Заговор по душам. (Малоросский прованс.)

— Это все — пассажиры "Софии"? — барон прищурил глаза, пытаясь обнаружить сходство между пациентами.

— Нет, ваше сиятельство, здесь находятся только пять пострадавших. Остальные, которые в более тяжком состоянии, еще в операционных. А еще есть в саду... говорят с родными, — на последних словах лекарь стушевался, опустил взгляд.

Краем глаза отметив изменившееся поведение провожатого, Александр цепким взглядом отметил нескольких человек, одетых не по форме и сидящих у коек.

— Это родственники? — уточнил барон, указывая взглядом на заинтересовавших его особей.

— И родственники, и шпики, — сквозь зубы недовольно произнес доктор, но дальше мысль свою развивать не решился.

— Тогда, я думаю, сначала поговорю с теми, кто сидит в саду, — Александр оценил ситуацию — молодчики на работе, не стоит им мешать. — После перенесенного им, наверняка, хочется поскорее убраться подальше отсюда.

Александр направился прямо по проходу, скользя взглядом по лежащим и сидящим на кроватях больным. Управляющий госпиталем еле поспевал за широко ступающим меценатом.

В какой-то момент барон зацепился взглядом за очередную койку, и даже сбавил шаг. Следующий позади главврач чуть не врезался в затормозившего Фальц-Фейна. Проследив за взглядом гостя, хозяин обители поспешил на выручку:

— Это тоже одна из пассажирок парохода. Барышня пережила крайне высокую степень шока, — доктор сложил руки на животе и жалостливо сдвинул брови, покачивая головой. Но тут же оживленно отметил: — Ее выловила спасательная команда как раз после того, как она помогла выбраться из воды одной из благородных дам. Сама же получила травму. Видите? Отекла вся правая сторона лица. Однако кости не пострадали. Ей нужен только покой и забота родных, — и главврач тяжело вздохнул.

Барон обернулся к собеседнику.

— Уже выяснили, кто она?

— Да, ваше сиятельство. Епанчина Вера Николаевна...

— Епанчина? — переспросил Александр, хмуря брови и проверяя собственный слух. — Не родственница генерала?

— Еще не знаем точно, ваше сиятельство, но ищейки уже рыщут.

Барон коротко кивнул и двинулся дальше. Правильные, но чуть угловатые черты лица исказились мукой. Лишь на мгновенье потяжелел взгляд. Однако, не в правилах Фальц-Фейнов истязать себя понапрасну. Потерянная человеческая жизнь не ровня потере экономической. О том, какие неприятности сулит знакомство при столь неудачно сложившихся обстоятельствах с дочерью генерала, принимавшего не раз из рук царя награды за верную службу, меценат-промышленник решил подумать в другое время.

Несмотря на довольно ранний час, аллеи небольшого скверика при госпитале кишмя кишели людьми. У большинства из них лица выражали крайнюю степень озабоченности.

В одном из сидящих на скамье господ, Александр опознал своего коллегу по депутатскому креслу. Мужчина сидел в пол-оборота к барону, ссутулившись и пытаясь удержать равновесие, держась за спинку скамьи. Рядом сидела дама — супруга депутата, и смотрела перед собой ничего не видящими глазами. Пара не разговаривала, но сосредоточенное молчание объясняло больше, чем слова.

Александр замедлил шаг, не в состоянии принять решение — подойти или пройти мимо. Однако воспитание и благородство духа твердой рукой задвинули нерешительность в темный угол, и барон, расправив плечи, снова двинулся вперед.

— Егор Тимофеевич. Катерина Эдуардовна. Мое почтение, — Фальц-Фейн обозначил поклон. Говорил негромко, словно боялся спугнуть иллюзию спокойствия.

Сидящий на скамье мужчина дернулся, медленно поднял голову и посмотрел на подошедшего абсолютно пустым взглядом. Затем глаза седовласого господина озарились, полыхнули на мгновенье огнем. Мещанин стал медленно подниматься, лицо его постепенно приобрело бордовый оттенок, что в сочетании с белоснежными усами создавало невообразимый контраст.

Александр не испугался ни грозного взгляда, ни перекошенного в оскале рта. Не сделал ни шагу назад, когда цепкие пальцы ослепленного горем депутата схватили барона за ворот.

— Ты... Ты! — рычал помещик, но закончить угрозу никак не хватало сил. — Ты! Ты!

Фальц-Фейн не теряя самообладания, перехватил запястья обезумевшего старика, буквально задавил твердостью взгляда.

— Егор Тимофеевич, — тихо и мягко произнес барон, — Егор Тимофеевич, что вы? Что — вы? Это я... Да, я. Егор Тимофеевич? Прошу вас...

Сила воли барона подействовала отрезвляюще, либо сила рук, заставивших разжать скрюченные пальцы поседевшего за утро почетного горожанина Егора Тимофеевича, но убитый горем старец, продолжая повторять чужое имя, снова сел на скамью, положив одну руку на спинку, а второй накрыл плечо супруги. Дама в широкополой шляпе все так же продолжала смотреть в одну точку: она не видела ни чуть было не начавшейся драки, ни взбешенного супруга, ни спешащего к скамье медицинского персонала.

Подбежавшая сестра милосердия властно отодвинула Александра в сторону и заставила седовласого выпить пахнущую резким запахом настойку валерьяны. Егор Тимофеевич откинулся на спинку и прикрыл глаза. Барон молчал, следил, как крупная слеза выглянула из-под побеленных инеем ресниц, ускорила бег к виску, по пути оставляя призрачную дорожку на глубоких морщинах. Знатный в депутатских кругах балагур постарел на сотню лет в мгновения ока.

Александр, не желая больше тревожить покой супругов, так же властно, как сделала совсем недавно медсестра, завладел рукой и вниманием помощницы лекаря.

— Что? — спросил барон, легко кивая в сторону депутатской четы.

— Дочка их тут... после ночи... откачали, но потом... — не раболепно, а больше переживая чужое горе, сбивчиво отвечала девушка.

— Дочка Егора Тимофеевича поступила вместе с другими пострадавшими с парохода?

Сестра милосердия коротко кивнула, освободила руку и снова занялась супружеской парой. Не было времени на разговоры.

Вот и встало все на свои места: та злоба, которой горели глаза депутата, и беспрестанно повторяемое слово, как проклятие на весь род... Потерять единственного ребенка и обвинить в трагедии того, кто в общем-то к катастрофе имеет крайне опосредованное отношение...

Не зная, как помочь, Александр еще раз печально взглянул на супружескую чету, и молча двинулся дальше.

Главный полицейский губернии застал барона в задумчивости. Стараясь не напугать внезапным появлением своим, госслужащий еще издалека подал голос:

— Александр Эдуардович?

Барон обернулся мгновенно, но взгляд его, чуть затуманенный нелегкими мыслями, прояснился лишь нескольких секунд спустя. Заметивший, но не подавший виду, становой пристав сделал аккуратный шаг в сторону собеседника:

— Как жаль встретить вас здесь и при столь печальных обстоятельствах!

— Здравы будьте, Дмитрий Дмитриевич, — совершенно нейтральным голосом откликнулся Фальц-Фейн, так, словно и не касалось его все происходящее. — Не стоит уничижать важности произошедшего. Для всех ночное происшествие — трагедия. Только писаки газетные попируют на останках да повеселятся вволю, мешая имя Софьи Богдановны с грязью.

Александр говорил, отведя взгляд. Урядник, стараясь не нарушать покой особы дворянского происхождения, медленно сделал два шага вперед и остановился на почтенном расстоянии.

— Нижайше прошу прощения за то, что отвлекаю вас, уважаемый Александр Эдуардович, — офицер заискивающе глянул на собеседника, — должен сообщить вам о довольно важной особе...

— Епанчиной? — довольно невежливо перебил барон, резанул взглядом. Служака тут же ухватился за ниточку, и как по канату, позволил себе продвинуться еще чуть ближе к почти вплотную каменному гостю.

— Вера Николаевна Епанчина...

Барон тяжело вздохнул, опустил голову, качнулся по привычке с пятки на носок, и, наконец, одарил вниманием подошедшего:

— Дочь генерала?

— Мы уже телеграфировали его сиятельству, но... — госслужащий выжидающе замер, когда заметил, как у собеседника свело скулы. — Но ее батюшка отписался, что волею отеческой более не озаботится, а посему Вера Николаевна в ответе сама за себя.

— Отрекся от дочери? — Александр еле сдержался чтобы не вскинуть брови — не верил ушам своим. Уж он бы точно никогда бы в жизни так не поступил! Матушка его — София Богдановна не бросила ни Александра, ни остальных семерых детей, когда отец и отчим преставились, а взвалила на свои плечи заботу и о семье, и о промысловом деле. И совесть Александра Эдуардовича не смогла бы позволить своему хозяину поступить иначе.

С другой стороны, груз, лежащий камнем на душе, точно так же камнем пошел на дно, отпуская сердце. Это значило, что генерал не станет предъявлять претензий и требовать сатисфакции в связи с крушением и физическим страданием дочери. Одним иском меньше.

Кивнув на прощание и поблагодарив за сотрудничество исправника, барон отправился и дальше расследовать невыясненные обстоятельства случившейся трагедии.

Глава 2.

Вера глубоко вздохнула и перевернулась на другой бок. Боль тут же пронзила виски. Девушка застонала.

У кровати засуетились, послышались причитания и шепотки.

Солнцева попыталась открыть глаза, однако ничего не вышло. Веки были настолько тяжелыми, что казалось, давили на глазные яблоки и грозились не открыться никогда.

Тот, кто только что шелестел накрахмаленными одеяниями, подвинул воздух, разгоняя больничные запахи химии. Решив, что раз глаза отказываются служить своей хозяйке, Вера будет изучать окружающую обстановку другими органами восприятия.

Итак, запахи. Характерные для аптек и лечебных заведений. Если вспомнить, чем закончился вечер, сам собой напрашивался единственный вывод — Солнцева попала в заботливые руки медработников. Однако то, что слышали уши, немного смущало. Больничная жизнь эхом отражалась от стен и потолка. И довольно высокого потолка. Палата явно не отдельная, а общая, потому что кроме мельтешения у собственной кровати, Вера выхватывала из общего фона голоса других людей, стук стальных предметов — так ножницы соприкасаются с железным лотком. Окна открыты. По палате гуляет ветер и слышен звонкий щебет, прилетающий с улицы.

И еще одна странность. Кровать. Она пружинила.

"Господи, в какую дыру ты меня определил?" — мысленно вопросила пациентка и все же разлепила веки. Открылся лишь один глаз.

Поначалу Вере показалось, что она ослепла. Белое сплошное полотно вместо разноцветного мира занавешивало обзор. Однако уже через несколько мгновений пришло осознание — белая тряпичная ширма. А за ней проглядывается силуэт сидящего в кровати больного.

Вера скосила глаз, на сколько смогла. Длинные доски пола, крашенного в темно-красный цвет, с проплешинами у кроватей и царапинами от регулярного ерзанья ширм. Все железные детали выкрашены в белый. Постельное белье, закрывающее прячущееся под лежанкой судно. Ни единой пластиковой вещи. Даже завялившегося в щель колпачка от шприца. Ни намека на бактерицидный лейкопластырь.

— Дівчино, жіночко? — кто-то тихо позвал, не в состоянии определиться с возрастом пациентки, и тронул плечо. — Вы вже не спите?

Вере казалось, что спит. Бывает же такое — сон во сне?

Перевернувшись на спину, девушка спросила у странно одетой медсестры:

— Где я?

Скорбно возведенные бровки молодки прибавили жалости Веры к себе.

— А то як це? Не помните? — уточнила сестра милосердия, резанув слух Солнцевой русско-украинским суржиком.

Вера покачала головой, одновременно отвечая на вопрос и проверяя, на сколько трудно шевелить мышцами шеи.

— Як же ж вам повезло, що вы ничого не помните! Столько страху було! Столько преставившихся... Ой, матинко...

Медсестра продолжала что-то говорить, но Вера не слышала. Уши заложило ватой от поднявшегося из глубин подсознания испуга, попытки сглотнуть ком в горле не увенчались успехом.

Тем временем не прекращающая болтать сестра, помогла пациентке приподняться, подправила подушку и усадила Солнцеву, оперев спиной о быльце кровати. Железной кровати.

— Пить, — очень тихо попросила Вера. Со вторым глотком меловой ком, застрявший в горле, пропал.

Вместе со сменой положения тела, прояснилась и голова. Словоохотливая сестричка в белоснежном накрахмаленном переднике, больше похожем на сарафан, читая смятение в глазах жертвы кораблекрушения, спешила заполнить пробелы в памяти пострадавшей

— Барышня, та не нада волноваться так! Ликарь зараз придет, посмотрит на состояние ваше. Вы ж он — совсем белая, как стена беленая! Но это... это... Организм поправится. Так й личико справится, будет краше старого!

Руки Солнцевой сами взметнулись к глазам, принялись ощупывать кожу. Слишком сильно прижав пальцем скулу, Вера чуть не взвыла от боли. Резко вздохнула, но сдержать слез не смогла.

Бред какой-то! Суржик этот противный в исполнении болтающей без умолку девушки... Неудобная кровать. Кораблекрушение... Допились одногруппнички, наверное, и капитана споили, раз две лодки на широкой реке столкнулись. Когда же приедут родители и заберут из этого ужасного места?

— Вера Мыколаевна, та чого ж вы? Та не плачьте! — девушка в косынке бросилась подправлять стертую мазь. — Це шок. У вас координация, говорил доктор, будет порушена. И, — девушка глянула на потолок, явно вспоминая чужие слова, — потеря пространственных ориентиров.

Медсестра закатила глаза, замерла на мгновенье, пытаясь прочувствовать собственную важность в донесении информации, а затем снова принялась обхаживать больную. Вера продолжала сидеть с открытым ртом.

— Почему Николаевна?

— Шо? — сестричка уставилась на Солнцеву, пару раз моргнула, соображая о чем-то. — Миколаевна? Так это того... генерала Епанчина Миколаем, як царя нашого, звуть. Вера Николаевна Епанчина.

— Почему? — Солнцева нахмурилась — никак не могла сложить кусочки воедино.

— Почему шо? Та не! То вы — Вера Николаевна, а вашего батька Микола... Николай... — как по отчеству звали генерала, сестра, видать, запамятовала, поэтому просто решила сменить тему, продолжая мельтешить перед глазами. — Ото как достали вас из воды, чуточки одетую, прости Господи, — девушка перекрестилась, вскинув взгляд к потолку, — так ото й привезли до нас. Без документов. Без ничего. Токмо кулончик на цепочке. А там имя. А засим, как чемоданчик найшолся, тогда и узнали вас. То совсем не плохо, шо батька вас отослал. Наша гимназия с пансионатом наилучшие на всю губернию. Ну, и шо, шо провинция? Та мы тут такое вытворяемо, шо столичным и не снилось! Ой, простите. То вы ж и есть из столичных! А про род Епанчиных мы знаемо. Слышали. Только вещичек у вас теперь мало. Забрал к себе водяной все. Только вас и отпустил. Вера Николаевна, вы того, не плачьте. Вам понравится тут. Вам же ж понравится?

Сосланная генеральская дочь ничего не понимала. Пыталась было ухватить суть тарабарщины, но смысл ускользал, уплывал сквозь пальцы. Оттого и становилось обидно. Оттого и слезы по щекам.

— Где я? — вновь попыталась выплыть из бурного потока Вера.

Сестра милосердия, стоящая сейчас напротив и ждущая совсем другого ответа на поставленный вопрос, сглотнула, словно у нее пересохло в горле.