Аластор

Вот так вот. Я умер? Возрождение души в новом теле? Читал я про такое, читал. Но отчего сохранилась память? Я помню всю свою прошлую жизнь. А, может быть, все младенцы помнят свою прошлую жизнь и лишь потом память постепенно стирается? Ведь младенец не может никому рассказать о своих знаниях. Либо так, либо... кто-то что-то напутал в Небесной Канцелярии.

И всё-таки, это я или не я? Меня отбросило в своё собственное тело младенца или это тело не моё? Путешествие во времени невозможно? Ну, я думаю, для Него, для Того, кто управляет процедурой перерождения, и путешествие во времени может считаться вполне осуществимым.

Правда, эта женщина — не моя мать. Свою маму я бы узнал. Я её помню. Хотя тут тоже возможны варианты. Я помню, у неё были какие-то проблемы с молоком. Она рассказывала мне. Быть может, меня временно передали какой-то другой женщине, чтобы накормить?

Обдумывая всё это, я машинально продолжал сосать грудь. Молоко довольно вкусное, мне нравится. И это хорошо, что нравится. Другой пищи я не получу ещё очень долго. О мясе, по крайней мере, ближайшую пару лет можно и не мечтать.

Я наелся. Больше не хочу есть. Зато сильно хочу спать. Лежать на маминых руках, уткнувшись носом в её грудь, оказалось очень приятно. Мне тепло и уютно. Ой! А теперь ещё и мокро. Как-то неожиданно из меня потекло, я даже и среагировать не успел. Впрочем, что бы я мог сделать? Всё равно пришлось бы гадить в памперс.

Или не в памперс? Вроде бы, он впитывать влагу в себя должен. А мне мокро. Мне не надели памперс? Женщина слишком бедна и не может их себе позволить? Возможно. А возможно, их тут и нет. Если это тело — моё собственное, то отсутствие памперса объяснимо. Во времена моего младенчества их ещё не придумали. В СССР, по крайней мере, памперсов точно не было.

Я отвалился от груди и немного похныкал. Женщина поняла меня верно. Она ощупала мою пелёнку, улыбнулась, встала и потащила меня к столу, переодевать. Довольная. Чему так радуется-то? Впрочем, я догадался. В моём возрасте тот факт, что я нагадил под себя, никого не огорчает. Наоборот, это свидетельствует о том, что ребёнок здоров и что у него нормальное пищеварение.

С меня сняли мокрые тряпки, помыли меня тёплой водой и вновь туго запеленали в сухое, примотав мне руки к туловищу. Последнее мне не слишком понравилось, но возразить я, понятно, не мог.

Пока меня переодевали, женщина тихо разговаривала со мной. По-русски разговаривала. Я у неё был и зайкой и пупсиком и рыбкой и котёнком. Раз женщина чисто говорит по-русски, может, это всё же моё тело? Но где тогда мама?

В комнате кроме накормившей меня женщины и, собственно, меня, есть ещё двое. Спящий в детской кроватке свёрток и светловолосая женщина на взрослой кровати рядом. Но эта женщина тоже не моя мать.

Пока мы копошились с моим мытьём и переодеванием, эта женщина проснулась, потянулась и села на своей кровати. Посмотрела, как меня обматывают пелёнками и сказала:

— Ну как, покормила?

— Угу.

— Нормально всё?

— Да, хорошо покушали, покакали, а сейчас пойдём баиньки? Да, зайка? Сейчас оденемся и будем спать. И мама поспит.

— А мой всё дрыхнет. Весь в отца, такой же соня.

— Ничего, проголодается — сам проснётся.

— Лен, ты как назвать думаешь? Я своего Мишкой назову.

— Не знаю ещё. С мужем надо посоветоваться, чего он скажет. Мы имя не обсуждали ещё.

— А сама-то как хотела бы назвать?

— Ну... Надо подумать. А вообще, мне имя "Наташа" нравится. Наверное, так и назовём.

Упс. Вот теперь уже точно понятно, что это не моё тело. Оказывается, я теперь девчонка...

Глава 2

Заканчивается третий день, как я чудесным образом переместился в новое тело. Завтра нас с мамой выписывают и я, наконец-то, познакомлюсь и с папой. Первую пару дней я старательно привыкал к своему новому состоянию, осваивался в нём и учился жить в совершенно новом и непривычном ритме. Больше никаких походов по магазинам или за гуманитарной помощью, отсутствие привычных болей в спине, сердце и желудке, отличное зрение. Правда, зрение отличным стало как раз к исходу этого самого второго дня, а сначала глаза как-то не слишком слушались, изображение периодически теряло чёткость, относительно нормально видел я лишь вблизи, на полметра-метр, а вдаль что-то не слишком смотреть получалось.

Так, уже вечером первого дня приходил мой новый папа, но я его разглядеть не смог. Понятно, папу внутрь не пустили, он на улице стоял. Мама подносила меня к стеклу, делала какие-то жесты и корчила рожи человеку, что стоял снаружи. При этом мама ещё и постоянно сердилась на него за то, что тот такой бестолковый и не может прочитать по её губам, что она пытается сказать ему.

Конечно, всё это меня крайне интересовало, но у меня было три основных вопроса: Кто я? Где я? Когда я?

Ну, кто я, тут всё почти понятно. Я — новорожденный ребёнок вот этой женщины. Мама. Хм, у меня теперь опять есть живая мама! Как интересно. Пока я её мамой не могу считать, ведь я помню свою первую, настоящую маму. Прямо сейчас она для меня — чужая женщина, которая периодически суёт в мой беззубый рот свою грудь. Понятно, что раз мне два дня от роду, то и зубов у меня никаких нет и быть не может. Только вот у меня случай особый, два дня назад у меня зубов уже не было, а теперь вот их ещё нет. Зубы! У меня снова будут настоящие зубы!

Да, с тем, кто я такой, разобрались. Обычный младенец женского пола. Блин, женского! Женского!! А вот к этому я пока не привык. И непонятно, привыкну ли вообще. Это что, мне, когда я вырасту, придётся выйти замуж и рожать детей? Ну, насчёт "рожать" я, в принципе, не возражаю. Ничего неприемлемого для себя я в этом не вижу. Только вот, есть одна загвоздка. Забеременеть женщине просто так не получится, помощник нужен, иначе никак. Единственное известное исключение из данного правила — Дева Мария. Вот если так, как она, то я согласен. Вариант же сотрудничества в этом направлении с мужчиной кажется мне категорически неприемлемым, мне и думать-то противно о таком. Или это оттого, что я пока маленький? Действительно, телу три дня, а я уже думаю, как рожать стану и стану ли вообще.

Опять из меня вылилось. Хнык-хнык. Я прямо как передняя половина лошади барона Мюнхгаузена стал, с одной стороны пью, а с другой из меня вытекает. Пошли мыться и переодеваться. А вот пелёнки мама как следует обматывать не умеет. Даже у меня получилось бы лучше. Вот и ещё крупица информации собрана. Судя по всему, я у неё первый ребёнок, она пелёнки обматывать только учится. Да и выглядит она молодо, лет двадцать, если не меньше. Красивая у меня мама. Сейчас она только что после родов и устала сильно, но всё равно видно, что красивая. Мне бы лет пятьдесят сбросить, я бы за ней приударил.

Чего?! Старый мухомор, она тебе, во-первых, во внучки годится, во-вторых, это твоя мама, а в третьих, ты и сам теперь девчонка! Какой же ералаш у меня в голове! Придётся, видимо, учиться контролировать себя. Ну, с мужчинами-то всё просто. Сказала нет — всего и делов-то. Если это не насильник, то на этом все проблемы тут и заканчиваются. А как я с женским полом отношения буду выстраивать? В баню, например, вот мне как теперь ходить? У меня там башню не сорвёт? Впрочем, это всё будет в достаточно отдалённом будущем. У меня ещё есть минимум двенадцать лет, прежде чем этот вопрос вырастет в хоть сколько-нибудь серьёзную проблему. За это время я вполне могу смириться и пересмотреть свои взгляды. Кто знает, быть может, лет за двадцать женское тело убедит мужскую память и мне удастся нормально выйти замуж и в свою очередь родить ребёнка? Вон, и жених потенциальный как раз проснулся в соседней кровати. Есть, наверное, захотел.

Мама закончила обматывать меня, подняла и перенесла в мою кроватку. Там она ещё раз рассказала мне, какая я у неё замечательная и самая лучшая и предложила поспать. Послушно закрываю глазки, зачем огорчать эту девочку? Смешно, право слово. Знала бы та, о чём думает её милая Наташенька! Её в пелёнки заматывают, а она о замужестве мечтает, сопля такая.

Хорошо, с тем, кто я, в первом приближении разобрались. Мне даже свою новую фамилию узнать удалось, она была написана на двух привязанных к моим ручкам клеёночках, я их прочитать сумел, пока меня мыли. У меня теперь фамилия Мальцева, а звать меня, судя по всему, будут Наташей. Мама не дотерпела до встречи со своим мужем и своей властью так обозвала меня.

А где я? Ну, что в роддоме, то понятно. Периодически к нам медсёстры заходят, доктора. Меня пару раз уже осматривали и пупок мой мазали. Говорят, что всё нормально, вполне здоровая девочка. Но в каком городе этот роддом находится или хотя бы в какой стране?

Со страной проще. Говорят все по-русски, друг друга называют с добавлением слова "товарищ". Пока предполагаю, что это СССР, то есть я сместился по времени. Город... город угадать не могу. За окном иногда слышится шум проезжающих автомобилей. Ну и что? Узнать город я не могу по нему. Здание роддома кирпичное. Я, кажется, на втором этаже. Опять же, ну и что? Единственное, что можно предположить — я не в деревне. Впрочем, рожать маму вполне могли и из деревни привезти, в какую-нибудь районную больницу.

Осталось определиться со временем. Тут тоже всё сложно. Я знаю время своего рождения, это 23 часа и 59 минут. Тоже на клеёночке написано. А вот даты там не было. Наверное, предполагалось, что дату мама и так не забудет. Календарей нет в палате. Газет и журналов ни моя, ни Мишкина мамы не читают никаких. Но за окном на подоконнике и на деревьях лежат пушистые шапки снега, то есть сейчас однозначно зима. Осталось узнать год.

Автомобили на улице слышны довольно часто, значит здесь это явно не редкость. Питаются мамы хорошо, ограничений в еде не замечаю. Думаю, нижнюю границу можно поставить где-то в районе 1930 года. А верхнюю? Мобильных телефонов, даже самых примитивных, нет. А когда они появились-то? В позднем СССР были? Чего-то я уже и не помню, забыл. Потом же мне удалось найти более точный ориентир. Тут ни у кого не было шариковых ручек, все писали только перьевыми. Когда шариковые ручки широко распространились? Эээ... Сколько помню себя, ими всё время писали. Тогда принимаем верхнюю границу за 1970 год. Получается временная вилка в сорок лет.

Впрочем, вчера эту вилку мне удалось сократить вдвое. Когда пожилой врач осматривал меня, я заметил у него на руке часы марки "Победа". Выходит, сейчас я нахожусь между 1946 и 1970 годами. Уверен, завтра узнаю ещё точнее, потому что...

Ой, как кушать-то хочется! Кушать, кушать!! Я от голода проснулся.

За окном уже стемнело, все в комнате спят, над столом горит ночник. Мама. Моя новая мама. Какая милая девочка, она так трогательно спит, просунув руку сквозь прутья в мою кроватку. Охраняет меня. Очень жалко будить маму, но я хочу кушать! Сил нет терпеть. Кушать!! Придётся будить. Ну так, на то она и мама. Вставай, мама! Уаааа!.. Уаааааа!..

Глава 3

Мишка орёт так, будто его режут. А это всего лишь медсестра одевает его и готовит к первому в жизни выходу на улицу. И меня тоже одевают на соседнем столе. Я молчу, чего орать-то? Хотя руки у моей медсестры неприятно прохладные. Мамы наши тоже одеваются тут же рядом.

Медсестра пеленать умеет куда как лучше моей мамы. И быстрее и крепче у неё получается. Понятно, она-то каждый день этим занимается. Марля между ног, распашонка, тонкая пелёнка, толстая пелёнка, кружевной чепчик, конверт, шерстяное одеяло, ватное одеяло и, наконец, ленточка. У Мишки голубая, у меня, понятно, розовая. И вот, мы готовы. Мамы поднимают нас, и мы в сопровождении медсестёр выходим в предбанник. Там какие-то люди, радостный галдёж, цветы в руках. Мишка, вроде, успокоился, орать перестал. Хм, а я ведь тоже когда-то так встречал своих. Три раза встречал. Сначала Вовку, потом Ленку, а потом и Ниночку. Эх, Ниночка. Тут неприятный инцидент произошёл у нас.

Мужчина, к которому подошла Мишкина мама, поцеловал её, взял у неё из рук сына, а ей самой другой, более пожилой мужчина, цветы вручил. Наверное, отец, так как он её дочкой называл. Как ты, спрашивает. А Мишкина мама говорит, что всё хорошо, замечательно, и вообще ей тётя Варя сильно помогала, учила всему. Тётя Варя — это медсестра местная. Пожилая уже, ей под пятьдесят. Меня она тоже не раз пеленала.

А тётя Варя эта тут же стоит рядом, улыбается. Провожать нас вышла. Тогда пожилой мужчина подошёл к ней, достал из кармана новенькую пятирублёвую бумажку, и даёт. Вот, говорит, спасибо Вам за вашу работу. Та же его стыдить начала. Как говорит, Вам не стыдно, товарищ? За что же Вы так обижаете меня? Я что, говорит, нищенка, что ли? Это моя работа, помогать молодым мамам, и за неё мне, мол, государство платит. Действительно, обиделась.

Мишкины родственники торопливо и скомкано попрощались со всеми и свалили за дверь. Я же вспоминал, что меня так заинтересовало? Потом понял. Деньги! Пятирублёвая бумажка! Я её узнал, она была образца 1961 года! Получается, я уже установил десятилетие, в которое попал.

А вот и меня тоже передают какому-то мужчине. Мама рядом суетится с цветами и постоянно повторяет, чтобы не уронил и сильно не давил. Внутрь моего кулька заглядывает улыбающееся мужское лицо. Ну, здравствуй, папочка. Тот смотрит на меня, а я смотрю на него. Изучаем друг друга. Папа сказал, что у меня голубые глаза, а я хотел сказать ему "агу", но сумел только "э-э". Оказывается, я ещё и "агу" говорить не умею.

Пока мы с папой смотрели друг на друга, я всё время принюхивался к нему. Очень не хотелось бы мне, чтобы он курил. Жить вместе с курящим человеком некурящему неприятно. Но нет, запаха табачного дыма совсем не ощущается. Папа пах одеколоном. Потом ко мне ещё пожилая женщина заглядывала. Так как папу она называла сынком, то я с помощью своих недюжинных аналитических способностей сделал вывод о том, что это была моя бабушка.

А больше никого и не было, они вдвоём встречали нас. Папа с собой фотоаппарат принёс, и по его просьбе одна из медсестёр сфотографировала вместе маму, бабушку и папу с кульком на руках.

Затем меня закутали совсем уж плотно, накрыв мне лицо не только белой кружевной тканью, но и ватным одеялом, и мы пошли на улицу. Наверное, было холодно, но я был укутан очень хорошо, и конкретно мне было даже немного жарко.

Оказывается, нас около роддома такси ждало. К сожалению, на улице мне нос наружу высунуть не позволяли и снаружи я его осмотреть не смог. Изнутри же опознать марку автомобиля, в котором мы ехали, по кусочку видимого из недр моего кулька салона, я не сумел.

Ехали мы не слишком долго, минут двадцать. Всего за поездку счётчик нам насчитал 18 рублей и 40 копеек. Таксист же, отсчитывая сдачу, долго бурчал, что новые деньги такие неудобные и непривычные, а какой-то Петрович тунеядец, никак счётчик ему на новые деньги не перенастроит.

Стоп! Деньги! Деньги новые! В такси даже счётчик на старые цены пока настроен! Ага, вот теперь дата известна почти точно. Сейчас январь или февраль 1961 года.

Выгружаемся.

Ну, вот я и дома! Вот он, мой новый дом. Бабушка сразу, с порога, кинулась растапливать печь в углу, мама разматывала на столе мои многочисленные тряпки, а папа просто бестолково суетился вокруг и не знал, что ему делать.