутация его была такова, что даже браво отказывались принимать заказы на этого человека. В привычках дон Алессандро был скромен, женщин сторонился, что неудивительно, с таким-то лицом. Интересно, почему он не носит маску? И это в Венетте, где традиция маски священна! Такое впечатление, будто он нарочно старался усложнить себе жизнь.

— Рад, что вы еще можете улыбаться, — покачал головой синьор ди Горо. — Как у вас вообще хватило духу сунуться к этой твари?! Я уж собирался прийти вам на помощь...

— Я заметила, как вы придвинули к себе ту миску из-под оливок. Поди, сто раз пожалели, что в столовую не принято приходить с оружием! — поддразнила я его.

Алессандро только пожал плечами:

— Ваза показалась мне достаточно тяжелой.

Меня распирало от смеха. Наверное, сказывался пережитый испуг. Не выдержав, я расхохоталась:

— Да вы герой! С миской оливок против паурозо!

— Смейтесь, смейтесь! Мадонна, да половина гостей готова была умереть от страха, просто сидя за столом!

— Ну, меня же этому учили, — отсмеявшись, всхлипнула я. — Умение справляться со страхом — это третье правило, которому учат каждую кьямати.

'Каждый день в свое время ты спускаешься в крипту и ждешь. Ты не знаешь, кто выйдет к тебе из воды. И выйдет ли кто-нибудь вообще. И когда оно изволит явиться. Но что бы ни пришло к тебе из моря, ты должна принять это'.

Начав рассказывать, я уже не могла остановиться:

— Есть два вида страха, вы знаете? Есть знакомые, понятные страхи, у каждого свои. Но хуже всего — боязнь неизвестности. От знакомых страхов помогают упражнения и медитации. С неизвестным справиться сложнее. Как вы думаете, для чего мы записываем и сохраняем имена, облик, повадки всех живущих-под-волнами, когда-либо выходивших на поверхность? Чтобы научиться защищаться? Нет, от этих существ нет защиты. Но так мы словно приближаем их к себе. Делаем их более понятными. Если существо, которые ты впервые увидишь сквозь толщу воды, будет тебе хоть чуточку знакомо — меньше вероятность, что ты потеряешь голову от страха.

— Да, — задумчиво произнес Алессандро. — Это я понимаю.

Он протянул на свет правую ладонь. Я заметила, что ее тоже пересекали уродливые шрамы, а два пальца срослись криво, так и оставшись скрюченными.

— С самого детства я боялся не смерти, а вот этого — беспомощности, слабости, увечья. Этот страх висел над моей головой, как грозовая туча. Но когда несчастье действительно случилось... оказалось, что огромный страх рассыпался на мелкие понятные задачи. Сколько времени можно выдержать без опия? Сколько минут в день придется мучить руку упражнениями, прежде чем пальцы снова обретут подвижность? Так и вышло, что облако страха постепенно рассеялось. Хотя ситуация не стала от этого более приятной, конечно.

Мы помолчали. Лицо моего собеседника почти таяло в темноте. Наверное, это придавало ему уверенности.

— И все же, — задумчиво продолжал он, — несмотря на ваш опыт, несмотря на всю подготовку, ваше искусство остается опасным. Вчера я узнал, что неделю назад на Терра-деи-Мираколо погибла девушка. Как раз, когда вы сюда приехали. Одна из послушниц.

'Разведал все-таки!' Я махнула рукой — надеюсь, с достаточной небрежностью:

— Вам рассказали рыбаки? Ну что вы. Это просто слухи.

Дон Алессандро, однако, смотрел недоверчиво. Прямые брови упрямо хмурились. Под его пристальным взглядом я попыталась рассмеяться, но вышло не очень:

— Про кьямати ходит немало пугающих сказок. Не стоит думать, будто камни в нашей крипте пропитаны кровью невинных девушек. Я помню легенды о святых, о Виадоре, но мне кажется, что с течением времени море постепенно засыпает. Оно все реже откликается нам. Можно несколько лет провести в монастыре и так и не встретить никого, кто ответил бы на твой зов.

— То есть за время вашего пребывания на Терра-деи-Мираколо не было никаких... несчастных случаев?

— На моей памяти — ни разу, — честно призналась я. — Однако слухи среди рыбаков ходили всегда. Это их способ справляться со страхом, понимаете? Вы не знаете, что это такое — жить в полной зависимости от моря, когда твою лодку может завтра сожрать шторм, или рыба вдруг пропадет из лагуны, или хижина твоего соседа наутро вдруг окажется пустой! Мы, кьямати, для них — что-то вроде посредников между людьми и морем. Оттого каждый слух, просочившийся из монастыря, раздувается до нелепых размеров. Рыбаки говорят: 'Живущие-под-волнами взяли еще одну жертву', и это придает им уверенности. Помогает жить дальше.

Алессандро хмуро молчал, глядя перед собой. Луна поднялась выше, посеребрив крыши и ставни, нарисовала зыбкую рябь в темных провалах между домами. Я перевела дыхание:

— Даже сейчас, когда свет истинной веры добрался до самых отдаленных земель, все равно находятся люди, полагающие, что человеческая кровь, пролитая на алтаре, надежнее защитит их от гнева богов, чем молитвы и праведные поступки.

Глава 7

С этим проклятущим подарком Совета Десяти возникла масса проблем. Рикардо с радостью утопил бы опасную тварь в канале Орфано, но это могли расценить как неуважение. Пришлось смириться. Держать паурозо в клетке было невозможно — тут уже воспротивилась я. Работники соорудили для нее логово из камней в дальнем конце террасы и склепали прочную цепь, крепившуюся к одной из колонн. Фабрицио со своей гондолой был, понятно, не в восторге от такого соседства, но только флегматично пожал плечами: мол, старому гондольеру в Венетте еще и не такое приходилось видеть! На следующий день служанки подняли визг: оказывается, хищница ловко умела взбираться по стене дома, цепляясь за трещины и щели. Кухарку чуть удар не хватил, когда этакая морда заглянула на рассвете к ней в окно. Рикардо насилу смог их успокоить, пообещав поставить на окна решетки. Вышедшая на крики Ассунта драматично заявила, что паурозо — это кара, посланная нам за грехи.

— Зато какой отличный сторож, вмиг прогонит любого вора, — невесело пошутила я за завтраком.

— Боюсь, что в первую очередь этот сторож избавит нас от прислуги, — усмехнулся Рикардо.

Донна Ассунта молчала, поджав губы. В ее представлении любые действия Совета были непогрешимы, и нам следовало смириться с оказанной честью. Хотя появляться на террасе она теперь избегала. Заметив это, я возрадовалась и немедленно приказала перенести туда кресло для отдыха. Несмотря на жутковатую нотку, которую вносило присутствие водяной хищницы, я все-таки предпочитала ее общество постоянному изматывающему контролю своей тетки. Я даже осмелилась вызвать сюда Пульчино, но тот, завидев перепончатые лапы высунувшейся горлодерки, от страха свалился в воду, разорался, как подстреленный, и исчез. Тварь проводила его морозящим взглядом из-за камней, а затем перевела глаза на меня. Каким-то образом ей удалось переплавить вчерашнюю ослепительную ярость в медленно тлеющую ненависть. Она затаилась, выжидая. Ждала удобного момента, чтобы одним безошибочным броском вырваться, порвать нам всем глотки и обрести свободу. Это намерение крупными буквами было написано на ее уродливом шишковатом лбу. Всякий раз, когда я пыталась прикоснуться к ее разуму, мне становилось не по себе.

Зато я первой из домашних увидела просторную гондолу, спешившую к нашему причалу. В ней сидели три женщины в богатых расшитых мантильях. Все они были под масками, но я и так узнала пышную стать Джоанны Сакетти, золотые локоны ее дочери и русалочий профиль зануды Бьянки. Похоже, после моего визита в дом Арсаго дамы решили, что наш траур не так уж строг и позволяет принимать гостей.

Позади меня на плиты террасы упала темная тень. Разумеется, это была Ассунта — моя бессменная надзирательница, как всегда, закутанная в черное одеяние от пяток до подбородка. Когда она заметила Джоанну Сакетти, ее губы искривились, словно у воплощенной Добродетели при виде нераскаявшегося грешника.

— Ассунта, дорогая! — любезно распахнула объятья донна Сакетти, едва выбравшись из лодки при помощи гондольера и слуг. На строгую теткину гримасу она не обратила ни малейшего внимания, уверенная, что к ней это никак не может относиться. Наивная самоуверенность Джоанны была поистине изумительной. — Ну, полно убиваться. Беатриса смотрит на нас с небес, и мы должны не скорбеть, а позаботиться о ее дочери, хотя бы в память о ней. Ты так на нее похожа, милая, — заулыбалась она мне.

Беатриса Граначчи была маленькой энергичной дамой, белокурой и голубоглазой. Я же уродилась кареглазой и темноволосой, но у некоторых людей своеобразные представления о внешнем сходстве.

— Вы ведь навещали ее в поместье? Какой она вам показалась? — спросила я у Джоанны, поддерживая ее за руку. — Понимаете, ее смерть была для нас словно гром среди ясного неба. Когда вдруг на остров пришло известие... — я замолчала, так как мое горло перехватило спазмом. И это было вовсе не актерство.

Донна Сакетти, шмыгнув носом, успокаивающе похлопала меня по плечу:

— Ах, девочка моя, никто не ожидал такого страшного и внезапного конца! Беатриса очень волновалась за тебя, только о тебе и говорила. Ее мучили дурные предчувствия. Думаю, эти волнения оказались непосильными для ее слабого сердца. Все-таки нужно было мне уговорить ее перебраться в Венетту! Нам не следовало оставлять ее одну...

Однозначно не следовало. Меня мучило подозрение, что донна Граначчи умерла не от 'слабого сердца', как гласил официальный диагноз, а, вероятно, от осложнения в виде бокала с ядом. Но попробуй-ка выясни это теперь, особенно сидя здесь взаперти! Очень уж вовремя подстерегла ее смерть. Беатриса Граначчи была единственной, кто яростно противился свадьбе Джулии с Энрике Арсаго, не считая самой невесты. Всхлипнув, я промокнула глаза платком, одновременно пытаясь запихнуть глубже в рукав сложенный свиток. Еще в первые дни, пользуясь редкими отлучками Ассунты, я начала составлять список подозреваемых. Перечень вышел, прямо скажем, внушительный. После обеда в доме Арсаго некоторые имена из этого списка обрели лица. А сегодня одна из кандидаток заявилась прямо к нам — надо же, какая удача!

Под жгучим взглядом паурозо, следившей за нами из-за камней, мы все проследовали к дверям. Инес шла за матерью, молчаливая, как сомнабула. Бьянка что-то замешкалась. Поднимаясь по ступеням, я вдруг поймала ее взгляд — она смотрела в угол, где находилось логово хищницы, и в глазах ее была жалость.

* * *

Женское рукоделье в чем-то сродни медитации. Тянется и тянется белая нить, петелька за петелькой вьется орнамент, уютно постукивают коклюшки, шелестит шелк дамских платьев. От сквозняка колышутся легкие занавески, сквозь широкие проемы балкона доносятся свежесть и веселый шум Большого канала. Подобревшая Ассунта расщедрилась принести нам печенья со сладким вином — пусть потом не болтают, что в доме Граначчи не умеют привечать гостей! Любопытный солнечный луч, проникнув внутрь, неспешно обследует комнату: пересчитывает плитки, вспыхивает алым на фреске в углу, отражается в лакированном столике, рассыпается искрами на гранях стеклянной посуды.

Мы сидели в салоне вчетвером. Потихоньку, дюйм за дюймом, росло кружево на валике, и так же неспешно тянулась наша беседа. Я понимала, конечно, что блестящие дамы явились сюда не ради моего приятного общества. Все они были тесно связаны с семьей Арсаго, и всем было любопытно получше узнать девушку, которую граф приготовил для своего сына, а также подготовить почву для дружеских отношений, если брак все же состоится.

Когда люди не знают, о чем завести разговор, обычно выручает присутствие детей или животных. Джоанна везде таскала с собой собачку по кличке Пиколетто неведомой мне пушистой породы. Маленький шустрый комок шерсти, не обремененный мозгами. Собачонка немало нас позабавила: облаяла насупленный кривоногий комод, стоявший в углу — и тут же трусливо спряталась под юбки хозяйки. Затем, убедившись в своей безопасности, Пиколетто вытянулась ковриком в полосе солнечного света на полу и задремала. В наступившей тишине Бьянка с Инес негромко обменивались мнениями насчет предстоящего праздника в День Изгнания. Обсуждался животрепещущий вопрос: какие наряды лучше надеть на церемонию?

Ленивое благодушие, царившее в комнате, вдруг прервал порыв ветра, взметнувший занавески. Показалось, что какой-то низкий звук, словно вздох, прокатился по улице, и отголоски его проникли в комнату, рассыпались, затаившись в темных углах. На один миг, я остро, до покалывания в ладонях ощутила чье-то чужое присутствие. Вторя этому звуку, словно эхо, с террасы откликнулась паурозо своим чарующим, нездешним голосом. Мы все вздрогнули и переглянулись.

Отложив валик с кружевом в сторону, я поднялась, чтобы закрыть стеклянные створки. Джоанна зябко повела полными красивыми плечами:

— Наверняка задует сирокко. Я загодя чувствую этот ветер, вот здесь, — она легонько стукнула себя по груди, по бархатному лифу, на который стекало, переливаясь, жемчужное ожерелье. Вчера мне приснился тревожный сон...

— Мама, — укоризненно произнесла Инес.

— Какой сон? — встрепенулись мы с Бьянкой.

— Снилось мне, будто я пришла в сумерках на галереи Прокураций, чтобы встретиться с... ну, это неважно. На портике никого не было. Кругом тихо, светила луна, и тревожно кричали чайки...

Джоанна помолчала, вероятно, заново переживая увиденное.

— А потом? — жадно спросила я. Странно, что сон выбрал Джоанну. Впрочем, они сами решают, кому сниться.

— Я хотела уйти. Мне вдруг стало страшно. Отовсюду слышался шелест, как бывает осенью, когда ветер кружит сухие листья. Но едва я сделала шаг, как в лицо мне бросилась чайка. Потом еще одна, и еще... их там были сотни! Они метались между арками, словно летучие мыши. В них было что-то неправильное. Я отбивалась шалью, потом бросилась бежать. Неслась так, что ног под собой не чуяла! Под ногами хрустело. Тут я поняла, что не так было с этими птицами, и откуда взялся этот странный шелест. Они все были мертвые! Мертвые чайки. Я бежала оттуда по их костям.

Все немного притихли, придавленные услышанным. Затем Бьянка снова невозмутимо ткнула иглой в пяльцы:

— Сочувствую вам, донна Джоанна. Знаете, такие сны, бывает, снятся после омаров на ужин. Я бы на вашем месте уволила повара. Или отправилась прогуляться, — она посмотрела в окно, за которым маняще искрился весенний день. — Хорошая прогулка разгонит любые кошмары!

Джоанна Сакетти упрямо покачала головой:

— Дону Арсаго и Совету Десяти не следовало задевать живущих-под-волнами именно сейчас, — вдруг заявила она, намекая на мой 'подарок', плавающий под террасой. — Конечно, синьор Арсаго всегда был немного одержим магией кьямата. Особенно с тех пор, как нашли ту проклятую фреску...

— Мама! — снова предостерегающе произнесла Инес, но ее опять проигнорировали.

— Что за фреска? Давно ее нашли? — невинно спросила я, стараясь не выдать своего острого интереса.

— Куда как давно, вы тогда еще пешком под стол ходили! Нашли ее, когда Арсаго дом купили на Гранде. Старую-то штукатурку сняли, а под ней оказалась святая Виадора, прямо как живая! Стоит словно королева в богатых одеждах, глаза щурит. Граф — молодой был, горячий — возгордился. Сказал тогда: видно нам, Арсаго, на роду написано магию возродить. Только дочери у них так не народилось, а Энрике магия обошла.

В ее тоне сквозь напускное сочувствие проскальзывало злорадство. Не любит она дона Арсаго, ох, не любит! Недаром говорят, что нет ничего страшнее мести брошенной женщины. Мне вдруг вспомнилось хитренькое остроносое лицо синьора Сакетти. Интересно, как он пережил бывшее увлечение жены... Находил ли утешение в дружбе, подобно истинному философу, или затаил злобу?

— При чем тут Энрике? Разве кто-нибудь вообще слышал о мужчине с даром кьямата? — пожала плечами Бьянка.

— Ну, вообще-то... слухи ходили.

— Мама! — в третий раз произнесла Инес, и на этот раз в ее голосе было что-то такое, отчего Джоанна стушевалась.

— Да что я, в самом деле, разболталась, — забормотала она. — Это все сирокко. Сны... Налей мне лучше чаю, дочка.

Бьянка, отложив работу, потянулась грациозно, по-кошачьи и хмыкнула:

— Ой, Джули, ты, кажется, запуталась в узоре!

Вздрогнув, я перевела взгляд на валик. Действительно, во время рассказа Джоанны мне было не до кружев, и мои пальцы творили что хотели. Дурацкое занятие. Выброшу его к Хорро!

— У меня тоже от вышивки уже в глазах рябит, — продолжала Бьянка. — Может, возьмем гондолу, прогуляемся по каналам? День так хорош, что мне хочется слиться с его очарованием. Весна же!

Все с готовностью подхватили эту идею, радуясь случаю сменить тему. На правах хозяйки я позвонила служанке, чтобы она передала распоряжения Фабрицио. Мои новые подруги засобирались, складывая свои работы в корзинки. Инес значительно продвинулась в вышивке, а вот успехи ее матери были такими же скромными, как у меня: ее кусок кружева почти не увеличился. Зато я за один час узнала о семействе Арсаго больше, чем за неделю осторожных расспросов! Джоанна Сакетти была поистине бесценным источником информации, если, конечно, вы умеете отделять правду от сплетен.

Глава 8

Подплывая к дому, Рикардо и Алессандро ди Горо успели заметить корму гондолы, исчезающую за изгибом канала. Лакей на причале известил их, что молодая хозяйка с подругами изволила отправиться на прогулку. 'Жаль', — подумал Алессандро, ощутив странную смесь досады и сожаления. Он хотел — и не хотел ее видеть.

Младшую сестренку Рикардо он почти не помнил. В городе она появлялась редко. Память, как мутное зеркало, подсовывала изображение смешливой девчонки с милым личиком и пронзительно-капризным голоском.

Зато женщина, вернувшаяся с острова, с первой встречи захватила его воображение. Маленький гордо вздернутый подбородок, бесстрашный росчерк бровей, взгляд светло-карих глаз бьет навылет. 'Невеста Энрике', — одергивал он себя.

Или же нет? Энрике должен был жениться на Джулии. А эта девушка... кто она?

Сам того не замечая, он прошелся по террасе, размеченной солнечными полосами, остановился в опасной близости от каменного логова, устроенного в дальнем конце. Звякнула цепь. В глубине щели, очерченной тенью, зажглись огоньки. Медленно выползли на свет перепончатые лапы и треугольная безносая морда с раззявленным перекошенным ртом, из которого тянулась ниточка слюны. Алессандро ее не видел. Перед его глазами стояло другое лицо — нежный лоб, как лепесток розы, тень от каштанового завитка, выбившегося из прически, ироничный, чуть насмешливый изгиб губ...

Может ли такое быть, чтобы под этим ангельским обликом скрывалось чудовище? Он слышал о морских тварях, умеющих превращаться в людей. 'Это просто слухи', — сказала бы она. Как тогда, на скудно освещенной террасе в доме Арсаго. Но даже в неверном свете факела он заметил, как дрогнуло ее лицо.

Сзади на плечо опустилась ладонь:

— Ты бы отошел от греха, — посоветовал Рикардо. — Не ровен час...

Треугольная морда спряталась, канула обратно во мрак.

— Да уж. Опасная тварь, — покачал головой Алессандро.

— Не поверишь, сам ее боюсь. Но какова Джули! Нет, я помню, это в ней всегда сидело, с детства. Любую животину успокоить — сразу к ней. Навострилась у себя на ферме. И монахини ее хвалили. Но такого... не ожидал.

— Она очень изменилась, когда вернулась, правда?

Простой вопрос, но Рикардо отчего-то ощетинился:

— Что ты имеешь в виду?

— Съезди на Терра-деи-Мираколо — узнаешь.

— К монашкам, что ли?! Чего я там забыл? Сам езжай, если хочешь.

Он был там. Проболтался без толку полдня, стараясь не обращать внимания на сырость, грязь и убогую окружающую обстановку. Съел две порции отвратительной поленты, чтобы только разговорить трактирщика. В обитель, кстати, так и не попал. Наверное, проще верблюду пролезть в игольное ушко, чем мужчине пробраться в женский монастырь! Самым удачным оказался разговор с отвратительной нищей старухой, похожей на неопрятный куль в лохмотьях. Правда, бабуля была явно не в себе, к тому же от нее оглушающе воняло, зато она была первой, от кого удалось добиться более-менее связного рассказа. 'Спустилась девчонка в крипту — и с концами. Только балахон да сандалии нашли потом у воды. Это все они. Приходят, когда хотят, берут, кого хотят', — прошамкала бабка на форлийском просторечии. Алессандро дал ей два сольдо — целое состояние для нищего острова, но старая ведьма, ловко сцапав деньги тощей скрюченной лапой, больше ничего не сказала.

— Надеюсь, что тебя, как брата одной из послушниц, приветливей встретят, — объяснил он Рикардо.

Тот нервно передернул плечом:

— Если вам так спокойней, могу и проведать старую аббатису. Вроде они с матерью были дружны.

'Вам', — отметил про себя Алессандро. Значит, не он один заподозрил подмену? А кто еще — донна Ассунта? С ней бы тоже не мешало перемолвиться словечком, но синьора при каждом его появлении запиралась у себя и отказывалась выйти, ссылаясь на многочисленные старческие хвори.

Непонятно, почему Рикардо так спокоен и безразличен? Алессандро гнал от себя мысль, что 'новая' сестра, более покладистая и сговорчивая, была для Рикардо Граначчи гораздо удобнее прежней Джулии. Между прочим, один рыбак с Терра-деи-Мираколо (после того как Алессандро оживил его память парой монет) вспомнил некоего знатного молодого господина, которого ему частенько случалось возить на остров. 'Сами понимаете, вашмилость, как ни прячь пташку за монастырскими стенами, а любовь свое возьмет', — хихикал рыбак. Если не врал, конечно.

Этого он не стал рассказывать Рикардо. Но про себя твердо решил, что с секретами таинственного острова нужно разобраться.

* * *

С высоты Венетта похожа на дельфина, под брюхом которого протянулась длинная цепочка островов — Спиналонга. Чуть дальше, в стороне лежит Терра-деи-Мираколо, над которым одиноко торчит колокольня монастыря святой Виадоры, и шесть раз в день разносится дребезжащий колокольный звон. Желтыми пятнами по бирюзовому шелку лагуны раскиданы несколько других островов и, наконец, довершают картину болотистые отмели Дито, отделяющие лагуну от Длинного моря.

Все это я могла видеть благодаря глазам и крыльям Пульчино. Однако сейчас мне впервые представилась возможность увидеть Венетту собственными глазами, с другого ракурса и несколько другой точки зрения. Пульчино, несмотря на свою разностороннюю натуру, был абсолютно холоден к красоте роскошных арок и квадрифолей; его не волновали тайны маленьких улочек, скрепленных мостами, таких узких, что они больше походили на проходы между шкафами. Я же — другое дело. Очарование Венетты меня захватило. Я чуть не выпала из гондолы, засмотревшись на проплывавший мимо дворец: отраженный в воде, он казался вдвое изящней и тоньше. Дворец сменила колоннада, увенчанная гроздьями бело-зеленого мрамора, напоминающего о морских волнах. Город в моих глазах двоился, мерцал, отраженные арки и балконы выглядели не менее реальными, чем те, что проплывали у нас над головой. Облака, плывущие в канале, растворялись в подземных течениях. Волнующаяся водяная картина рассыпалась, когда нас обогнала другая гондола, где сидели трое вельмож в белых масках. Они замахали руками, привлекая наше внимание, кто-то отвесил довольно смелый комплимент. Контраст между их бесстрастными личинами и пылкими словами показался мне забавным. Это было — как если бы ожившая статуя внезапно призналась тебе в любви.

Приближался час, когда весь город одевался в маски, что придавало ему оттенок театральности. Большую часть года, особенно в дни Карнавала, маска-баута вкупе с длинным черным плащом были практически повседневной одеждой. В эти дни рушились светские барьеры, отодвигались в сторону условности и приличия. Джоанна послала веселым господам воздушный поцелуй и призывную улыбку. Разумеется, наши лица тоже были прикрыты элегантными черными полумасками.

— Ты не упускаешь случая позабавиться, — упрекнула ее Бьянка, когда чужая гондола отошла на приличное расстояние.

— Ба! Это называется уметь жить, моя дорогая. Уметь действовать, уметь пользоваться случаем — изящно, прилично и непринужденно.

— Да, это не каждому дано, — произнесла Бьянка с ноткой осуждения, однако Джоанна со свойственной ей простотой пропустила ее замечание мимо ушей.

— Кстати, это же Алессандро ди Горо высаживался на причал, когда мы отчалили? — обернулась она ко мне. — Что-то он зачастил к вам, дорогая. Ничего не хочу сказать, но кое-кто заметил, как вы ворковали на террасе в доме Арсаго.

Приплыли. Только сплетен мне не хватало.

— Он просто расспрашивал меня о монастыре... о кьямати, — ответила я скучающим голосом. Сердце забилось мелко и часто.

— О монастыре! Надеюсь, в следующий раз вы найдете более интересную тему для беседы. Ох, я бы с ним потолковала... под маской или даже без, — с бесстыдной мечтательностью улыбнулась Джоанна. — Он, конечно, неотесанный медведь, но есть в нем что-то настоящее. Мужское. Не то, что другие раздушенные кавалеры, сыплющие стихами и пудрой!

— Вряд ли тебе выпадет такой случай. Синьор ди Горо не жалует женщин, — усмехнулась Бьянка.

Джоанну этим было не смутить:

— Что за вздор! Просто не попался еще в настоящие руки. Но попадется.

— Я знаю, ты великолепно умеешь плести светские разговоры, но что поделать с мужчиной, который в беседе думает о только своем и отвечает невпопад!

— Даже для такой тяжелой публики есть верное средство. Обморок! — наставительно сказала Джоанна. — Поверьте, нет более надежного способа привлечь к себе внимание!

Разговор становился все интереснее, но его внезапно прервала Инес:

— Смотрите!

Мы как раз подплывали к мосту, на который вдруг как черт из куста выскочил какой-то парень. Палкой он ловко отбивался от двоих противников, хотя силы были явно неравны. Двое верзил теснили его, норовя сбросить в воду. Одеты они были в бурые плащи с алой подкладкой, которые обычно носили рыбаки. Интересно, чем он им насолил? Как правило, городские рыбаки были угрюмыми молчаливыми типами. Их ремесло мало располагало к болтливости и веселью. Еще затемно они выходили в море на утлых тартанах, а потом, если повезет, раскладывали улов на прилавке грубыми просоленными руками. Чтобы их разозлить, нужно было здорово постараться!

Между тем, беглец избрал дерзкий путь к спасению: продолжая отбиваться палкой, он вскочил на перила моста — и вдруг спрыгнул к нам в гондолу, которая как раз проплывала внизу! Лодка угрожающе закачалась. Джоанна завопила, Фабрицио сыпал проклятьями, мы с Инес в ужасе вцепились в борта. Казалось, кораблекрушение неминуемо. Нам повезло уцелеть только благодаря искусству нашего гондольера. Управляясь с веслом, он выровнял лодку, и вскоре мост с рыбаками, сыпавшими бранью, остался позади.

— Что ты творишь, подлец, негодяй, подлая твоя рожа! — кричала Джоанна на всю улицу. Пиколетто, вторя ей отчаянным лаем, подскочила к парню, сцапав того за штанину. Фабрицио угрожающе замахнулся веслом.

— Синьоры, синьоры! — взмолился несчастный беглец. Мгновенно оценив обстановку, он широко улыбнулся старшей из нас, Джоанне: — Поверьте, я не грабитель, я бедный сын мастера из Оливоло. Те господа на мосту живут в соседнем приходе и давно имеют на меня зуб. Вы спасли мне жизнь, и я ваш должник, но моя благодарность будет поистине безграничной, если вы отвезете меня на ближайший причал и не заставите добираться до него вплавь!

Весло вновь опустилось в воду. Не переставая говорить, незнакомец отцепил собачонку от своей штанины, макнул ее башкой в канал и посадил обратно в лодку, подальше от себя. Рычание сразу стихло. Мокрая, как мышь, Пиколетто шмыгнула под защиту хозяйки и бешено отряхнулась, окатив Джоанну брызгами с головы до ног.

Когда схлылнул первый испуг, спасенный незнакомец действительно стал казаться вполне безобидным. Он был среднего роста, ловкий, как обезьяна, с загорелым лицом и живыми черными глазами. Маски на нем не было, или она пропала во время драки. У него оказался приятный, звучный голос, а речь была на удивление правильной. Обстоятельства, из-за которых он попал к нам в гондолу, вызывали сочувствие. Я и раньше слышала про состязания и драки между разными сестьерами — районами города. Иногда они превращались в целые побоища! В западных приходах костяк воинствующих групп составляли судостроители, работники Арсенала. Восточные приходы населяли, в основном, рыбаки. Соперничество между ними с годами приобрело характер священной традиции.

— Ваш отец, вероятно, работает на верфи? — угадала я.

Беглец кивнул:

— Да, и я там тоже трудился, правда, недолго. Древесная пыль вызывала у меня дикий кашель.

— Как это печально. И что вы тогда сделали — подались в матросы? — спросила Джоанна, постепенно сменившая гнев на милость. Похоже, незнакомец ее забавлял.

Судя по его ловкости, этот парень вполне мог служить матросом на каком-нибудь судне.

— Да, синьора. Но увы, и эта служба долго не продлилась, — повесил голову незадачливый оливолец. — Однажды возле Сиккилы наше судно атаковали тарчи. Я спасся чудом. Оттуда я подался в Аримин, где выучился играть на лютне. Два года прослужил у одного господина. Недавно вот вернулся в родной город.

— И сразу напоролись на рыбаков... Вас сложно назвать везучим человеком! — усмехнулась Бьянка.

— Увы, я с детства был таким! Лишь однажды Господь сжалился надо мной, когда послал мне лютню. Правда, эти двое ослов ее сломали. И второй раз — когда отправил мне навстречу гондолу с тремя прекрасными добрыми синьорами.

Кто бы мог подумать, что уличный бродяга способен на такую галантность! Незнакомец болтал и улыбался, но почему-то чем дальше, тем меньше он мне нравился. На сердце снова легла тяжесть, будто кто-то невидимый, встав за спиной, опустил мне на плечи тяжелые ладони. Показалось, что вода в канале вдруг изменила цвет, словно омертвела. Всеми обостренными чувствами я ощутила, как нечто огромное прошло внизу и затаилось прямо под лодкой. Я подняла голову — и вздрогнула, уколовшись об острый взгляд. В следующий миг незнакомец тепло мне улыбнулся.

Фабрицио тем временем причалил к берегу:

— Вот твоя пристань, парень, выметайся и не докучай синьорам, — буркнул он.

— О нет, — встрепенулась Джоанна, — пусть лучше Фабрицио высадит нас возле моего дома.

— У меня есть одна старая лютня, — обернулась она к незнакомцу, — мне кажется, она тебе подойдет. Кроме того, отсюда слишком близко до того моста, где мы тебя подобрали. Вдруг те негодяи нападут снова?

Мне все это очень не нравилось, но Джоанну было не унять. Она походила на кошку, закогтившую воробья, и было видно, что наше присутствие ей только мешает. Бьянка украдкой подняла брови, Инес молча смотрела в сторону, безучастная ко всему. В конце концов, мы высадили всех троих — Джоанну, Инес и парня-счастливчика — возле дома Сакетти. Бьянка упорствовала в своем желании увидеть лагуну, так что наша прогулка продолжалась.

Через четверть часа блужданий по узким каналам перед нами распахнулся простор. Вдалеке темнели очертания Спиналонги, широкое поле лагуны перепахивали десятки лодок. Море, прищурясь, насмешливо следило за ними искрящимся бирюзовым взглядом. Небо, склоняясь над водой, шептало ей что-то на ухо, неразличимое за птичьим гвалтом. На первый взгляд все было спокойно, но человек, выработавший в себе некоторую чуткость к морскому пульсу, сразу ощутил бы напряженность. В голосах чаек слышалось неясное предвкушение. Интересно, где-то сейчас Пульчино... Мой друг все еще дулся на меня из-за паурозо.

Бьянка, очнувшись, вздохнула:

— Джоанна права, я тоже это чувствую. Действует угнетающе. Надеюсь, проклятый ветер вскоре придет и уйдет, оставив нам на память лишь парочку вещих кошмаров.

Хотелось бы с ней согласиться... но я-то знала, что одними снами здесь ничего не закончится. Напротив, сны — это только начало.

Глава 9

Праздник Дня Изгнания, посвященный победе над фиескийцами, начался для меня с громового раската. Вернее, мне спросонья показалось, что началась гроза, а на самом деле это стреляли пушки Арсенала, возвещая, что 'Бученторо' уже готов к спуску. Когда мы с Рикардо спешили к Пьяцетте, нас обгоняли десятки других гондол. Пульчино в моей голове возбужденно вопил, что морская дорога из Фьюзи и внешние каналы тоже битком набиты лодками: 'они идут, как косяки рыб, толпящихся на нерест'. Все спешили к городу.

Белая каменная чаша Пьяцетты сегодня превратилась в калейдоскоп. Мелькали красные и черные джорне, плащи, скроенные по последней моде, солидные кафтаны с меховой оторочкой, яркие бархатные береты, украшенные серебряными пряжками и перьями. Белые стены Дворца дожей словно светились, на колокольне весело плескались бордово-золотые языки флагов. Главный городской собор с насупленными широкими куполами тоже приосанился, празднично поблескивая мозаикой. В чьем-то саду отчаянно цвела глициния — ее запах долетал даже сюда, на площадь.

Сверху на толпу, примостившись на верхушках исполинских колонн, благосклонно взирали каменные грифоны — волшебные защитники города. Из-за них главную площадь и назвали площадью Трех Грифонов. Третий птице-лев, помельче размером, венчал собой остроконечную макушку высоченной колокольной башни. Обшитая медью, ее крыша сияла так ярко, что в ясный день служила дневным маяком для проходящих мимо судов.

Шесть веков назад грифоны были не так доброжелательны к людям. В те времена на месте Венетты еще колыхался болотный тростник, а большинство людей селились на другом острове, Торсильо. На их беду, туда повадилась летать чета грифонов, разоряя рыбацкие хижины и солеварни. Спасаясь от напасти, люди перебрались на Ривоальто, но грифоны (уже втроем, с подросшим детенышем) преследовали их и там. Говорили, что на одном из островков лагуны у них спрятано гнездо, что грифоны охраняют сокровище или некое тайное знание, потому и стараются выжить из лагуны людей. Битва была неравной, и городу грозила неминуемая гибель, не объявись тогда на Ривоальто один святой, который метким плевком обратил троих грифонов в камень (не спрашивайте меня, как он это сделал). Новорожденный город был спасен, а окаменевшие птице-львы стали его защитниками. На одном из островов действительно были найдены останки исполинского гнезда, в котором под кучей перьев и костей поблескивало золото. Его хватило на то, чтобы на площади, расположенной возле пристани, выстроить прекрасный собор — самый большой в городе.

Однако до сих пор среди венеттийцев бродит слух, что когда-нибудь, когда человеческие грехи превысят меру божественного терпения, грифоны оживут, чтобы покарать нечестивцев. Глядя на статуи, осенявшие своими крыльями людскую толпу, я думала: интересно, какую же тайну они охраняли? Почему так старались прогнать нас подальше от лагуны? Может быть, для нашего же блага?

Когда мы дошли до Пьяцетты, Рикардо потянул меня в сторону — пройти между двух колонн считалось дурной приметой. Мы поспешили на пристань, где резной раззолоченой стеной возвышался бок 'Бученторо'. Прочие большие корабли уже убрали, освободив проход из гавани к дальним отмелям, защищавшим Венетту от коварных вод Длинного моря.

Церемония шла своим чередом. Иностранные послы, главы гильдий, сенаторы и патриции в нарядных дублетах — все заняли свои места на крытой палубе роскошного судна, строго по старшинству. Толпа оживилась, когда появился дож. Он был действительно стар, жесткое парадное одеяние делало его похожим на золоченого идола. Ему понадобилась помощь слуг, чтобы взойти на борт. Лоб и щеки рассекали глубокие морщины, тонкие слабые брови составляли странный контраст с жестким властным лицом. Я подумала, как причудливо в нем сочетаются сила и слабость. Сквозь телесную немощь сквозило непоколебимое упорство этого честолюбивого человека.

В городе к дону Соранцо относились по-разному. За четырнадцать лет правления он успел не раз подмочить себе репутацию, был уличен в злоупотреблении властью и раздаче прибыльных должностей многочисленным родственникам. Практика непотизма при нем поднялась до невиданных высот. Но сегодня все это было забыто. Сегодня он был избранным, живым символом Венетты, призванным защитить город от гнева морской стихии.

Все наконец расселись по местам, и золотой 'Бученторо' в окружении гондол, как огромный балено, сопровождаемый рыбами-прилипалами, неспешно двинулся к острову Дито. Я оглянулась. Берег отдалился, оставшийся позади город вытянулся в линию и растерял краски. Издалека он казался фарфорово-хрупким, беззащитным, особенно по контрасту с морскими волнами, тяжело ворочавшимися за бортом. Город, не имеющий иного фундамента, кроме отражения в воде. Приютившийся на краю лагуны, словно горсть нежно-палевых лепестков, брошенных на поверхность волны. Отчего-то кольнуло сердце, и я мысленно пожелала, чтобы сегодняшняя церемония прошла благополучно.

Люди на палубе развлекались, как могли. Сплетничали, злословили исподтишка, вполголоса уговаривались о делах. Дон Арсаго конечно же был здесь, вместе с другими важными сановниками. Среди окружавших его людей я с изумлением узнала спасенного нами незнакомца с моста. Правда, тот приоделся: сегодня вместо рваной рубахи на нем была полосатая куртка, расшитая яркими лентами, и лихо заломленный берет с пером. За спиной болталась видавшая виды лютня. Так-так-так... Обернувшись к Джоанне, я тихо спросила:

— Это вы помогли ему сюда пробраться?

Ее ленивая сытая улыбка многое объясняла:

— Он чудесно играет... и не только на лютне, поверь мне. У него была какая-то просьба к дону Арсаго, вот я и решила помочь ему немного. В конце концов, он тоже гражданин республики, и, возможно, его отец полировал эту палубу, на которой ты сейчас стоишь! Так почему же он не имеет права здесь находиться?

Демократичность Джоанны не стоила и медного кватрино. Просто ей приятно было ощутить себя покровительницей, а заодно покрасоваться с новым любовником на глазах у бывшего. Это как раз в ее стиле. Но ушлый лютнист вызвал у меня всплеск новых подозрений. Мне не нравилось его присутствие на церемонии, не нравился его интерес к графу. Конечно, у дона Арсаго есть охрана... кстати, а вот и она. За спиной у графа маячила темная фигура Алессандро ди Горо. 'Тоже следит за лютнистом, как кот за мышью', — весело отметила я. Синьор ди Горо не принимал участия в общем веселье, взяв на себя роль учтивого, но слегка отчужденного наблюдателя. Вроде бы вместе со всеми — и в то же время чуточку в стороне.

Тем временем Рикардо попенял Джоанне за наивность:

— Бедный парень! Неужели он надеется музыкой продолжить себе путь сквозь толпу этих жирных сановников? Донна Сакетти, вам следовало дать ему более практичный совет! Чем терять время на 'Бученторо', лучше бы он принял участие в вечерней регате... Судя по повадкам, этому парню явно приходилось иметь дело с морскими снастями, и если он так же ловок с веслом, как с лютней, мог бы сорвать неплохой куш. Дон Арсаго — азартный зритель, на моей памяти он не пропустил еще ни одних гонок.

Я удивилась:

— Но ведь гонки — это только для гондольеров! Твой Фабрицио взвился бы до небес, если бы узнал, что какой-то чужак покусился на его священное право в День Изгнания провести гондолу по Большому каналу. В этих делах гондольеры 'снобистее' любого патриция!

— Ты просто давно не была в Венетте, сестренка, — улыбнулся Рикардо. — Забыла, что регат две. Первая — да, только для мастеров. Зато вторая — для всех желающих.

Я этого не знала.

— А что? Вы тоже хотите принять участие? — спросила подошедшая Бьянка Санудо.

Рикардо мгновенно обернулся к ней:

— Ну что вы, синьора. Я слишком не люблю проигрывать.

Их глаза встретились чуть ли не со щелчком, как два магнита. Стоило им друг друга увидеть, и весь остальной мир для них растаял, словно канул в небытие. Каждое слово в их разговоре приобретало особый смысл, понятный только двоим.

С этой минуты я могла делать что угодно, так как Рикардо, похоже, вообще позабыл, что у него есть сестра. Праздник был испорчен. Меня душила обида: ну чем я хуже Бьянки?! Ладно. Чего я точно не собиралась делать, так это топтаться рядом, наблюдая за их влюбленной игрой. Вот уж дудки! Лично мне позарез нужен был мэтр Фалетрус, и я огляделась, желая отыскать почтенного астролога. По крайней мере, 'братец', увлеченный Бьянкой, не будет мешать мне своими шуточками и глупой болтовней.

К моей радости, темный кафтан мэтра Фалетруса действительно вскоре обнаружился среди ярких бархатных и парчовых спин. Тощая фигура астролога болталась в этом нелепом одеянии, как стилус в стакане. Он похудел, и меня поразило его бледное, изможденное лицо. Для простого ученого было большой честью и удачей находиться в столь блестящем обществе, но Фалетрус отнюдь не казался довольным. Отчего-то он производил впечатление человека, который не будет счастлив нигде.

Я уже собиралась подойти к нему, когда меня вдруг отвлекли:

— Вы впервые присутствуете на церемонии?

Дон Алессандро. Умеет же он выбрать время! Неужели кроме меня у него здесь нет других обязанностей?!

Обернувшись, я улыбнулась со всей приветливостью:

— Да, и мне очень хотелось бы рассмотреть ее получше, но я не уверена, можно ли мне пройти на корму.

— Конечно, можно. Пойдемте.

Алессандро отвел меня в ту часть судна, где находился богато убранный коврами мостик, с которого дож вскоре должен был произнести речь. Чувство благодарности мешалось во мне с досадой. Это Рикардо должен был обо мне позаботиться, как старший брат! Ну, или Энрике на правах будущего мужа. Однако Рикардо был занят исключительно Бьянкой, а Энрике Арсаго после случая с паурозо уже не так рвался меня видеть. В нем заметно поубавилось обожания. Впрочем, его можно понять. Два года назад он влюбился в яркую веселую фею, теплую, как огонек свечи. А из монастыря вернулась настоящая ведьма, шутя усмиряющая чудовищ, вроде того святого с грифонами. Кто знает, что такая может сотворить с мужем в пылу семейной ссоры? Неудивительно, что Энрике призадумался.

Вот Алессандро, в отличие от жениха, меня совершенно не опасался. Его внимание было приятно, не скрою, но вместе с тем настораживало. Точно ли я ему нравлюсь? Или мне пора морально готовиться к прогулке по Мосту Вздохов? Поди пойми.

В ответ на мой испытующий взгляд синьор ди Горо улыбнулся шире, блеснув белой полоской зубов.

— Почему вы не носите маску? — вырвалось у меня.

Спохватившись, он незаметно отступил в тень галереи. Мне стало неловко. Я вовсе не то имела в виду! Его лицо меня уже не пугало. Ну, почти. Не так, как в день знакомства.

— Не хочу быть в глазах людей кем-то, кем я не являюсь. Вообще, не люблю маски.

Довольно необычно для его рода занятий.

— Полагаете, открытое лицо вызывает больше доверия?

В больших серых глазах промелькнул блеск озорства:

— Бывает, что у некоторых маски так срастаются с лицами — не отличить.

Это что, намек? Я насторожилась. Говорить с этим человеком — все равно что идти по канату. Приходилось балансировать, обдумывая каждое слово.

К счастью, Рикардо, появившийся под руку с синьорой Санудо, парой шуток разрядил обстановку. Тем временем 'Бученторо' как раз прибыл к месту назначения. Кортеж остановился, с грохотом размоталась якорная цепь, за бортом раздался громкий всплеск. Наш корабль, огромный, как ковчег, золоченой скалой воздвигся посреди моря. Смех и разговоры стихли, только слышно было, как на ветру хлопали флаги. На алых полотнищах в вышине извивались крылатые грифоны.

Каюсь, речь Августино Соранцо я пропустила мимо ушей, встревоженно прислушиваясь к дыханию моря. Уверена, что эта речь была хороша — наш дож умел говорить и знал, как привлечь внимание публики. Но здесь ему приходилось иметь дело не с людьми, а с древней стихией, поведение которой предсказать вообще невозможно.

Мне казалось, что в тихих шлепках волн о борт 'Бученторо' звучала легкая насмешка. Темные отмели Дито лениво дремали под изжелта-серым небом, в котором высоко-высоко висел узенький серп луны. В густой тишине, насыщенной ожиданием, слова дона Соранцо звучали особенно веско; они падали в воду, словно камни. Но стоило ему умолкнуть, как с отмелей поднялась чаячья стая, взорвавшись резкими криками. Можно подумать, что они нарочно из вежливости ждали окончания речи. Меня снова прихватило ознобом. Словно издали долетел шорох мертвых чаячьих крыльев.

Вот Августино Соранцо вытянул руку — и маленькая золотая звездочка сорвалась с его пальцев, канув в набегающую волну. 'Бученторо' вдруг задрожал, как живой, жесткая палуба ткнулась мне в колени. Я слепо вцепилась рукой в парапет, двое слуг подскочили к дожу, подхватили, не дав старику упасть. Нервные крики чаек мешались с испуганными, взволнованными возгласами. Не глазами, но всем существом я почувствовала, как в глубине под глянцевой волнистой поверхностью от нашей галеры разошлись светящиеся концентрические круги. Потом они истончились, угасли, не достигнув берега. Море приняло подарок. И затаилось.

Глава 10

Когда 'Бученторо' после церковной службы на острове вернулся в гавань, небо уже окрасилось в теплые охристые оттенки, а лагуна блестела, словно расплавленное стекло. Я с нетерпением ожидала высадки, мечтая о чашечке горячего чая с миндальным печеньем, но галера вдруг встала на якорь напротив широкого устья Большого канала. Оказалось, все ждали начала регаты, про которую я совсем забыла. Между двумя баржами протянули веревку с привязанными к ней флажками, обозначив линию финиша.

Самые искусные гребцы Венетты должны были провести свои гондолы по Большому каналу до самого устья. Этот водный путь был самым удобным для гонок, так как, во-первых, он был достаточно широк, а во-вторых, знатные дамы и синьоры могли следить за гребцами с балконов палаццо, выстроившихся вдоль воды. Зрители волновались, подбадривая своих фаворитов свистом и криками. Делались ставки. Похоже, за гонками следили все, кроме меня. У меня были дела поважнее.

— А, Джулия! — обрадовался мэтр Фалетрус, когда нам наконец удалось поговорить. — Как поживает твое хищное приобретение?

Все, буквально все, кто присутствовал на том памятном обеде у дона Арсаго, первым делом спрашивали меня о паурозо. Я отчитывалась о ней чаще, чем о здоровье любимой тетушки.

— Пока что она спокойна, — ответила я. — Однако я слышала, что на детей моря, особенно старой крови, очень сильное влияние оказывает луна. Я как раз хотела посоветоваться, чего следует опасаться.

Фалетрус кивнул:

— Да, я тоже слышал об этом, хотя, понятное дело, никому еще не удалось проверить эту теорию на практике. Что ж, в ближайшие дни ты можешь быть спокойна, так как скоро новолуние. Но потом... — он озабоченно покачал головой. — Луна в этом месяце приблизилась настолько, что можно пересчитать все морщины на ее челе. Следующее полнолуние будет сильным.

'Тем лучше', — мрачно подумала я. Сердцу вдруг сделалось тесно.

— А вы можете точно сказать, в какой день оно случится?

Ученый старик, возведя глаза к небу, погрузился в подсчеты. Зрители вокруг ревели. 'Тихо вы! — хотелось мне крикнуть. — Не мешайте ему!' Это все влияние Пульчино. Я постаралась подавить несвойственную мне чаячью раздражительность.

— Луна достигнет полноты через восемнадцать дней, считая от этого, — наконец ответил Фалетрус.

Восемнадцать дней! Так скоро! А я еще даже близко не подошла к разгадке!

Внимание всех зрителей было приковано к участникам регаты. Люди заполонили узкую набережную, которая сейчас представляла собой сплошную волнующуюся темную полосу. Исподтишка разглядывая новых знакомых, относившихся к верхушке знати венеттийского общества, я размышляла. Невдалеке застыл граф Арсаго: пальцы вцепились в поручень, глаза напряженно следили за ходом гонки. Гондольер, одетый в его цвета, шел вторым. В ушах у меня стоял шепот Рикардо: 'Старик Соранцо долго не протянет, и едва лишь ударит похоронный колокол, как во Дворце разгорится борьба за шапку дожа... Слово графа Арсаго будет иметь большой вес... Недавно на него дважды покушались...'

Кто он, синьор Арсаго? Злодей — или жертва, запутавшаяся в придворных интригах, как шмель в паутине? Я заметила, что Энрике весь день старался держаться подальше от отца. Зато рядом с моим женихом постоянно мелькала остроносая физиономия дона Сакетти. Чем не подозреваемый? Вполне себе хитрый план: женить мальчишку на колдунье, устранить графа, а потом занять при наследнике место опытного советчика. Одним ударом, так сказать, убить двух зайцев: обеспечить свое будущее и отомстить Арсаго за измену жены... Вот мелькнуло в толпе смеющееся лицо Джоанны Сакетти. Ее новый протеже тоже вызывал нешуточные подозрения. Кстати, где он? Ушлый лютнист обнаружился рядом с Бьянкой. Сначала мне показалось, что темноволосая голова стоявшего возле нее человека принадлежала Рикардо, но потом мужчина обернулся, и я убедилась в своей ошибке. Между прочим, именно Бьянка в тот день так настойчиво звала нас на прогулку, и именно она выбрала маршрут, который привел нас к месту драки — мосту между двумя узенькими калле. Могла ли она нарочно подстроить эту встречу?

Глухой удар колокола вывел меня из задумчивости. Регата закончилась удивительно быстро. Вернее, закончился первый этап. Победители сияли улыбками, проигравшие шумно оправдывались, списывая свои неудачи на взбесившуюся лодку, неверное течение, внезапно отяжелевшее весло — в общем, на что угодно. Внизу на пристани распорядитель зычным голосом выкликал желающих принять участие во втором заплыве. В его сторону уже пробирался Джоаннин лютнист, которого я узнала по полосатой куртке. Вид следующего потенциального участника заставил меня нервно стиснуть пальцы. Энрике?! А ему-то зачем?

Наверное, последнюю фразу я произнесла вслух, так как над ухом кто-то меленько рассмеялся. Это оказался синьор Сакетти:

— Ах, молодость-молодость! Задор, отвага и огромное желание себя показать... Не смотрите на меня с таким укором, прекрасная Джулия, я пытался его отговорить! Дело в том, что наш Энрике опять поссорился с отцом. Тот упрекнул сына, что в нем напрочь отсутствует усердие к какому-либо делу, зато имеется огромная склонность к досугу. Энрике встал на дыбы и теперь тщится доказать, что он способен хоть на что-то.

— Но это же опасно... О, дон Алессандро тоже решил участвовать! — воскликнула я, перегнувшись через борт, чтобы лучше рассмотреть новых гонщиков.

Поведение начальника охраны было как раз понятно. Судя по недобрым взглядам, которыми синьор ди Горо весь день награждал затесавшегося в нашу компанию лютниста, он доверял ему не больше, чем я. От мысли, что рядом с Энрике на гонках будет надежный человек, мне стало как-то спокойнее.

— И он туда же, — неприятно улыбнулся дон Сакетти. — Выслужиться хочет. Загладить грехи отца.

Я машинально отодвинулась, вдруг почувствовав отвращение. У синьора Сакетти был широкий репертуар улыбок, и большинство из них были сдобрены ядом.

— О чем вы говорите? Какие еще грехи?

— А то вы не знаете! Тогда, во время прошлого заговора именно старший синьор ди Горо предал Лоренцо Арсаго и заманил его в ловушку. На графа напали прямо в церкви. Нечестивцы! Между прочим, в этой стычке погиб ваш отец. Что, братец не рассказывал вам об этом? Стыдился признать, что у него даже не хватило духу отомстить? — и снова зазвучал этот меленький змеиный смешок. — Мельчают люди, мельчают. Скажи кому в мое время, что сын убитого и сын убийцы могут стать закадычными друзьями, не поверил бы! Да и великодушие Арсаго здесь не к месту, лучше бы он сразу придушил мальчишку. Дурная кровь себя еще проявит...

Его мерзкое бормотание вызывало тошноту. Отец Алессандро — предатель?! Не может быть. От потрясения я пропустила выстрел, возвестивший о начале второй регаты. Будь проклят дон Сакетти с его змеиным языком, это все ложь, подлая выдумка, мне назло!

'Но если это правда, — вдруг пришла холодная мысль, — тогда понятно, откуда у Алессандро такое отвращение к маскам. И эта его истовая добросовестность'. Священное писание учило нас, что дети не отвечают за грехи отцов. Алессандро ди Горо, видимо, считал иначе.

'Маски! Маски окружают нас повсюду, — с горечью думала я. — Поди разберись, кто тебе враг, а кто друг!'

Мы все, присутствующие сегодня на 'Бученторо', разыгрывали роли. Никто здесь не был самим собой. Я изображала патрицианку. Бесстыдное кокетство Джоанны тоже было маской, за которой угадывался отчаянный страх перед старостью, уродством, одиночеством. Дон Сакетти — который, слава мадонне, успел найти себе другого собеседника — виртуозно прикидывался циником, однако что действительно творилось в его душе, один Хорро знает. Дружба моего брата с Алессандро теперь тоже казалась неискренней. Синьор Арсаго вообще походил на темный колодец, до краев наполненный мрачными тайнами. Такие люди могут хранить секреты годами, пока те их вконец не отравят.

А гонки между тем продолжались. Для 'любительской лиги' отвели дистанцию покороче: от моста Арженто до устья Большого Канала. Я с удовольствием отметила, что лодка Энрике шла третьей. Мадонна, пошли ему победу, может быть, тогда дон Арсаго по-другому взглянет на сына! Алессандро шел четвертым, след в след. А вот 'лютнист' тянулся в хвосте. 'Так ему и надо!' — подумала я не без ехидства. Управлять гондолой — это тонкая работа, которая, кроме физической силы, требовала еще немалого искусства. Нашему бродяге его явно недоставало. Его лодка виляла по каналу, вызывая смех и шуточки зрителей. Соперники, бросая злобные взгляды, старались держаться от него подальше, чтобы их не зашибло.

Не следи я так настойчиво за подозрительным чужаком, я бы, наверное, ничего не заметила. Над каналом уже сгустились сумерки, а оранжевые блики факелов скорее слепили, чем позволяли рассмотреть подробности. Но я увидела, как 'лютнист' вдруг пригнулся, словно кот перед прыжком, и провел впереди рукой. Перед его лодкой вздулся горб воды, потом опал — и она рванулась вперед, как живая. Клянусь, ему даже не приходилось подгонять ее веслом!

Сначала на его маневр не обратили внимания, но когда полосатая куртка замелькала в первой десятке гребцов, зрители возбужденно загомонили. 'Лютниста' никто не числил среди фаворитов. Чувствую, многие карманы полегчают после этого состязания! Парень, напряженно вцепившийся в весло, не обращал внимания на восхищенные крики, так же, как раньше не замечал насмешек. Будто не человек стоял на корме гондолы, а сам пескатор — морской черт, принявший человеческое обличье! Необъяснимым образом он обогнал сразу две гондолы и вплотную подобрался к Энрике. Его лодка так вспенила воду за собой, что отставшим соперникам поневоле пришлось сбавить ход.

Все случилось очень быстро. Как на беду, Энрике в этот момент слишком широко размахнулся веслом. Гондола качнулась — и он полетел в воду. Зрители ахнули. Гонка застопорилась. Я метнула взгляд в сторону графа — тот стоял мрачный, как камень, даже не шелохнувшись.

Алессандро тоже остановился, бросив весло и помогая другу забраться в свою лодку. Для этих двоих регата закончилась. Когда первый испуг за судьбу юноши миновал, зрители по берегам канала нашли повод для зубоскальства:

— Смотри, моррена! — крикнул кто-то. — Пятки побереги!

Я и сама видела, как среди волн разок-другой мелькнула пятнистая спина. Обычно моррены таились в темных закоулках небольших каналов, устраивая там свои обиталища. В искусстве таиться им не было равных. Но сегодня две регаты, взбаламутившие водное пространство, шум и пальба заставили хищников подобраться поближе в надежде чем-нибудь поживиться.

К счастью, Энрике уже ничего не угрожало. Вместе с Алессандро они отгребли в сторонку, пришвартовали свои лодки и затерялись в толпе, провожаемые насмешками. В Венетте не любят неудачников. Будь ты хоть трижды патриций, всегда найдутся охотники над тобой пошутить — дай только повод! Впрочем, вскоре о них все забыли: внимание зрителей было приковано к финишу.

Я не удивилась, когда 'лютнист' первым проскочил между баржами, сорвав веревку с флажками. Теперь он неизбежно должен был оказаться перед дожем для награждения. Плохо, что рядом с дожем стоял дон Арсаго, а Алессандро застрял где-то в толпе возбужденно орущих зрителей, и никак не мог успеть вернуться на 'Бученторо'! Что же делать? Пульчино!

Против обыкновения, мой друг отозвался не сразу.

— Ни сна, ни отдыха измученной душе, — насмешливо проскрипел он наконец. — Что у тебя стряслось, моя бескрылая почти-сестра? Сегодня же праздник!

Будь он человеком, я бы предположила, что вытащила его из развеселой харчевни.

— Ты там угрей объелся, бездельник? Мне просто тревожно.

Дар кьямата объединил наши сознания в одно — и мир изменился. Мой рот наполнился слюной от насыщенных запахов рыбы и гнилых водорослей, доносившихся из канала. Крики людей стали громче (я поморщилась), а их фигуры резкими пятнами обозначились в сгустившихся сумерках.

Зато я как на ладони увидела 'лютниста', опустившегося на колено перед дожем. Потом он обернулся к стоявшему рядом дону Арсаго, тот кивнул и, когда победитель поднялся на ноги, похлопал его по плечу. Я не сводила с них алчного взгляда. Мои пальцы, вцепившиеся в поручень, словно превратились в птичьи когти. Блеснув подаренной золотой цепью, 'лютнист' вдруг оглянулся назад, перехватив мой взгляд. Его лицо тронула медленная улыбка, я напряглась, и... ничего не случилось!

Волны канала не вздыбились до балконов, как бывает во время aсqua alta. Тело 'лютниста' не вывернулось наизнанку, чтобы выпустить наружу морскую тварь, готовую пожрать всех и вся. Насмешливо кивнув мне издалека, он спустился с парадной галеры в толпу, приветствовавшую его радостными криками. Он смеялся, пожимал протянутые руки — в общем, вел себя как нормальный человек.

Однако тревога почему-то не отпускала.

* * *

Хотя уже совсем стемнело, расходиться никому не хотелось. Я не удивилась, когда Рикардо, коротко переговорив с Фабрицио, вдруг направил нашу гондолу куда-то в сторону от дома.

— Куда мы едем?

— Граф Арсаго пригласил всех к себе. Он умеет устраивать праздники! Будет весело, вот увидишь.

О да, граф Арсаго — мастер устраивать сюрпризы. Прошлый обед до сих пор не изгладился из моей памяти. Закралось нехорошее подозрение, что сегодняшняя ночь будет не менее интересной. 'Когда вы там уже угомонитесь', — заворчал Пульчино где-то на задворках моего сознания. Раньше мы никогда не соединялись так надолго; наш союз был добровольным, и обычно мы старались предоставить друг другу как можно больше свободы. Но сегодня я никак не могла его отпустить. Без чаячьих инстинктов я чувствовала себя оглохшей и ослепшей. Не покидало ощущение, что стоит только выпустить ситуацию из рук — и тут же случится что-то ужасное.

Беспокойство еще возросло, когда среди гостей на причале у дома Арсаго я заметила полосатую куртку сегодняшнего победителя регаты. А он-то что здесь делает? Не многовато ли ему почестей на сегодня?! Недовольно бурча себе под нос, я с трудом выбралась из гондолы. Веселые голоса графских гостей звучали издевкой, янтарные квадраты окон на густо-синем бархате неба резали глаз. Огни факелов, отражаясь в воде, превращались в длинные дрожащие языки пламени.

Я постаралась взять себя в руки, пообещав себе завтра же устроить отдых. Нельзя так долго находиться в связи кьямата, опасно это. Можно, например, всерьез вообразить себя чайкой и шагнуть из окна.

Рикардо, кажется, заметил мое состояние:

— Что с тобой, Джули? Чем тебе не угодил Луиджи? Ты следишь за ним, как ястреб.

'Вернее, как чайка, — усмехнулась я про себя, — но это неважно. Разница небольшая'.

— А ты, выходит, уже знаешь его имя?

— Сегодня оно у всех на устах. Луиджи Манриоло — храбрец и везунчик, лучше всех в городе умеющий управляться с веслом. Как он сегодня финишировал, а?! Эх, надо мне тоже с ним как-нибудь посоревноваться! Чур, прямо от Тарчийского подворья до Пьяцетты!

'Угу. Если впряжешь паурозо в нашу гондолу, может, и выиграешь', — мрачно подумала я.

Даже своеобразная роскошь графского дворца не произвела на меня сегодня особенного впечатления — не до того было. Мы все расположились в салоне, куда слуги принесли вино на серебряном подносе, черный ароматный кофе в маленьких чашечках и графины воды к нему. Мимо проплыла Инес — холодный пристальный взгляд, лимонная свежесть в улыбке, светлые волосы перевиты жемчугом. Ледяная статуя, да и только. Она приостановилась, когда рядом неожиданно возник Энрике:

— Мое почтение, синьоры, — приветствовал он нас обоих.

В его тоне слышалась некоторая развязность, а глаза подозрительно блестели, как у пьяного. Меня это слегка покоробило, но я понимала, как ему сейчас нелегко. При его появлении все старательно делали вид, что совершенно не помнят ту унизительную сцену на канале, однако за спиной тут и там вспыхивали смешки. Во всем виноват этот Манриоло, Хорро его побери! Я отыскала глазами наглеца. 'Полосатая куртка' вертелась рядом с графом Арсаго, который весь вечер демонстративно не замечал сына, зато непринужденно болтал с чужаком.

Беседа не клеилась. Мы перебрасывались учтивыми фразами, словно игроки на поле, но чем беззаботнее старался держаться Энрике, тем хуже у него получалось. Какой-то синьор в пышных кружевах бестактно хлопнул его по плечу: 'Ну, как самочувствие, синьор кавалер кривого весла?' Неподалеку кто-то расхохотался. Для Энрике это было уже слишком. Он мучительно покраснел и, прежде чем я успела его остановить, скрылся в толпе, отшвырнув с пути 'кружевного' невежу. Инес проводила его долгим взглядом. Потом обернулась ко мне — и я даже попятилась от гнева, исказившего ее холодные черты:

— Слушай, я, конечно, с первого дня заметила, что ты не очень-то расположена к своему жениху! — выпалила она горячим шепотом. — Но хоть сегодня могла бы проявить к нему больше сочувствия! А не пялиться во все глаза на этого проходимца Манриоло, совсем как моя мать!

В голубых, похожих на раковины, глазах вспыхнули слезы. Спрятав лицо, Инес быстро отошла от меня к донне Сакетти, словно испугавшись, вдруг я начну ее расспрашивать или утешать. Я изумленно смотрела ей вслед. Сейчас она вовсе не походила на статую! Блистательный ледяной панцирь оказался только оболочкой, под которой скрывалась настоящая Инес: пламя и шелк, отчаянная нежность и горькое одиночество.

'Да она же влюблена в Энрике, глупышка, — сообразила я запоздало. — Вот это номер! Эх, если бы мы с ней могли откровенно поговорить!'

Ладно, сейчас не время было думать о влюбленных. Спрятав в карман обиду за незаслуженный упрек, я постаралась прислушаться к деловому разговору в той группе гостей, где царил дон Арсаго, и мелькала полосатая куртка Луиджи. У 'лютниста' действительно было дело к графу, причем, судя по заинтересованным лицам, дело стоящее. На столе перед ними лежали какие-то списки, чертежи и карты. Насколько я поняла из обрывков разговора, ариминский синьор, у которого служил Луиджи Манриоло, был весьма ученым человеком. Он нашел способ вернуть Венетте главенствующую роль на Срединном море — или, по крайней мере, улучшить ее положение. Но поскольку сам он не располагал ни деньгами, ни влиянием, то хотел заручиться поддержкой наших патрициев.

Здесь необходимо кое-что пояснить. Венеттийские купцы до сих пор не могли простить шустрым лозитанцам открытый ими морской путь в Бхарат вокруг мыса Эсперанса. Это открытие нанесло сокрушительный удар нашей торговле. Торговый путь на Восток через Срединное море разом утратил свое значение, ведь новая дорога была гораздо удобнее. Теперь один корабль мог доставить товар от порта отправки до порта назначения. Больше не нужно было перегружать шелка и пряности в Сувайсе, чтобы перевезти их через перешеек до Эритрейского моря. Больше не приходилось доверять товары медленным и ненадежным караванам верблюдов, бредущим через Орталыкские пустыни в империю Син. Логично, что центр торговли сместился в Лозитанию, а мы остались куковать на задворках. Кроме того, новый путь оказался дешевле, так как больше не нужно было платить налоги многочисленным восточным князькам, через земли которых проходили караванные дороги. В общем, мы в одночасье оказались не у дел.

И вот теперь неведомый мессир из Аримина предлагал поправить дело, соединив Срединное и Эритрейское моря судоходным каналом. Наши синьоры оживились:

— Если сделать это, Лозитания снова станет захолустной деревней на краю континента, как и раньше!

— Только не при Соранцо, — с безжалостной откровенностью заявил дон Сакетти, отодвинув в сторону пачку карт. — Нынешний дож слишком стар для таких амбициозных дел. Единственное, что его еще заботит — как бы не иссяк поток золота, струящийся в его карманы!

Все переглянулись. 'Но дон Соранцо все равно долго не протянет', — читалось на их лицах.

Я посмотрела на Алессандро. Он вместе со всеми погрузился в изучение карт, и на его лице был написан живейший интерес. Густые черные брови чуть сдвинулись:

— Это может сработать! — заметил он с воодушевлением. — Конечно, для таких работ нужно будет получить одобрение фирмана от эмира, а это весьма непросто... но сама идея хороша!

К его словам присоединились и другие голоса одобрения. Раскрасневшийся от похвал, Луиджи Манриоло вытащил из-за пазухи еще один сложенный лист:

— Эту карту я нарисовал для собственного удовольствия и хотел бы подарить ее вам, дон Арсаго, в знак признательности за радушие, с которым вы приветили бедного странника из Аримина. Это карта Венетты.

Толпа вокруг них сдвинулась плотнее, одобрительные возгласы переросли в восхищенные. Мне стало интересно. Покинув дамскую компанию и вооружившись парой улыбок, я смогла подобраться поближе, чтобы взглянуть на заветный листок. И онемела. Безусловно, это была Венетта. На расчерченном листе легко угадывались контуры города, очертаниями похожего на рыбу. Буквой 's' извивалась широкая лента Большого канала, четким прямоугольником в районе 'хвоста' выделялся Арсенал... Сверху на листочке был мастерски изображен Герси, воздушный дух, усиленно надувающий щеки. Внизу Геликон усмирял бушующие волны своим трезубцем. Но главное, что меня поразило — насколько верно художник ухватил перспективу, и как точно запечатлел сложную сеть каналов, пересекавших город. Такую карту мог бы нарисовать Пульчино, если бы умел держать в лапках стилус...

Я отшатнулась, внезапно почувствовав головокружение. Что за человек был Луиджи Манриоло? И человек ли? Быстрый взгляд в его сторону показал, что пока я вместе с остальными восхищалась искусно сделанной картой, он внимательно изучал мое лицо. Мы присматривались друг к другу с настороженностью двух хищников. На какой-то миг в глазах 'лютниста' мелькнул веселый огонек — и сейчас же его лицо снова приняло замкнутое выражение, будто где-то в голове у него захлопнулась некая дверца.

Я раздраженно подумала, что, кажется, начинаю разделять нелюбовь Алессандро к маскам.

— Весьма, весьма интересно! — воодушевился доктор Фалетрус. — Обычно для построения карты городские улицы измеряют шагами, а здания — мерными веревками. Но для Венетты эти методы неприменимы. Как вам удалось нарисовать такое чудо?

— Это было наитие свыше, синьор, — улыбнулся загадочный гость.

Поскольку мэтр Фалетрус настаивал, Луиджи пустился в длинные объяснения, иногда вставляя мудреные словечки вроде 'тригонометрический', 'градусы' и т.п. Остальные гости быстро утратили нить беседы, однако Фалетрус буквально весь обратился в слух. Он даже раскраснелся от волнения, на высоком ученом лбу выступил пот. Я подумала, что с его здоровьем старику вредно так волноваться. Граф Арсаго видимо, был того же мнения, так как успокаивающе похлопал доктора по плечу:

— Ну-ну, дорогой мой, успокойтесь. Лучше плесните себе вина, да и мне заодно. Я помню, что вы любите саонское. Карты господина Манриоло поистине изумительны, а проект с каналом, хоть и не лишен риска, может обернуться для нас невиданной удачей...

Фалетрус послушно занялся подносом и кувшинами, оставив Луиджи Манриоло нежиться в лучах славы. Все наперебой хотели поздравить нового графского фаворита, так что возле столика с картами царило веселое столпотворение. Толпа чуть расступилась, когда появился доктор с двумя бокалами. Случайно бросив взгляд на стоявшие поодаль кувшины с вином, я рассеянно подумала, что, вероятно, слабая рука Фалетруса не отличалась точностью, так как немного драгоценной жидкости пролилось на скатерть. 'Будет трудно вывести маслянистые пятна со светлого полотна', — мелькнула досадливая мысль. Мои глаза все еще были глазами Пульчино, и я отчетливо видела светящиеся голубоватые очертания брызг и капель.

Потом меня вдруг осенило: маслянистые пятна — от вина?!

Дон Арсаго, гордо сверкая глазами, уже поднял кубок, приветствуя собравшихся:

— Выпьем же за наш успех и новые морские пути!

Не в силах сказать ни слова, я в оцепенении смотрела, как он подносит кубок к губам... Вдруг другая рука перехватила его кисть:

— Ваша милость, позвольте сначала мне.

Это был Алессандро. В глазах у меня потемнело.

— Нет! — услышала я чей-то крик. Оказалось, мой собственный. Алессандро действовал без промедлений, но я все же успела. Кубок, выбитый из его руки, закатился под стол, темное вино кляксой расползлось на полу. Все еще держа его за запястье, я замерла в одной пяди от страшного шрама, перекосившего лицо, и расширенных серых глаз.

— Это вино... очень странное на вид, — произнесла я посреди оглушительного молчания. Все вокруг таращились на нас. Граф Арсаго, овладев собой, принужденно рассмеялся:

— Видишь, Сандро, как заразительна твоя подозрительность! Она влияет даже на дам.

— Не пейте, — твердо повторила я. Алессандро молчал.

Дон Арсаго пожал плечами:

— Не думаю, что в дом мог пробраться отравитель. Есть способы гораздо проще, вон Сандро вам расскажет, если хотите. Но ради вашего спокойствия...

Оглянувшись, он ухватил за загривок собачонку Джоанны, безмятежно дрыхнувшую на подушке кресла. Та только пискнула, когда граф ткнул ее носом в бордовую лужу на полу. Никто из нас не решился возразить, все молча стояли, будто скованные оцепенением. Фалетрус тоже застыл с кубком в руке. На его внезапно постаревшем лице глубже прорезались морщины, резче обозначились синеватые круги под глазами. Рука Джоанны, украшенная драгоценными перстями, нервно поползла вверх, комкая кружева на груди.

Лизнув несколько раз пряно пахнувшую жидкость, собачонка вывернулась из рук Арсаго и бросилась под защиту хозяйки. Вдруг она заскулила, лапы у нее заплелись, и она упала на бок. По толпе гостей, словно порыв ветра, пробежал шепоток. В воздухе разлился запах страха. Донна Сакетти, всплеснув руками, бросилась вперед, но ее удержали.

— Она, наверное, просто заснула... Ведь заснула, да? — бессмысленно бормотала Джоанна.

Фалетрус, отшвырнув свой кубок, присел перед жалкой кучкой меха на полу. Я видела, как бок собачонки мелко, часто дрожал от неровного дыхания.

— Выйдите все! — глухо приказал граф. — Кроме тебя, — обернулся он к Алессандро. — И доктора.

Я едва поднялась на ватных ногах, когда Рикардо взял меня под руку. Голова шла кругом. Я всего ожидала от сегодняшнего вечера, но — яд?!

Было до озноба жаль Пиколетто — слабую ниточку жизни, так нелепо оборванную, но глухое непонимание, словно ватное одеяло, притупляло все прочие чувства. Вместе с испуганной, взбудораженной толпой гостей мы вывалились в гостиную. Мимо нас быстрыми шагами прошли кравчий и кастелян, очевидно, вызванные графом. Низенький кастелян, чуть не подпрыгивая, что-то горячо шептал своему рослому спутнику. Лицо кравчего приобрело творожисто-бледный оттенок, словно перед ним уже маячили призраки колодок и пыточного кресла. Дверь салона распахнулась перед ними, выплюнув наружу кусок гневной фразы, и снова закрылась.

'Пульчино, ты мне срочно нужен!'

Я присела на минуту, опершись на подлокотник кресла и низко опустив голову. Пусть все думают, что я потеряла голову от страха — в такой ситуации немудрено испугаться. В ту же секунду я-чайка, сложив крылья, опустилась снаружи на карниз. Окна салона были открыты в ночь, ветер шевелил шелковые занавеси. Силуэты людей двигались за ними, будто на сцене. Я видела, как дон Арсаго шагал взад-вперед по комнате. Видно было, что ему с трудом удается сохранять внешнюю невозмутимость. Возле кувшинов, облокотясь на стол, стоял синьор ди Горо. Мэтр Фалетрус поднялся с пола, держа в руках какие-то склянки.

— Ну? — коротко спросил граф.

— Да, это яд. Аконит и еще что-то, похоже на сок сумаха. Аконит достать легко — 'волчий корень' в изобилии растет вдоль берегов Бренты. Отравлено было вино в одном из кувшинов.

— Проклятье! Эй, Джино! — рявкнул дон Арсаго кравчему, да так, что меня снесло с окна, и в ту же секунду я очнулась, сидя на кресле в гостиной. За окнами было черным-черно, в их глянцевых черных провалах дрожали огоньки свечей. Рядом со мной, сгорбившись, сидел Рикардо, задумчиво барабаня пальцами по столу. Я сочувственно накрыла его руку своей. В такую ночь хорошо бы взять гондолу и заблудиться вдвоем среди каналов, шептаться, пить терпкое лунное вино — из одного бокала, чтобы лучше узнать мысли друг друга. А не сидеть тут, плавясь в душной атмосфере, насыщенной взаимными подозрениями.

Досадливо поморщившись, Рикардо помотал головой:

— Мерзкое дело.

На лицах остальных гостей читалась та же растерянность. Из угла в угол перекатывались тревожные шепотки, словно рябь на поверхности воды. Кто-то утешал всхлипывающую Джоанну. Инес принесла нюхательные соли и стакан воды, но Джоанна испуганно его оттолкнула. Здесь, в гостиной, на подносах тоже были и вино, и холодный лимонад, однако никто не решался к ним прикоснуться. Также никто не решался уехать, чтобы его случайно не обвинили в попытке отравления. 'Или чтобы не упустить возможности обвинить соседа', — подумала я, задумчиво скользя взглядом по комнате. Спохватившись, оглядела гостей еще раз. Потом обернулась к Рикардо:

— А где же синьор Манриоло? Ты его видел?

Брат, изумленно вскинув брови, тоже осмотрелся по сторонам и длинно присвистнул. Луиджи Манриоло не было среди гостей. Наш бродяга-лютнист деликатно исчез.

Глава 11

Утреннее солнце осторожно выглядывало из-за плотных штор, не решаясь нарушить покой хозяев. Рикардо и Алессандро сидели в полутьме в маленькой гостиной дома Граначчи, оба уставшие, как черти. Никто не ложился спать в эту ночь. Перед ними стоял графин с вином. На душе у обоих было скверно.

— Кто? Ну кто мог это сделать? — в сотый раз спрашивал Рикардо, словно надеясь на чудесное озарение.

— Мы все там были. Любой из нас, — сдержанно ответил Алессандро. Вчерашнее происшествие выбило его из колеи.

Дворянину, носящему оружие, позорно пользоваться ядом, но синьор ди Горо давно убедился, что люди чести среди придворных встречаются не так часто, как хотелось бы. Половине из тех, кто кружил вокруг дона Арсаго в ожидании подачек или милостей, лично он не доверил бы и кошки.

Рикардо Граначчи с досадой махнул рукой, вскочил, прошелся взад-вперед, стремясь выплеснуть лишнюю злость:

— Пари держу, это дело рук проклятого Манриоло! Недаром же он исчез! Сначала пытался утопить Энрике, а потом...

Начальник охраны снисходительно улыбнулся:

— Ну, положим, Энрике я бы не дал утонуть. А вот дон Арсаго... — он посерьезнел. — Если бы не Джулия...

— Да уж, — передернулся Рикардо.

— Ты был на острове? — спросил вдруг Алессандро, резко меняя тему разговора.

Его друг отвел глаза, буркнул неохотно:

— Ну, был позавчера. Аббатису не видел, если ты об этом. На нее, понимаете ли, снизошло видение, так что беспокоить ее строго запрещалось. Старушке привиделась башня, полная птиц. Чаячья башня. Если тебе интересно мое мнение, 'тихие сестры' совсем сбрендили. Подумаешь, стая чаек выбрала остров местом для ночевки — и все монахини поголовно впали в религиозный экстаз.

— Чаячья башня... — задумчиво произнес Алессандро. — Погоди-ка, знакомое название. Что-то я такое слышал, какие-то смутные слухи. Помнишь, на берегу Бренты, недалеко от Фьюзи, есть старая усадьба? Дом давно заколочен. Башня стоит отдельно, прямо у реки, и птиц на ней всегда видимо-невидимо...

Рикардо пренебрежительно усмехнулся:

— Про любой заброшенный дом обязательно сочинят что-нибудь жуткое. А таких башен в округе десятки — и в каждой гнездятся чайки. Тоже мне, невидаль.

— Ладно, — синьор ди Горо решительно провел ладонями по волосам, словно пытаясь стряхнуть усталость. — Вообще-то я к тебе с просьбой. Донна Арсаго очень просила, чтобы Джулия составила ей компанию на несколько дней. Ты ведь знаешь, что Энрике возвращается в Патаву?

— Разумеется, мне же поручено его сопровождать! Надеюсь, парень не сильно рассорился с отцом?

— Не в первый раз. Лишняя встряска мальчишке не помешает. Может, наконец займется делом.

— К тому же, так оно безопаснее, — задумчиво согласился Рикардо. — Кто бы ни задумал извести Арсаго, он сейчас здесь, в Венетте. Все затаились, как крысы, ждут кончины Соранцо.

— Значит, ты не возражаешь, если Джулия поживет у донны Арсаго? Там будут еще девушки, синьориты Сакетти и Санудо.

— Нисколько. Напротив, это даже кстати. Боюсь, что без меня сестре здесь будет одиноко, Ассунта — не слишком подходящая для нее компания. Сейчас прикажу ей собираться.

— Я сам могу передать Джулии просьбу графини, если она дома.

— Она сейчас на террасе, с этой... этой, — Рикардо нервно передернул плечами и подлил себе еще вина. — Иди, если хочешь. Лично я стараюсь бывать там пореже.

* * *

Я сижу на террасе, закутавшись в плотный плащ, хотя солнце поднялось уже высоко и упорно греет мне спину. Передо мной стоит деревянное блюдо со свежей рыбой. Дальше — через шесть каменных плиток — зияет черный провал вонючего логова, куда тянется цепь от столба. Вчера расстояние составляло восемь плиток. Каждый раз я рискую подобраться на шаг ближе. Пульчино давно объявил меня чокнутой, и теперь просто исчезает по утрам, отгораживаясь от меня своими чаячьими хлопотами. Сегодня паурозо еще не появлялась, хотя я всем существом чувствую ее голод. А еще — отвращение, боль и бессильную ярость. Я бы ушла, но кое-что меня беспокоит.

'Вкусная рыба', — зову я. В ответ получаю яркую мысле-картину моего трупа с разорванным горлом. Обомшелые, вымытые приливом плитки террасы все испятнаны кровью. Очень зрелищно, спасибо, пробрало аж до озноба. Пока я прихожу в себя, перепончатая лапа молниеносно выстреливает из темноты, хватает рыбину и исчезает. Я едва успеваю заметить мелькнувшую в проеме желтоглазую треугольную морду. Глянцево блестит мокрая кожа, вокруг рта — кровавые язвы. Так. Теперь ясно, почему она прячется.

Поднявшись, изучаю столб, к которому крепится цепь. Толстое крепежное кольцо, совсем недавно маслянисто блестевшее, все усеяно точками ржавчины. В одном месте металл даже начал крошиться. У паурозо хорошие зубы и ядовитая слюна, способная разъесть что угодно, поэтому цепь и кольцо клепали из особого заговоренного сплава. Даже прикосновение к нему причинит хищнице серьезную боль. Однако это ее не остановило.

Вряд ли ей удастся освободиться таким способом, так как пластина слишком толстая, но в своей одержимости паурозо не желала этого понимать. Все обладатели старой крови тяжело переносят неволю. Пусти рыбу в аквариум — она приспособится со временем, паурозо — никогда. Я бы выпустила ее где-нибудь подальше от нашей лагуны, но кто мне позволит?!

'Я не могу тебя отпустить, — говорю как можно отчетливей. — Дождись полнолуния... и все случится само собой. Ты будешь свободна. Мы обе будем свободны. Не нужно себя калечить'.

Два желтых огонька загораются во тьме — и гаснут. Хищница молча сопит, но глаза ее кричат так, что у меня закладывает уши. Мы обе задыхаемся от раскаленной ненависти. И все же чутье кьямати подсказывает, что отношение ко мне немного изменилось. В мутной, глухой пелене злобы, затянувшей сознание паурозо, загорелся огонек любопытства.

Рядом падает тень, отвлекая меня лишь на мгновение, но паурозо этого достаточно. Снова громыхает цепь, я резко оборачиваюсь — поздно. Блюдо уже исчезло в норе.

— Ну, Карита! — говорю я с укором.

Что ж, по крайней мере, она схватила рыбу. А могла бы меня. За ногу.

Алессандро улыбается:

— Как вы ее назвали? Carita? Милосердие? Очень подходяще.

Я ловлю глазами его улыбку, и почему-то на душе становится чуточку легче. Ядовитая сеть, которой опутала меня паурозо, сгорает, осыпаясь клочьями пепла. Наконец-то можно вздохнуть полной грудью, ощутить на языке привкус соли, весенних цветов, солнечных пятен.

— Я не могу дать ей свободу. Только имя.

— Это уже кое-что, — серьезно кивает Алессандро.

Это было первое, что пришло мне на ум. Безымянную тварь проще убить: капнуть в пищу сонной отравы, а потом столкнуть бесчувственное тело в канал, и всего-то делов. Кто-нибудь из слуг вполне мог отважиться на такое. Вон как дон Арсаго поступил с собачонкой Джоанны. Для него она была нелепым пустым существом, чем-то вроде мохнатого коврика под ногами.

— Я заметила, что здесь, в городе, имена вообще значат много. Они передаются по наследству вместе с должностью.

Лицо Алессандро вздрагивает, как от тяжелых воспоминаний, но он не подает виду:

— В монастыре было не так?

В памяти всплывают прохладные стены обители, тихое пение на утренней службе, блеск драгоценных окладов в синем сумраке, разбавленном яркими точками свечей, в котором движутся ровные ряды послушниц — белые и серые. Монахини учили нас, что 'любая стезя драгоценна в глазах Господа'. 'Белые' послушницы обладали даром беседовать с морем, зато 'серые' дарили обители тепло и уют. В монастыре приветствовались одинаковость, обезличенность. Мирские прозвища и титулы там вовсе ничего не значили.

— На острове меня звали Умильта. Наставницы всем послушницам давали новые имена, сообразно с теми качествами, которых нам, по их мнению, недоставало. Чтобы мы каждый день помнили о своих несовершенствах (итал. umilta — смирение, прим. авт.).

После напряженной игры в гляделки с паурозо было сплошным удовольствием чувствовать на себе этот серый взгляд, доброжелательный и спокойный. Алессандро выглядел усталым. Еще бы. Поди, всю охрану поставили на уши после того отравления. Тяжело жить, каждую минуту ожидая удара в спину, но иметь предателя внутри дома — это совсем скверно.

Я сочувственно думаю, что, судя по его виду, он давно уже спит по ночам не больше совы... И встает с рассветом.

— У вас в монастыре не было подруг?

Другого такого дотошного человека я давно послала бы к Хорро вместе с его любопытством, однако расспросы Алессандро почему-то не вызывают раздражения. Может, все дело в его подкупающей манере общения. Или во внешности? Раньше его жуткий шрам так бросался в глаза, что мешал заметить другие детали и черточки. Теперь же, пока мой собеседник любуется утренней суетой на канале, я исподтишка разглядываю его. Поношенный дублет слегка лоснится на локтях, коротко подстриженные волосы не достают до плеч. В Алессандро нет и тени утонченности, этакого харизматичного коварства, свойственного Рикардо и другим знатным синьорам. Просто человек, который старается хорошо делать свою работу и оставаться в ладу с собой. Перед таким собеседником кто угодно с радостью распахнет душу...

Но я-то не 'кто угодно'. Я решаюсь приоткрыть лишь маленькую щелочку:

— Почему вы так думаете? У меня была подруга. Одна. Ее звали Умильта, как и меня.

* * *

В крипте монастыря на Терра-деи-Мираколо всегда царит мягкая усталая тишина. Сверху над пещерой-криптой проходит наружная галерея, в полу которой проделаны узкие щели. Солнечные лучи почти не проникают сюда, но света хватает: он колышется в воздухе тончайшей золотистой пыльцой. Тишина такая, что звенит в ушах. Золотые блики от воды играют на стенах и потолке, создавая постоянную рябь. Своды крипты поддерживают полированные колонны, в которые можно смотреться, как в зеркало. Когда солнце постепенно взбирается все выше, они начинают тихо светиться.

Здесь пахнет солью и тайной. Все пространство состоит из мерцания и цветных пятен. Здесь даже камень кажется призрачным и зыбким. Это место для грез и молитв, где тебе открывается другой мир, уже не реальность, но еще не сон. Это место, где твое отражение может вдруг заговорить с тобой:

— Я заметила, что ты часто сюда приходишь.

— Мне нравится быть одной.

— Я мешаю?

— Конечно нет.

Разве она могла помешать? Она была как я, только светлее и чище. Даже имя у нас было одно на двоих. Она садится рядом на камни, каштановые волосы стекают по спине, белое одеяние слабо светится в уютном полумраке.

Молчать вдвоем несравнимо приятнее, чем одной.

Глава 12

На следующий день я перебралась на житье в палаццо Арсаго. Утро выдалось суматошным. Надеясь застать Рикардо до отъезда, я разделалась с завтраком в рекордные сроки, не слушая ворчания служанки Мелины, что день, начатый с проглоченной на ходу еды, редко выдается удачным. 'Брат' обнаружился у себя в комнате. Когда я вошла, он как раз затягивал ремни на дорожном сундуке. Брови нахмурены, темная челка все время падала ему на лоб, и он с досадой отводил ее рукой. Почему-то при виде багажа, собранного в дорогу, мне на сердце легла печаль.

— Ты ведь ненадолго уезжаешь? — с надеждой спросила я.

— А? — Рикардо вздрогнул, обернувшись. Похоже, мыслями он был уже далеко отсюда. — Не знаю, Джули. Как получится.

— Что ж, удачи.

— Тебе тоже, — оставив в покое сундук, Рикардо поднялся, приобняв меня за плечи, небрежно поцеловал куда-то в висок. — Пока меня нет, позаботься о своем будущем свекре.

В его темных глазах заблестело веселье. Я только фыркнула:

— У дона Арсаго и без меня достаточно охраны!

— И где она была позавчера, а? Не скромничай, ты оказала графу огромную услугу и, поверь, он этого не забудет. А если забудет, я напомню. Это может быть полезно для наших интересов.

Я с досадой высвободилась из его объятий. Ну вот, опять! Как будто на свете не было ничего важнее престижа и положения семьи Граначчи! Думал ли он когда-нибудь обо мне, как о человеке со своими мыслями и чувствами? Думал ли он о Джулии?

Взгляд 'брата', безразлично скользнув по мне, снова задумчиво уперся в стену. Вероятно, с таким же выражением он разглядывал партию товара, прикидывая, как бы выгоднее сбыть его с рук. Что ж, теперь я знаю, как чувствует себя оцениваемый товар.

— Вокруг дона Арсаго творится что-то странное... — изрек наконец Рикардо. — Твоя зоркость может очень пригодиться. Я надеюсь на тебя, сестренка.

Мы попрощались гораздо суше, чем хотелось бы. К себе в комнату я возвращалась с тяжелым сердцем. На пороге меня поджидал еще один неприятный сюрприз: в моей спальне суетились Мелина с Ассунтой, вывалив на кровать устрашающую гору вещей. Золотистое покрывало совершенно скрылось под ворохом нижних юбок, корсетов и вуалей; с одного угла свешивался край черной шелковой накидки. На полу стояли два глубоких сундука. По сравнению с аскетичным багажом Рикардо это выглядело впечатляюще. Можно было подумать, что тетка решила, пользуясь случаем, выселить меня к донне Арсаго насовсем. В мои планы это не входило:

— Зачем мне столько одежды? Ведь я еду всего на несколько дней!

— Мы едем, — поправила меня Ассунта. Встряхнула свое очередное черное платье, неотличимое от других траурных одеяний, и передала его служанке.

Я растерялась:

— Что значит 'мы'?!

— Неужели ты надеялась, что я отпущу тебя одну? — последовал короткий презрительный смешок.

— Но как же... ведь донна Арсаго...

Донна Ассунта смерила меня презрительным взглядом, пробурчав, что где уж там робкой слабосильной графине уследить за такой злокозненной девицей. Я попыталась воззвать к ее чувству приличия — бесполезно. Судя по сжатым в нитку губам и непреклонно торчащему подбородку, тетка твердо вознамерилась меня сопровождать. Положительно, мои 'родственники' как сговорились сегодня свести меня с ума!

Разобидевшись на весь свет, я удалилась в салон, в свой любимый уголок за высокими стеклянными окнами, выходившими на канал. Там скрывался крошечный балкон величиной с ласточкино гнездо, весь заросший пышно цветущей геранью. Этакий уединенный островок, висящий на стене над беспокойной, шумливой человеческой рекой.

Выйдя наружу, я как раз заметила Фабрицио, подгребавшего к террасе. Ему навстречу выскочил Рикардо, который успел переодеться в простой дублет и дорожный плащ. Со своего наблюдательного пункта я видела, как крошечная записка перепорхнула из рук в руки, и Рикардо, пробежав ее глазами, довольно рассмеялся. Надо же, какое целебное действие может оказать на человека ничтожный клочок бумаги! Все утро Рикардо бродил бледный и угрюмый, как покойник, а теперь вдруг словно ожил. На скулах яркими пятнами вспыхнул румянец, на губах заиграла победная улыбка. Подняв глаза к небу, он случайно зацепил меня взглядом и дружески помахал рукой. Потом он вскочил в лодку, Фабрицио оттолкнулся веслом — и гондола заскользила по воде, но не в сторону Фьюзи, где обычно брали лошадей для путешествия в Патаву, а вверх по каналу. К дому, где жила прекрасная Бьянка Санудо.

Очень хотелось взять горшок с геранью и запустить 'братцу' в спину, но вместо этого я ласково помахала ему вслед, как и полагается любящей сестре. А затем, пользуясь отсутствием Ассунты, хозяйничавшей сейчас в моей комнате, задумалась о доме Арсаго, куда мне предстояло отправиться, и его загадочном хозяине.

* * *

'Признайся, ты просто не хочешь, чтобы он оказался виновен!'

Иногда мне кажется, что Пульчино мог бы с успехом заменить голос совести. Он был так же зануден, говорил неудобные вещи и зрил прямо в корень.

'Конечно, не хочу! У дона Арсаго масса положительных качеств: он энергичен, смел, старается возродить былое величие Венетты... Кроме того, он сам недавно чуть не пострадал от отравы. Здесь явно прослеживается рука одного преступника! Сначала кто-то устранил синьору Граначчи, теперь пытается добраться до графа...'

'Да что ты! А мотив? Арсаго больше всех желает твоей свадьбы, ему не терпится прибрать к рукам еще и живущих-под-волнами, помимо всего прочего. Наверняка и дом с фреской он купил не случайно!'

Фреска со святой Виадорой, про которую рассказывала Джоанна, особенно меня интересовала. Странно, что дон Арсаго утаил ее от гостей. Обычно хозяева выставляли такие сокровища напоказ, чтобы похвастать перед гостями. Разве что у Арсаго были особые причины скрываться... Если прежние владельцы дома были почитателями святой Виадоры, наверняка там имелась и крипта. Знал ли о ней дон Арсаго? Часто ли он спускался туда и что он там делал? Я надеялась, что за несколько дней, проведенных в графском особняке, сумею разгадать эту тайну.

Про кьямати говорили, будто некоторые, самые талантливые из нас, могли разговорить даже камни. Я еще не настолько сошла с ума, чтобы беседовать с булыжниками, но вообще-то самая заброшенная крипта — не настолько пустое помещение, как кажется на первый взгляд. Живности там обычно хватает: каменные моллюски, пауки, моховые слизни... Разума в них не намного больше, чем у герани, торчавшей перед моим носом, однако они способны уловить какие-то отголоски событий. И если понадобится, я сумею их расспросить.

Свою сыщицкую деятельность я не постеснялась начать прямо с порога. Как только мы с Инес почтительно раскланялись с донной Арсаго, я словно невзначай спросила, нельзя ли мне взглянуть на лик святой покровительницы, под крылом которой я провела целых два года. Такой вопрос был вполне уместен со стороны послушницы, недавно вернувшейся с Терра-деи-Мираколо. К моему удивлению, графиня, и без того похожая на высушенную бабочку, побледнела аж до зелени:

— О, вы говорите о той фреске... К сожалению, ее не удалось сохранить. — Белые губы растянулись в принужденной улыбке. — Сырость, знаете ли. Увы, мне очень жаль.

Мне тоже было жаль, но не фреску, а саму хозяйку. Она с притворным увлечением потянулась за пяльцами, будто надеялась спрятаться за ними от нашего любопытства. Худая рука слегка дрожала. На лице, покрытом сеточкой мелких морщин, застыло выражение тоскливой тревоги и какой-то обреченной покорности. Даже воздух вокруг был пропитан страхом. Разумеется, я сразу прекратила расспросы, но желание отыскать фреску и проклятую крипту разгорелось во мне с новой силой. Что-то здесь было нечисто...

Дом графа Арсаго, поместительный и просторный, был устроен обычным образом. Лишь несколько парадных комнат выходили окнами на Большой канал. Дом словно 'отворачивался' от воды, группируясь вокруг внутреннего двора. Нижний этаж имел два выхода: водный, выходивший на просторную террасу, и сухопутный, который вел во дворик, заросший тощими кустами жимолости и акации. Изогнутая лестница в холле поднималась в парадную залу и на галереи, куда с обеих сторон выходили группы комнат. На чердаке жили слуги. Некоторые комнаты имели приватные лестницы, также имелось множество мелких чуланчиков, кладовок и других укромных уголков. Я подумала, что найти потайной ход в этом муравейнике будет непросто.

К вечеру в столовой собралось неожиданно много людей. Здесь были Инес с матерью, и дон Сакетти, и другие сторонники графа, и Бьянка, очень похорошевшая — то ли от печали, вызванной отъездом Рикардо, то ли по другой причине. Грусть смягчила ее острые русалочьи черты, придав им некоторую одухотворенность.

Несмотря на недавнее происшествие и трагическую участь бедняжки Пиколетто, гости ужинали с аппетитом. Правда, вино теперь подавали только в стеклянных кувшинах. Благодаря искусству наших мастеров, венеттийское стекло было настолько тонким, что лопалось от действия отравленного напитка. Наверняка дон Арсаго принял и другие меры предосторожности. Не может же он всерьез рассчитывать только на меня! Вот забавно, если меня и правда пригласили сюда в качестве дегустатора!

Я украдкой бросила взгляд на мою потенциальную свекровь, которая без всякого аппетита терзала ножичком куриное крылышко, лежавшее на тарелке. Может, ей действительно хотелось сойтись поближе с будущей невесткой... но почему тогда за весь сегодняшний день мы ни разу не остались наедине и не сказали друг другу даже двух слов! Зачем она меня пригласила? Стало скучно без сына? Или ей вздумалось собрать вокруг себя женский кружок, подобно герцогиням соседних княжеств? Иногда мне, напротив, казалось, что наше присутствие тяготит донну Арсаго, особенно бесцеремонные замечания Джоанны или слишком острые шуточки Бьянки.

'Больше похоже на то, что она боится остаться с мужем наедине, после отъезда Энрике', — мелькнула мысль, и мои подозрения против графа вспыхнули с новой силой.

— Конечно, это он! Кто бы сомневался! — громко произнес кто-то за столом, заставив меня вздрогнуть. Пока я витала в размышлениях, беседа ушла далеко вперед.

— Это и без доносов было ясно, — по-змеиному прошипел дон Сакетти, сидевший неподалеку.

— Каких доносов? Вы о ком? — встрепенулась я.

— Кто-то сунул записку в пасть грифону на парадной лестнице во Дворце дожей. Этого проходимца Манриоло обвиняют в том, что позавчера он пытался отравить дона Арсаго.

Действительно, был в Венетте такой обычай. Кое-где в стенах домов и на галереях Дворца дожей были выгравированы головы грифонов с щелястыми пастями, в которые сознательные горожане могли опускать доносы на провинившихся соседей. Считалось, что это должно было облегчить работу судей, но лично мне претили анонимные кляузы. И хотя я ни на волос не доверяла Манриоло, меня поразило, как легко наши патриции готовы были обвинить его, забыв о том, что недавно его превозносили. Конечно, внезапное исчезновение Манриоло выглядело подозрительно, но главное, что повлияло — он был очень удобным обвиняемым. Он был здесь чужаком. Вряд ли у него найдутся заступники. Мне невольно стало жаль его.

Дон Алессандро тоже не разделял общего энтузиазма:

— Вам не кажется, что отравить вино в кувшине — это слишком ненадежный способ? Мало шансов, что его выпьет именно тот человек, кому оно предназначалось. Тем более что негодяй использовал быстродействующий яд. Не правда ли, синьор Фалетрус?

Доктор Фалетрус, сидевший с неподвижным восковым лицом, что-то невнятно проблеял в ответ. Да что с ним такое? День ото дня он выглядел все хуже.

— Ну, если бы Арсаго не отвлекли разговором о картах, не сомневаюсь, что он первым устремился бы к кувшину! — хохотнул какой-то пожилой патриций в богатом темно-синем кафтане. — Не обижайся, Лоренцо, но мы все знаем, как высоко ты ценишь саонские вина!

'А отвлек его именно Манриоло', — подумала я. Почему такая простая мысль никому не пришла в голову?

Все зашумели, заспорили. Кто-то засмеялся, кто-то сочинил остроту насчет смельчака, ускользнувшего от моррен в Большом канале, зато угодившего в пасть венеттийского правосудия. Я сидела молча, пытаясь подавить внезапно вспыхнувшую неприязнь к соседям по столу. Аппетит исчез, и вино в бокале казалось мне кислым. Надо же, как все оживились! Удобный виновник был найден, все в порядке, а главное — у всех исчез повод для взаимных подозрений. Преступление сразу отдалилось, превратившись из угрозы в предмет болтовни, придававший сегодняшнему ужину пикантную остроту.

— Его еще не поймали? — спросила я, обернувшись к синьору ди Горо.

Алессандро медленно покачал головой. В отличие от остальных, он был предельно серьезен. Между бровей залегла резкая морщина:

— Преступник пока на свободе, но поверьте, это ненадолго.

При первой же возможности я постаралась незаметно покинуть избранное общество. С облегчением закрыла за собой высокую резную дверь столовой, разом отсекая глупые смешки, пошлые банальности, липкие взгляды... Мне было душно от сытых лоснящихся лиц и десятков горевших свечей. Спустившись по лестнице, я оказалась в холле, похожем на прохладную полутемную пещеру.

Здесь было царство камня, жесткое и безмолвное. Я разглядывала бледный мрамор с выступающими синими жилами, похожий на человеческую плоть. Зеленый порфир... Серо-розовый гранит, который сейчас, в скудном свете факелов, казался почти черным. Мутно поблескивали стеклянные колонны. Каждый шаг сопровождался негромким эхом, в факелах на стене тихо потрескивало пламя. На дальней стене кровоточила фреска, оскверняя тихий покой этого места сценами насилия и жестокости.

'Между прочим, крипта, если она вообще здесь есть, должна находиться на нижнем этаже', — сообразила я. Где можно спрятать потайной ход? Почему бы не за фреской, один вид которой внушает отвращение?

Тихими невесомыми шагами я прошла на середину холла, плиты которого были гладкими, как вода. Как и в других богатых домах Венетты, слуги по утрам полировали полы кожаным кругом и натирали льняным маслом, отчего их поверхность становилась почти зеркальной. В них отражались каменные вазы-осьминоги, неподвижными стражами замершие по углам. Щупальцы угрожающе вздыбились, свет факелов словно обтекал их, отступая перед жутковатыми тварями моря. Тени вокруг изгибались, ластясь к стенам и потолку. На мертвой акульей морде, пришпиленной к стене, что-то сверкнуло, и мне показалось, что ее глаза повернулись в мою сторону.

Я почти дошла до фрески, когда один из осьминогов вдруг ожил. Воздух в холле сгустился, в нос ударил резкий запах сырости, слизи, гниющей тины. Каменные щупальца шевельнулись — и по светлым плитам пола в мою сторону скользнуло нечто, похожее на черную змею. Из угла долетел влажный, утробный звук. Задохнувшись от страха, я попятилась к стене. Каждый шаг требовал огромных усилий, словно я двигалась под водой. Наткнувшись плечом на проклятую фреску, я с отвращением отдернула руку... и тут мои пальцы сжались на древке факела. Схватив его, я бросилась вперед, наугад ткнув огнем прямо в вязкую, густую черноту. Темнота в ответ заверещала.

* * *

— Джулия?!

Первым из столовой на шум выскочил Алессандро.

— Не подходите! — крикнула я, заметив его на площадке лестницы. Если сюда вдруг явился один из живущих-под-волнами, оружием его не прогонишь!

Свет факела заплясал по стене, разбивая густой мрак на брызги мелких теней. Длинная тень от вазы поползла вверх, остальные испуганно метнулись в стороны. Осьминог, изваянный в камне, стоял неподвижно, как ему и было положено природой. Зато из угла, отчаянно вереща, выкатился прятавшийся за вазой маленький человечек. Я отшатнулась, когда мерзкий карлик просеменил мимо. Ростом он был примерно мне по пояс.

— Спасите, помогите! Она пыталась меня поджечь!

Я онемела от изумления. Что это такое?! Прямо на моих глазах кошмар превращался в фарс.

— Скарпа? — громыхнул с лестницы дон Арсаго. — Ты чего там прячешься по углам, бездельник?!

Вслед за графом на площадку лестницы один за другим выходили другие гости. Я не знала, куда деваться от смущения. Вдруг отчетливо вспомнился мой первый визит в дом Арсаго, то тяжелое ощущение чужого взгляда в спину... Значит, гадкий карлик еще в прошлый раз следил за мной! Подумать только, я испугалась какого-то шута! Конечно, это был шут, его облик говорил сам за себя. Низенького роста, с непропорционально маленькими руками и ногами и огромной головой, он был одет в щегольской камзольчик, а в руке держал трехрогий колпак с бубенцами. До этого момента колпак был спрятан в укромном месте, чтобы звон бубенцов не выдал его обладателя. Лицом шут был на редкость уродлив: толстые губы кривились в злобной ухмылке, маленькие темные глазки торчали над пухлыми щеками, как изюм в рыхлой булке. Я с неприязнью подумала, что прозвище Скарпа подходило ему как нельзя лучше (итал. scarpa — 'башмак', прим. авт.).

Да, но как же тинистые запахи? А мерзкие щупальца, тянувшиеся ко мне по леденцово-гладким плитам? Сейчас холл выглядел абсолютно нормально — ни следочка, ни пятнышка. Чудеса. Неужели во всем виновато мое разыгравшееся воображение? Мне хотелось провалиться сквозь землю — или, вернее, на дно лагуны, если учесть, что дом Арсаго стоял на воде. От смешков и перешептываний графских гостей закружилась голова. Думаю, примерно так же чувствовал себя Энрике после своего фиаско на гонках. Меня окружали сочувственные лица, но в глубине души все наверняка потешались над недотепой, испугавшейся безобидного коротышку. Все, кроме Алессандро, осторожно забравшего у меня факел. Дон Арсаго, подойдя к нам, с насмешливой ласковостью подал мне руку:

— Пощадите моего шута, донна Джулия! Он, конечно, болван, но без него нам будет скучно. А ты, мошенник, — пошарив за спиной, граф выудил оттуда карлика за весьма кстати подвернувшееся ухо, — больше не прячься по углам, да не пугай наших дам, не то живо подвешу тебя за хвост на конюшне!

Убоявшись угрозы, противный шут что-то вспискнул и мгновенно затерялся в хохочущей толпе. Мое нервозное состояние почувствовал даже Пульчино. 'Что у вас там случилось? Опять кого-то отравили?' — с интересом осведомился он.

'Пока нет, но уже подумываю об этом', — мысленно ответила я, снова наткнувшись взглядом на проклятого шута, стоявшего за дверью столовой и исподтишка корчившего мне рожи. Интересно, за что он меня так невзлюбил?

'Ну-ну. Могу подсказать пару мест, куда можно спрятать труп'.

Осчастливив меня этой информацией, мой крылатый друг снова исчез. Остаток вечера я провела возле донны Арсаго, занимаясь совершенно безобидными вещами вроде вышивки или чтения. Ассунта, мученически поджав губы, не отходила от меня ни на шаг. В другом углу Скарпа развлекал графских друзей, изредка насмешливо косясь в мою сторону. Под недобрыми взглядами этих двоих нечего было и думать о том, чтобы снова отправиться на поиски. Я сокрушенно вздохнула. Что за день такой! Нет, права была Мелина: если утро не задалось, то весь день насмарку!

* * *

Хотя в огромном доме Арсаго было вдосталь пустующих спален, отчего-то меня поселили в одной комнате с Инес. В этот вечер я мечтала остаться одной, так что при виде непрошеной соседки мое лицо непроизвольно скривилось. Девушка смущенно потупилась:

— Я думала, что ты обрадуешься... В этом доме лучше не ночевать в одиночку.

Справедливости ради, Инес вряд ли могла мне помешать. Комната оказалась такой просторной, что в ней запросто можно было разместить четверых. Возле стены на возвышении стояла широченная кровать с резными столбиками, закрытая бархатным пологом цвета лесного мха. В камине уютно потрескивал огонь, бросая золотистые отблески на приземистые стулья и вычурный комод. Вся обстановка была сделана из орехового дерева. На стене таинственно мерцало старинное шестиугольное зеркало.

— Я принесла тебе миндальное печенье и мед, — робко добавила Инес, подвинув мне корзинку, аккуратно накрытую салфеткой. — Заметила, что ты почти не ела за ужином.

Судя по всему, ей очень хотелось подружиться. Печенье было восхитительно рассыпчатым, а мед, судя по аромату, собирали с цветов фиореллы. Это единственный цветок, ухитрявшийся выжить на заболоченных островах нашей лагуны. Мед из него был слегка солоноватым на вкус, как слезы.

Пока я расправлялась с печеньем, Инес расчесала свои белокурые локоны, а потом — к моему немалому удивлению — тщательно занавесила зеркало шалью.

— Зачем это? — спросила я. — И, кстати, с каких пор ты боишься ночевать одна?

Девушка присела рядом на постель, поджав босые ступни.

— Да так. Слышала всякое про этот дом. Иногда здесь случаются странные вещи. Говорят, что прежние хозяева были слишком тесно связаны с морем. Поклонялись живущим-под-волнами. И если слухи правдивы, то они до сих пор не забыли сюда дорогу.

Слово 'они' прозвучало так, что я сразу поняла, кого она имела в виду. В окно словно повеяло стылым соленым ветром, заставив невольно поджать пальцы на ногах.

— Это донна Джоанна тебе рассказала?

Инес упрямо мотнула головой:

— Нет, не только мама. По Венетте ходит немало слухов... про кьямати... и про семейство Арсаго. Граф Арсаго всегда искал людей, умеющих говорить с морем. Он мечтал женить Энрике на патрицианке, обладающей сильным даром: ведь считается, что искусством кьямата владеют только женщины. Но однажды в городе объявился рыбак, который похвалялся отчаянной храбростью: он не раз купался в канале Орфано — на спор — и остался цел.

В канале Орфано у нас обычно топили осужденных. Моррены считали это место чем-то вроде бесплатной столовой. Чтобы проплыть по каналу хотя бы до Моста честной женщины, нужно быть действительно отчаянным человеком.

— Что, и моррены его не трогали? — изумилась я.

— Нет, он как-то умел ладить с ними, — Инес перешла на шепот. — Я слышала, что дон Арсаго сразу взял его на службу и поселил в этом доме. Это было давно. Никто не знает, что случилось потом с этим парнем. Кажется, они с графом пытались приручить паурозо, только у них ничего не вышло. Кончилось тем, что рыбак бесследно исчез. Но с тех пор по ночам в доме слышится стук и царапанье, а иногда — жуткий вой, похожий на пение горлодерок. Бывает, что ни с того ни с сего на стенах вдруг расползаются пятна плесени. Или в одной из комнат вдруг заведется тяжелый дух, да такой, что войти невозможно! А однажды служанка протирала зеркало и увидела в отражении...

В этот момент раздался треск. Мы обе подскочили.

— Это просто полено, — выдохнула я. — Полено стрельнуло искрами.

Инес побледнела, как полотно. Я решительно задернула полог кровати, оставив лишь узкую щель для света.

— Так-то лучше. Кстати, ты случайно не слышала о крипте, спрятанной в этом доме? — с замиранием сердца спросила я. — Ну, знаешь, тайное святилище?

Если верить тому, что она рассказывала о храбреце с канала Орфано — крипта здесь точно имелась. Однако Инес в ответ отрицательно замотала головой. Глаза у нее были как блюдца, до краев налитые страхом.

— Не знаю, но я бы не удивилась. Я помогу тебе ее найти.

— О, не стоит! Я просто так спросила, — отмахнулась я, изобразив самую беспечную улыбку. Только помощниц мне не хватало!

— Я давно заметила, что ты словно что-то ищешь. Или кого-то. Я хочу помочь...

— Да никого я не ищу! Просто меня заинтересовала эта история со старинной фреской, вот и все. Доброй ночи.

Взбив подушку, я улеглась, повернувшись к девушке спиной и давая понять, что разговор окончен. Инес не шелохнулась. Так и сидела, обхватив колени руками.

— Ты не понимаешь, — прошептала она еще тише. — Я хочу помочь не тебе, а Энрике. Ему не нравятся все эти слухи. Он не верит, что дон Арсаго мог совершить что-то злое, но считает, что нам опасно заигрывать с морем. Они даже поссорились из-за этого. Энрике говорит, что лучше оставить живущих-под-волнами в покое и не трогать их, чтобы не вышло хуже.

Надо же! Оказывается, у меня есть союзник в лице Энрике Арсаго! Это хорошо, что он не разделял убеждений своего отца. Я с интересом обернулась к Инес.

— Это все из-за политики! — горячо шептала она. — Не сомневаюсь, что половину слухов об Арсаго распускают лжецы вроде этого... Фальери. Нашему дожу очень уж хочется передать шапку и перстень своему племяннику! Это против закона, но у дожа много приспешников, которые боятся, что однажды бразды правления вырвут из их рук. Если к власти снова придет родственник Соранцо, Венетта опять погрязнет в стычках и переговорах с Лигой Четырех, отчего потяжелеют карманы дожа и его сторонников, и прежде всего — Фальери. А тарчи тем временем так и будут отхватывать куски от наших южных владений, один за другим! Дон Арсаго хочет прекратить это.

— Это все Энрике тебе рассказал?!

Я была немало удивлена. Вот уж не ожидала от Инес такой осведомленности! Такие речи были скорее в стиле Бьянки.

— Однако это не наше дело. Почему ты хочешь ему помочь? — спросила я прямо, надеясь на такой же откровенный ответ. Если Инес признается, что влюблена в Энрике, значит, в моем окружении есть хоть один искренний человек, на которого можно положиться!

В скудном свете камина смутно виднелись очертания тонкой фигурки, кремовое кружево рубашки и пушистые волосы девушки, подсвеченные золотом. Судя по изменившемуся дыханию, мой вопрос ее немало смутил:

— Я... знаю его с детства, и уверена, что он не способен на низкий поступок! — выпалила она. — Ни он, ни его отец!

Я задумчиво кивнула. Нет уж, обойдусь без помощи Инес. Я играла опасную роль, каждый день рискуя ошибиться, а в таких делах лучше ошибаться в одиночку. Изобразив нарочитый зевок, я снова улеглась на подушку:

— Уже поздно, мне хочется спать. Мой совет — забудь про все это. Позволь Энрике самому разобраться. В конце концов, он мужчина. Вроде бы.

За моей спиной послышался возмущенный вздох:

— Ты... он же твой жених! Как можно быть настолько бессердечной! Да если бы...

'Давай уж договаривай, — весело подумала я, закрывая глаза. — Скажи прямо, что мечтала бы оказаться на моем месте!'

Увы, Инес была не готова к такой откровенности. Мне стало грустно. Секреты, всюду секреты. С самого приезда в Венетту я чувствовала себя пешкой, которую каждый игрок норовит втянуть в свою партию. Приходилось соблюдать осторожность, учитывая, что один из игроков был убийцей. Конечно, не всякая тайна ведет к преступлению, но каждое преступление начинается с чьей-то тайны. С подспудных задавленных желаний, чего-то не совсем законного, запретного... В истоках каждого убийства лежал чей-то секрет.

Не желая вступать в перепалку, я накрылась одеялом с головой и притворилась спящей. Судя по шороху, Инес тоже в конце концов прилегла. Даже сквозь одеяло было слышно, как она всхлипывала, пока ее не сморил сон. Но как я могла ее утешить?..

'Бессердечная', — снова прозвучал в ушах ее голос. Неправда. Если у меня нет сердца, что тогда тоскливо ноет в груди, с тех пор как я переступила порог этого дома?

Я не хуже Инес знала, что такое безнадежная любовь.

Глава 13

Алессандро, стоя у окна и щурясь от утреннего блеска, слушал доклад своего подчиненного. Купола находившейся неподалеку церквушки нестерпимо горели на солнце, звонкий голос Маттео словно ввинчивался в висок, усиливая головную боль. Даже в этот ранний час город был полон душной истомы. Это все из-за сирокко.

Обычно к утру теплое дыхание моря накрывало город облаком белесого тумана, тихо светившегося в лучах восходящего солнца. Сейчас же горячий, душный ветер быстро сгонял туман с улиц, запирал темную, дурную воду в лагуне, отчего в домах пахло гнилью, словно в трюме корабля, несколько месяцев болтавшегося в море. По вечерам ветер нудно выл над темными жилами каналов — монотонно, неотступно, нагоняя тоску. Сирокко по-разному действовал на людей: одних делал вялыми, других раздражительными. Люди огрызались друг на друга, из-за чего в городе чаще вспыхивали драки, и ночной страже — signori di notte — прилично добавлялось забот.

— Мы произвели осмотр портовых кварталов, предупредили стражу, допросили хозяек веселых домов, — бодро докладывал Маттео. — Нашего бродягу из Аримина пока не нашли, но Гвидо с ребятами сейчас работают возле Арсенальных ворот, где вчера видели какого-то подозрительного типа.

Кивнув, Алессандро незаметно оттянул ворот дублета, чтобы глотнуть немного душного воздуха, пропахшего сыростью. С досадой потрогал шрам, который сейчас зудел, не переставая, будто рана только что закрылась. Ныла искалеченная правая рука.

— Ваше усердие делает вам честь, — сказал он. — Сколько у Гвидо людей? Дюжина? Этого должно хватить. Про вознаграждение за сведения о беглеце объявили?

— Да, — коротко сказал Маттео, преданно глядя на начальство. — Вот.

Юноша протянул листок с коротким текстом. Под его прямым, открытым взглядом Алессандро ди Горо почувствовал себя неловко. Видит бог, он никогда не считал себя приятным человеком, был достаточно требователен, и служить под его началом наверняка было непросто. Но мальчишка, похоже, видел в нем некий образец, идеал рыцаря, которому любая ноша была по плечу. В то время как сам он чувствовал себя разбитым и измотанным. В последние месяцы его постоянно преследовал страх опоздать, пропустить роковой удар.

Прочитав текст, он вернул листок:

— Удвойте сумму и огласите еще раз. Вечером сюда должен прийти начальник сбиров, пришлешь его ко мне. Ступай.

Маттео, однако, не спешил уходить, нерешительно замявшись на пороге:

— По городу ходят слухи, — пробурчал он. — Ну, знаете, болтают всякое. Будто бы на самом деле отравить хотели не графа. Кто-то вспомнил, что его милость приглашал дона Соранцо в тот вечер, и только болезнь помешала дожу прийти на праздник. А дон Соранцо у нас тоже большой любитель саонского. Про их трения в Совете все знают. Граф, конечно, предложил бы старику вина...

— Мадонна, что за бред! — не выдержал Алессандро. — Дон Арсаго сам едва не пострадал от отравы! Наверное, эту сплетню спешно измыслил Фальери, боясь, что мы до него доберемся!

— Говорят еще, что мы нарочно упустили отравителя. Теперь некоторые считают, будто Манриоло был тайным агентом дона Арсаго, а также его шпионом в Аримине.

Алессандро с досадой стукнул кулаком по оконнице:

— Взять бы хоть одного из этих 'некоторых', и потолковать с ним хорошенько!

В глубине души он понимал, что это бесполезно. Слухи распространяются по Венетте как ветер, а вот искоренить их — это надо постараться... Махнув рукой, он отпустил Маттео; закрыл глаза, упершись лбом в прохладное стекло.

Манриоло они, конечно, найдут. Стража сейчас обыскивает каждую подворотню, каждую харчевню, каждую церковь. Чужаку в Венетте некуда скрыться, в любом сестьере он окажется на виду, а у дона Арсаго достаточно осведомителей... Одна загвоздка — Манриоло был невиновен. Алессандро доподлинно знал, что ариминец в тот вечер даже близко не подходил к кувшинам. Зря, что ли, он глаз не спускал с подозрительного гостя? А кроме Луиджи Манриоло на празднике чужих не было. Это означало самое худшее. Значит, где-то рядом с Арсаго притаился предатель.

Внизу на террасе мелькнуло светлое платье, заплескался по ветру лоскут вуали. 'Джулия', — узнал Алессандро, невольно улыбнувшись. Тиски, сжимавшие голову, будто разжались, и душное тяжелое утро показалось уже не таким мерзким.

Девушка, бережно поддерживая под локоть донну Арсаго, усаживала ее в гондолу. Алессандро вспомнил, что графиня хотела сегодня посетить храм на Спиналонге, по случаю именин сына. Обычно Джулия с Инес сопровождали ее в этих благочестивых поездках, но сегодня из-за сирокко обе предпочли остаться дома.

Прислонившись к оконнице, он проводил девушку задумчивым взглядом. Чистая радость от нечаянной встречи померкла, придавленная угрызениями совести. По долгу службы ему следовало бы поделиться с графом своими сомнениями насчет синьориты Граначчи, но... он просто не мог. Из-за последних событий расследование, связанное с Терра-деи-Мираколо, несколько застопорилось. Как тут уедешь из города, когда вокруг творится такое? А поручить дело кому-то другому, позволить, чтобы другой ищейка вынюхивал ее следы, рылся в ее прошлом, безжалостно вываливая на всеобщее обозрение старые болезненные тайны... Нет, этого нельзя было даже представить!

Правда, перед самым праздником Дня Изгнания ему удалось выяснить еще кое-что. Таинственный юный аристократ, навещавший монастырь, похоже, появлялся там довольно часто. На маленьком нищем острове он бросался в глаза, как павлин в курятнике. Его хорошо запомнили несколько рыбаков, у одного из которых, по счастью, оказался на редкость чуткий слух. Он уверенно сказал, что загадочный визитер был не из венеттийцев.

— Чужак это был, судя по его речи, — заявил старик. — Точно не поручусь, но вроде ариминец.

* * *

Я помогла донне Арсаго удобнее устроиться в фельце, передала ей молитвенник, помахала рукой и с облегчением проводила гондолу взглядом. Да здравствует свобода! Теперь на ближайшие полдня мы с Инес были предоставлены сами себе.

Честно сказать, наши обязанности при донне Арсаго нельзя было назвать обременительными. У нас хватало времени на безделье, но вот поиски крипты пришлось отложить из-за неотступного надзора моей тетки. Даже здесь она ухитрялась меня донимать! А тут еще Скарпа с его шуточками и злобными выходками...

Впрочем, шут изводил не только меня. Во время сирокко он вел себя просто несносно, и я удивлялась, как донна Арсаго его терпит. В доме стояла духота, монотонный унылый свист ветра действовал на нервы. Джоанна, обмахиваясь веером, добродушно пожимала плечами: 'Что взять с дурака? Видимо, ветер просквозил его голову и выдул оттуда остатки ума'. Пульчино целыми днями пропадал в лагуне, держась подальше от отравленного города.

Только на дона Арсаго не действовали ни погода, ни тревожные вести из Золотого дворца. Он спускался к ужину в неизменно превосходном настроении, шутил со Скарпой, улыбался графине, таявшей с каждым днем, как свеча. Его энергичная натура оживляла наше общество. Теперь, когда он перестал заговаривать о свадьбе, он стал нравиться мне гораздо больше.

Вчера за ужином Скарпа, как нарочно, уселся недалеко от меня и принялся портить мне аппетит своими ядовитыми намеками. Когда Бьянка пожаловалась на опостылевший плач ветра по ночам, шут меленько захихикал:

— А может, это пение паурозо, явившихся сюда вслед за синьоритой Джулией? Я чувствую, как нечто роковое проникло вместе с ней в наш дом...

Я метнула на него уничтожающий взгляд, от которого Скарпа в притворном испуге спрятался за кувшином. Его шутовской колпак задорно топорщился, подобно петушиному гребню.

— О чем ты там бурлишь, бездельник? — спросил граф, отвлекаясь от разговора.

— О, ни о чем таком, — забормотал шут. — Я-то лишь дурачина, по чину и по личине. Но говорят, что в полнолуние даже слепцы иногда прозревают, может быть, и шут заделается пророком? — и он снова зыркнул на меня уродливыми перекошенными глазами.

Я чуть не выронила вилку. Откуда он знает? Что он вообще может знать о моих планах?!

Тем временем до полнолуния осталось две недели.

Дон Арсаго, к счастью, не обратил внимания на эту болтовню, увлеченно рассказывая синьору Сакетти о старинной рукописи, которую ему повезло недавно заполучить. Второй страстью нашего хозяина (после гонок на гондолах) было коллекционирование. Он считал себя знатоком редкостей, этаким virtuoso. В одной из комнат особняка за стеклянными витринами хранились драгоценные геммы, медали, старинные монеты и статуэтки. Мне пока не довелось полюбоваться этими сокровищами. Дон Арсаго чахнул над своей коллекцией, как дракон над сокровищницей: комната всегда была заперта, и домашним строго запрещалось входить туда в отсутствие хозяина.

Сегодня мы с Инес собирались туда наведаться. Момент был удобный: графиня уехала на Спиналонгу, мужчины разъехались по делам, и даже Скарпа, слава Хорро, куда-то исчез. Ассунту удалось нейтрализовать с помощью кухарки, которая обещала поделиться с ней уникальным рецептом приготовления маленьких пирожков — pasticcino. Этой хитростью я была обязана Инес. В конце концов, девушку тоже пришлось привлечь к делу: в одиночку я не смогла бы стащить ключ у кастеляна и сделать дубликат.

Мне казалось странным, что граф так прячет от всех свою кунскамеру. Этого нельзя было объяснить только ценностью коллекции. Что он там еще скрывает? Может быть, потайной ход?

— Думаешь, если мы найдем потайной ход, это прольет свет на тайны семьи Арсаго? — недоумевала Инес.

Почему-то я была уверена. Мне казалось, что найти крипту — это все равно что обнаружить прут, на который, словно кольца занавески, нанизывались непонятные события последних дней. По крайней мере, я узнаю, кто туда недавно спускался. И с какими целями.

Итак, помахав рукой вслед донне Арсаго, я хотела уже вернуться в дом, как вдруг проплывавшая мимо гондола замедлила ход, и ее владелец сделал мне знак подойти. Из-под шляпы блеснули внимательные глаза.

— Ты, должно быть, синьорита Джулия, невеста молодого хозяина? — тихо спросил он.

— Да, и что с того?

Я насторожилась. За плечом сам собой возник призрак тети Ассунты, назидательно грозящий мне пальцем. Молодой патрицианке не следовало беседовать с незнакомцем без присмотра дуэньи.

Чужой гондольер, впрочем, тоже не горел желанием плести долгие речи. Подведя лодку поближе, он скороговоркой прошептал:

— Если хочешь получить известия от людей, которым ты небезразлична, приходи к церкви Святой Марины сегодня после третьего часа.

— От каких еще людей? — растерялась я.

Но мужчина, сделав свое дело, снова активно заработал веслом. Его гондола грациозно развернулась на пятачке и вскоре затерялась среди других судов, спешивших по каналу. Я осталась на пристани в одиночестве. Сначала подумала, что это Энрике, скучая в Патаве, решил прислать мне весточку таким необычным способом. Это вполне было в стиле венеттийцев. Некоторые женихи устраивали под окнами возлюбленных целые представления, с музыкой и серенадами. Однако Энрике вроде бы не был склонен к экстравагантным поступкам. А если не он, тогда кто?

На террасу выполз один из лакеев, и я, очнувшись от раздумий, поспешила в дом. Нельзя было терять ни минуты! Скоро вернется донна Арсаго, и нам с Инес снова придется коротать вечер за вышивкой, слушая тиканье старых часов на камине. Странный гондольер с его поручением тут же испарился у меня из памяти. Не хватало еще бегать по тайным свиданиям! На сегодня у меня были другие планы.

Тихо, сторожась каждого шороха, мы с Инес поднялись по темной лестнице на верхний этаж. В коридоре никого не было. Сюда выходили несколько дверей — высоких, двустворчатых, отделанных бронзой.

— Вот эта дверь ведет в Зал Масок, — шепнула Инес.

Так называлась кунскамера дона Арсаго. Ключ в замке послушно повернулся, дверь еле слышно скрипнула — и мы вошли.

Комната была маленькой и восьмиугольной, со стеклянным потолком в частой свинцовой оплетке. Из-под купола падал мягкий рассеянный свет. Полы были сделаны из дерева, старые и порядком потертые. Матово поблескивали прозрачные дверцы шкафов, за которыми лежали разные изящные безделушки. Блестела мозаика с кусочками золота и смальты, украшавшая стены. Четыре стены, через одну, были заняты шкафами. Между ними в проемах висели высокие старинные зеркала, глядевшие прямо друг на друга. От созерцания их мутной туманной глубины делалось не по себе.

— Почему он называется Зал Масок? — спросила я шепотом. Тишину в комнате было боязно нарушить даже дыханием. Инес молча показала наверх. Я подняла глаза и вздрогнула от неожиданности.

Со стены на меня смотрело белое алебастровое лицо, искаженное яростью. Еще одно пялилось с другой стены. И еще одно, и еще... Шесть масок глядели на нас со всех сторон, и каждая была до невозможности живой. Их эмоции хлестали по нервам, как кнутом. Боль. Наслаждение. Гнев. Презрение. Страх.

— Это... ужасно, — сглотнула я, разом позабыв, для чего мы сюда явились. Тихая гармония комнаты с ее изящными пропорциями и мирно льющимся светом представляла жуткий контраст с искаженными лицами, торчащими из стен.

— Говорят, что во время последнего заговора граф допрашивал здесь предателей. Эти маски — слепки с живых лиц, — шепнула Инес.

Я с ужасом оглянулась, боясь найти среди страшных безглазых лиц черты Алессандро. Если его отец был среди предателей... Мадонна, надеюсь, ему никогда не приходилось бывать в этой комнате!

Заставив себя отвлечься от масок, я встретилась взглядом с зеркалом, висевшим прямо передо мной. Выглядело оно так, будто находилось здесь не одну сотню лет, успело отразить тысячи лиц и теперь выполняло свою работу крайне неохотно. Вместо собственного силуэта мне виделся какой-то размытый блин. Из-за необычного расположения зеркал череда отражений уходила вглубь каждой стены, странным образом раздвигая пространство. Я стояла в середине зала, будто на перекрестке четырех дорог, уводивших куда-то в запределье. Вдруг показалось, что в глубине зеркала что-то мелькнуло.

Инес схватила меня за руку:

— Не надо, не смотри туда, если не хочешь потерять свою душу!

— Подожди, — шепнула я. Движение в зеркале повторилось, а вместе с ним появилось ощущение чужого присутствия. В ушах у меня стоял шум, похожий на шум моря. По всегдашней привычке я позвала Пульчино, однако он не откликнулся.

Забыв про Инес, я осторожно подошла ближе. В зеркале отразилось мое лицо, но горевшие на нем глаза были чужими, как у паурозо — золотые, с острыми зрачками. Вдруг промелькнула физиономия Скарпы, затем мне навстречу распахнулась чья-то оскаленная пасть, заставив отпрянуть. Картинки менялись все быстрее. Позади меня кто-то кричал — кажется, Инес. Я отмахнулась, не до нее сейчас. Сумрачная зеленоватая глубина так и манила к себе. С бьющимся сердцем я прижала ладонь к зеркалу — и легко прошла его насквозь.

Вопреки здравому смыслу, я оказалась на улице, прямо на мостовой. Сквозь булыжники проступала вода. Канал рядом со мной порядочно раздуло, а морские волны все прибывали. Вода стремительно заливала причалы, от которых остались только колья, торчавшие наружу. Резко пахло солью, в ушах стоял неумолчный гомон чаек. Одна из них присела на камни рядом со мной. Маленькая голова с пустыми глазницами, клетка хрупких ребер, жалкие косточки крыльев... мертвая чайка. Отшатнувшись в испуге, я оступилась, ухнув с головой под воду. Захлестнула паника, как бывает, когда тебя утащит волной, и ты не знаешь, куда плыть, чтобы подняться на поверхность. Вязкая темнота душила, сковывала движения. Внезапно по глазам ударил свет, и чья-то ледяная ладонь звонко шлепнула меня по щеке.

Когда я очнулась, то обнаружила себя сидящей посреди комнаты. Волосы намокли, по платью расплылись мокрые пятна. Надо мной с кувшином в руке возвышалась донна Ассунта, а из-за ее спины злорадно ухмылялся Скарпа. Дверь в кунсткамеру была открыта. Перепуганная Инес стояла поодаль, прижимая ладонь к губам.

— Ну-ка принеси еще воды, — потребовала Ассунта, бесцеремонно сунув Скарпе кувшин. Тот пробурчал что-то, однако ослушаться не посмел.

— Больше не нужно, спасибо, — еле выговорила я, когда шут скрылся за дверью. От холодного душа вся непонятая дурнота сразу прошла.

— Боже, как я испугалась! — воскликнула Инес, бледная до зелени. — Там... в зеркале...

Она смотрела на меня с таким страхом, будто ждала, что сию минуту у меня вылезут клыки и когти.

— Мне просто стало нехорошо от духоты, — солгала я.

— Но ты так выглядела... там, в зеркале... А потом вдруг появился Скарпа, толкнул тебя в сторону, кто-то начал колотить в дверь, и я так растерялась, что совсем не знала, что делать!

— Хорошо хоть у шута хватило ума, чтобы мне открыть! — фыркнула тетка. — Вы чего обе здесь забыли? Зачем полезли, куда не следует? Ну-ка, кыш отсюда, пока не вернулся хозяин!

— Но я действительно видела... — пролепетала Инес.

— Тебе показалось, — сказала тетка как отрезала. — И чем меньше вы будете болтать об этом, тем лучше.

В эту ночь Инес ушла ночевать к матери. Несмотря на уговоры Ассунты, она все еще меня опасалась. Или, может, надеялась, что донна Джоанна сможет лучше защитить ее от гнева синьора Арсаго, когда тот узнает о нашей проделке. Я не сомневалась, что проклятый шут поспешит наябедничать хозяину.

Кстати, как, интересно, Скарпа ухитрился проникнуть в запертую комнату? Я точно помнила, что мы с Инес заперли за собой дверь, а ключ оставили в замке. Неужели там действительно есть потайной ход?

Этой ночью я была бы рада компании, чтобы прогнать пугающие видения. Стоило только задремать — и воображение снова переносило меня в кунсткамеру, где из каждой стены скалились ужасные безглазые лица. Просто невозможно было заснуть! Сердито потерев лицо ладонями, я зажгла свечи в канделябре и уселась за конторку, придвинув к себе лист бумаги. Как назло, ночь была совершенно безмолвной. Даже ветер куда-то исчез. Тихо дремали соседние дома, выраставшие из невидимой черной воды. Светились редкие звездочки факелов. Не было слышно ни одного пронзительного вскрика, ни шума заплутавших допоздна прохожих. Любой звук разносился над стоячей водой очень далеко, разлетался по узким улочкам, как по трубам.

Взяв стило, я нарисовала кривой восьмиугольник — графскую кунсткамеру, отмечая по памяти шкафы с их содержимым и все остальное, что сумела запомнить. Вот здесь стоял шкаф, целиком занятый рукописями и старинными инкунабулами... Наверное, у графа еще руки не дошли разобрать эту часть коллекции, так как кипы свитков валялись на полках в полном беспорядке. Вот здесь, напротив, висело зеркало... Я вспомнила, что оправа у зеркал была очень вычурной: хрустальные цветы, пышные бронзовые завитушки и тому подобное. Среди этого добра так просто было спрятать маленький рычажок, открывающий потайной ход...

Вспоминая, я бездумно смотрела в стену, на которой дрожала моя тень от свечи. Слабый огонек выхватывал из темноты контуры знакомых предметов. Моя тень вдруг шевельнулась. 'Вообще-то она не моя. Очертания не те', — подумала я с каким-то отстраненным спокойствием. Снова нахлынула слабость и ощущение чужого пристального взгляда. Кто-то прямо сейчас стоял у меня за спиной, но после сегодняшних приключений в кунсткамере меня вряд ли что-то могло испугать. С усилием разорвав чары, я резко обернулась. Словно порыв ветра пронесся по комнате, и в зеркале, которое я позабыла занавесить тканью, мелькнул золотистый блеск чешуи. Выругавшись, я дрожащими руками нашла шаль и старательно закутала опасный предмет, пообещав себе завтра же вынести его вон. А потом, дунув на свечу, забралась в постель. Тщательно задернула полог, так чтобы не осталось даже щели. Планы и чертежи подождут.

Сегодня я была еще не готова встретиться лицом к лицу со своими кошмарами.

Глава 14

Когда дон Арсаго заявил, что собирается в Ночь Тысячи Огней устроить маскарад, Алессандро поначалу решил, что патрон сошел с ума. Приглашать гостей, когда в доме затаился отравитель?! Когда половина патрициев ежедневно справляется о здоровье дожа, и в городе каждый день создаются и распадаются новые политические союзы? Как, спрашивается, можно обеспечить безопасность в такой ситуации?

В Венетте отмечали так много праздников, что иногда на один день их приходилось несколько. Однако Ночь Тысячи Огней была особенной. Это была ночь памяти, вины и прощения.

Двести лет назад в Венетту пришла чума. Той осенью одна венеттийская галера вернулась из торгового плавания в Каффу и привезла в своем трюме черных крыс, которые распространили заразу. Незнакомые с новой напастью, медики мало чем могли помочь. Больные умирали прямо на улицах, их тела плавали в каналах. Священники в церквях призывали к покаянию и обличали погрязших в роскоши богатеев, навлекших на всех гнев Божий. Напуганные массовыми смертями горожан, венеттийские власти распорядились вывозить жертв чумы на ближайший остров Санто-Спирито, который жители быстро переименовали в Лазаретто. Туда свозили всех — мертвых, умирающих и даже тех, кто казался здоровым, но вызывал подозрения. Условия содержания больных были так ужасны, что многие бросались в воды лагуны, предпочитая утонуть в волнах, чем оказаться на проклятом острове. Днем и ночью над Лазаретто висели клубы дыма от сжигаемых тел. Люди шептались, что кое-кто ухитрялся тайком пробраться с острова обратно в Венетту.

Город был охвачен пароксизмом отчаяния, ненависти к себе и взаимной подозрительности. И однажды ночью на Лазаретто вспыхнул страшный пожар, не оставивший никого в живых. Рыжее зарево всю ночь освещало город. Венеттийцы смотрели на него со смешанным чувством вины и облегчения.

После этого чума отступила. О пожаре напоминали лишь обугленные почерневшие руины Лазаретто. Рыбаки обходили их далеко стороной. Говорили, что над островом до сих пор слышны стоны и плач неупокоенных душ, вынужденных скитаться над лагуной. В конце концов, проклятый остров постепенно скрылся под водой и больше не маячил немым укором перед глазами венеттийцев. Но с тех пор в годовщину страшной ночи по всей Венетте звонили колокола, и в каждом доме — от патрицианского особняка до последней нищей лачуги — зажигали лампады, факелы и свечи в память о невинных душах, погибших от огня.

Сотни, тысячи огоньков озаряли извилистые calle и маленькие campo. Большой канал весь превращался в огненную реку. Некоторые верили, что по этой светящейся дороге, протянувшейся через весь город, несчастные призраки Лазаретто на одну ночь могли вернуться домой.

Традиция неукоснительно соблюдалась каждый год. Даже сейчас, когда дож медленно умирал в Золотом дворце, а будущее города было таким же смутным, как утренний туман, висевший над лагуной, веселье в городе било ключом. Музыка и веселье были испытанным способом отвлечься от проблем. Террасы многих домов украсили праздничные шесты, увитые цветами и лентами. Этот знак оповещал, что в доме готовится вечеринка, к которой может присоединиться любой желающий.

В день праздника Алессандро распорядился выставить такой шест у причала дома Арсаго и принес графу план охраны особняка, где практически на каждого гостя приходилось по стражнику. Дон Арсаго, взглянув на его выкладки, даже присвистнул:

— Ну это уж чересчур! Не к осаде же готовимся — к празднику!

— Лучше предупредить злодеяние, чем потом кусать себе локти, — пробормотал начальник охраны.

По его мнению, дон Арсаго в последние дни поддался непростительному легкомыслию и вообще был на себя не похож. Например, он только рассмеялся, когда Скарпа доложил ему о проделке Джулии с Инес:

— О, женское любопытство! Стоит запретить женщине входить в какую-то комнату — и она немедленно туда заберется. Пусть их, эти дурехи и так уже наказаны страхом. И кстати, напомни мне забрать у кастеляна ключ.

Учитывая, что дело касалось Джулии, Алессандро мог только порадоваться такому исходу. Однако на месте графа он не стал бы недооценивать женское любопытство. Девушки явно что-то затеяли... В последние дни Джулия ходила словно в воду опущенная, а Инес повадилась каждый день бегать в церковь. Не мешало бы проследить за ней, но откуда взять столько людей? Сейчас каждый был на счету.

Так же безразлично граф отнесся к покаянному отчету Гвидо о том, что Манриоло они так и не поймали. Можно подумать, дона Арсаго это не волновало:

— Главное, чтобы люди Фальери не нашли его раньше нас, — сказал он флегматично, пожав плечами. — Им плевать, виновен он или нет; палач Фальери заставит этого ариминца сознаться в чем угодно, даже в том, что я лично снабдил его ядом для дожа.

Алессандро, присутствующий при разговоре, смущенно отвернулся к окну, сделав вид, что его вдруг заинтересовало происходящее на канале. С каждым днем ему приходилось все больше скрывать от своего сюзерена. Одна тайна цеплялась за другую; стоило скрыть один факт, как приходилось лгать и дальше.

Притворство было ему отвратительно, кроме того, он боялся запутаться с непривычки. В неспокойное время вроде нынешнего даже маленькая ложь может привести к большой беде. Однако неясный инстинкт упорно подсказывал ему, что прежде чем вывалить на дона Арсаго ворох сведений, кое-в-чем следовало разобраться самому.

Его царапнула ревность, когда на маскараде граф появился под руку с Джулией. Алессандро недоумевал: что здесь происходит, черт возьми? Дон Арсаго упорно удерживал сына в Патаве, не позволяя ему приехать даже к больной матери — мол, слишком опасно. И Рикардо, брат Джулии, находился там же. Разговоры о свадьбе почти прекратились. Между тем граф каждый вечер подчеркнуто обращался к девушке, явно выделяя ее из остального общества. Что он задумал? И какую игру ведет она? Судя по перешептываниям других гостей, эта ситуация у многих вызвала нездоровый интерес. Все понимали, что донна Арсаго из-за болезни не могла сегодня выполнять обязанности хозяйки, но никто не ожидал, что это право граф возложит на будущую невестку.

Правду сказать, Джулия справилась просто блестяще. Стоя рядом с графом в блеске алого бархата и золотистых кружев, она непринужденно приветствовала гостей, для каждого находя остроумную шутку или теплое слово. Алессандро и раньше удивлялся, как легко она умела подстроиться под собеседника, но сегодня девушка превзошла саму себя.

Да, она в совершенстве овладела искусством менять личины... В отличие от остальных, Джулия сегодня не надела маску, вместо этого заложив за гребень тонкое венеттийское кружево, прикрывавшее ее лицо до самых губ.

'Ее лицо само по себе маска, — подумал он с внезапным гневом, — такая маняще привлекательная и напрочь лживая!' Подумать только, куда подевалась прежняя робкая Джулия, неловкая, сторонившаяся любого общества? Где так девушка, которая от любого пристального взгляда пряталась под траурное покрывало, словно моллюск в раковину?

Как узнать, которая из них была настоящей?

Смущало еще то, что энергичные манеры Джулии казались ему смутно знакомыми. Цепкий взгляд сыщика невольно отмечал каждый наклон головы, улыбку, жест... Кого же она ему напоминает? 'Брось, — критически сказал он себе, — признайся, что тебе просто нравится на нее смотреть'.

Нравится — это было не совсем подходящее слово. В этой девушке, как ни в ком другом, он чувствовал отзвук своей души. До сегодняшнего дня. Нынешняя Джулия казалась до обидного чужой. Будто решила снова примерить роль обольстительной красавицы, как в их первую встречу.

Вспомнив ее наивное полудетское кокетство и то сногсшибательное розовое одеяние, Алессандро невольно усмехнулся. Потом спохватился, случайно поймав ее взгляд. Разумеется, девушка не могла не заметить его неприлично назойливого внимания. Прежняя Джулия, вероятно, смутилась бы и постаралась затеряться в толпе. Сегодняшняя светская львица, не колебаясь, приняла вызов. Ослепительно улыбнувшись, она направилась прямо к нему.

* * *

Я ждала этого праздника, как манны небесной. Так хотелось отвлечься от забот и волнений последних дней! Мы с Инес (а также другие домочадцы, знающие о нашей проделке) ужасно переживали, какое наказание придумает нам синьор Арсаго. Гроза не замедлила разразиться: тем же вечером зловредный Скарпа подстерег графа прямо на лестнице и что-то возбужденно зашептал ему в ухо. Нам было прекрасно видно их через открытую дверь салона. Инес, сидевшая рядом со мной, побледнела:

— Ой! Мне нужно срочно подняться к себе, — вспомнила она вдруг.

— Сиди! — процедила я.

С лестницы раздался хохот. Мы удивленно переглянулись. Дон Арсаго, махнув рукой, проврочал что-то, надвинул шуту колпак на нос и ушел. Проходя мимо двери, он насмешливо нам поклонился. Что, и это все?! Даже как-то обидно.

Еще обиднее было то, что я нисколько не продвинулась в своих поисках. Сколько я ни вертела в руках злосчастный план комнаты — никак не могла сообразить, где скрывается потайная дверь. Мне хотелось еще раз наведаться в кунсткамеру, но ключа больше не было, а Инес наотрез отказалась мне помогать. Что-то из увиденного в зеркале произвело на нее неизгладимое впечатление. Она беспрестанно молилась и в своей набожности переплюнула даже Ассунту, ежедневно бегая в церковь.

— Когда она грешить-то успевает, чтобы так часто и подолгу исповедаться? — насмешливо фыркала моя тетка.

Мы с ней на удивление сблизились в эти дни. Я знала, что донна Ассунта по-прежнему мне не доверяет, однако она защищала меня от досужего любопытства Джоанны и одергивала служанок, когда те начинали болтать всякую чушь: то у них на кухне молоко вдруг превращалось в кровь, когда я проходила мимо, то им слышались странные шорохи за моей дверью... В этом доме многие меня боялись.

Старое зеркало из спальни я утащила в гардеробную, прислонив его 'лицом' к стене. В таком виде оно казалось более безопасным. В небе народился новый блестящий серп луны. По ночам, лежа без сна, я слышала, как звенит его серебро. Море за рыжими отмелями Дито еще спокойно дремало, но уже через две недели я смогу их позвать. Стоит ли это делать? На кого я им укажу?

От гондольеров я получила еще два приглашения прийти в церковь святой Марины после полудня, и оба проигнорировала. Вся моя былая решительность куда-то испарилась. Чувство было такое, будто старый дом поймал меня в ловушку. Пульчино после долгих уговоров согласился подежурить на стеклянной крыше кунсткамеры, но пока тратил время впустую. Никто не входил в заветную комнату, никто не нарушал покой безделушек, дремлющих в лучах пыльного света.

Когда дон Арсаго известил всех о маскараде, Ассунта лишь покачала головой и достала из сундука очередное черное платье. Я мысленно закатила глаза. Ее лицемерие иногда просто поражало! Она терпеть не могла донну Граначчи при жизни, но продолжала истово чтить ее память после смерти.

— Вам не кажется, тетя, что траур на маскараде — это уже чересчур? — осторожно спросила я.

— Пригодится на всякий случай, — ответила Ассунта мрачным тоном, полным недобрых предчувствий.

Я хотела возразить, но вовремя вспомнила, чем закончилась предыдущая вечеринка в доме Арсаго, и послушно умолкла.

Тем не менее, несмотря на излишнее усердие Алессандро ди Горо, донимавшего всех заботами о безопасности, и мрачные прогнозы Ассунты, вечер начался очень весело.

Я еще никогда не бывала в Венетте в Ночь Тысячи Огней. Вид Большого канала, озаренного всплесками яркого пламени, меня просто сразил. Казалось, никто не спал в эту ночь. Все дома были ярко освещены, отовсюду слышалась музыка. Мы тоже были готовы. По стенам салона развесили парадные гобелены, отчего они заново расцвели свежими красками. На тканях были вытканы фантастические чудовища: грифоны, дикие кошки с человеческими головами, пестрые тигры, драконы... При мерцающем, неровном свете свечей этот сказочный мир оживал и двигался. Повсюду расставили столики с вином, фруктами и прохладительными напитками, на террасе развесили фонари.

Наше настроение немного омрачила болезнь донны Арсаго, которая была так слаба, что даже не смогла появиться на празднике. Я растерялась, когда граф неожиданно предложил мне, как будущей хозяйке, взять на себя труд приветствовать гостей.

— А кого ему просить? Не Джоанну же, — хмыкнула Ассунта, помогая мне управиться с платьем. Ее старая неприязнь к донне Джоанне только крепла со временем.

— Тем более что ты почти уже член семьи.

'Надеюсь, что не удостоюсь этой чести', — подумала я, нервно разглаживая юбку ладонями.

Я так разнервничалась от свалившейся на меня ответственности, что изо всех сил старалась не ударить в грязь лицом. Гости прибывали один за другим, и через час у меня зарябило в глазах от шелков и бархатов всевозможных оттенков. Дон Арсаго был популярен в Венетте, а его дом славился хорошим винным погребом, так что на праздник явилась уйма народу. Парадная приветственная улыбка, кажется, навеки приклеилась к моим губам.

Мой взгляд, измученный разноцветьем, с удовольствием остановился на единственном строгом темно-лиловом камзоле — и в тот же момент я узнала дона Алессандро. Его легко было узнать, так как среди гостей он единственный был без маски. Держался в стороне, будто нарочно подчеркивая, что находится здесь не для развлечений. Я заметила, что в начале вечера он часто посматривал в мою сторону, однако подойти не решился.

В такую ночь, как сегодня, даме можно было самой проявить инициативу. Никто не имеет права торчать с мрачной миной посреди нашего праздника, пугая других гостей! В конце концов, хозяйка я тут или нет?

Думая так, я уже осторожно пробиралась сквозь толпу. Алессандро не сделал мне и шага навстречу, но его взгляд я чувствовала, как прикосновение. Сама не знаю, откуда во мне взялось столько храбрости. Будто легкое кружево, скрывавшее мое лицо, сделало меня неузнаваемой и немного чужой. Теперь я лучше понимала Джоанну! Маска дарила приятное ощущение свободы, граничащей с дерзкой бравадой. Гул веселых голосов, музыка и шелест праздничных платьев зажигали в крови пьянящую безуминку. Сегодня карнавал — значит, многое позволено!

Алессандро, судя по его строгой мине, так не считает.

— Добрый вечер, маска, — произносит он традиционную фразу. Белоснежная улыбка на мгновение освещает его лицо, но почти сразу гаснет. Словно свечу задули.

От его доброжелательного спокойствия у меня вдруг исчезают все заготовленные фразы. Любые возможные слова кажутся неуклюжими. Лучше бы он просто пригласил меня танцевать! Танец хорош тем, что не требует слов...

Разве можно как-то объяснить внезапное ощущение узнавания, душевной близости, которое чувствуешь к совершенно чужому человеку? Нет, слова — они как ржавое зеркало, в котором толком и не разглядишь собеседника.

Жаль, что Алессандро танцевать явно не расположен.

— Ну, не будьте же так серьезны! — вкрадчиво начинаю я. — Дон Арсаго прав, говоря, что тяжелые мысли заразительны. Глядя на вас я, пожалуй, тоже стану мрачной.

Серые глаза смотрят на меня долго и пристально — слишком долго и чересчур пристально.

— Это у вас получается прекрасно, — наконец отвечает он, и от его голоса мне вдруг становится холодно. Таким тоном можно заморозить целую лагуну.

— Что вы имеете в виду? — невольно спрашиваю я, хотя понимаю, что лучше было не уточнять. Разговор опять свернул куда-то не туда. Почему-то с Алессандро у меня это случается часто.

— А вы не замечали? — говорит он почти сердито. — Вы, как зеркало, отражаете собеседника! С Инес вы ведете себя мягко и сердечно, зато с Рикардо становитесь насмешливой и остроумной. Бьянка считает вас весьма разумной девицей, а Джоанна отчего-то видит в вас такую же кокетку и сплетницу, как она сама. Это странно, не правда ли? Даже интересно, какая вы на самом деле! Кто вы на самом деле, Джулия?

Мое праздничное настроение лопается со звоном, как стеклянный бокал. Я уже жалею, что подошла. Хочется скрыться куда-нибудь от его ищейской проницательности и умения видеть гораздо больше того, что ему хотят показать.

По крайней мере, у меня хватает самообладания, чтобы улыбнуться:

— Ладно, знаете что? Я вижу, вам здесь вовсе не скучно, так что прошу прощения. Пожалуй, я оставлю вас наедине с вашей невероятной прозорливостью. Всего доброго!

И быстро отступаю, стараясь, чтобы мой уход не выглядел как бегство.

— Джулия! — слышится сзади, но я не останавливаюсь. Наоборот, ускоряю шаг.

Сам того не зная, Алессандро наступил мне на больную мозоль. Вчера в первый раз после происшествия в кунсткамере я решилась посмотреться в зеркало. Мне же нужно было подготовиться к маскараду, так? Я долго вглядывалась в свое лицо, со страхом замечая изменившиеся черты. Я действительно изменилась или мне показалось? То, что скулы стали острее, а в глазах поблескивает золото, как у паурозо?

Как влияет на человека связь кьямата? Те обрывки сведений, которые мне удалось выудить у святых сестер, не давали точного ответа. Я впервые осознала, насколько была неопытна и наивна. Как ребенок, играющий на отмелях во время отлива, не подозревая о том, что море может поглотить его с головой. Поначалу магия была для меня просто игрой. Наша связь с Пульчино возникла так давно, что казалась чем-то естественным, как дыхание. Но Карита — это другое. Могла ли я измениться после долгих утренних бдений у логова паурозо? Кто я сейчас? Что станет с моей личностью?!

'Да нет у тебя никакой личности, — утешал меня Пульчино, когда ему особенно досаждали мои метания. — Ничего ты не изменилась. Как была робкой простофилей, так и осталась'.

Но недавно я вдруг поняла, что Пульчино тоже изменился. В нем появилась осознанность. Нормальные чайки жили как бог на душу положит, Пульчино же научился задумываться о своих поступках.

— О чем вы грустите, прекрасная донна? Такая красивая девушка в эту ночь не должна предаваться печали, — произнес кто-то у меня за спиной.

Оглянувшись, я увидела незнакомого кавалера в пестром камзоле, плаще и черной бархатной полумаске. Понятия не имею, кто он. Сегодня на празднике было так много новых лиц, что я совсем запуталась. Кажется, этого человека я видела в начале вечера рядом с Инес. Или с Джоанной? Не помню. Поди разберись в этой кутерьме!

Синьор вежливо поклонился:

— Смею надеяться, у меня есть кое-что, что развеет вашу печаль, — сказал он, передавая мне сложенное письмо.

Я не сразу решилась его взять. А вдруг это тот самый поклонник, который так настойчиво звал меня встретиться в церкви святой Марины? 'Если в письме назначено очередное свидание, я просто припру этого красавчика к стенке, сорву с него маску и потребую объяснений!' — сердито подумала я, разворачивая конверт. Однозначно, на меня повлияли хищные повадки паурозо.

От волнения строчки письма прыгали перед глазами. Записка была короткой — лишь несколько размашистых строк.

'Как ты, Джули? Я постараюсь вернуться к празднику. Береги себя. Твой преданный брат Рико'.

Я вздохнула с огромным облегчением. Всю злость и тревогу как рукой сняло. Да я готова была расцеловать этого чудесного человека, который принес мне такую счастливую весть! Рико возвращается! Наконец-то! Я прижала драгоценное письмо к груди. Незнакомый вельможа с улыбкой смотрел на меня.

— Стало легче?

— О да, спасибо! Но мне срочно нужно домой!

Нужно приготовить все к приезду Рикардо. Собрать ужин, растопить камин в спальне... Я стрелой метнулась к террасе. Где наша гондола? Где Фабрицио? Мой новый знакомый, едва поспевая, вышел следом за мной.

— Фабрицио уехал, госпожа, — сказал один из гондольеров, одетый в черный камзол и красные чулки — цвета графа Арсаго. — Просил передать, что отправился встречать молодого господина.

Надо же, как некстати! Я притопнула ногой с досады. А вдруг Рикардо уже дома? Ну почему, почему он не известил нас заранее?! Я бы украсила комнаты, распорядилась подать печеных крабов, оливок по-асколански и вина — все, как он любит...

— Если вы желаете отправиться в дом Граначчи, для меня будет честью услужить вам, — поклонился черно-красный гондольер, широко улыбнувшись. Его зубы блестели в свете факелов.

Прекрасная идея! Я с благодарностью ухватилась за его руку, забираясь в гондолу. Суровый окрик с террасы заставил нас обоих замереть на месте:

— Джулия?

Из оранжевой сетки освещенных окон выступил черный силуэт донны Ассунты. Я в радостном нетерпении помахала письмом:

— Это от Рикардо! Он возвращается! Я сейчас же еду домой!

— Что ж, давно пора, — невозмутимо согласилась Ассунта, подбирая край покрывала и влезая в лодку следом за мной. — Завтра я пришлю за вещами. И когда графиня поправится, не забудь навестить ее, чтобы поблагодарить за оказанную милость.

Мне было не до светского этикета. Рикардо здесь, наконец-то я его увижу! Дорога до дома промелькнула как во сне. Темнота Большого канала таяла в черном бархате ночи, в глубине его ярко горели отражения факелов и светильников. Когда весло погружалось в плотную воду, по ней шли золотые складки, словно по ковру.

Дом Граначчи был самым темным и тихим на улице. Почти все слуги ушли праздновать к родным, так что светились лишь два окна внизу и один факел на причале. В его свете тускло поблескивала цепь. Я с раскаянием подумала, что совсем забыла сегодня о Карите. Не испугал ли ее праздничный шум, взрывающиеся шутихи?

Ладно, это подождет. Сейчас все мои мысли были заняты предстоящей встречей. Нужно найти людей, проверить запасы, зажечь побольше огней...

Сзади послышался шум и плеск. Оглянувшись, я увидела, как Ассунта вдруг споткнулась, упав на колени. Гондольер поднял руку с занесенным ножом, лезвие которого блеснуло тускло и зло. Он с размаху ударил ее в спину. Послышался стон, хрип. Я онемела.

Это дурной сон. Этого не может быть. Однако 'гондольер', пинком отшвырнув тело в сторону, уже направлялся ко мне. Нож в его руке был черен от крови. Я хотела крикнуть, но из пересохшего горла не вырвалось ни звука. Мои ноги внезапно ослабли, будто из меня вынули все кости. Неуклюже попятившись, я споткнулась о звякнувшую цепь.

— У твоей цепной твари сегодня тоже будет праздник, — осклабившись, произнес убийца.

* * *

Его тень надвигалась на меня, как гора.

'Он скормит наши тела паурозо, — молнией мелькнула мысль. — Все решат, что Карита вырвалась из-под контроля и убила нас обоих. О, мадонна! Кто-нибудь, помогите!'

Внезапно что-то проносится мимо, оттолкнув меня в сторону, так что я падаю, обдирая ладони и локти. Кажется, кричу, но не слышно ни звука. Небо и земля меняются местами, затылок взрывается болью. Свет факела на террасе обтекает две сцепившиеся фигуры. Кожа паурозо влажно лоснится, убийца старается высвободить руку с занесенным ножом. Слышится хруст, рычание, от которого остатки моей крови стынут в жилах. Дернувшись, человек успевает ударить — один раз, второй. Потом оба с шумом и плеском срываются в канал. А у меня наконец-то прорезается голос:

— Помогите! На помощь!

Кажется, я все-таки могу подняться. На причале пусто, только на самом краю чернеет неподвижное тело. Донна Ассунта! Забыв обо всем, я падаю рядом, пытаюсь приподнять ее голову. Пульс очень слабый, но она жива, жива! Мои руки пачкаются в липкой крови.

На канале слышится плеск, и я чуть не теряю сознание от страха, представляя, что сейчас из воды снова вылезет убийца с ножом. К счастью, вовремя узнаю голос. К нам спешит лодка, один из гребцов в ней — Алессандро, он зовет меня по имени. В доме наконец распахивается дверь, выбросив на террасу пятно желтоватого света. Слышатся испуганные голоса. Рядом со мной вдруг собирается целая толпа, все возбужденно голосят, какая-то женщина в шали, наброшенной прямо на рубашку, заходится в рыданиях. Я боюсь отнять ладонь от шеи Ассунты, где еле-еле бьется тонкая жилка.

— Позовите доктора, скорее! Позовите мэтра Фалетруса! — повторяю я снова и снова, но меня никто не слышит.

* * *

Если Ассунта выживет, этим она будет обязана Алессандро.

Выбравшись на пристань, он в два счета успокоил сбежавшихся слуг, отправил людей за Фалетрусом, всем нашел какое-то дело. Вскоре меня усадили на кухне с чашкой горячего отвара, а Ассунту перенесли в спальню наверху. Руки у меня слегка дрожали от пережитого, так что чашка позвякивала о блюдце. Синьор ди Горо сидел напротив, молча глядя в огонь. Мы оба ждали, что скажет Фалетрус. Наверное, мне следовало помолиться за Ассунту, но я просто не могла. Мысли путались, перед глазами снова и снова всплывала картина: Карита, сцепившаяся с убийцей на краю террасы.

— Их... не нашли? — откашлявшись, спросила я. Невыносимо было сидеть молча и ждать.

Алессандро молча покачал головой. Потом нехотя ответил:

— Мои люди вытащили тело этого 'гондольера' из воды, но опознать его будет затруднительно.

— Моррены... — понимающе сказала я. Алессандро кивнул.

Я думала не об убийце, а о Карите. Я обещала ей свободу... а вышло... Почему она решила меня спасти?!

— Почему вы вдруг решили уехать? — спросил Алессандро.

Я не сразу поняла, о чем он говорит. Бал, маскарад и веселье в доме Арсаго сейчас были неизмеримо далеко от меня, словно за тысячу миль. Трудно поверить, что всего лишь несколько часов назад я беззаботно веселилась на празднике.

— Это все из-за нашего разговора? — продолжал он с волнением в голосе. — Простите меня. Я был непозволительно груб. Простите, Джулия...

Я потерла лоб. Что он хочет узнать? Почему я внезапно сорвалась домой? Ох, я же совсем забыла о письме!

Злосчастное письмо до сих пор лежало у меня за корсажем. Я поспешно выложила его на стол и отбросила от себя подальше, как ядовитую змею.

Алессандро с интересом придвинулся к столу.

— Я тоже слышал, что Рикардо возвращается, — сказал он через некоторое время. — Но это не его почерк. И совершенно не его манера. Он бы никогда такого не написал.

'И настоящая Джулия, конечно, сразу догадалась бы от этом', — пронеслось у меня в голове. Страх холодком прошел по спине, заледенели руки. Попалась.

Я сидела, обхватив чашку ладонями, не решаясь поднять глаза. Это странно, но в глубине души я чувствовала облегчение. Наконец-то можно все рассказать. Переложить свою ношу на кого-то другого. Слишком долго я колебалась, и сегодня по моей вине чуть не погибли двое!

Если бы я показала это письмо Ассунте, она сейчас была бы здорова. И Карита осталась бы жива. Все зло от того, что я взялась не за свое дело. Синьор ди Горо — начальник охраны, разбираться с преступлениями — это его работа. Кроме него, ни один человек в Венетте не вызывал у меня такого доверия.

Жаль, что он целиком и полностью на стороне дона Арсаго.

В ушах как наяву снова зазвучал дребезжащий голос синьора Сакетти: 'Дон Арсаго своим благородством приковал к себе мальчишку надежнее, чем цепью, хе-хе. Превратил его в оружие, все равно что выковал меч себе по руке. Однако даже самый надежный меч может сломаться...'

Алессандро держится со мной как друг, но как только я выложу ему свои подозрения против графа, он сейчас же превратится во врага. Захочет ли он помочь? Или сбросит меня в канал, закончив дело, начатое убийцей?

И все-таки придется рассказать. Я уже набираю воздуху в грудь, но внезапно на пороге возникает служанка Мелина. Она не успела переодеться, так и ходит в шали поверх простой рубашки, лицо красное, опухло от слез.

От волнения у меня перехватывает горло:

— Как... что с тетей?

— Синьор Фалетрус сказал, что останется с ней на ночь, — вздохнула Мелина. Всхлипнула, утерла глаза краешком шали. — Я растопила камин в вашей спальне, синьора. Вы можете лечь, если хотите...

Мечта о теплой постели очень соблазнительна, но для этого пришлось бы поднять себя со стула и проделать немыслимо долгий путь по лестнице. Я с трудом могу пошевелиться, тело кажется таким тяжелым, будто я завязла в илистом дне лагуны, и на меня давит вся толща воды. Очертания кухонной утвари расплываются перед глазами. Голова плывет, как после падения. Наверное, кудесник Фалетрус что-то подмешал мне в отвар. Пятна света пляшут по стенам, откуда-то издалека доносятся голоса служанки и Алессандро:

— Позвать доктора?

— Не нужно, она просто спит. Я сам ее отнесу, посветите мне.

Кажется, я действительно сплю. Меня подхватывает мягкая полутьма, границы которой теряются в темноте. Вспыхивают и гаснут вокруг мерцающие блики. Эта картина кажется такой знакомой... Ну конечно! Я снова в крипте, у себя дома. Здесь я в безопасности. От пронзительно-острого чувства защищенности щемит в груди, и на глаза сами собой наворачиваются слезы.

— Он хотел ударить меня ножом, — жалуюсь я, когда темнота ласково гладит меня по щеке.

— Пусть только попробует. Я ему не позволю, — слышится в ответ с такой убежденностью, что я невольно улыбаюсь. И засыпаю уже окончательно.

(конец ознакомительного фрагмента)

Оформление обложки: Елена Труфанова

Фотографии для обложки взяты с сайта www.depositphotos.com:

фото автора msavoia https://ru.depositphotos.com/2476278/stock-photo-venice-bridge.html,

фото автора teamtime https://ru.depositphotos.com/93405044/stock-photo-mystery-woman-with-mask.html