Лунная золушка

Утро началось с телефонного звонка. Звонили Ветру, но трубку взял Лунтик, устав слушать навязчивый ритм какой-то зажигательной мелодии, в то время как Стас самозабвенно зарывался лицом ему в живот и отказывался брать трубку, невнятно чертыхаясь.

— Алло?

— Ба, кого я слышу! — раздался в трубке голос неугомонного Дождя, — Неужели на горе рак свистнул, и вы все-таки сделали это?

— Угу.

— Что? Так не понравилось?

— Угу.

— Ты серьезно? — голос впервые прозвучал настороженно.

— Угу.

— Лунтик, радость моя, ты знаешь еще какое-нибудь междометие, кроме этого?

— Отвали, — по слогам выговорил Виталик, и нажал отбой. Но досмотреть утренний сон ему не дали, потому что в живот кто-то до неприличия щекотно захихикал. — Ветер!

— Что? — тот приподнял голову, и так и выполз из-под одеяла, скользя губами по его груди.

— Дай поспать! — возмущенно вскрикнул Лунтик, и попытался отвернуться, не получилось. Его все равно поцеловали, сначала в нос, потом в уголок губ, потом в шейку, и без того вчера пострадавшую от этих же самых губ. Он тяжко вздохнул и открыл глаза. — Ну, что тебе?

— Так тебе, правда, не понравилось?

— Конечно, — с убийственной серьезностью заявил он, — Я тут, понимаешь, хотел подарить тебе самое дорогое, что во мне еще осталось, а ты взял и отказался, гад такой!

— Прости, — неубедительно покаялся Стас, и снова уткнулся лицом ему в шею. — Но, если ты не передумаешь, я с удовольствием возьму это что-то в следующий раз.

— А если передумаю?

— Я сделаю все, чтобы этого не произошло.

* * *

Дядя Митч. Мирослав Алексеевич Вяземский, главный юрист в компании отца, был младше последнего на пятнадцать лет и старше Дождя на те же пятнадцать. Был не женат, деятелен, энергичен и всегда нравился женщинам своими мальчишечьими голубыми глазами с поволокой, приятной улыбкой, смуглой, в любое время года выглядевшей загоревшей кожей, черными, как смоль, кудрями и завораживающей на фоне светлых глаз цыганской красотой выходца с юга.

Дождь влюбился в него внезапно. Сам не понял, как такое могло с ним произойти, но влюбился. Он менял партнеров чаще, чем перчатки. Мог приехать в клуб с одним парнем, выйти уже с двумя, причем среди них однозначно не было того, который был с ним в самом начале. Но все равно в его жизни всегда оставались три неизменные величины. Стас, старший брат и первый любовник, Лунтик, лучший друг, ад которым он в тайне от него взял шефство, и Мирослав, возлюбленный, которому не суждено было стать любовником, ведь Дождь доподлинно знал, что дядя Митч стопроцентный натурал.

А потом у Ветра все срослось с Лунтиком, и Дождю, видевшему какими глазами эти двое смотрели друг на друга, покидая клуб, стало больно и одиноко. Подцепленный в клубе парень был отправлен в отставку, а он отправился в бар, заливать свое одиночество виски без содовой. Но после двух бокалов понял, что этого его деятельной натуре уже недостаточно, и он плохо слушающимися, не от волнения, от внезапно накатившего страха, руками взялся за телефон.

— Алло? — голос в трубке прозвучал сонно и недовольно.

— Спишь? А я тут пью... за тебя пью, между прочим...

— Кирилл? Это ты?

— Можно подумать на экране не высветилось, — нарочно, но почти неосознанно, разговаривая как будто заплетающимся языком, продолжил Кирилл, который, несмотря на выпитое и общее расстройство, все же не был настолько пьян.

— Высветилось, — буркнула трубка. — И по какому же поводу ты там надираешься, маленькое чудовище?

— По печальному, дядя Митч, ага, — в этот момент подоспевший бармен в третий раз наполнил его стакан, и Дождь торжественно чокнулся с телефонной трубкой.

— Так, и много ты выпил? — протянула трубка уже совсем не сонным голосом.

— Достаточно, — отхлебывая виски и морщась, объявил Кирилл.

— До дома доберешься?

— Куда я денусь?

— Ладно. Диктуй адрес, нечего Алевтине Эдуардовне лицезреть тебя в таком скотском состоянии.

— А я не с бабушкой живу, не волнуйся, — хмыкнул в трубку Кирилл, — Ладно, любовь моя неразделенная, прощай-прощай, и, может, навсегда. Уйду, утопну с горя в кружке горького вина... Пока-пока, любовь моя, пока-пока!

— Кирилл!

Но тот гневный окрик уже не услышал, отключился. Посмотрел на непочатый еще стакан, вздохнул и с куда меньшим энтузиазмом, чем перед этим, принялся цедить его. Конечно, самым разумным было бы подцепить какого-нибудь хорошенького мальчика, и приятно провести время с ним в койке. Но от одной лишь мысли стало тошно, и Дождь, уже начавший оглядывать бар в поисках подходящих кандидатур, крутанулся на высокой стуле, повернулся к стойке бара и лег на скрещенные на ней руки. Да, жизнь решительно катилась под гору. И как теперь с этим жить? И зачем только люди любовь эту глупую придумали, а? Вот жил себе человек, никого не трогал, не навязывался, отдыхал, коль отдыхалась, спал с парнями, коль спалось, и был всем доволен и счастлив. А тут бац! И обухом по голове. Люблю и все, и сердце наизнанку. Ну, вот как так можно? И как это самое "люблю" теперь называется? И нет бы еще в парня какого, погодку, ну или чуть-чуть постарше влюбился, еще был бы шанс как-то завоевать, обратить на себя внимания. А тут... Эх! Ведь Мирослав его в принципе не воспринимает серьезно. Так неразумное дите старого друга, и, небось, еще помнит времена, когда конфеты ему в карманах таскал. Вот же засада, по-другому и не скажешь. Рефлексируя над недопитым стаканом, Дождь не следил за временем. Да и к чему бы ему следить? Перед закрытием бара его бы так и так вежливо попросили бы освободить помещения, а раньше покидать эту тихую обитель скорби и алкогольных паров, он не собирался. Но пришлось. Потому что в какой-то момент его грубо схватили за шкирку и отодрали от барной стойки.

— Эй! — возмутился Кирилл и даже предпринял слабую попытку отбрыкнуться.

За что получил увесистый подзатыльник, по ходу дела осознав, что его не такая уж и трезвая голова, к такому обращению уж точно была морально не готова, да и физически тоже. С трудом сфокусировав взгляд после приличной такой встряски, он обнаружил рядом с собой не кого-нибудь, а дядю Митча, но не в привычном уже деловом костюме, а в светло-голубых джинсах и стильном белом джемпере, взгляд как-то сам собой задержался на v-образном вырезе и тонкой золотой цепочке, опоясывающей смуглую шею. — Красиво... — выдохнул парень почти со священным восхищением в голосе.

Мирослав скривился.

— Кончай восхищаться. Ценитель, тоже мне, нашелся. — Рыкнул он и настойчиво потащил его за собой в сторону выхода.

— Эй, я еще не закончил! — попытался упереться Кирилл, но Мирослав, в прошлом выпускник школы милиции, ловко скрутил его по рукам, и все же с успехом выволок на улицу. Осознав, что возмущаться больше не имеет смысла, Дождь все же умудрился вывернуться из захвата, но в ответ на строгий взгляд из-под нахмуренных бровей, послушно потопал к лексусу папиного друга. Спрашивается, и зачем он только ему позвонил?

То, что везут его не на городскую квартиру, и даже не к дому бабушки, Дождь, погруженный в невеселые мысли, заметил не сразу.

— И куда ты меня тащишь?

— Я же сказал, — не отвлекаясь от дороги, бросил Митч, — К бабушке ты в таком виде не поедешь!

— Да я и не собирался! — огрызнулся Дождь, — Просто отвези меня ко мне на квартиру, раз уж возжелалось в нянечку поиграть!

— Чтобы ты там по пьяни и по тихой грусти руки на себя наложил? Раз наплел мне в трубку какую-то ахинею.

— Это про любовь что ли? Расслабься, дядя Минч, я хоть и парней девчонкам предпочитаю, не настолько идиот, чтобы всерьез клеиться к тебе.

— Что?! — мужчина так резко вывернул руль, что Кирилл, качнувшись вперед и не сразу выставив перед собой руки, чуть не ударился лбом о приборную панель. Но Мирослав быстро выровнял автомобиль, слегка притормаживая, глубоко выдохнул и уточнил уже спокойнее. — Ты спишь с парнями?

— А ты не знал? — весело хмыкнул Кирилл, вот только эта его веселость больше напоминала пир во время чумы.

— А должен был?

— Так вроде домашние уже все знают.

— Значит, мне забыли сказать, — откликнулся Мирослав, все еще переваривая новость. На что Кирилл лишь пожал плечами, прикрыл глаза и решил, что в принципе ему уже не так уж и принципиально, где ночевать.

— А лечить тебя пробовали?

— Что, прости? — глаза распахнулись сами.

— Ну, не знаю. Психологи там всякие, мозгоправы.

— Ага. Личный психиатры, комната с мягкими стенами, психушка, как постоянное место жительства, — с непередаваемым ехидством в голосе протянул Дождь.

Мирослав на это лишь поджал губы, но потом все же не выдержал.

— Разбаловали вас обоих. С жиру уже не знаете, на какую стенку залезть. Но Стас хоть работает, а ты?

— Я тоже работаю, если ты не знал. Подрабатываю и учусь.

— Значит, загружать надо было побольше. Секции всякие, хобби-центры. А то не парень вырос, а девка. Волосы длиннющие, ресницы, губы крашенные...

— Но-но, — возмутился Кирилл. — Ничего у меня не крашенное. С волосами, ладно, согласен, но губы и ресницы все мое!

Мирослав недоверчиво на него покосился, вздохнул, но все равно уточнил. — А не врешь?

— А зачем мне?

— Действительно, зачем.

— Но приятно, что заметил.

— Угу. А этот твой бред про любовь?

— Тебе-то что? Ну, наплел спьяну в три короба, чего уж теперь?

— Спьяну? Что-то ты не так уж пьян, как мне показалось.

— И что мне теперь извиниться перед тобой за это?

— За то, что разбудил и вынудил мчаться через весь город, мог бы и извиниться.

— Вот еще! Никого я не принуждал. Ты сам сорвался, непонятно зачем. Кстати, как ты меня нашел, я же не сказал тебе адрес?

— Знакомым позвонил и попросил телефон запеленговать.

— И как знакомые отнеслись, что ты их разбудил?

— Никак. У них ночное дежурство.

— И к чему только такие жертвы? — не унимался окончательно развеселившийся Кирилл.

Ситуация, на его взгляд, была комичнее некуда. Вот примчался за ним посреди ночи парень, то есть мужчина, в которого он без малого год как безответно влюблен. И нет бы радоваться своему счастью, а он сидит тут, ехидничает и понимает, что готов разревется от безнадежности любых поползновений в его сторону. Не зря же тот про лечение спросил. Да, если он к нему подкатит, в лучшему случае по лицу получит и будет потом свои бренные останки от стеночки отскребать, а в худшем... В худшем Мирослав из его жизни исчезнет окончательно и бесповоротно. Но при мысли, что он больше никогда, хоть одним глазком, не увидит его вечносмеющиеся глаза с волнующей поволокой, становилось так дурно, что Дождь был готов на все, чтобы только этого не случилось. Уж лучше всю жизнь мучаться, но время от времени, все же видеть его, чем так. Никогда и ни за что. Поэтому он улыбался ему злой, задиристой улыбкой, и прятал истинные чувства за ехидством, мальчишеством, пьяным куражом, хотя алкоголь из него уже почти выветрился, вытесненный переживаниями и нервными метаниями, которые внешне были едва ли заметны.

— К тому, — ответил тем временем на заданный вопрос Мирослав, — Что я еще помню, как некоторые пешком под стол ходили. Ты не безразличен мне, идиот малолетний!

— С чего это вдруг малолетний, а? — притворно оскорбился Кирилл, — Сам мне, между прочим, на совершеннолетие стриптизерш притащил, забыл?

— Не забыл. Но, видимо, слегка ошибся с полом.

— Да ладно, ошибся он. Я и с девчонками иногда сплю.

— Тогда зачем тебе парни сдались? — с искренним недоумением глянул на него тот, притормаживая возле элитной многоэтажки, в которой располагалась его собственная квартира.

— Нравится. — Коротко ответствовал Дождь, выбираясь из машины.

— Больше чем девчонки?

— Намного.

— Чем?

— Ну, ради девчонок надо самому надрываться, нежности там всякие, романтика, что б её! С парнями проще.

— И тебе нравится, когда тебя...

— Нравится. И самому тоже нравится, — подтвердил Кирилл, мило так улыбнулся в ответ на полный растерянности взгляд, и пошел в сторону входных дверей. Мирослав, поставил машину на сигнализацию и поспешил туда же.

Жил он в шикарной, двухэтажной квартире один, на что, собственно, не жаловался. Выделив Кириллу одну из гостевых спален, Мирослав ушел к себе, быстро разделся и снова за эту безумную ночь забрался под одеяло. И зачем только сорвался? Да, потому что голос мальчишки, неожиданно впервые позвонившего ему, показался каким-то до боли измученным, взрослым и страшным. Таким он Кирилла еще не слышал. Так еще эти слова про уйду и больше не увидимся, как он спросонья идентифицировал его последнюю фразу, напугали его, просто до нервной дрожи. Столько раз он от своих знакомых в милиции слышал истории про малолетних идиотов шагающих вниз головой с балкона, крыши или банально режущих себе вены. Конечно, ему не верилось, что Кирилл мог бы решиться на нечто подобное, но, отчего-то, этот его звонок буквально вырвал его из постели и заставил совершить массу глупостей. Не сделал бы он их, так бы и не узнал об ориентации младшего, пусть и не родного сына своего старинного друга. А тут, теперь ломай голову, что делать с таким вот известием, когда и так понятно, что ничего не делать, тем более, если мальчишка утверждает, что семья в курсе. Конечно, Весновы всегда были людьми широких взглядов, это Мирослав всегда знал, только не предполагал, что настолько широких. Ему отчего-то до сих пор казалось, что раз Кириллу, по его собственному признанию, нравятся и девчонки и парни, то надо было лишь лупить его в детстве почаще, тогда и не думал бы заглядываться на кого не следует. Но, понятное дело, когда мальчишка был еще ребенком, родители были заняты бизнесом и всем к нему прилагающимся, да что там, они и сейчас им заняты. Много ли раз он за свою жизнь видел отца и мать? Скорей всего не много. Воспитывала их со старшим братом бабушка. И хоть Алевтина Эдуардовна, была дамой строгих правил, видимо, где-то не уследила. Мальчишку было жалко. Он Мирославу всегда нравился, конечно, в хорошем смысле этого слова. Причем куда больше, чем его старший брат Стас, который всегда, даже в детстве, казался вещью в себе, замкнутым и немного высокомерным. Кирилл же всегда был душой компании, звонко хохотал над шутками, легко подхватывал нить разговора, даже если не присутствовал при его начале, и всегда обращал на себя внимания яркими, но стильными костюмами, необычной прической, ну и, конечно, этими самыми ресницами и губами, которые сегодня Митч на фоне его признания принял за накрашенные, пока не вспомнил, что они у мальчишки всегда были такими. И вот теперь он маялся тем, что, кажется, даже себя начинал винить в том, что Кирилл вырос таким, каким вырос. Ведь мог бы он его и на рыбалку с сбой таскать, куда не редко отправлялся в былые времена один, мог бы чаще бывать у них, своим примером показывая, каким должен быть настоящий, нормальный мужик, а не так не понятно кто, какого-то среднего рода. Но нет. Он был так поглощен самим собой, что и думать не думал ни о чем подобном. Вот так с чувством вины и тяжестью на сердце Мирослав Александрович и провалился в тяжелое забытье, которое с трудом можно было назвать полноценным сном, не подозревая, о чем размышляет в соседней комнате тот самый мальчишка и на что уже готов решиться, растравленный столь внезапным его появлением в своей жизни.