Дорога к счастью или путь Златолюба

— Нет, не хочу.

— Тогда вот что, милая, дай-ка мне свой лук.

Я протянула своего товарища ему без лишних вопросов, привыкнув во всём доверять старому вояке безоговорочно. К тому времени я уже и сама научилась делать более-менее сносные луки, но всё больше на продажу. А тот первый, что несколько лет назад мне подарил Учитель взамен моего сломанного простого, я менять упрямо не желала. Он же был со мной с самого начала, а друзей ведь, раз приобретя, не предают.

Так вот, он принял его, повертел в руках, а потом произнёс.

— Ты, Злата, знай, что раз уже решила это ремесло вершить, то никакой слабинки в тебе быть не должно. То, что отдыхать не согласилась хорошо, но ведь оно знаешь, как бывает. Порой ты стоишь со своим лучшим другом спина к спине, бьёшь врага и в тот момент, когда ты в очередной раз отражаешь удар и вдруг понимаешь, что тебе это уже, ну, никак не удастся. Ты даже уже прощаешься с жизнью, готовясь повстречать лохматую чёрную Собаку, что проводит тебя по Звёздному мосту на остров Буян, и вдруг понимаешь, что удар принимаешь не ты, а твой друг. Не твоя голова раскалывается надвое, а его. Ты в полной растерянности и не можешь понять, как ему удалось успеть, таким образом спасти твою жизнь, а в том, что это не случайность ты уверен. Он лежит у твоих ног, истекая кровью, стекленея глазами, и счастливая улыбка касается его губ, а ты даже не можешь наклониться, чтобы проводить его в последний путь. Потому как ты ещё жив, а где-то за твоей спиной находятся другие твои товарищи, и не гоже предавать их, наклоняясь к другу и, тем самым, подставляя собственную спину под вражеский удар. И ты перешагиваешь через остывающий труп побратима, идя только вперёд, только для того, чтобы вернуться к нему позже, когда враг окончательно побеждён, а ты и сам уже покалечен, сверкая перебитой костью, подползаешь к своему другу и говоришь. "Спасибо тебе, побратим, и прости". Смотришь ты на него, смотришь и понимаешь, что на его месте должен был быть именно ты. Так вот, как бы скверно не было у тебя на душе, ты не имеешь права сдаваться. Меч должен крепко сидеть в ладони, а стрела тянуться неизменно к уху. Рука твоя, рука воина, просто обязана никогда не дрожать, потому, как от меткости твой всегда будет зависеть чья-то жизнь. Будь-то животное, если ты будешь использовать своё оружие на охоте, и тебе надо будет убить зверя, не причиняя ему лишних мучений, или человек, и тебе придётся убить его, чтобы сохранить жизнь себе или тем, кто тебе по каким-то причинам дорог или просто доверился. Поняла ты что-нибудь из моих слов, Злата?

— Поняла.— Тихо ответила я ему тогда.

— И что же?— Хитро сощурился тот, кому я безгранично верила.

— Только то, что мне ещё предстоит учиться и учиться.— Я поднялась, ясно понимая, что именно последует за этим разговором.

— Я вижу, ты не только это поняла.— Улыбнулся мой Учитель, поднимаясь вслед за мной.

Он направился в сени, чтобы вынести мешки с камнями, с которыми мне предстояло бегать. Я же смиренно осталась ждать его во дворе, зная, что после предстоящей тренировки, ночью буду спать как убитая, не вспоминая о своих нынешних горестях, горестях давно минувших и не думая о горестях ещё только поджидающих меня в будущем.

Глава 15. Прощай, оседлая жизнь.

А однажды мой Учитель произнёс довольно странные речи, речи, которые заставили меня призадуматься и которые впоследствии оказались пророческими, хотя я больше полагаю, что он просто всё знал наперёд, но не мог мне о том тогда поведать и стал подготавливать меня несколько иным способом. Мне, если честно, не очень верится в правдивость пророчеств, хотя и говорят, что провидицы и провидцы и правда существуют, являясь земным воплощением Богинь и Богов. Но только что-то не очень мне верилось, что Учитель был одним из них.

— Если я когда-нибудь исчезну,— произнёс как-то раз мой Учитель,— из этой ли жизни, или только из этого города, никогда не забывай мою науку. А если в дальнейшем придёт нужда в виде бабской доли, не в жизнь не повторяй примера своей любимой, безвременно ушедшей сестреницы.

Сердце моё при этих словах предательски сжалось, ведь я по-прежнему тосковала по милой Милушке, хотя с того момента, когда она учинила над собой это безрассудство, и прошло уже долгих пять лет, лишенных понимания и сострадания, коли бы ещё и не Учитель рядом, так и вообще не перед кем было бы даже колени преклонить. Но, должна заметить, что стрела в моей руке в тот момент ни капли не дрогнула. Я ещё успела заметить довольную улыбку Учителя и его одобрительный кивок, прежде чем стрела прошла по большому пальцу моей руки, справа от лука и поразила цель.

— И, Злата, знай ещё, что я научил тебя всему тому, что знаю и умею сам. Мне нечего тебе больше дать. Теперь ты и сама воин.

— Ты дал мне гораздо большее, отец.— Я обняла старика, привычно пригреваясь на его груди. Он ласково погладил меня по волосам, перекинул через плечо длинную тёмную косу.

Я уже несколько лет как звала его отцом, и это, похоже, нравилось нам обоим. Он, в некоторой степени, и, правда, заменил мне родителя, а я для него.... Я, честно говоря, не знаю, была ли у него семья, жена, дети..., мы никогда об этом не говорили. Но иногда мне казалось, что он смотрит на меня и вправду, как на дочерь, вспоминая ту, которую, возможно, уже и не чает когда-нибудь увидеть....

А через два дня он и, правда, бесследно исчез, испарился, пропал. И теперь я осталась совершенно одна одинёшенька, никому ненужная, всеми позабытая, не вовремя когда-то свалившаяся родичам на голову братична. Младшие сестрии не только подрастали, но и были уже в самом соку, уже не первый год носили понёвы, наматывали онучи на голые ноги аж по две пары в раз и поглядывали восторженными взглядами на потенциальных женихов и ненавистными на меня. Как же выдать их замуж, когда самая старшая, непутёвая ещё не пристроена? А никак! Сначала надо пристраивать старшую родственницу, хозяйскую сыновицу.

Вот так погоревали Милушкины батюшка с матушкой, погоревали, а и что поделаешь, решили и меня замуж отдать, ведь женихи прихожие меня тоже давно уже сватать стали. Только я всё разные проказы женихам творила, чтобы от меня и они и родня их отказывались. А было мне тогда годков девятнадцать, когда сыскался такой, от которого я, ну, никак отделаться не могла. И сыскал-то этого женишка для меня мой же собственный стрый, а тот и рад стараться, согласился-таки ввести меня в свой род. И не беда, что сам годками старше ещё даже самого стрыя, и что пузат и плешив, тоже ничего. А чего я собственно ожидала? Кому я такая строптивая, да бестолковая ещё нужна? Хорошо хоть один купец на столь завалявшийся товар, да нашёлся.

Но это было уже где-то через год после того, как пропал мой Учитель. А до этого времени я и сама, как могла, повторяла уроки своего названного отца и, думаю, вполне успешно с этим справлялась. А на следующий день после его исчезновения, я наведалась в дом, где все эти годы он жил. Храмина та сделалась теперь безрадостной и пустой. На учительской лавке я с неожиданностью для себя обнаружила боевую брадовь своего Учителя. Я осторожно погладила ладонью добротное лезвие. А когда удивление от находки несколько улеглось, я неожиданно подумала, как это я вот так вот просто нашла топор старого воина, с коим тот раньше никогда не расставался. Так ведь, с другой стороны, нашла ж ведь и всё тут. Нашла! А не для меня ли оставленный?

С тех пор я часто тренировалась в метании брадвы, тем самым несколько отодвинув на второй план стрельбу из любимого лука....

А что мне ещё оставалось делать теперь, спустя шесть лет после смерти моей сестреницы. Выбор, что уж тут говорить, у меня был значительно богаче, чем когда-то у Милушки. Что же ей бедняжке оставалось, с её-то девичьим сердечком и неоправданными жизнью мечтами?

То ли дело мне? Можно и за немилого пойти и, в крайнем случае, смерть свою в болотах найти, но больше всех сердцу моему стал мил третий путь, путь, которым я и пошла. Девицей я была не из пугливых, постоять за себя тоже чуть что смогу, не хуже какого мужика, а прокормиться, так разве ж зря я долгих одиннадцать лет день в день воинскую науку у названного отца постигала. Лук ведь теперь стал не просто моим другом, он стал моим продолжением, неотъемлемой частью моей сущности.

Так что, в общем, не пропаду, решила я. Как-нибудь, да проживу! Собрала свои скромные пожитки в берестяной короб, два девичьих наряда, один вышитый своими руками, а второй ещё бабушка при жизни мне приготовила, уложила сверху бабкин наследный пряслень и веретено, облачилась в мужской наряд, прикрепила к поясу отцовский топор. Закрепила один тул справа на поясном ремне, второй на перекидном через плечо, налучник прикрепила на поясе, но только слева, вскинула короб на плечи, рядом с сумой и двинулась в путь, на прощанье поклонившись милой родне.

— Благодарствуйте за годы, на которые вы меня приютили. И за доброго жениха глубоко благодарю, да вот только не могу я из семьи, что столько добра для меня сделала, такое-то счастье уводить. Так что бери, Потвора, сестреница моя младшая, любимая, моего жениха и пользуйся, да не взробтай.

Хорошенькая мордашка Потворы брезгливо скривилась, знать не по нраву и ей было бы такое замужество. А то знай, знатный жених на дядюшку надавит и придётся стрыю за неимением меня, выдать за него замуж, да хотя бы и ту же красавицу Потвору, не без злорадства подумала я.

Стрыева жена презрительно фыркнула на мои прощальные речи. А мне уже и всё равно было, что они обо мне думают. Я гордо выпятила грудь колесом и покинула так и не ставший для меня родным двор.

А что мне ещё нужно было? Лук, верный друг, со мной, в кармашках тула и налучья сымеется и ножик с ножницами для поправки и подрезки оперения стрел при определённой на то нужде, да напильники, чтобы расширять ушки стрел и подтачивать наконечники, верная учительская брадовь, ставшая родной и привычной за год близкого общения, да немудреный опыт за плечами. Так что ж ещё человеку нужно? Разве что только добрый друг, с которым и поговорить не грех, да чтоб и ответить, как никак сумел.

Когда я уже подходила к окраине города, моё внимание привлекли мальчишки, что, громко гикая и смеясь, с чем-то тешились, забавляясь чуть в стороне. Я не смогла пройти мимо, не утолив своего любопытства.

— Чем балуетесь, ребятня?— Громко спросила я.

Местная малышня взвизгнула. Некоторые в испуге попрятались в кусты, другие вызывающе упёрли руки в бока, а один, самый старший, нехотя протянул мне серый пушистый комок. То, что он серый было очевидно по некоторым ещё более или менее чистым участкам шёрстки, а с тем, что пушистый, можно было поспорить, ведь свалявшаяся грязь и спёкшаяся кровь здорово подпортили внешний вид этого пушного зверька.

— Ну, и что тут у нас?— Я переняла в свою руку едва вздрагивающее измученное тельце. "Живой",— с облегчением подумала я.— Ну, вы и изверги, до такого состояния животное довести, что-то скажет его прародитель на небесном острове, когда он поведает ему, как вы с ним поступили.

— Это не мы.— Насупился один парнишка.— Да и вообще, что в нём толку. Он вредный.

— Вредный, стало быть, это хорошо.— Кивнула я.— Значит, я избавлю весь город от местного вредителя, если заберу это крошечное существо с собой.

Мальчишка насупился ещё больше.

— Большое спасибо.— Довольно произнесла я и, сунув зверька за пазуху, наконец-то покинула этот город, раз и навсегда.

Мальчишки смотрели мне в след, кто с восхищением, кто с откровенным презрением, а кто и с нескрываемой неприязнью. Я остро чувствовала, как их взгляды сверлили мою спину. Но противоречить мне никто не стал. Всё-таки в городе меня хорошо знали и уважали, если не за какие-то деяния, то, по крайней мере, за воинское умение и силу. А по большому счёту все знавшие меня недолюбливали. А раз друзей у меня в этом городе более не оставалось, то и покидать его было легко и просто. Разве что на могилку к бабушке я не забыла наведаться, да посетила то болото, где распрощалась с жизнью моя дорогая Милушка.

Стража у ворот мне мельком кивнула, не поинтересовавшись даже, куда это я отправляюсь во всеоружии. Хотя они, быть может, уже что-то и знали, стрый мой, как никак стражником всё же был, а если и не знали, то, может, чего и сами додумали....

Я вошла в лес, но остановилась возле ручейка и сразу же распалила костёр. Следовало осмотреть зверька на предмет ранения. Что ж, всё оказалось не так серьёзно, как я вначале подумала. Несмышлёныш был скорее напуган, голоден и истощён. А рана на его боку была лишь незначительной царапиной, просто содранной кожицей. Я промыла и смазала её целебной мазью, а самого его перед тем тоже хорошо выкупала и обтёрла, он и не подумал мне сопротивляться. Потом же я его щедро накормила и положила за пазуху проспаться.

Именно так и началась моя дружба с маленьким серым хорьком. Но речь сейчас не об этом....

Когда мы отдохнули вместе с моим новым другом и перекусили, я пошла на болота, бабушкину могилу к тому времени я уже навестила, настал черёд и сестреницы.

Я постояла у кромки топи, именно там, где, как я знала, она точно прошла шесть лет тому назад, ведь именно здесь мы когда-то нашли её вещи, поговорила с ней, поведала ей о своей нелёгкой судьбе и уже собралась, было уходить, когда мне показалось, что кто-то окликнул меня.

— Златушка.

Я резко обернулась, но не увидела никого и тем более не увидела свою Милушку, чей уже несколько позабытый голос только что, кажется, услыхала. Я всё вглядывалась и вглядывалась в болотистую даль, да вот только слух мой больше не тревожил человеческий, столь близкий мне когда-то, голосок.

За пазухой беспокойно заворочался мой маленький дружок, и я засунула к нему руку, чтобы успокоить разволновавшегося зверька, который, вероятно, почувствовал моё собственное волнение. И вдруг произошло то, о чём я не смогу забыть до конца дней своих. Я так и застыла на одном месте, с рукой засунутой за пазуху.

&;nbsp;

В нескольких метрах передо мной, над самой болотной топью, стояла моя сестреница.

— Милушка.— Заворожено прошептала я.

Ноги её были испачканы в болотной жиже, на них не хватало таких привычных любимых Милушкой поршней, но при всём при этом она не стояла на поверхности топи и в то же время ноги её не затягивала трясина. Она как бы зависла над всем этим миром и с милой улыбкой на устах взирала на меня непутёвую. В наступающих сумерках мне было трудно разглядеть черты её лица, но я знала, что это точно была она. И, к тому же, она была не одна. Её спутника мне признать не удалось, я только увидела молодое, лучащееся добром, лицо и приветливую улыбку на его губах.

И тут моё внимание привлекло нечто новое во всё Милушкином образе. Я даже не сразу сообразила, что именно. Но беглый взгляд мой вдруг остановился, натолкнувшись на женский атрибут замужества. Рогатая кика венчала её голову, а две русые косы были уложены прядями одна под другую. Знать нашла она всё-таки своё счастье, обрела на седьмом небе то, что так и не смогла обрести здесь, на грешной Матушке земле.