От других палаток бежали солдаты, слышен был голос Свидерского, запустившего Светлячки — Александр периодически приходил сюда с Юга, где он натаскивал отряд боевых магов для помощи Тротту и принцессе.

Зеркало закрылось. Раздался надсадный кашель, но Алмаз Григорьевич и не подумал пошевелиться. Темная фигура, отбрасывающая множество теней в свете Светлячков, поднялась с земли, покосившись на Алмаза, и поковыляла к лежащему неподалеку человеку с сильной темной аурой. Склонилась над ним, не переставая кашлять, просканировала. Раздалось облегченное хмыканье, и кашляющий потянулся к чему-то рядом — Старов только сейчас разглядел, что там оказалось два человека, и второй был мертв.

— Оливер, Оливер... Все-таки вода вас достала, — донеслось сожалеющее, и Черныш принялся что-то снимать с шеи погибшего, по-прежнему не обращая внимания на Алмаза. Только поднял руку и накрыл себя и старого друга огромным щитом, огородившись от приближающихся людей, среди которых был и Александр Свидерский. Тот, не растерявшись, долбанул по преграде концентрированным Тараном, и купол у края пошел сияющими трещинами.

Черныш даже не обернулся.

— Ты никогда не брезговал мародерством, — проговорил Старов сварливо.

— Как будто ты брезговал, — с трудом выдавил Черныш, не разгибаясь.

— Грязный, мокрый, про?клятый... жалкий... — с мрачным удовольствием перечислил Алмаз.

— Зато живой, — огрызнулся Данзан Оюнович.

— И что мне мешает сейчас тебя уничтожить? — Алмаз Григорьевич поманил к себе сапоги: они вылетели из палатки, опустились прямо перед ним, и маг аккуратно сунул в них ноги.

— Любопытство, Алмазушко, — прокашлял Черныш, надевая охапку каких-то амулетов через голову. Из носа и ушей его текла кровь, в руке болталась игла с трубкой от капельницы, и Данзан Оюнович, поморщившись, выдернул ее из локтевого сгиба. — Да и сил тебе не хватит меня одолеть. Как и мне тебя.

Снова раздался удар, треск — и Свидерский шагнул под купол шагах в тридцати от них.

— У меня есть помощник, — заметил Алмаз невозмутимо.

Черныш, кинув взгляд на пробившего себе дорогу ученика, недовольно вздохнул, повел рукой — кровь из носа потекла с новой силой, но щит восстановился, а на пути Александра встала призрачная заслонка. Солдаты вокруг гомонили, но к куполу без команды не приближались.

— Алмаз Григорьевич, нужна помощь? — крикнул бывший ректор.

— Пока нет, Саша, — ответил Старов, как порядочный маг используя усилитель голоса, — но, возможно, придется пеленать одного проходимца. Иди сюда, но можешь сильно не торопиться.

Свидерский вновь размахнулся. Загрохотало.

— Ты обещал мне помощь и амнистию, — напомнил Данзан Оюнович, едва заметно вздрогнув от проседания щита.

— Это было до того, как вы попытались убить королеву Рудлога, — покачал головой Старов и сместился чуть в сторону по хлюпающей грязи: у Черныша реакция слева всегда была чуть похуже.

— Какая забота от человека, сидевшего в своих горах, пока небо не стало падать на Туру, — хмыкнул незваный гость. — Не изображай добренького, Алмаз, я тебя слишком давно знаю. Ты бы и не пошевелился, если бы твой телескоп продолжал работать, и о смерти королевы забыл бы в ту же минуту, как узнал. Ты слишком хорошо всегда умел себя оправдывать. Единственное, что нас отличает — я никогда не лицемерил и не боялся запачкать руки.

— Амулет подмены внешности — твоих рук дело? — поинтересовался Алмаз, не отреагировав на эту тираду.

— Моих, — Черныш словно невзначай повернулся по ходу движения заклятого друга. — Но последнее покушение — инициатива Львовского. Я был против.

— Как удобно, что он не может ничего сказать, правда? — проговорил Старов с усмешкой.

— Да если бы и мог, — высокомерно ответил Черныш, — что мне стоило вложить ему ложные воспоминания? Придется тебе поверить мне на слово, Алмазушко. Я ведь тебе поверил, к тебе пошел...

— Прибежал, как всегда, когда пятки припекло, — безжалостно подсказал Алмаз Григорьевич. — Точнее, намочило. Откуда эта вода, Данзан?

— Я же говорю, любопытство сильнее тебя, — довольно хмыкнул Черныш. — Помоги мне, Алмаз. Сними проклятье. Я отработаю амнистию. Ты говорил, вам нужна помощь — вот он я, готов вам помочь.

Старов смотрел на него с задумчивым прищуром.

— Всегда поражался твоей непрошибаемости, — проговорил он медленно и кивнул подошедшему Алексу. — Пеленай, Саш.

Полыхнули с двух сторон светящиеся ленты, и Черныш выставил руки в стороны, удерживая их на расстоянии.

— Ты же знаешь, что я и сейчас могу уйти! — Снова пошла носом кровь, он забулькал, сплевывая. — Никакая тюрьма меня не удержит, Алмаз. Хочешь остаток войны провести, охраняя меня?

— Зачем? — отозвался Алмаз Григорьевич с иронией. — Старый добрый стазис. Будешь после войны стоять у меня в обсерватории с этим самым перекошенным лицом, дружище.

— Ты выиграй сначала войну, — зло сплюнул Черныш. — А я ведь помог тогда вам! — Он с натугой разводил руки, и ленты, вьющиеся вокруг, то вспыхивали, сгорая, то вырастали заново, закручиваясь с новой силой. — В долине! Если бы не помог, фон Съедентент с Лыськовой бы давно были впечены в лаву. Тоже вру, скажешь?

— А ты забыл, почему мы там оказались? — Алмаз тряхнул кистью: в Черныша полетел стазис, и тот отмахнулся, на мгновение потеряв концентрацию, захрипел, спеленатый лентами — и прошептал что-то, отчего они вспыхнули.

— Мне это надоело, — процедил он, перемещаясь в сторону от Таранов, летящих с двух сторон — от их столкновения магов чуть не сбило с ног силовой волной. — Спрашиваю еще раз и ухожу: поможешь мне, Алмаз? Или готов ради своего тщеславия оставить вашу армию без моей силы?

— Как-то до сих пор без тебя справлялись, — не впечатлился Алмаз Григорьевич. Посмотрел за спину Чернышу: Свидерский поднял руку, привлекая внимание, как на уроке. — Что, Саша? Ты ему веришь?

— Нет, — проговорил Александр неохотно, и Данзан Оюнович с нарочитым упреком покачал головой. — Но если он может заменить моих ребят, которых мы на убой поведем, Алмаз Григорьевич... пусть клятву кровную даст, такую, что при нарушении его проклятье ему мечтой покажется. Что никому из нашей армии не навредит. Нам с вами к порталу идти. Его резерв не помешает.

— Вот, слушай ученика, старый хрыч, — с некоторым облегчением посоветовал Черныш. Покосился на зашевелившегося человека неподалеку и добавил: — И крайне рекомендую прямо сейчас перенести лорда Макроута в какой-нибудь монастырь Триединого. Мы для него как три главных блюда, и если он нас отведает, то все стычки с иномирянами покажутся легкой разминкой. Будет жаль, если Брин спас его зря.

— Сначала клятва, — Свидерский двинул рукой, и темного, приподнявшегося на локтях и надрывно закашлявшего, накрыло стазисом. — Мне еще убеждать командующего армией, министерство обороны и лично ее величество в том, что вы, Данзан Оюнович, безопаснее и полезнее здесь, а не в подвалах Зеленого крыла, начальник которого был бы счастлив вас там видеть. И мне хочется быть уверенным, что я не совершаю ошибку и вы не ударите нам в спину.

Черныш с высокомерным видом сложил руки на груди.

— Он бы ударил, — Алмаз Григорьевич, щурясь, постучал посохом по грязи. — Но я знаю, как убедить его это не делать.

К краю щита подошел командир подразделения, и Александр направился к нему, бросив собеседникам:

— Секунду, нужно объяснить, что происходит.

— Крепко-то тебя связало, Данзан, — Старов, проводив ученика взглядом, с удовлетворением осмотрел старого друга.

— Снять эту дрянь сможешь или просто болтал тогда, чтобы меня обнаружить? — осведомился Черныш невозмутимо.

— Болтал, конечно, — хмыкнул Алмаз. — Но плетение я вижу, это уже хорошо, — он, шлепая сапогами по мокрой земле, подошел ближе, подцепил несколько темных узлов в ауре, и покачал головой, разглядев, что нити проклятья спеленали горло, прошили позвоночник, оплели нервы по всему телу. — Сейчас, конечно, не сниму, разбираться надо. Но состояние твое на время облегчу. Пить сможешь, если осторожно, душ принимать тоже, а от рек-озер все равно держаться придется подальше. Но клятву, Данзан, завяжем на твое проклятье. Дернешься в сторону — кровью своей захлебнешься.

— Добренький, светлый человек Алмаз, — засмеялся Черныш, оглядываясь на что-то объясняющего командиру Свидерского. Солдаты постепенно расходились. — Твои ученики хоть понимают, что ты мог бы легко оказаться на моем месте? И их за собой утянуть?

Алмаз пробежался пальцами у шеи, дернул еще за одно плетение — и про?клятый закашлялся.

— Угу, угу... понятно... Ты на моих учеников не смотри, Данзан. — Старов разглядывал темную сеть с тем же азартом исследователя, с которым сам Черныш недавно сканировал Макроута. — Что им нужно, они знают. Своих заводить нужно было, я давно тебе твердил. Может, и человечности бы побольше сохранил.

— Уж молчал бы, — поморщился Данзан Оюнович. — Я многое могу твоим ученикам про твою человечность рассказать. Просто я всегда больше с живым работал, а ты с механизмами и амулетами, вот и вся разница.

Алмаз отступил и глянул старому другу в глаза.

— Разница в том, — сказал он серьезно, — что ты не любишь никого и ничего, кроме себя, Данзан. А я люблю и их, и то, что я делаю, и этот мир. И даже ты мне дорог, хотя наработал уже на смертную казнь. Берманское бешенство, взрывы... Но не хочу твоей смерти...

— Стареешь. Сентиментальным стал, — издевательски отчеканил Черныш.

— ... однако я убью тебя, не задумываясь, если мне просто покажется, что ты кому-то угрожаешь. Клятвой не ограничусь. Вплету в твою сигналку сердечную нить и только дернись — упадешь замертво. Ты меня понял?

— А если я не соглашусь?

— Уйдешь в стазис и постоишь в королевской тюрьме, — пожал плечами Алмаз Григорьевич. — И не думай, что сможешь уйти. Саша заблокировал спектры, я успею ударить.

Данзан Оюнович еще раз огляделся. Усмехнулся.

— Ловко. Не доверяет мне твой ученик... ну, имеет право, имеет... Я его хорошо приложил тогда, понятно, почему он настороже. Да и ты умеешь убеждать, драгоценный мой друг. Нить так нить. Так ты расскажешь мне, зачем я вам так нужен, что вы даже готовы выбить мне амнистию?

— После клятвы, — отрезал Алмаз. — А амнистию сам себе заработаешь. Если все закончится хорошо, тебя будут судить. Переживешь нынешнее поколение королей в закрытом исследовательском центре под охраной, а там окажешь несколько услуг следующему правителю и выйдешь на волю. Ну а ты-то — поведаешь, зачем все-таки пришел сюда? Только без слезливых сказочек про раскаяние.

— Возможно, — тонко улыбнулся Черныш. — Когда ты будешь готов принять то, что я скажу. А теперь верни свой обычный блаженный вид, твой ученик возвращается. И хватит уже месить грязь, — он раздраженно переступил ногами, — давай переместимся куда-нибудь, где сухо. Я быстро принесу клятву, и ты уже ослабишь проклятье и дашь мне хотя бы выпить чаю... убить готов за чашку чая, Алмаз. И возможность вымыться.

— Скулишь, Данзан.

— Давлю тебе на жалость, — хмыкнул Черныш. — И это работает, ибо ты всегда был слаб на эмоции, дружище.

Александр, остановившийся неподалеку, подождал, пока на него обратят внимание.

— Мне сейчас придется восстановить спектры переходов. Вы справитесь без меня, Алмаз Григорьевич, или пока все же спеленаем его минут на десять, пока меня не будет?

— Почтение, молодой человек, — поморщился Данзан Оюнович. Свидерский не обратил на него внимания.

— Справлюсь, Саша, — ласково ответил Старов. — Ты куда этого молодца? Туда, куда я думаю? — и он кинул взгляд вниз, словно пытаясь что-то рассмотреть под землей.

— Тандаджи им заинтересуется, — кивнул Алекс.

— Бедняга Макроут, — с едкостью проговорил Черныш, глядя, как Свидерский поднимает молодого темного на плечо. — Было бы забавно посмотреть, как с него по мере допросов слетает идеализм, но все же скажу — он ни в чем не замешан. Чист. А о других рассказать все равно не сможет.

— Следователи разберутся, — бросил Александр, направляясь к выстроенному Зеркалу.

— Только пусть будут повежливее, — посоветовал Черныш ему в спину. — Вполне возможно, что сейчас на вашем плече болтается будущий король Блакории, господин Свидерский.

23 апреля, Блакория, Мартин

Барон фон Съедентент нырнул под один из больших навесов, растянутых на ночь между деревьями для защиты от косого холодного дождя. Под таким только что прошло короткое совещание, под такими же вповалку спали боевые маги его отряда, а также около полутора тысяч бойцов последних подразделений, отступающих из Блакории, и местные жители, которые бежали вместе с солдатами.

Мартин, когда оставались силы, переправлял беженцев Зеркалами далеко вперед к передвижному лазарету, сопровождаемому Викторией: колонна с ранеными уже, слава богам, пересекла границу с Рудлогом и была в безопасности.

Но люди все прибывали — несколько сотен каждый день из окрестных сел и городов, с детьми на закорках, со скудными припасами, бросившие все, только бы лишь убежать от иномирян. Мартин поначалу проводил через Зеркало всех, прибившихся за сутки, заодно используя это как возможность увидеть Вики. Но беженцев становилось все больше, а силы приходилось беречь: иномиряне нападали все ожесточеннее, участились и ночные атаки. В первые дни еле удалось выбраться из окружения — отступление шло с боями в течение нескольких суток.

— Сюда, командир, тут посуше, — позвал его кто-то из ребят вполголоса. — Отдохните.

— Я у края лягу, — махнул рукой барон. Передернул плечами — он ненавидел холод и, хотя согревал себя уже рефлекторно, скучал по открытому огню. Укрепив щит под пологом на случай нападения, Мартин подхватил свой рюкзак со спальным мешком, и некоторое время возился, разматывая его и укладываясь.

Последние отряды блакорийцев, чьей задачей было сдерживать продвижение врагов, чтобы спасти основную часть армии, из-за местных жителей двигались куда медленнее, чем планировалось. Потери росли и грозили обернуться катастрофой: вот-вот передовые части иномирянской армии, наступающей с Севера Рудлога, должны были перекрыть путь и зажать их в клещи. Об этом шла речь на совещании, об этом думал и Мартин, засыпая: объединившись с Вики и Гуго, они могли бы вывести под щитами хоть целый город. Но Гуго прикрывал передние отряды, а Вики... пусть она будет в безопасности.

Сон его был обрывочным, тяжелым: снова ему снилось холодное, промозглое детство, болеющая мать, хворост, который они собирали, хлеб, который хоть и пекся редко-редко, но Мартин до сих пор помнил его запах и вкус. Большая кровать, в которой они спали, согревая друг друга, прямо как бойцы сейчас, радость, когда у него проснулся дар стихийной магии: на них с младшим братом в лесу напали волки, и Мартин, испугавшись до икоты и слез, почувствовал, как изнутри поднимается что-то огромное, неподчиняющееся ему, и расшвырял их выбросом чистой силы.

Он давно не мог замерзнуть, но сейчас мерз от воспоминаний и стука холодного дождя, мерз, поджимая озябшие пальцы, кутаясь в скрипящий мешок, и хотелось ему подержать руки над огнем и снова согреться, как тогда, в детстве.